ТВОРЧЕСТВО ВЕТЕРАНОВ
К ЮБИЛЕЮ! 60-летию выпуска военно-морских врачей ВМФ ВМА им. С.М. Кирова
Книга третья
Фото из интернета
ОГЛАВЛЕНИЕ
– И.Е. ЛАВРОВ. ЮМОР И ЮМОРИСТЫ КУРСА
– И.Е. ЛАВРОВ. ПАМЯТЬ НЕ УМИРАЕТ. Л. БОГОМОЛОВ
– И.Е. ЛАВРОВ. В.В. КОНЕЦКИЙ.СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ
– И.Е. ЛАВРОВ. ТЯЖЕЛОЕ НЕБО ЧЕРНОБЫЛЯ. Глава 1.
– И.Е. ЛАВРОВ. ВИТЯ ОБРУБОВ
– И.Е. ЛАВРОВ. ВОЛК
– И.Е. ЛАВРОВ. НАИВНОСТЬ
– И.Е. ЛАВРОВ. БОЙ НА ЛЕСНОЙ ТРОПИНКЕ
– И.Е. ЛАВРОВ. НЕПОЗНАННОЕ РЯДОМ
– О.С. ЛАПШОВА. К ЛИТЕРАТУРНОМУ ЮБИЛЕЮ ВИТАЛИЯ БЕРДЫШЕВА
– Б.Г. МАКАРЕНКО. ГЛУБОКО ПОРЯДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
– ЛАРИСА ПОДОЛЯН. ВОСПОМИНАНИЯ О МУЖЕ
– Н.Г. РЕВУНОВА. ВОСПОМИНАНИЯ О МУЖЕ БАЯКИНЕ Ю.Д.
И.Е. ЛАВРОВ. ЮМОР И ЮМОРИСТЫ КУРСА
Нет, наверное, коллективов, занятых каким-либо трудом или учебой, в которых не рождался бы свой юмор и свои юмористы. И наш курс не был исключением. Жаль только, что за долгие годы учебы в памяти сохранились весьма немногочисленные эпизоды. И они – памятные вехи нашей юности и молодости.
Все началось с того, что на втором-третьем курсе Виктор Шостак и Роберт Питиримов ввели для себя в действие индивидуальный соревновательный комплекс, основанный на принципе контрастов. Судите сами. У Виктора рост около 2 метров, у Роберта не более 165 см. Виктор – чемпион академии по бегу, а Роберт замыкал взвод на шкентеле и едва успевал за строем. Виктор – загребной на шлюпке, способный сломать весло, а Роберт сидел на руле. У Виктора вес около 90 килограмм, у Роберта не более 60. Виктор пел песни трубным голосом, у Роберта преобладал фальцет. Бескозырка Роберта не вмещала кулак Шостака. Становится понятным, что любое придуманное упражнение будет по силам одному и не подойдет или почти не подойдет другому. В этом и была сила контраста.
Виктор предложил бег на 500 метров. После старта Питиримов, описав малую окружность, вернулся на старт и с интересом наблюдал, как Шостак в поте лица лопатил всю дистанцию. Витя, измотанный бегом, записал себе очко. Следующее упражнение предложил Питиримов: плевок на расстояние. У Виктора не ладилось: он обрызгивал окружающую растительность, но дальнего полета не получалось. Питиримов, набрав в легкие воздуха и, непонятным образом закручивая комок жидкости, делал верблюжий плевок на расстояние не менее пяти метров. Довольный Роберт получил очко. Витя Шостак предложил следующее упражнение: они меняются шинелями и бегут 100 метров. Хитрый Роберт не ставил перед собой нереальных задач: запутавшись в шинели Шостака, он снял ее, расстелил на траве и подождал пока Витя закончит бег. Очко у Виктора. Но голова Питиримова была набита коварными замыслами. Во дворе на Рузовке лежала металлическая труба не более 40 сантиметров в диаметре. «Ползи» предложил Роберт. Виктор постучал ногой по трубе, заглянул внутрь и задумался.
– Подожди! – Питиримов метнулся в роту и вернулся с баллончиком масла для чистки оружия. – Смажь трубу, это поможет.
Витя отказался. Питиримов разделся до трусов, прополз через трубу и выиграл очко.
В конце концов, Роберт выиграл благодаря иезуитскому замыслу. В деревянном заборе была проломлена узкая дыра. Питиримов быстро проскользнул в нее и предложил Шостаку сделать то же самое, не снимая шинели. Как и следовало ожидать, Витя конечно застрял. Внутри двора торчали ноги, а за забором раздавался его басовитый смех. Роберт, лениво пиная его в зад ногой, спрашивал:
– Тебе помочь? Выдохни с обоих концов и тогда сам вывалишься.
Потом Питиримов заскочил в казарму, вернулся со штык-ножом дневального и, подпрыгивая вокруг беспомощного Шостака, деловито приговаривал:
– Сейчас я тебя вытащу по частям.
Однажды, после занятий по физической подготовке, мы вышли в раздевалку. У меня со Славой Мальковичем возник какой-то спор, который перерос в жесткую перебранку. И вдруг, совершенно неожиданно для меня, Слава, это добрейшее существо на курсе, бьет прямым правым мне прямо в лицо. Ни бог весть какая подготовка на секции бокса помогла мне за счет реакции уйти от удара. И, тем не менее, раздался смачный удар, звук которого появляется, когда бьют в морду. Оказывается, когда я отвел голову, вместо нее сзади возникла голова Левы Морозова, который решил нас разнять. Кулак Мальковича, следуя по заданной траектории, впечатался в правый глаз Морозова. Лева тоже обладал хорошей реакцией, так как имел уже второй разряд по вольной борьбе. Он выдержал удар и, взяв Славу на прием, бросил его спиной на пол. Страсти улеглись, и мы со Славой не могли потом вспомнить, на какой почве возник конфликт. А Малькович даже потом изволил шутить. У Морозова вскоре образовалось радужное обрамление вокруг правого глаза. Слава предложил:
– Лева, а пусть тебе Лавров врежет в левый глаз для симметрии.
– Мне-то за что? – искренне возмутился Морозов.
– За любопытство, ты же подсматривал из-за его спины.
На третьем курсе академии шли практические занятия по гистологии. Преподаватель расхаживал между рядами и отвечал на вопросы курсантов, которые рассматривали в микроскоп препараты срезов биологических тканей. В этой дисциплине существовали свои специфические выражения при описании препаратов, например: «развитие гиалинового хряща на месте костной ткани». Юра, прикрыв ладонью окуляр, опустил на нее голову. К нему подошел преподаватель.
– Курсант Носов, вы что заснули?
– Никак нет, товарищ майор!
– Что вы видите на препарате?
– Развитие зуба на месте голеностопного сустава.
Преподаватель от неожиданности прильнул к окуляру и, подняв затем голову, произнес историческую фразу:
– Ну, знаете, Носов, быть вам писателем-юмористом, а не врачом.
Преподаватель был не совсем прав: Юра стал и врачом, и писателем.
В обыденной жизни Юра небрежно разбрасывался емкими сравнениями. Однажды мы семьями отдыхали в санатории у Пети Терехова.
Будучи отменным танцором, на танцплощадке Юра заявил своей жене Ирине:
– С тобой танцевать, как со шкафом.
Ирина только благодушно улыбнулась.
В Хосте на рынке Юра купил яблоки.
– Как по вкусу? – поинтересовался я.
– Ты когда-нибудь кусал биллиардный шар? От этих яблок такое же впечатление.
Ко времени нашей встречи Носов побывал во множестве зарубежных командировок, где располагались пункты базирования Сил ВМФ СССР, приобретя, таким образом, уникальный опыт по оценке эпидсостояния частей ВМФ за рубежом. Поездки сопровождались богатыми событиями, которые Юра преподносил красочно и увлекательно. Как потом я понял, часть этих событий в разном формате перекочевали в его повести и рассказы.
Петр Терехов организовал творческую встречу Носова с отдыхающими. Выступление Носова и его разговор с людьми носил непринужденный и занимательный характер. На короткое время Юра инициировал оживленную дискуссию, в процессе которой проявил себя как умелый полемист. Прочитал отрывок из своего еще неопубликованного рассказа «Купите удава, мсье». Юре преподнесли шикарный букет роз. Поскольку после окончания встречи он был в творческом возбуждении, я утащил его в палату, где мы угостили друг друга коньяком. В палате был всего один стакан, и мы некоторое время передавали его друг другу, пока не привели себя в воздушно-эфирное состояние. Появились возмущенные жены, но было уже поздно: мы окружили себя броней алкогольного благодушия. Моя жена, ценительница юмора, невинно спросила Юру:
– У тебя все встречи заканчиваются таким творческим аккордом?
Юра немедленно отпарировал:
– Только когда встречаются такие ценители литературы, как твой муж.
В одной из неспешных бесед, когда мы прогуливались по берегу полувысохшей речки, я неосторожно спросил Юру:
– Что ты делал, чтобы овладеть умением писать?
Юра ответил мне примером из жизни талантливого шахматиста Таля.
– Однажды, когда Таль проводил занятие в доме пионеров с юными дарованиями, один мальчик спросил, что нужно сделать, чтобы стать чемпионом мира. Таль, не задумываясь, ответил: «Пейте томатный сок», а потом пояснил, что в такой сложной области, как шахматы, нельзя на подобный вопрос получить однозначный ответ.
– Ну, так дай развернутый ответ, – отреагировал я.
– Ты не спешишь?
– Нет.
– Тогда весь оставшийся срок пребывания в санатории я буду формулировать тебе развернутый ответ. Но учти, в этом случае у тебя не останется времени даже на посещение рюмочной. Выбирай.
Так Юра преподнес мне начало начал писательского искусства и поставил меня перед нелегким выбором.
И.Е. ЛАВРОВ. ПАМЯТЬ НЕ УМИРАЕТ.
(Портретные зарисовки однокурсников)
ЛЕВ БОГОМОЛОВ
Нельзя сказать, что мы с Левой Богомоловым были очень дружны или имели много общих интересов. Парадокс заключался в том, что за время учебы жизнь сталкивала нас в десятках эпизодов при, казалось бы, отсутствии близких дружеских отношений. Сейчас, когда я перебираю картины прошлой жизни, то невольно думаю, что какая-то сила свыше, наделенная сверх меры чувством юмора, целенаправленно сводила нас с определенной периодичностью в разных житейских ситуациях. Не надо было обладать выраженными аналитическими способностями, чтобы увидеть в наших отношениях определенную направленность, если не сказать, закономерность.
Первая встреча произошла в самые первые дни пребывания на лагерных сборах, сразу после сдачи вступительных экзаменов в академию. Была команда строиться с оружием. Я размашисто забросил карабин за плечо и чуть не присел от отборной ругани за спиной. Лева стоял сзади и зажимал нос правой ладонью.
Каким-то образом я чувствительно зацепил его нос карабином. Инцидент быстро забылся, и потом мы часто в беседах подробно рассказывали друг другу о школьных периодах своей жизни.
Началась учеба. Мы были в разных взводах, но Лева часто появлялся в нашей учебной группе и регулярно навязывал мне какие-то споры по каким-то малозначащим вопросам. Я делал то же самое. Иногда ходили вместе в увольнение. Чаще всего я, Цыгулев Витя, Некрасов и Богомолов бывали в ЦПКО им. Кирова на Елагином острове и в Приморском парке Победы. Нередко к нам присоединялись Витя Шостак и Алик Шапкин. Были нечастые встречи в небольших компаниях по праздничным дням. Лева немного тренькал на гитаре, иногда подпевал, демонстрируя полное отсутствие музыкального слуха. Если иметь в виду наши предыдущие отношения с Левой, то это были мелкие цветочки, а ягоды пошли позже.
На втором курсе мы на занятиях осваивали медицинские процедуры. От внутримышечных инъекций перешли к внутривенным. Технику инъекций отрабатывали не на пациентах, а на самих себе. Разбились на пары. Как и следовало ожидать, по непонятной логике наших отношений мы оказались с Левой в одной паре. Лева работал первым номером. Он перетянул мне руку жгутом, взял двадцатиграммовый шприц с глюкозой и ввел иглу в вену. Потянув поршень на себя, чтобы убедиться, что игла в вене, он успел отпустить жгут и, увидев в шприце кровь, с грохотом свалился на кафельный пол процедурной.
– Банальный обморок, – спокойно констатировал преподаватель.
Все курсанты, занятые такой же процедурой, отреагировали на ситуацию весьма сдержанно. Лева быстро пришел в себя без нашатыря. Мы поменялись ролями. Я ввел иглу Леве в вену. Все шло спокойно, пока в шприце не появилась кровь. Лева с тем же грохотом упал на то же место. Обморок. Но теперь уже использовали нашатырь.
Прошел год. Наша группа, в которую непонятно каким образом попал и Лева Богомолов, проходила практику в истребительном авиаполку морской авиации Балтийского флота. Часть практических занятий проходила в госпитале, расположенном в Таллине. Нам демонстрировали операцию Винкельмана – хирургического лечения водянки мошонки. Довольно простая операция имела одну особенность: после послойного разреза оболочек, они выворачиваются как бы наизнанку. В такой момент руки хирурга работают, как у мясника. Именно в этот момент Лева Богомолов медленно осел на пол, чуть не стащив с меня халат.
– Заметьте, на такой операции это иногда случается, – заметил хирург.
– Лева, быть тебе рентгенологом, – сказал кто-то из курсантов.
Но та хитроумная сущность, которая наблюдала за мной и Левой, действовала по своему сценарию.
На долгие годы службы мы с Левой как-то утратили связь. В 1979 году я был переведен в Ленинград в медицинскую службу ЛенВМБ. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что Лев – начальник хирургического отделения Главного госпиталя ЛенВМБ. Дальнейшие события с мистически налетом, связывающие меня и Богомолова, не заставили себя ждать.
В один из летних дней 1981 года я ощутил сильную боль в правой половине живота. Даже примитивное самообследование не оставило сомнений: острый аппендицит. Звоню начальнику 285-й поликлиники и прошу машину до госпиталя. Извиняются: обе машины на выезде. Прошу машину начальника – она в Зеленогорске. «Вот так и умирают при исполнении», – мелькнула мысль. В госпиталь звонить не стал, пошел пешком – двадцать минут по жаре. Захожу в приемный покой. Мистический сценарий работал неуклонно: дежурным врачом, конечно, оказался Богомолов! После короткого осмотра Лева засуетился:
– Добегался, похоже, флегмонозный!
Дальше больничная каталка, лифт, операционная. Перед наркозом Лева спросил меня:
– Не боишься, что я шлепнусь в обморок?
– Нет, потому что ты упадешь не на пол, а на меня – все же мягче.
Все прошло удачно. Выписался через три дня.
После таких событий я уже определенно знал, что на этом наши кармические переплетения не закончатся.
В 1982 году я с офицерами медслужбы ЛенВМБ возвращался на пароме из Кронштадта после плановой проверки кораблей. Флагманским врачом дивизии кораблей был наш однокурсник Витя Маринин. Встречались мы с ним часто. Нам было о чем поговорить и что вспомнить.
При выходе с парома в одном из помещений очень тучная женщина не смогла переступить высокий комингс и упала. Я был рядом, подхватил левой рукой и смягчил удар при падении. На сгибе сустава раздался слабый треск – разрыв сухожилия. Особой боли не было. И, конечно, уже не случайно вечером позвонил Богомолов:
– Игорь, у нас на отделении завтра небольшое торжество, приходи.
– Куда же я от тебя денусь, ты мне как раз и нужен.
Через несколько дней Лев сшил мне сухожилие. Однако без маленького происшествия не обошлось. После операции к согнутой руке плотно прибинтовали лубок. Нюанс в том, что плотная повязка накладывается на 3-4 часа, так как возрастает давление от отека. Часам к четырем ночи боль стала невыносимой, и я решил вызвать медсестру. Но не успел: в палату ворвался взъерошенный Лева с большими ножницами наперевес и быстро снял повязку.
– Ты что, сам не мог догадаться? Врач хренов!
– Лева, я как раз на этом занятии по хирургии был в самоволке.
– С трудом нашел такси, а то бы ты куковал до утра. Тебе двойка по хирургии, а меня надо уволить.
Чтобы снять боль, Лев распорядился вколоть мне кубик омнопона, и я впервые в жизни ощутил коварную прелесть наркотического воздействия.
А действия таинственного сценария продолжало развиваться. После увольнения из ВМФ Лев возглавил амбулаторную хирургию в 285-й поликлинике. Когда я заявился к нему в кабинет, он, поздоровавшись, сразу сказал:
– Оперировать не буду. Ищи другого хирурга.
– Почему ты решил, что я пришел по поводу операции?
– По другому поводу ты ко мне не ходишь.
– Лева, очень мешает липома в области крестца.
– С липомой можно жить, ничего не случиться.
– Она как раз под поясным ремнем, постоянное трение, это показание к операции.
– Почитываешь медицинскую литературу?
– Только когда иду к тебе.
Прооперировал. Быстро, аккуратно и удачно. Все эти годы мы при встречах развлекались легким грубоватым трепом, как бы прикрывая этим свое уважение друг к другу. Я как сотрудник медслужбы ЛенВМБ лучше других знал о его профессиональных возможностях и способностях. Прекрасный диагност и опытный специалист в области оперативных вмешательств, он пользовался искренним уважением среди коллег. Боря Скочилов, наш однокурсник, который тоже после увольнения работал с ним в поликлинике ЛОР-специалистом, рассказывал, что в недавнем прошлом на отделении у пациента остановилось сердце. Интракардиальное введение адреналина не помогло, а дефибриллятора под рукой не было. Вместо того, чтобы констатировать смерть, Лев незамедлительно вскрыл грудную клетку, сломал два ребра и вручную запустил сердце. Пациент выжил, рана зажила.
Очередную операцию Лев сделал мне в 2004 году. Вскоре циклическая таинственная связь между нами прервалась. После тяжелой болезни Лев ушел из жизни в 2010 году.
Если между нами и существовала какая-то мистическая связь, то она была замешана на мастерстве, высоком профессионализме, дружбе и доброй душе Льва Богомолова.
И.Е. ЛАВРОВ. В.В. КОНЕЦКИЙ. СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ
Первая, скажем прямо, мимолетная встреча с Конецким носила несколько курьезный характер. В свое время Анатолий Попков познакомил меня с капитаном 3-го ранга Борисом Громовым, когда мы семьями отдыхали в Ялте. Много лет спустя Громов стал командующим флотилией атомных подводных лодок на Тихоокеанском флоте. Заканчивал он службу в Ленинграде в звании вице-адмирала. Все эти годы у нас сохранялись добрые дружеские отношения. Насколько я помню, мой однокурсник, а в последующие долгие годы жизни в Санкт-Петербурге и мой ближайший товарищ Юра Антонишкис, плавал на лодке, где Громов был у него командиром. Тесные контакты с Юрой позволяют нам скрашивать возрастное уныние.
Однажды я был приглашен на день рождения Бориса Громова. Там он познакомил меня с Виктором Конецким, с которым он учился в 1-ом Балтийском военно-морском училище. Встреча была мимолетная, не обещающая каких-либо перспектив на продолжение знакомства: обычный офицер и известный писатель-маринист. Разговор длился не более пяти минут, и был необычным для меня, но это, вероятно, соответствовало характеру Конецкого. Когда Громов отошел, Конецкий, выставив вперед указательный палец, как дуэльный пистолет, спросил в упор:
– Вы читали мои книги?
Я был наслышан о некоторой экстравагантности писателя; ответил утвердительно. Дальше стало еще интересней.
– Назовите хотя бы некоторые.
Я любил книги Конецкого и без труда назвал четыре или пять из них.
– Устраиваете школьный экзамен?
– Нет, проявляю авторское любопытство. Посмотрите туда.
Он указал на группу из четырех-пяти человек, стоящих поодаль.
– Они подошли ко мне и стали выражать глубокую признательность как писателю. Без всякого подвоха я спросил их, что им больше всего понравилось из моих книг. И один из них выдал: «Горькие туманы Атлантики». И тогда я сбежал от этих почитателей.
– Это о конвое PQ-17, автора я не помню, но это точно не вы.
– Да уж конечно. Это работа Кости Кудиевского.
На этом наша встреча и закончилась.
Прошло более десяти лет. И судьба заготовила интересное продолжение. В самый разгар либерализма и демократии в многострадальной России, когда полупьяный Ельцин заигрывал со всеми нашими заклятыми друзьями, в Санкт-Петербург с дружеским визитом пришли два вылизанных до белоснежности британских фрегата, перегруженных тяжелым вооружением до самого клотика. Они пришвартовались у левой стенки Невы, недалеко от моста лейтенанта Шмидта, всем своим видом демонстрируя военно-морскую мощь Британии. Штаб базы ЛенВМБ направил на корабли группу офицеров, среди которых оказался и я. В одном из переходов палубной надстройки я буквально столкнулся с Виктором Конецким.
– А я вас помню, – он ткнул меня пальцем в живот. – Меня англосаксы угостили виски. Наш коньяк лучше. Плюньте на корабль, лучше пойдем, поговорим.
В этот раз наша встреча длились около сорока минут. Говорили о многом. Я не записал и, конечно, многое забыл: легкомыслие сиюминутности. О чем очень сожалею. Фраза, которую произнес Конецкий при расставании, мне запомнилась. Я обратился к писателю:
– Виктор Викторович, можно дурацкий вопрос?
– Дурацкий можно.
– Есть ли сожаление о том, что вы что-то упустили, о чем-то не написали?
Конецкий задумался.
– Я сам моряк и полжизни провел среди моряков и их семей. Очень хотел написать о женах моряков, которые с душевными страданиями прошли с ними невидимыми тропинками морей и океанов. Но как-то не получилось, хотя и материал имеется.
Жизнь продолжалась и подготовила для меня еще один загадочный сюрприз.
Однажды я сел за ноутбук, а рядом черным бархатом по левую руку разлеглась кошка, головой поближе к клавиатуре, показывая всем своим видом, что она не будет мешать хозяину. Когда возник поток кошачьей песни, этого биологического транквилизатора, приступил к работе. Я взял себе за правило писать каждый день хотя бы по пол-листа, так как заметил, что если делать перерывы, то снижается стремление вести записи. Можно ли было назвать это работой? Вряд ли. Я не вдруг заметил, что текст на бумаге превращается в средство общения с далеким и близким прошлым, с его живыми и ушедшими друзьями, с большой группой лиц близкого мне круга. Появлялся духовно ощутимый, своеобразный телепатический контакт с дорогими мне людьми. Строки превращались в доверительные беседы с живыми и мертвыми. Последние неизбежно оживали. Возникающая при этом мистическая аура меня не смущала. Реальность не страдала, а возникающие при этом эмоции были волнующим фоном памяти и человеческого общения. Ради всего этого я и доверил бумаге свою ожившую память. В этом проявлялась вторая жизнь после прошедших житейских бурь. Такое нельзя назвать работой, это были продолжения незавершенных личных бесед.
Если следовать литературным штампам, то в этот прекрасный день 1998 года неожиданно зазвонил телефон.
– Это Игорь Лавров?
– До сих пор так у меня было записано в паспорте.
– Кухонная шутка, отличающаяся особой новизной и оригинальностью. Это Виктор Конецкий. У меня есть предложение.
Виктор Викторович говорил так, как будто мы недавно расстались.
– Ничего себе. Прошло столько лет. Откуда у вас телефон, мы же не обменивались позывными?
– Взял у Бориса Громова. Предлагаю встретиться. Когда вы сможете?
Я посмотрел на часы: шел одиннадцатый час вечера.
– Хоть сейчас.
– Сейчас не надо. Встречаемся завтра в 11-00 у пригородных касс Финляндского вокзала.
В электричке разговаривали мало: шумные пассажиры и грохот колес не располагали к беседе. Конецкий произнес:
– Выйдем в Комарово, хочу прогуляться по берегу залива. Ты не против?
Он как-то незаметно перешел на «ты». Это создавало атмосферу доверительности и простоты. Однако моральный барьер уважительности не позволял мне сделать то же самое.
– Не против, мне эти места нравятся. А что вас сюда влечет?
– Во-первых, я здесь частый гость. Во-вторых – запах моря. Мне иногда кажется, что море и литература – вся моя жизнь. И еще: сейчас осень, прохладно и здесь безлюдно и тихо. Это располагает к раздумью.
Мы шли по песчаному берегу. Тихо, однако, не было. Налетело несметное количество чаек. Они шумно делили что-то на берегу. Как ни странно, это не мешало ни прогулке, ни беседе. Говорил в основном Конецкий, а я обходился только короткими репликами, так, чтобы не прерывать течение его мысли. Виктор Викторович не торопясь перебирал в памяти многочисленные эпизоды своей жизни, работы, творчества. Передо мной немного приподнималась завеса большой жизни большого писателя. Говорил, как об обыденном, о многочисленных переходах северным морским путем, о плавании в Антарктиду, о том, как бороздил Балтику и курсантом совершил поход на учебном корабле «Комсомолец». Воспользовавшись паузой, я вставил фразу о том, что участвовал в последнем учебном походе «Комсомольца» и с однокурсниками перед походом перелопатил и загрузил в трюмы корабля больше тысячи тонн угля. Когда Конецкий вскользь упомянул, что кроткое время плавал на теплоходе «Вацлав Воровский», я снова вставил, что именно в это время служил в Гремихе и минимум четыре раза ходил пассажиром в то же самое время на этом теплоходе до Мурманска и обратно:
– Фигурально выражаясь, я иногда ходил в море по вашим следам.
Как всегда, неожиданно Конецкий задал мне вопрос:
– А ты, случайно, не пишешь?
– Почему случайно? Пишу и много: инструкции, методики, служебные письма, отчеты – этакая смесь эпистолярного жанра с казенно-служебным стилем; я ведь сейчас чиновник.
– А если серьезно?
– Если серьезно, то уже бросил. Перечитывая написанное, я вдруг обнаружил, что в каждом абзаце выпячивается моя многозначительность и какие-то заслуги, этакий нарциссизм, самолюбование. Потом меня преследовала паническая боязнь, что неправильно поймут, посмеются, осудят. И, наконец, главное: я не вдруг увидел в своих текстах нахальное подражание некоторым авторам. Тут мне и пришел конец как писателю. Ну, если быть до конца честным, то я пописываю только для себя и в ящик своего стола.
Конецкий слушал меня, не перебивая.
– Знаешь, я не поп и исповедовать и, тем более, наставлять тебя не собираюсь. Выскажу некоторые мысли вслух. То, что ты сейчас перечислил – типичные симптомы болезни начинающего автора. Что касается подражания. Я вообще не отношу это к недостаткам. Это период формирования. Ко мне обращались молодые авторы, и я им говорил: подражайте, учитесь, пройдет время, и вы неизбежно найдете свою литературную тропинку, со своим стилем, со своими сюжетами.
– Разрешите один неудобный вопрос: почему вы привезли меня сюда, у вас столько друзей?
– Я заметил, что ты умеешь слушать и слышать, а это немало. Что касается друзей, то они – мое достояние, а встреч хватает.
– Виктор Викторович, мы с вами уже немолодые люди, я ненамного младше вас. Не сочтите это как трафаретный вопрос: что самого ценного вы приобрели в своей непростой жизни?
Конецкий ответил не сразу:
– Если телеграфно, то это друзья, море, литература и моя совесть.
– На прошлой встрече вы говорили, что очень хотели бы написать о женах моряков. Почему бы и не написать, время то еще есть.
Конецкий ответил как-то неопределенно:
– У кого есть, а у кого и нет.
Скрытый смысл этой фразы я понял значительно позднее, когда узнал, что он последние годы был весьма ограничен болезнями.
В городе мы поужинали в кафе на Невском проспекте и расстались. Конецкий ничего не обещал и ничего не предлагал. А я не посмел навязываться. Все эти короткие встречи оставили в моей душе светлый след. Больше мы не встречались.
Долгое время после этого я часто посматривал на телефон, ожидая чуда. Но чудо больше не повторилось. А потом мне позвонил адмирал Громов и сообщил, что Виктор Конецкий в конце марта 2002 года ушел из жизни. Профессиональную литературную деятельность он всю жизнь совмещал с профессией моряка. На кристально чистой ноте оборвалась песня писателя о студеных, штормовых морях и суровой службе моряков.
На Смоленском кладбище на его могиле стоит массивный крест черного мрамора с надписью: «Никто пути пройденного у нас не отберет»: 1929 – 2002 г.
И.Е. ЛАВРОВ. ТЯЖЕЛОЕ НЕБО ЧЕРНОБЫЛЯ. Глава 1.
Шаг первый: Киев - Ирпень
Пятого ноября 1986 года из Центрального военно-медицинского управления пришло распоряжение: «Полковника медицинской службы Лаврова И.Е. командировать в научный центр Министерства Обороны в г. Ирпень УССР на временную должность старшего научного сотрудника для проведения исследований и выработки практических мероприятий по защите личного состава, принимающего участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Срок прибытия к месту назначения 10 ноября с.г.». Седьмого ноября я отметил свое 50-летие и на другой день на поезде Ленинград – Киев выехал в Ирпень.
Поезд подходил к перрону вокзала. К концу пути я остался в купе один и, глядя в окно, думал о том, с чего начнется моя работа в научном центре Министерства обороны. Центр был создан исключительно в интересах обобщения опыта ликвидации последствий радиационной аварии и выработки конкретных мероприятий по защите личного состава. Командировка не была для меня неожиданной. Напротив, с первых дней чернобыльской катастрофы я донимал начальство рапортами, в которых убеждал, что неразумно меня, врача-радиолога, прошедшего через ряд аварийных ситуаций, держать на бумажной текучке. И только спустя некоторое время я узнал, что мне в этом «помогли» друзья из ЦВМУ, с которыми я в 1984 году проходил высшую квалификационную подготовку в Военно-медицинской академии по радиационной патологии и организации медицинской защиты. Они решили «сохранить» мне здоровье: «Ты скоро увольняешься, уже достаточно нахватался на авариях. Тебе это надо?». На мою реакцию с использованием ненормативной лексики они не обиделись. И в дальнейшем помогли, чтобы начальство закрыло глаза на то, что я проработал на ЧАЭС не один, а почти три срока.
В Киеве что-либо посмотреть не успел: автобус на Ирпень отходил через сорок минут. В Ирпене – небольшом и уютном южном городке – я отыскал дом отдыха ВВС, расположенный на краю города в небольшом лесном массиве. Отдыхающих не было – все помещения были заняты офицерами научного центра. В строевой части, где я сдал командировочное предписание, меня направили к начальнику научного центра для представления.
На вид начальнику Центра было не более пятидесяти лет. Сосредоточенное лицо, внимательный взгляд, ладная фигура; на плечах погоны генерал-майора. Он попросил меня доложить о своем, как он выразился, профессиональном статусе. Я был предельно краток. Он этим не удовлетворился и задал несколько вопросов. В частности, его интересовало, какой у меня стаж работы непосредственно с источниками излучений.
– С первого до сегодняшнего дня службы: 26 лет.
– Когда вы сможете представить план работы на ЧАЭС?
– Через день после детального изучения радиационной обстановки в местах работы личного состава на третьем и четвертом энергоблоках.
– Хорошо. Сейчас пройдите к моему заместителю по научной части. Он ознакомит вас с общей обстановкой, а с деталями разберетесь на ЧАЭС.
Дежурный офицер показал, как пройти в нужный кабинет. Я постучал и вошел в комнату. За столом сидел капитан первого ранга, лысоватый, с острым и внимательным взглядом. На нем ладно сидела хорошо пригнанная форма.
– Теперь нас двое, – сказал он, поздоровавшись. – На весь научный центр я был единственным флотским офицером.
Это был доктор технических наук Волков Анатолий Николаевич, которому суждено было сыграть решающую роль в моей замысловатой карьере на гражданской службе в предстоящем десятилетии.
Мне, как и всякому офицеру, за время службы приходилось постоянно сталкиваться с большими и малыми бытовыми неурядицами, поэтому обстановка, в которую я попал, меня не удивила. Я вошел в помещение не более 15 квадратных метров, где находились три койки, три стула и тумбочки. Запыленное окно, тусклый свет лампочки под потолком. На батарее носки и тапочки, на кроватях – чемоданы и портфели, на стульях и тумбочках – брюки и старые газеты. Подполковник – сосед по койке – заметил, что я удрученно осматриваюсь.
– Располагайтесь, лучшего не будет.
Химик принес ворох одежды и бросил на койку:
– Это вам. Спецодежда для тридцатикилометровой зоны.
Я приехал утром. Оказалось, что на довольствие можно стать только завтра – начпрод в командировке на ЧАЭС, питайся, как хочешь. «Все начинается с привычного армейского бардака», мелькнуло в голове.
– А если начпрод задержится на три дня? – спросил я. Подполковник только махнул рукой:
– Хотите избежать бедлама в Ирпене, уезжайте в зону – там относительный порядок. И, если получите разрешение, возвращайтесь только к отъезду. Но это не поощряется.
Они разговорились. У офицера была запоминающаяся фамилия – Казыдуб Валерий. Он помог мне найти столовую в городе. Быстро перешли на «ты». Когда вернулись в Центр, Валерий поинтересовался направлением моей работы. Узнав, что я прошел через несколько радиационных аварий, он заинтересованно посмотрел на меня и сказал:
– Если ты приехал, чтобы серьезно поработать, то тебе и карты в руки.
Оказалось, что Валерий – инженер-химик, старший научный сотрудник одного из НИИ Министерства обороны. Он открыл потрепанный дипломат, достал толстую тетрадь и развернул на постели картограмму на большом листе бумаги.
Это была схема сооружений 3-го и остатков 4-го энергоблоков. Лагутин увидел на картограмме многочисленные точки с указанием мощности дозы гамма-излучения и величинами радиоактивного загрязнения в каждой из них. Точки замеров с одинаковыми показателями были объединены изодозными кривыми. О такой информации, да еще в наглядной форме, можно было только мечтать. Чувствовалась рука специалиста высокого класса.
– И это все ты делал сам?
– Нет, но горячие точки это мои. Не хотелось жертвовать здоровьем подчиненных.
– Значит, пришлось хватать дозы самому? И сколько?
– Честно говоря, я и сам точно не знаю. Где-то за сорок.
– А журнал учета доз?
– Там этого нет, я сам вел учет.
– А максимальная однократно?
– Не более 5-ти бэр.
– Надо бы обследоваться. Могу организовать.
– Через три дня я сдаю отчет. Обследование пройду по месту службы. Тебе советую не лезть на рожон, в этом нет особой необходимости. Обстановка хоть и опасная, но довольно стабильная.
Только после возвращения из первой поездки на ЧАЭС, когда Казыдуб уже уехал, я узнал, что тот за месяц пребывания в Чернобыле стал легендой в научном Центре и за его пределами. Он со своим отделом организовал планомерную и грамотную разведку основных участков ЧАЭС, с учетом меняющейся радиационной остановки, где работали воинские контингенты ликвидаторов. Это он применил, по его выражению, «первобытный» способ измерения высоких уровней радиации, превышающих диапазон измерения штатных дозиметрических приборов, с помощью индивидуальных дозиметров. Это он, навешав на себя, в общем-то, бесполезные средства индивидуальной защиты, лично провел замеры уровней радиации, имеющие запредельные величины. И при этом, как сам считал, он ненамного превысил допустимую дозу облучения.
Казыдуб предупреждал меня, что в мероприятиях по ликвидации последствий аварии начинается новый этап работ, крайне неблагоприятный по своей опасности и, главное, беззащитности личного состава. Я понял это в полной мере, когда принял участие в организации дезактивационных работ на территории ЧАЭС, когда ликвидаторы вручную выгребали скопления радиоактивных выбросов реактора на большой площади обширных крыш многочисленных строений уцелевшего 3-го энергоблока электростанции. Именно там часть своих измерений произвел Казыдуб.
Но работа для меня началась не сразу, а только после прохождения через рогатки махрового бюрократизма и бессмысленного режима секретности. Вот неполная картина бессмысленной траты времени, растянувшейся на три дня: заявка на пропуск; подпись начальника штаба Центра; подпись коменданта оперативной группы МО СССР; долгое ожидание приема документов начальником спецмилиции УВД Чернобыля; виза бюро пропусков той же милиции; снова к коменданту – печать на пропуске; вновь в милицию – наклейка фотографии, и наконец, упаковка в ламинат на специальной машине. Ламинированные пропуска на плотном картоне в цветном исполнении выглядели привлекательно. К концу пребывания в Чернобыле их накопилось у меня около полудюжины: «Чернобыль», «Ирпень», «Всюду» и самый невзрачный и незаметный, без цветовой гаммы «Временный пропуск» – непосредственно на ЧАЭС и в реакторное отделение, который оформлялся уполномоченным КГБ, кстати, без всякой волокиты. Я не удержался и спросил майора, который перед выдачей пропуска долго сверялся с какими-то бумагами:
– К чему вся эта пропускная волокита? Такая потеря времени.
Майор пристально посмотрел на меня:
– Уж вам-то, полковник, такие вещи надо знать. Угроза терроризма сохраняется всегда.
– А что, террористы могут взорвать взорванный реактор? – прикинулся я наивным. Майор укоризненно покачал головой:
– На территории еще два действующих энергоблока.
– Но ликвидаторы не ведут там работ.
Я прекрасно понимал беспредметность разговора. Не спеша продел шелковый шнурок в специальное отверстие на пропуске и как меня научили опытные ликвидаторы, надел на шею: это было удобно при прохождении ряда КПП. Не удержавшись от минутной дурашливости, я, уперев взгляд в угол, размашисто перекрестил пропуск и застегнул бушлат. Майор оказался не без юмора и деловито спросил:
– Вы член партии?
– Взносы плачу.
– Перекрестите заодно и другое место, чтобы вас за него ненароком не взял замполит.
Наконец многополосная дорога бюрократических препятствий, замешанная на бессмысленной секретности, преодолена. Впереди Чернобыль, ЧАЭС, Припять, Рыжий лес.
Продолжение следует. http://proza.ru/2019/03/19/536
И.Е. ЛАВРОВ. ВИТЯ ОБРУБОВ
В 1951 году я был переведен в другую школу, поближе к моему дому. Тогда еще были мужские школы. Она так и называлась: 18 мужская средняя школа города Майкопа. Здесь мы впервые и встретились с Виктором Обрубовым, попав в последний по алфавиту класс: восьмой «Г». Тогда мы не догадывались, что наши дружеские отношения продлятся десятилетия.
За время обучения я не демонстрировал блестящих знаний, мне удалось за все эти годы избежать посредственных оценок, но и только. Виктор учился блестяще и окончил школу с золотой медалью. Нашему сближению способствовал стрелковый спорт. Однажды в класс вошел преподаватель по военно-допризывной подготовке. Он установил в конце помещения треногу, прикрепил к ней малокалиберную винтовку и объяснил, как правильно прицеливаться. Он подчеркнул, что главное – это однообразие прицеливания и, как результат, кучность попаданий. Прикрепил к доске лист бумаги, взял в руку карандаш и предоставил ученику командовать: «влево, вправо, вверх, вниз» и по команде «стоп» отмечал «попадания». Оценивая результаты, он отложил мою и Виктора «мишень». Посмотрел на нас:
– Вы что, сговорились? Все пять «пробоин» вплотную друг к другу.
Мы тогда не придали этому значения: занятие есть занятие. Но продолжение было неожиданным: нас с Виктором зачислили в военно-стрелковый клуб. При этом военрук как-то обошел препятствие: в клуб в возрасте до шестнадцати лет не принимали. Наши показатели, по мнению тренера, росли стремительно. Третий разряд мы выполнили уже через две недели. Со вторым разрядом пришлось потрудиться уже четыре месяца, причем нужно было не только выполнить установленный норматив, но и показать результат в условиях соревнования на первенство города. Первый разряд удалось преодолеть только через год, причем на соревнованиях на уровне Краснодарского края. Потом пришло время специализироваться по виду оружия. Виктор выбрал пистолет, а я – снайперскую винтовку. Виктор удивился:
– Зачем тебе это надо? Это же лошадиный вид спорта.
Виктор имел в виду условия выполнения снайперских стрельб. Необходимо было продемонстрировать умение маскироваться, делать пробежки до линии стрельбы с винтовкой, с запасом патронов, биноклем и обязательно в ватнике на жаре: при длительной стрельбе отдача даже в ватнике могла вызвать гематому.
Наступило время показать свои достижения на соревнованиях. Виктор для школьника выступил блестяще: Пистолет – второе место по Краснодарскому краю.
Мне предстояли стрельбы в снайперской паре: напарник стреляет – ты с биноклем корректируешь; потом наоборот. Зачет идет по сумме очков пары. Условия выполнения упражнений жесткие: огонь открывается самостоятельно с появлением мишени; мишень исчезает через пять секунд; пять секунд перерыв и мишень появляется в десяти метрах слева или справа. Дистанция триста метров.
В этот раз мы участвовали во всесоюзных соревнованиях военно-стрелковых клубов. Договорились: напарник – тоже школьник – стреляет первым. Пододвинул к нему коробку с патронами и с появлением мишени даю команду к открытию огня. Заметил: у напарника дрожат руки. Это часто бывает на ответственных соревнованиях.
Выстрел – промах! Это было началом провала: при прочих равных, возможности пары потенциально снижаются в два раза. А время идет: на смену стрелка дается десять секунд. Подхватил винтовку левой рукой под цевье, закрыл затвор, указательный палец привычно лег на спусковой крючок. После того, как до меня дошло осознание промаха, прошли какие-то мгновения, но они успели отразиться на нервном состоянии: сначала возникло ощущение безысходности. А затем, как-то сразу, я почувствовал отрешенность от окружающей обстановки и полное спокойствие. Опытные стрелки-спортсмены рассказывали, что такое бывает: под воздействием стресса человек как бы перегорает и наступает расслабление. Но руки делали свое дело – оружие было приведено в готовность к выстрелу в короткие секунды. Слышу команду: «Цель слева, огонь!». Заявляю с полной ответственностью, что дальше стрелял не я. За меня работал, мягко управляя моим телом, автомат. Ствол винтовки чуть повело влево, отчетливо нарисовалась предельно уменьшенная расстоянием цель, секунду – на совмещение всех элементов прицеливания с мишенью, палец без участия сознания уже секундой раньше начал мягко, но неуклонно давить на спусковой крючок и, чего всегда упорно добивался тренер, выстрел раздался как бы неожиданно. Не ожидая результата, рука загоняет очередной патрон в патронник, щелкает затвор, и только тогда я на оставшиеся три секунды закрываю глаза для отдыха. Вновь следует команда: «Цель в центре, огонь!». Полное восприятие реальности включается только тогда, когда напарник сказал:
– Восьмое попадание, не расслабляйся!
Одиннадцать, двенадцать.
Появилось досадное ощущение боли в постоянно напряженных шейных мышцах, которые при непрерывной стрельбе невозможно было расслабить. Сказывался недостаток в специальных физических упражнениях. Пятнадцать, шестнадцать.
Сзади, в группе товарищей по клубу, усилился шум. Потом стало тихо: я слышал, как судья попросил тишины.
Восемнадцать, девятнадцать.
У спортсменов было принято заряжать по одному патрону. А когда счет идет на секунды, заряжать магазин просто некогда. После девятнадцатого выстрела я нащупал коробку с патронами: она была пуста. Заметив это, напарник резким движением пододвинул новую коробку, та опрокинулась и патроны высыпались на бруствер, покрытый пылью и песком.
– Вытри патроны, – крикнул я и схвати очередной, вытер его об ватник, загнал в патронник.
Двадцать первый.
Хватаю патрон и, не успевая вытереть, со скрипом досылаю его. Выстрел – промах! Судья взял винтовку и внимательно осмотрел ее:
– Раздутие канала ствола. Легко отделался. Могло вырвать затвор. Пуля пошла по неконтролируемой траектории.
Результат соревнований приятно удивил меня: наша пара заняла третье место в стране в соревнованиях военно-стрелковых клубов. Еще большее удивление вызвало то, что нам вручили крупную, по тем временам, сумму денег. В семье шесть человек детей, без отца, у матери мизерная зарплата. Полученных денег хватило на два месяца приличного питания.
Витя Обрубов радовался за меня, наверное, больше, чем я сам. Он тоже получил приз. С присущим ему юмором, сказал:
– Получил кубок, похожий на блестящий кувшин.
Хочется вспомнить один безрассудный эпизод из нашей курсантской жизни, который мог стоить нам обучения в академии. Окна половины кубриков нашей казармы выходили на проезжую часть улицы Рузовской. На проводах, прямо по центру улицы были развешаны яркие фонари. Один из них бил светом прямо в окна помещений казармы и безумно надоел нам. Однажды Виктор подошел ко мне:
– Слушай, бери винтовку, пойдем, шлёпнем фонарь.
Мы с Виктором в академии продолжали заниматься стрелковым спортом. В пирамидах вместе с табельными карабинами хранилось наше персональное спортивное оружие: малокалиберные винтовки, боевые и спортивные пистолеты и патроны к ним. Видимо из-за возрастных пробелов в памяти, я совершенно не помню две вещи: во-первых, как мы могли, при наличии дежурного и дневального по роте, взять оружие из закрытых на замок пирамид; во-вторых, как мы могли пронести оружие через КПП и обратно. Патроны, правда, у нас всегда валялись в карманах.
Мы перешли улицу и расположились под аркой дома, расположенного прямо против нашей казармы и в метрах пятнадцати от злополучного фонаря. Как люди военные, мы уже располагали «стратегическим» мышлением: договорились стрелять под шум проезжающей машины. На дороге, как консервная банка, звонко затарахтел старенький «Москвич-401». Привычные к совместной стрельбе мы ударили залпом. Фонарь разлетелся вдребезги. Мы не учли, что в условиях улицы с высокими домами шум выстрелов окажется таким оглушительным. Водитель резко затормозил, буквально выкатился из кабины и бросился под машину, подумав, вероятно, что лопнули все четыре шины. Мы с Виктором задыхались от смеха, уткнувшись в рукава бушлатов. В роте нас встретили с большим одобрением. Тогда мы совершенно не думали о том, что дойди это до начальства, мы бы гарантированно были отчислены из академии. Три, как теперь представляется, беззаботные года мы провели с Виктором в одном классе. Эти же три года мы находились рядом на линии огня в стрелковом клубе. Четыре года мы проходили одни и те же дисциплины в Военно-Морской медицинской академии. И еще более тридцати лет мы встречались с ним на юбилейных встречах нашего курса. И школа, и клуб, и академия – все шло так, как будто наши жизненные планы реализовывались параллельно. Потом дороги жизни разошлись. Виктор ушел из академии по болезни и продолжил учебу в 1-м ЛМИ, где училась моя будущая жена Людмила. Но встречи продолжались.
Виктор ушел из жизни довольно рано: в 1994 году, когда ему исполнилось 58 лет. Трагизм этой печальной даты я переживал и переживаю болезненно. Виктор, долгие годы составляя часть моей жизни, унес эту часть в иную реальность, оставив о себе только яркую память. На третьем курсе мы обменялись фотографиями. Виктор в небрежно надетой шапке с едва заметной улыбкой смотрит мимо объектива куда-то вдаль. Две фотографии – курсовые, на каждой из них мы вместе; рука Виктора на моем плече. Это дружеское прикосновение не покидает меня до сей поры.
И.Е. ЛАВРОВ. ВОЛК
На обширное царство бескрайних сибирских лесов опускаются сумерки. Январский мороз ледяной хваткой выжимает жалобный треск из стволов могучих сосен и елей. Мятущаяся холодная поземка старается забраться под одежду. Ни крика птиц, ни цокота белок. Все живое исчезло, вымерло, растворилось среди ветвей. И только скрип лыж одинокого охотника слегка оживляет монотонный шум в кронах седых лесных великанов.
Мужчина был городским жителем, но родился и вырос в тайге. Дед и отец вырастили его настоящим таежником. Он был добычливым охотником, однако трофеи в его походах по таежной глухомани не были главной целью. Он с детства дружил не только с ружьем, но и с фотоаппаратом. Результатом его многолетней дружбы с природой родного края был солидный фотоархив, в котором было представлено богатство растительного и животного мира обширной зоны тайги. Уже много лет дважды в год, разбивая свой отпуск на две части, он зимой и летом одну-две недели проводил в тайге. Увлекшись изучением жизни животных, он много внимания уделял наблюдению за психологией и поведенческими реакциями волков, и у него накопился серьезный материал с очень любопытными выводами.
В 15-20-ти километрах от места охоты жил со своей семьей местный егерь, с которым охотник был дружен с детства. Егерь пригласил его в гости на два-три дня и обещал интересную охоту на кабанов.
Охотник вышел в тайгу с утра и после прогулки по дебрям родного леса собирался засветло добраться до зимовья старого товарища. Они оба были влюблены в природу и могли говорить об этом часами. Во второй половине дня охотник долго преследовал зайца, распутывая его петли. Зайца он не добыл, но время упустил. День стал гаснуть, а идти такое расстояние по тайге в темноте не решился. Ночевка в зимнем лесу была для охотника делом привычным. Рядом с большой елью он утоптал снег. Затем сноровисто и привычно подготовил хорошо освоенную «конструкцию» таежного костра – нодью. Вырубил из сухостойных стволов три двухметровых бревна и неглубоко обтесал с одной стороны каждое. Затем уложил рядом два нижних бревна затесами вверх, верхнее – затесом вниз. Предварительно между бревнами плотно уложил сухой хворост с березовой корой. Между бревнами создал нужный зазор палками-распорками и деревянными крючьями-подвесами. Когда через 15-20 минут начал прогорать хворост, стали заниматься бревна. Критическая масса стволов создала условия для запуска «древесного реактора», который горит ровно и долго – до 6-7 часов, давая интенсивное тепло на значительном расстоянии. А чтобы не дуло со спины охотник растянул наклонный экран-отражатель из плаща. На утоптанный снег уложил толстым слоем лапник. Разогрел банку рыбных консервов, растопил в котелке снег, вскипятил воду и заварил чай.
В это время в нескольких километрах от места стоянки охотника стая волков окружила крупного секача. Кабан долго отбивался, но стая не оставила ему шансов на спасение. После недельного голодания стая с жадностью набросилась на добычу. От пиршества осталась еще большая часть туши. Не желая бросать остатки с таким трудом добытого кабана, стая расположилась на ночевку неподалеку, закопавшись в снег и уткнув морды в хвосты. Вдруг легкий ветер донес запах, заставивший стаю вскочить. Особенно взволнованным оказался вожак и его волчица. Это был запах человека, встречу с которым вожак и волчица вспомнили до деталей. Волк пошел на запах и вскоре увидел человека. По силуэту определить было трудно, но обоняние не обманешь: это был тот человек, давнишняя встреча с которым запомнилась волку.
В апреле позапрошлого года волчица принесла шестерых волчат. Гордый отец семейства восседал в стороне, когда стая почтительно знакомилась с пополнением. Однако торжество длилось недолго. Облава надвигалась стремительно, и вожак едва спас стаю от уничтожения. Волчица в отчаянии схватила одного волчонка и едва ушла вместе со стаей. Потомство, как водится, охотники уничтожили.
Волчонок уже перешел двухмесячный возраст, и волчица приучала его к мясу. В один из дней игривый и неловкий волчонок напоролся на острый обломок сломанного сучка упавшего дерева, и почти повис на нем, скуля от боли и испуга. Стая беспомощно топталась вокруг, не зная, что предпринять. Волчица пыталась неловко подтолкнуть щенка, но только причиняла ему дополнительную боль. В изощренном мозгу опытного вожака мелькнула мысль. Раздумывал он недолго. Пристально посмотрел в глаза крупного и смелого члена стаи и передал приказ не отходить от волчонка. Самка заметалась между щенком и уходящим вожаком. Она никогда не расставалась с ним, кроме периода выкармливания щенков. Вот она решилась и бросилась следом.
«Этот человек никогда не стрелял в волков. Он много раз видел меня и мою стаю, но никогда не снимал с плеча ружья. Он умен почти как волк. Из него вышел бы хороший член стаи». Так или примерно так думал тогда волк, двигаясь с волчицей по тропинке. В голове роились прерывистые мысли «Я видел… он отправился на свое любимое место… дальняя часть леса. Я знаю… по какой тропинке он всегда возвращается. Человек…этот человек поможет…он умный… может быть, умнее волка. Охотники в загонах… тупые. Стреляют много… думают мало. Вот и тропинка… скоро он будет здесь». Волчица послушно бежала за ним по узкой тропинке, к которой вплотную подступал густой зеленый кустарник. Было начало июня, еще держалась прохлада – лето запаздывало.
Зимняя прогулка взбодрила охотника. Когда он стал готовить костер, то вдруг почувствовал легкое беспокойство. Недалеко, за кустами ему чудилось чье-то осторожное движение. Взяв ружье, он прошел через редкие кусты, бросил взгляд на открывшуюся поляну и увидел их. Они сидели почти правильным полукругом, в центре – крупный вожак. Это были волки. Расстояние было небольшое, и опытный охотник хорошо разглядел их: вожак с доминирующей волчицей и семь членов стаи – четыре прибылых и три переярка.
Охотника охватило сильное волнение. Нет, не от предчувствия близкой опасности. В нем заговорил исследователь. Все, что происходило, не укладывалось в привычные рамки поведения грозных хищников. Он не ждал нападения, так как хорошо знал, что для волка огонь и ружье, которое они хорошо знают, являются непреодолимым препятствием. Так что же их привлекало и удерживало рядом с человеком? И при этом никакого проявления злобы или агрессивности. Напротив, в поведении вожака и его самки проскальзывала почти собачья доброжелательность. С появлением человека вожак встал, сделал три-четыре шага навстречу и снова сел.
Стемнело. Охотник вернулся к костру. Пора было располагаться на ночлег. Череда возникших вопросов не давала охотнику покоя. Положив рядом ружье и придвинувшись к костру – «береженого бог бережет» – охотник задремал. От сильного мороза трещали деревья, но испытанный костер надежно оберегал охотника. Он проснулся в пять часов и стал собираться в путь. Выжженные наполовину брёвна продолжали гореть, давая устойчивое тепло. Охотник напился чаю и забросал снегом костер. Волки не давали о себе знать. Едва забросив за спину рюкзак, охотник вдруг ощутил, что земля мгновенно ушла из-под ног, затем последовал удар затылком о бревно. То, что он потерял сознание, охотник понял, когда взглянул на циферблат: он пролежал в беспамятстве около двух часов. Под ногой лежала зарывшаяся в снег толстая палка, сработавшая, как каток. А дальше возникла фантастическая картина, поражающая своим мирным видом: рядом в десяти метрах сидел вожак и пристально смотрел на человека. Стая располагалась чуть поодаль. Волки вели себя так, как будто ничего необычного не происходит: один лениво чесал за ухом, другой катался в снегу на спине, а молодой волк осторожно подошел к человеку и обнюхал его ногу.
«Натюрморт», – пронеслось в голове охотника. Подташнивало, кружилась голова. «Не хватало еще сотрясения». Медленно сел. Тело охватила необычайная слабость. Пытался встать, но ноги не держали, и он снова сел. Вожак внимательно наблюдал. «Что они от меня ждут? Почему не уходят?»
Охотник оперся спиной о дерево и стал рассматривать рядом сидящего зверя. И когда увидел над его левым глазом идущее к уху черное пятно, он сразу все вспомнил.
– Меченый! – произнес охотник.
Волк насторожился, встал и дважды слегка качнул хвостом. Охотник достал фотоаппарат и навел на зверей. Вожак и вся стая резко качнулись в сторону. Пришлось спрятать аппарат в рюкзак.
Первая встреча произошла почти два года назад в начале июня. Тогда он посетил удивительное по своей первозданной красоте место в глухом таежном краю. Небольшая сопка заканчивалась двадцатиметровым обрывом в сторону голубого озера. С сопки открывался прекрасный обзор. Берег озера зарос молодым камышом, который только начал выбрасывать бархатные соцветия. Между сопкой и озером – большая поляна, густо поросшая зацветающим кипреем, и легкий ветер гнал небольшие волны по цветущему полю. Сзади подступал лес высоких сосен, елей и берез. Вселенскую тишину прерывали далекие и загадочные ритмы кукушки да еле слышная пулеметная дробь дятла. Девственно чистая природа своими прозрачными крыльями окутывала мысли и чувства человека, принося просветление ума и духовное очищение.
Охотник, в который раз посетивший с детства любимое место, возвращался домой. На очередном повороте он резко остановился: перед ним метрах в десяти-двенадцати на тропе стояли два волка. Это был крупный матерый самец и волчица. Охотник медленно потянул ружье с плеча. Волчица метнулась в кусты, но волк не двинулся с места. Поведение хищников явно не укладывалось в сложившиеся отношения с человеком. Охотник сделал несколько шагов, волк повернулся и двинулся по тропинке вперед. Через некоторое время к нему присоединилась волчица. Вот волки свернули на узкую тропинку, ведущую в чащу. Охотник прошел мимо, и волки остановились. Самец сделал несколько шагов к человеку и снова вернулся назад. Выразительные движения хищника носили явно приглашающий характер. Больше охотник не колебался и решительно направился за волчьей парой. Шли долго. Волки периодически оглядывались, как бы подбадривая человека. Вдруг, когда они пересекали небольшую поляну из-за кустов слева и справа выдвинулись вся стая: их было шестеро. Дальше охотник двигался в боевом охранении, организованном по всем правилам военного искусства.
За кустами у упавшего дерева вожак и волчица остановились. Перед глазами охотника открылась картина маленькой трагедии. Прижавшись к стволу дерева, лежал волчонок возрастом двух или чуть более месяцев. Бедро его левой ноги было пронизано тонкой и длинной, как штык расщепленной веткой, отходящей от лежащего ствола. Пройдя через ткани бедра, она вышла снаружи сантиметров на десять. Беда произошла, видимо, довольно давно: щенок уже не скулил, а только хрипло дышал. Волчица облизала морду волчонка, отошла в сторону, и, как показалось охотнику, просяще посмотрела на него. Охотник достал нож и наклонился над щенком.
Он осторожно срезал торчащую из ноги острую ветку, как бы обламывая кончик стрелы. Затем коротким движением сдернул волчонка. Тот слабо взвизгнул. Волчица сунула морду, отталкивая руку охотника.
– Не мешай! – резко крикнул он.
Волчица оскалила зубы, но вожак оттеснил ее. Охотник положил волчонка на землю, достал из рюкзака бинт, и протер кожу вокруг сквозной раны. Кровотечения не было. Волчонок лежал на боку и слегка повизгивал. Вожак нервно двигался из стороны в сторону. Стая располагалась невдалеке. Охотник достал фляжку налил воду в ладонь и поднес к губам щенка. Тот стал жадно лакать.
– Вот теперь занимайся своим щенком, – сказал охотник и отошел в сторону.
Волчица тщательно вылизала рану, осторожно ухватила зубами за шейные складки кожи и сунулась в нору под громадным «башмаком» вывороченных корней ели. Он повернулся к вожаку:
– Прощай, Меченый!
Вожак немного прошел за охотником, остановился и долго смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом тропинки.
И теперь, спустя почти два года, беспомощно сидя в снегу около ели, охотник разговаривал со старым знакомым:
– Хочешь помочь, но не знаешь, как?
Волк внимательно слушал, силясь понять человека. Необычные отношения, сложившиеся с хищным зверем, уже не удивляли охотника. Он только силился оценить, до каких пределов распространяется сообразительность, память и находчивость этого животного. Среди исследователей долгое время бытовало удобное для многих мнение, что поведенческая сфера волков, как и многих других животных, целиком опирается на их инстинкты и условные рефлексы. О каких условных рефлексах могла идти речь в данном случае, если была всего одна предыдущая встреча, которая никак не могла укрепиться в памяти без нескольких повторных сочетаний, и зарождающийся рефлекс должен был угаснуть? Зверь несомненно обладал определенной способностью анализировать обстановку и явно имел зачатки вполне разумного поведения. А общение с членами стаи? Волки немедленно выполняли неслышные команды вожака, что было похоже на телепатическое общение. Охотник еще не знал, что его догадки найдут подтверждение самым неожиданным образом. Он с большим усилием приподнялся, надел рюкзак, забросил за спину ружье и прикрепил лыжи. Выйдя на тропу, он через десяток шагов упал. Волк был рядом.
– Ничего не получается, Меченый.
Шапка упала и откатилась в сторону. Неосознанно, больше повинуясь внутреннему голосу, охотник взял шапку и протянул волку:
– Отнеси егерю.
Волк подошел, обнюхал шапку и отвернулся. Охотник с трудом приподнялся, снял лыжи, подошел к дереву и присел. Им овладели мрачные мысли.
Он поискал глазами волка и увидел, что тот двигался в сторону поселка. Вот он на миг оглянулся: в его зубах была шапка охотника. «Неужто понял? Фантастика!». Охотнику ничего не оставалось кроме ожидания. Холод начинал сковывать тело. При самом благоприятном стечении обстоятельств, ждать помощи ранее трех-четырех часов не приходилось. Надо было попробовать разжечь костер. Двигаясь медленно, очень медленно, чтобы не расплескать боль в голове и не упасть от слабости, охотник стал собирать хворост и обрубки сучьев. На этот раз он соорудил костер «наоборот». Уложил в два слоя толстые сучья, а сверху – слой хвороста. Потом наслоил еще два таких этажа, в верхний слой хвороста вложил несколько кусков березовой коры и поджег. Хворост с корой загорелись быстро. Через некоторое время занялись верхние сучья. Костер горел сверху вниз. Постепенно опускаясь, он мог гореть не менее трех часов. Мороз отступил. Пришло легкое забытье.
А в это время дома егерь готовил на обед добытого утром зайца. Услышав громкий лай собаки, он выглянул в окно. Ему представилось загадочное зрелище: метрах в сорока на опушке стоял крупный волк и что-то держал в зубах. Егерь схватил ружье и вышел на крыльцо. Вместо того, чтобы скрыться, волк сделал несколько шагов к дому, бросил на тропинку свою ношу и чуть отбежал назад. Удивленный егерь подошел к брошенному предмету и поднял его: это была мужская шапка. Между волком и человеком как будто возник молчаливый диалог. Егерь, сам опытный таежник, понял, что волк силится сообщить ему о том, что с кем-то случилась беда. Волк не убегал и явно ждал чего-то. Егерь быстро оделся, взял ружье, и, подумав, прихватил моток веревки и легкие, но вместительные сани. Когда он приблизился к волку, тот побежал впереди, изредка оглядываясь. Егерь впрягся в сани. Волк двигался быстро, и егерь на лыжах едва поспевал за ним.
Охотник очнулся от пристального взгляда: невдалеке сидел и шумно дышал волк. Вскоре появился егерь, от которого валил пар. Он тащил за собой легкие сани.
– Эге-ге! Где тут пострадавшие? – прокричал он.
Егерь внимательно осмотрел рану на голове товарища, заглянул в глаза и спросил:
– До дому дотерпишь? Давно у тебя волк работает почтальоном?
Затем отдал охотнику шапку и помог ему улечься на медвежью шкуру в сани, засыпал снегом костер и собрал вещи. Когда он впрягся в самодельные нарты, охотник посоветовал:
– Ты бы отдохнул, ведь двадцать верст отмахал.
– Не беспокойся, мне не привыкать.
Охотник бросил взгляд на поляну: волк исчез.
Дома, не теряя времени, егерь на машине отвез товарища в районную больницу. Врач определил сотрясение головного мозга; на рентгене повреждений костей черепа не было. Охотник отказался от госпитализации, провел несколько дней у егеря и быстро восстановил силы.
В день отъезда охотника в город они сидели за столом, пили чай и в деталях разбирали поведение волка и его стаи. Было несомненным то, что в действиях волка четко определялась продуманность и целесообразность поступков. Таким вот способом волк отблагодарил охотника за спасенного волчонка. И условными рефлексами, а тем более неосознанными инстинктами объяснить такое сложное поведение было невозможно.
– Подойди-ка к окну, – вдруг сказал егерь, – твой друг пришел попрощаться.
На опушке леса четко вырисовывался гордый силуэт вожака. Охотник вышел на крыльцо и громко крикнул:
– Меченый, спасибо!
Волк, давая понять, что он услышал, качнул несколько раз хвостом, немного постоял и растаял среди темных стволов молчаливого леса.
И.Е. ЛАВРОВ. НАИВНОСТЬ
В современном мире, полном коварства и жестокости, еще находит себе место такое явление, которое многие называют наивностью.
Сколько же определений она имеет? Без особого труда как минимум четыре синонима. И еще несколько, которые к синонимам никак не отнесешь. Например, доверчивость соседствует с глупостью, а открытость с хитростью. Так получается тогда, когда к определению этого понятия, кроме составителей академических словарей, присоединяются откровенные циники. Существующие определения этого понятия просто фиксируют признаки: простота, искренность, доверчивость… А какова психологическая подоплека этого явления? Я думаю, наивный человек – это тот, кто не в состоянии осознать, а тем более преодолеть то, что изначально заложено в нем природой: затянувшаяся детская доверчивость в восприятии мира. Это те люди, для которых наивность – естественная форма индивидуального существования. Им очень сложно в нашем жестоком и прагматичном обществе. (Справка: наивность – от лат. nativus и франц. naif – врожденный).
Оглядываясь на прошедшую жизнь, мысленно вижу тех, с кем на протяжении десятилетий был в тесном общении, и у кого в поведении проявлялись черты наивности. В большинстве случаев это те люди, память о которых связана с чувством симпатии. Они часто склонны к выраженной эмпатии, этакой вселенской любви к людям. Один такой человеческий образ запомнился мне на всю жизнь. И если мои воспоминания кто-то определит с литературной точки зрения как наивные, я не буду возражать.
Мы жили и росли в детдоме, который был расположен в маленькой кубанской станице Игнатьевской в двадцати километрах от Майкопа. Шли годы послевоенной разрухи. В детдоме было около тридцати воспитанников - осиротевших детей военных лет. В этой среде существовала строгая и жесткая иерархия. Отношения отдаленно напоминали тюремные: был свой «пахан» и его приспешники; доносительство каралось, поощрялось воровство из садовых участков жителей станицы, бытовал хулиганский жаргон. Мне было уже четырнадцать лет, я не входил в группу вожаков, но и особого давления с их стороны не испытывал.
К станице примыкали поля большого колхоза и нас часто привлекали к полевым работам. Мы пропалывали подсолнухи и кукурузу, собирали урожай яблок и вишен. При сборе вишен было одно «осложнение»: после непомерного потребления долго держалась болезненная оскомина на зубах. Особенно запомнились сборы лепестков чайных роз: солнечный день, море цветов и густой дурманящий запах благородных соцветий. Колхоз потом отправлял лепестки на парфюмерную фабрику.
Мы сидели вдвоем на берегу небольшой речки, где хорошо ловились пескари и плотвички. Со мной был маленький мальчик, которого звали Колей. Девятилетний малыш учился в третьем классе. Парнишка был очень маленького роста и выглядел как шестилетний ребенок. Короткая уродливая грудь горбом выпирала вперед. У него была тяжелая врожденная патология грудной клетки, парнишка с трудом и сипло дышал, часто задыхался. Говорил он с расстановкой, ему мешала одышка. Обращали на себя внимание большие серые глаза, которыми он наивно и доверчиво смотрел на мир. Мальчишки его сторонились, не брали в свои компании и прилепили ему кличку «Горбун». Коля был крайне доверчив и его часто обманывали. Среди скудного перечня блюд самым ценным в нашем питании был хлеб: три куска в день, три «пайки». Это была детдомовская валюта. Ее меняли на что угодно. Коле подсовывали разные безделушки в обмен на хлеб, и он часто оказывался голодным.
– Почему ты меняешь хлеб на всякую хренотень? – спрашивал я.
– Они так настойчиво предлагают!
Среди детдомовской шпаны верховодил Иван Сивков, пятнадцатилетний парень с узким лицом и дегенеративной нижней челюстью. Он бахвалился тем, что до детдома «целый год топтал зону». Может быть, врал, но замашки у него были зековские. У меня с ним ранее была стычка, после которой он старался со мной не связываться. Я показал ему на Колю, который сидел поодаль на лавочке.
– Смотри, он еле дышит, его даже в больницу уже не берут, а твои обалдуи отбирают у него пайки.
На лице Ивана мелькнула тень мысли.
– Ладно, – он величественно кивнул головой.
Больше Колю не донимали.
Меня поражала начитанность, недетская ясность суждений и не по возрасту развитой ум малыша. Мы много времени проводили вместе.
Брошенный другими, парнишка льнул ко мне и не отходил ни на шаг. В его глазах светилась беспредельная доверчивость ко мне – мальчишке, который не оттолкнул его. Мною руководствовала не жалость – в таком возрасте чаще проявляется детская жестокость. Он был мне интересен чистотой своих помыслов и интересными суждениями. Привлекала его милая непосредственность и простота, а его уродства я просто не замечал. На дружеское отношение к нему и он отвечал детской привязанностью. Коля очень хорошо играл в шахматы: в десятках партий я ни разу не добился победы. Директор детдома, который организовал шахматный кружок, был в этой увлекательной игре не новичок: ему в свое время удалось участвовать в сеансе одновременной игры с Ботвинником, и он гордился тем, что в одной из партий сыграл с ним вничью. В игре с Колей директор с трудом одерживал отдельные победы. Кроме начитанности и какой-то взрослой рассудительности, он был по-детски наивен, что хорошо было видно на примере маленького эпизода. Малыш каждое утро сопровождал меня к перекладине, что стояла во дворе детдома, где я упорно выполнял многочисленные подтягивания. Пытался даже разучивать простейшие гимнастические упражнения. Однажды Коля, который всегда терпеливо ждал меня, спросил:
– Как тебе удается так много и легко подтягиваться?
– Ты все съедаешь, что нам дают в столовой?
– Конечно, там такие маленькие порции.
Надо сказать, что кормили нас регулярно, но рацион был такой скудный, что мы постоянно испытывали чувство голода.
– А я съедаю только половину, поэтому легко подтягиваюсь.
Коля изменился в лице.
– А куда деваешь вторую половину?
– Отдаю им, – я указал на копошащихся у помойки ворон.
Расширенные глаза малыша заполнились слезами.
– Лучше бы ты мне отдавал!
Несмотря на мою собственную детскую неопытность, до меня дошла наивность преданного мне человечка. Больше я над ним так не шутил.
Коля долго и упорно обучал меня шахматной игре. Он никогда не поддавался.
– Отец говорил мне, что тот, кто поддается, унижает противника и ничему не учит его.
Коля громил меня нещадно, а потом детально разбирал мои ошибки. Отец явно привил ему задатки педагога.
Другой эпизод высветил его натуру совсем с другой стороны. Коля регулярно сопровождал меня на речку, но сам не умел плавать и боялся даже заходить в воду. Однажды мы ушли довольно далеко, и новый участок реки был нам мало знаком. Я разделся и с небольшого обрыва прыгнул в воду «солдатиком». Ударившись ногой обо что-то твердое, я почувствовал нестерпимую боль в голеностопном суставе и от неожиданности втянул воду в легкие. В голове помутилось, и я потерял ориентировку, а затем, видимо, и сознание. Казалось, прошел один миг, и я увидел себя лежащим на песчаном берегу. Меня бил болезненный кашель. Рядом растерянно хлопотал Коля. Его рубашка и брюки были мокрые. Он со свистом дышал, ему явно было плохо. По его рассказу я сначала ушел под воду, а потом «всплыл» мой затылок и меня медленно понесло течением.
– И что было потом?
Коля махнул рукой в сторону реки и коротко бросил:
– Я тебя вытащил.
– Но там же глубокая вода, а ты не можешь плавать!
– А я не видел воду, я видел только тебя. Ну и очень нахлебался.
Лицо его посинело, он с трудом дышал. Я был ошарашен: при панической боязни воды он бросился в омут! Угроза моей жизни победила в нем собственный страх. В его чистых и светлых глазах была видна большая душа маленького героя.
А однажды Коля продемонстрировал то, о чем никто даже не мог предполагать. Как-то в воскресенье детдомовцы столпились около дома культуры. На здании висели праздничные флаги, в зале играла музыка. Шло очередное голосование на каких-то очередных выборах. Подвезли цистерну и взрослые угощались пивом, что было в станице большой редкостью. В зал пускали свободно, избиратели голосовали за шторками, никакого контроля не было, наверное, потому, что исход выборов был как всегда заранее известен, независимо от результатов голосования. Коля как обычно не отходил от меня ни на шаг. И вдруг он быстро двинулся в дальний угол и подошел к роялю. Пианист сидел в сторонке, маленький оркестр отдыхал. Коля стоял около пианиста и что-то говорил ему. Тот явно в растерянности спросил:
– Как ты будешь играть, если твоя голова не достает до клавиатуры?
Коля умоляюще посмотрел на меня. Пришлось придвинуть кресло к роялю, положить на сидение чей-то чемоданчик и усадить его на это сооружение. Коля положил руки на клавиши. Было заметно, как дрожат его пальцы. Когда он успокоился, его кисти пришли в движение, и возникла музыка. Прозрачная мелодия лилась медленно, свободно и величественно. Был рояль, была удивительная мелодия и сзади - плотная толпа людей. А исполнителя не было видно: он утонул в кресле. Даже при моем ограниченном понимании музыки, мне казалось, что я давно знаю эти волшебные ритмы. Пианист повернулся ко мне и тихо произнес:
– Невероятно! Как он своеобразно преподносит Лунную сонату!
Кисти рук Коли казалось, не касаясь клавиш, медленно двигались в воздухе. Мягкие движения рук, звуки и паузы сливались в органическое единство, рисуя в воздухе сказочную мелодию. Толпа в зале замерла. Сонное выражение лиц отдыхающих музыкантов сменилось удивлением и напряженным вниманием. Движение у кабинок для голосования остановилось. Казалось, всех охватили гипнотические волны музыки великого Бетховена. Вот руки Коли замерли, обозначая переходную паузу, а затем так же неспешно двинулись по клавишам. Полилась новая мелодия, сохраняя такое же волшебное воздействие на сознание.
– Времена года, «Мелодия дождя» Моцарта, – прошептал пианист.
Казалось, от пальцев Коли исходил шум отдаленной грозы, а легкий ропот дождя убаюкивал слушателей. Потом были отдельные сцены из «Карнавала животных» Сен Санса, где «Петух и куры» вызвали у всех улыбку. Закончил Коля 2-ой Венгерской рапсодией Листа. По лицу пожилого пианиста было видно, что он окончательно перестал понимать происходящее:
– У меня были хорошие учителя, но это какая-то чарующая, загадочная манера исполнения!
Зачарованные слушатели не успели проявить своих эмоций, как детдомовцы буквально вынесли Колю на улицу. Вечно угрюмый и туповатый Сивков раздвинул ребят, взял Колю за руку и шел рядом ним до самого детдома. Видимо, сила искусства достучалась и до «пахана».
Ты ничего не говорил мне о том, что можешь играть на рояле.
– Я никому об этом не хотел рассказывать, а к роялю не подходил больше двух лет.
Коля замолчал, и я больше не расспрашивал его. Позже он сам вернулся к этой теме. Тем временем директор и председатель колхоза, которые присутствовали на импровизированном концерте Коли, на машине председателя отвезли его в краевую больницу в Краснодар. Состоялся консилиум врачей. Заключение было неутешительным: при такой врожденной патологии сколь либо эффективного медикаментозного и оперативного лечения не существовало. Поведение и настроение Коли не изменились, а вот директор и воспитатели переживали это как трагедию. Видимо по возрастному легкомыслию эта весть никак не коснулась моего сознания. Коля везде был со мной, жил и разговаривал, и мне казалось, что так будет всегда.
А история с его музыкальной жизнью оказалась довольно необычной, и стало ясно, почему Коля избегал разговора об этом.
Он с родителями жил в хорошей трехкомнатной квартире. Во время оккупации их с матерью затолкали в маленькую комнату, а в больших поселился немецкий офицер. Точнее это был офицер венгерской армии, воюющей на стороне немцев. Матери он объявил, что его зовут Дьёрдь. Ранее он учился в Советском Союзе и прилично говорил по-русски. Вскоре в большой комнате появился рояль, и офицер по вечерам музицировал. Видимо это был прекрасный исполнитель, т.к. часто на его домашние концерты собирались высокие армейские чины.
Как-то днем Коля пробрался к роялю и пытался наиграть какие-то мелодии. Денщик вытолкал его из комнаты. Потом он поймал его за этим занятием во второй раз. Видимо он доложил об этом офицеру. Дьёрдь приказал привести мальчика. Он подвел его к роялю, проиграл короткую мелодию и потребовал, чтобы тот повторил. Коля сделал это одним пальцем. Тогда венгр изобразил более сложную музыкальную фразу. Мальчик без труда повторил и это. Дьёрдь сел за рояль и исполнил, Коля потом это понял, полонез Огинского. Малыш пальцем настучал всю мелодию. Дьёрдь долго и задумчиво смотрел на мальчика. Потом произнес:
– Играть не можешь, слух абсолютный. Я сделаю из тебя музыканта.
Дьёрдь не только организовал практическое обучение Коли игре на рояле, но и умудрился заставить его прослушать азы теории музыки.
– Запоминай, – говорил Дьёрдь, мягко перебирая клавиши, – вот первая часть рапсодии, спокойная, эпическая картина природы Венгрии, хочется слушать и мечтать. А это вторая часть, где композитор контрастно использует частые и выразительные акценты, острую и гибкую ритмику, основанную на принципе синкопирования. От этого возникает выразительная экспрессия. Ощущаешь народный праздник, а в качестве основы мелодии композитор берет наш национальный танец чардаш.
Занятия, которые проводил Дьёрдь с Колей, превратились для него в кошмар. Скидка на возраст не делалась. Каждый вечер уроки длились по 2-3 часа. Педантичный венгр стоял над мальчиком и при малейшей ошибке слегка бил его дирижерской палочкой по кисти руки. Мать робко обратилась к офицеру:
– Зачем вы так его нагружаете, он же больной!
Дьёрдь ткнул пальцем в сторону Коли:
– В таких больных и уродах часто скрываются гении, – и выгнал ее из комнаты.
Коля плохо понимал музыкальные термины. Он возненавидел и музыку, и занятия. Так длилось не меньше полугода. Потом у него появилось какое-то любопытство и тяга к мелодиям. А уже через год музыка стала его потребностью, и он даже стал проявлять склонность к импровизации. Внимательный Дьёрдь сразу заметил эту перемену и неподдельно обрадовался:
– Наконец-то в тебе проснулся музыкант! Я долго ждал этого.
Прошли слухи об отступлении немцев. Сам прекрасный исполнитель, Дьёрдь почти перестал подходить к роялю, и заставлял Колю подолгу играть ему. Чаще это были произведения венгерских композиторов. Особенно любил он вторую и двенадцатую рапсодии Листа.
Слушая Огинского, который написал полонез, тоскуя по своей родине – Польше, Дьёрдь, закрыв лицо руками, иногда повторял:
– И моя родина сгинула!
Перед тем, как наши войска вышибли немцев из города, Дьёрдь сказал Коле:
– Ты не играть научился, ты научился понимать душу музыки. Я этого и добивался, и ты долго будешь помнить о своем учителе.
Венгр ошибся. Земной круг Коли был недолгим и завершился слишком рано. Врожденная деформация грудной клетки и атрофические процессы в легких не оставляли ему шансов на жизнь. Он тяжело болел, и я днями просиживал у его кровати. Часто Коля брал мою ладонь, и, не выпуская ее, подробно и образно рассказывал о своей короткой и горькой жизни. Отец погиб на фронте. Мать его не любила и после гибели мужа относилась к нему крайне неприязненно. Мальчишки сторонились его, он даже за партой в первом классе сидел один. Мать пьянствовала и после очередного запоя умерла. Дальняя родственница устроила его в детдом. Отец успел привить ему любовь к чтению и научил играть в шахматы. Музыкальные способности открыл в нем офицер вражеской армии.
Коля таял на глазах. К осени он умер. Я не плакал, боль от потери друга, в уродливой груди которого еще недавно билось маленькое доверчивое сердце, дошла до меня не сразу, видимо потому, что его смерть была ожидаема. Перестал дышать маленький, умный и наивный мальчишка. За свою короткую жизнь он едва успел полюбить отца, потерять семью и признать меня своим единственным другом. Он унес с собой задатки талантливого шахматиста, музыканта и безнадежной наивности.
К территории детдома примыкала возвышенность с плоской вершиной, на которой располагалось небольшое сельское кладбище. Там Колю и похоронили. Мой взгляд подолгу останавливался на кресте его могилы, который был виден из окна нашей библиотеки.
Много лет спустя удалось на короткое время посетить свой родной город. Мой товарищ на своей машине привез меня в маленькую станицу моего детства. Какая-то сила повлекла меня к реке туда, где мы так часто бывали с Колей. Я долго сидел на обрывистом берегу, и воображение рисовало мне наши встречи, прогулки и беседы. Убогое кладбище еще сохранилось, но могила Коли исчезла.
А что случится, если вдруг в мире исчезнут наивность и наивные?
Думаю, жизнь слегка потускнеет, а в году убавится несколько солнечных дней. Кто-то этого даже не заметит.
В трудные или радостные времена, когда мне хочется услышать моего друга, я достаю диск и слушаю вторую Венгерскую рапсодию Листа. Музыка рождает образ маленькой фигурки мальчика за роялем, по клавишам которого порхают его пальцы. Мне кажется, что рапсодию великого композитора мой юный друг исполняет только для меня. Такие люди не умирают, как не умирают музыка и поэзия. Маленький маэстро сохраняет между нами волшебный музыкальный мост, мост между нашей земной суетой и его далеким и светлым миром.
И.Е. ЛАВРОВ. БОЙ НА ЛЕСНОЙ ТРОПИНКЕ
У нас, курсантов Военно-морской Медицинской академии, закончилась летняя морская практика, и впереди предстоял месячный отпуск. На сборы и оформление проездных документов обычно уходило 2-3 дня, и Алексей Шапкин предложил съездить на это время к его дальней родственнице, которая давно приглашала навестить ее. Она была директором школы в небольшом поселке Лодейнопольского района. Электричкой и автобусом мы добрались до поселка уже поздно вечером. Встретила нас пожилая элегантная женщина с приветливым лицом и мягкими неторопливыми движениями. Ее муж, крепко сбитый мужчина с аккуратно подстриженной рыжеватой бородкой, пожал нам руки. Анатолий, так его звали, был здешним лесником и за долгим ужином угощал нас «звериными» рассказами. Он имел богатый опыт общения с дремучим лесом и его живыми обитателями. Умелая смена интонаций и выразительная жестикуляция превращали его рассказы в красочные картины. Мы представляли, как зимой недалеко от дома ночью горят волчьи глаза. Вот невдалеке крадется осторожная рысь. Лисы потеряли страх и подходят прямо к дому. Мы узнали, что Анатолий определил расположение двух медвежьих берлог. В хозяйстве у них прижился и кот, который большую часть времени проводил в лесу. Анатолий уверял, что кот никого не боится, и, надеясь на свою силу и опыт, всегда возвращается из леса живым и здоровым.
– Однажды он притащил домой зайца, – рассказывал Анатолий. Я хотел взять его, но кот утробно завыл, зайца не отдал, ушел за дом и съел добычу.
На другой день Анатолий повел нас в лес. Я ранее представить себе не мог, что в Ленинградской области могут быть такие глухие медвежьи места настоящей дремучей тайги. Мы бродили несколько часов и порядком устали. После обеда Анатолий посоветовал сходить на речку. Он вручил нам простенькие удочки, сказав, что сейчас появится их домашний кот и не отстанет от нас, пока мы не угостим его рыбой. Когда мы стали разбирать рыболовные снасти, из-за дома появилось чудовище. У меня в детстве был крупный кот, но экземпляр таких размеров мне в жизни встречать не приходилось. Кот подошел, встал на задние лапы и передними уперся мне в грудь.
– Это он делает заявку на будущий улов, – комментировал Анатолий.
– Сколько же он весит?
– Около двенадцати килограмм. Лет пять назад неизвестно откуда появился неопределенной породы котенок, да так и остался. Зверь солидный, но очень добрый. Летом дома питается редко, промышляет лесной дичью, но рыбу обожает.
Мы с Алексеем размотали лески и приступили к рыбалке. Кот устроился слева от меня и уставился на поплавок. Мы о чем-то увлеченно говорили, мало внимания обращая на поплавки. Вдруг кот плотно уперся мне лапами в бедро и как-то странно заурчал. Я бросил взгляд на воду: поплавка не было. Подсечка, и на берегу запрыгала плотвичка. Кот мгновенно накрыл ее лапами, и я едва успел высвободить крючок. Всю рыбалку он забавлял нас тем, что в зависимости от поведения поплавка, перебегал от Алексея ко мне и обратно. Так и устроились: мы ловил рыбу в реке, а кот на берегу.
Часа через два вернулись домой. Хозяева отлучились по делам, Алексей прилег на веранде, я пристроился на крыльце, а кот медленно удалился по тропинке в лес. Кругом стояла тишина, пригревало солнце, и я задремал под ненавязчивое щебетание птиц. В какой-то момент я очнулся, и мой взгляд упал на тропинку, которая тянулась прямо от крыльца в лес метров на тридцать, теряясь за поворотом. Из леса на тропинку вышел кот и неторопливо направился к дому. Вдруг из-за куста, как призрак позади кота появилась лиса и крадучись, в охотничьей позе двинулась за ним. Казалось, что кот не замечает опасности, и я приготовился вмешаться. Но вот он остановился, и не поворачиваясь, сел. Раковины его ушей повернулись назад. Лиса настороженно замерла, явно готовясь к прыжку. Между ними было не более пяти метров. Кот выждал минуту и вновь, так же неспешно двинулся к дому. Лиса сделала короткий рывок и, сократив расстояние метров до трех, вновь припала к земле. Кот остановился, повернул голову, и пристально посмотрел на нее через плечо. Затем, не проявляя поспешности, пошел в мою сторону. Лиса сделала короткий рывок вперед и тут возникла феерическая картина. Кот, точно рассчитанным прыжком взлетел метра на полтора и очутился на голове лисы. Та упала под его тяжестью. За считанные секунды он прошелся когтями по голове лисы и вонзил все тридцать зубов ей в нос. Жалобное тявканье лисы перекрывал басовитый вой кота. В воздухе поплыли клочья рыжей шерсти. В следующее мгновенье кот спрыгнул на землю и замер в полутора метрах от противника. Я его не узнал: это был огромный шар из шерсти, над которым вертикально торчал огромной дубиной взъерошенный хвост. За то время, когда кот отплясывал боевой танец на голове лисы, та, обалдевшая от неожиданности, не успела сделать ни одного защитного движения. Когда кот скатился с ее головы она, потеряв ориентировку, бросилась к дому. Затем свернула в сторону и подбежала к тому месту, где появилась вначале. Она обеими лапами неистово терла нос. Потом замерла и посмотрела на кота. Мне показалось, что на ее морде появилось крайнее изумление и вопрос: что же произошло? Потом лиса исчезла.
Как только лиса ударилась в бега, кот утратил к ней интерес. Он привел в исходное положение вздыбленную шерсть, сел, задрал вертикально заднюю ногу, и стал привычно приводить в порядок свои мужские достоинства. Потом подошел и потерся о мои ноги. Я почесал у него за ушами. Кот замурлыкал и разлегся рядом. Потом закрыл глаза и задремал. И только движения кончика хвоста и повернутые в сторону леса ушные раковины говорили о том, что кот бдительно ведет круговую прослушку окружающего пространства.
22.05.2019.
И.Е. ЛАВРОВ. НЕПОЗНАННОЕ РЯДОМ
Наверное, я не открыл ничего нового, когда, перебирая памятные даты своей жизни, четко отметил, что самые сильные связи и дружба вырастают в среде людей, которые проходят через обстоятельства, требующие больших напряжений, близких к экстремальным.
У меня первый такой период был связан с оккупацией Майкопа в 1942-43 годах, которая сплотила группу дворовых мальчишек и сохранила связи на долгие годы. Затем наступила эпоха жизни в детдоме. Она захватила пять лет и на годы сдружила три десятка мальчишек и девчонок.
Наконец особый период: шесть лет в военно-медицинской академии, где тесно переплелись военная муштра, жизнь в казарме, караулы у знамени, массированное освоение основ медицины и суровые дни корабельной практики. Эти годы свели воедино судьбы двух сотен школьников, прошедших через тернии учебы, а потом перенесшие все тяготы и лишения военно-морской службы. И эти парни, живые и мертвые, все до единого, сопровождают меня всю оставшуюся жизнь. Часть из них погибли, исполняя суровые обязанности военно-морской службы, другие ушли, исчерпав биологический запас жизненных сил: Володя Зубков, нашедший могилу с экипажем подводной лодки на дне океана; талантливый Витя Шостак, безвременно ушедший из мира науки в духовный мир; Обрубов Витя, мой друг, одноклассник и однокурсник, самый близкий товарищ по беззаботной юности на земле малой Родины и по учебе в академии, оставил этот мир в расцвете творческих сил; безмерно доброжелательный Дима Гаврилюк; добродушный увалень Иван Корчагин; наивный и добрый Слава Малькович; мой неизменный спутник первых лет учебы Витя Цыгулев; умеющий слушать и рассказывать Витя Доманский; высокий, с гордо посаженной головой Женя Лысенко; мастер едкого юмора умница Толя Соловьев; с постоянно раскачивающимся телом предельно наивный Юра Сатрапинский; сдержанный и деликатный Саша Орлов… Прочно укоренившийся круг общения однокурсников в Санкт-Петербурге создал нашу закрытую гавань, где мы находим и общение, и отдых, и далекие-близкие переживания многочисленных эпизодов совместной учебы и службы. Игорь Кравченко заражает своим жизнелюбием и новыми поэтическими находками; Гена Сопко, не терпящий конкуренции в выступлениях, неизменно перехватывает инициативу в разговоре и описывает различные эпизоды нашей и своей жизни, сопровождая это жестами талантливого вождя и эмоциями Аркадия Райкина; обсуждая тематику сайта проза. ру, поражаемся беспредельной энергии и душевной доброте Виталия Бердышева и тем, что своей дружеской неугомонностью он отнимает у нас старческий покой и заставляет шевелить остатками извилин; я люблю слушать размеренный и обстоятельный разговор Юры Антонишкиса как наиболее информированного о жизни оставшихся однокурсников, хуже, когда он начинает провоцировать нас на исполнение песен курсантских времен, где его активно поддерживает наш единственный генерал Костя Иванов; вид Юры Боброва и беседы с ним действуют на меня магнетически: появляется чувство душевного равновесия и умиротворения. Обо всех не расскажешь, нужны десятки страниц и годы жизни.
Предлагаемое повествование весьма необычно по своему содержанию. Кто-то посмеется, восприняв все, как милую шутку. Кто-то из закоренелых скептиков примет это как нелепую фантазию. И только единицы задумаются, найдя в этой хронике глубинные отзвуки таинственных явлений на уровне собственного подсознания. Излагая события, которые многие воспримут как откровенную мистику, я менее всего думаю об обратной отрицательной или положительной связи и реакции людей. Для меня отрицательная позиция потенциальных читателей, если таковые найдутся, ничего не меняет. Мне пришлось пройти через эти события, и попытка опровергнуть их будет попыткой убедить меня, что дышать вредно.
В возрасте девяти лет я с младшей сестрой был определен в детдом, поскольку мать после гибели отца не в состоянии была прокормить шестерых детей. Нас, по каким-то чиновничьим соображениям, переводили из детдома в детдом Краснодарского края, и, наконец, мы оказались в детском доме маленькой и глухой кубанской станицы Игнатьевской, где нас и оставили в покое. Здесь предстояло прожить долгие пять лет. Мы влились в коллектив детей, представлявших собой те самые щепки, которые вылетели из-под топора войны.
Именно в этом детдоме я и встретился впервые с девчонкой по имени Нинка. Нам было по десять лет. В этом возрасте для меня девчонки, как и для других мальчишек, были презренными существами, и я не обратил на нее ни малейшего внимания.
Шли годы, мы взрослели, и восприятие мира менялось. К четырнадцати годам я вдруг заметил, что Нинка стала часто попадаться мне на глаза. При встречах она явно демонстрировала легкое презрение и недоступность. А встреч в маленьком коллективе было с избытком: в школе, в столовой, на пионерской линейке, на реке, на прополке кукурузы и подсолнухов… Привычное равнодушие к Нинке постепенно сменилось не совсем понятным для меня любопытством. Я вдруг увидел, что вчерашний сорванец Нинка с худосочными косичками превратился в привлекательную девушку Нину.
По законам жанра мы должны были бы влюбиться друг в друга. Но то, что последовало в последующие годы, не вписывается ни в какие любовные схемы. Группа воспитанников-сирот, к которым относилась и Нина, по окончании седьмого класса были, как говорили в детдомовской среде, «выведены» из детдома и устроены в сельскохозяйственный техникум Майкопа. Я, поскольку старшие сестры уже работали, и материальное положение улучшилось, вернулся в семью и поступил в восьмой класс.
Встречались мы с Ниной очень часто. Мы тянулись друг к другу, нам было хорошо вдвоем. Какими только сокровенными мыслями мы с ней не делились! Но никакого иного сближения между нами не было. За три года этих встреч мы даже ни разу не поцеловались. Вот тебе и любовная схема. Вероятно, сказывались детдомовская ограниченность и болезненная стеснительность. А потом мы с моим одноклассником Виктором Обрубовым уехали в Ленинград и поступили в Военно-Морскую Медицинскую академию. Нина провожала меня. Всегда сдержанная и терпеливая, она вдруг форменным образом разревелась. Прилюдно, прямо на вокзале. Виктор пытался ее успокаивать, а я, не привыкший к проявлению ею подобного рода чувств, впал в ступор. По-женски более тонко и глубоко оценивая ситуацию, она, видимо, раньше меня поняла всю бесперспективность наших отношений. Поняла она и то, что мы, в складывающихся обстоятельствах, потеряны друг для друга. Трагизм создавшейся ситуации она восприняла гораздо болезненней, чем я. До меня дошла вся тяжесть потери гораздо позднее, через годы, когда в сознании во всех деталях проявилась картина наших детских и юношеских встреч, наивных, чистых и прекрасных.
О ее переживаниях и истинном отношении ко мне я узнал спустя десятилетия, причем во всех деталях и подробностях. И узнал я об этом от нее самой, но после ее смерти. Да, я не оговорился: именно от нее после ее смерти. Я не буду останавливаться на пояснениях, а просто продолжу повествование.
После того, как мы расстались, нам суждено было встретиться всего два раза. Свой первый отпуск после окончания первого курса я провел в Майкопе. Почти все дни я проводил с одноклассниками и бывшими детдомовцами. Больше всего мы были вместе с Ниной. Ее поведение изменилось. Она стала как-то строже, сдержаннее. Во взгляде появилась какая-то тоска и легкий налет отчужденности, но в наших отношениях Нина проявляла теплое дружеское внимание. Она много расспрашивала о новой для меня жизни. О себе говорила мало и сдержанно. Часто я ловил на себе ее пристальный и долгий взгляд, под которым мне хотелось съежиться. Казалось, что она запоминала мое лицо.
С родственниками я простился дома. Провожала меня только Нина. Когда объявили посадку, она подошла вплотную, положила руки мне на плечи, приблизила лицо и замерла. Если бы я не был участником встречи, то подумал бы, что дальше возник кинематографический трюк: на неподвижном лице из глаз Нины выплеснулись два ручья. Я почувствовал, что за внешней сдержанностью она скрывала невидимую душевную боль. Нина отпустила меня и, не оглядываясь, быстро ушла.
Через год пришло письмо, в котором Нина кратко сообщала, что вышла замуж. Последняя фраза, как иголка под ноготь: «В этой жизни наши пути разошлись. Но вопреки судьбе ты навсегда рядом со мной».
Вторая и последняя встреча произошла много лет спустя. Мне позвонила младшая сестра и сказала, что мама тяжело заболела. Я взял краткосрочный отпуск. Шло лето восьмидесятых годов. Мой город встретил меня родным воздухом, солнцем и привычным для меня уличным шумом. Мы отвезли маму в клинику Краснодара, и вскоре она пошла на поправку.
С Ниной никаких встреч не намечалось. И тем неожиданней для меня прозвучали слова моей старшей сестры, с которой Нина давно дружила, о том, что та хочет со мной встретиться на нашем месте. В Майкопе есть своеобразная улица Зюзина, первый квартал которой, упирающийся в улицу Победы, представляет собой небольшую площадь. Эта площадь больше похожа на большой сквер. Посредине – десяток лавочек, по краям – небольшие цветочные клумбы. Прелесть этого сквера заключается в том, что через него нет автомобильного движения, кругом одноэтажные домики, тихо, чисто и малолюдно. Это было неизменное место наших далеких, окутанных мягкой романтикой, встреч. Здесь находилась отправная точка наших прогулок. Я благодарен Богу, что это одно из немногих мест в городе, которое сохранилось почти в неизменном виде. Там прочно, на века осела наша с Ниной духовная энергетика. Именно здесь я в последний раз увидел ее, свидетеля моей юности, память о котором озаряется чистым светом и окутана теплом наших душ.
Я пришел раньше и присел на скамейку около клумбы с моими любимыми с детства гвоздиками. Не махровыми, а обычными, которые не сразу заметны своей элегантностью, скромной красотой миниатюрных соцветий и тонким запахом. В самом раннем детстве старшая сестра каждый год разбивала во дворе клумбу и старательно высаживала цветы. Я ей усердно помогал. Цветов было много и разные, но гвоздики запали мне в душу на всю жизнь. Они ассоциировались с южным летом, детской беззаботностью и добротой сестры, которая много вложила в мое воспитание.
Нину я увидел издалека. Я никогда не считал ее красивой. И сейчас в ней не было той броской внешности, которая обычно привлекает взгляды мужчин. Для меня привлекательным в ней было другое: стройная фигура, гордая посадка головы, белокурые волосы и легкая походка. И даже, наверное, не столько это, сколько таинство детских и юношеских встреч, которые навсегда сделали наши души родственными, несмотря на печаль расставания.
Я встал и поцеловал протянутую для пожатия руку. Она улыбнулась:
– Непривычно, немного смешно, но приятно.
Мне всегда претила банальщина при встречах: «Как дела? Как здоровье? Ты хорошо выглядишь!». Нина этого тоже избегала. Мы сели на лавочку. Мне показалось, что Нина как будто шла одна. Вдруг к нам подходит белокурое создание лет пяти-шести в белом воздушном платьице. Нина подтолкнула ее ко мне:
– Познакомься с дядей.
Девочка подала мне руку:
– Марья. А я знаю, как тебя зовут. Ты дядя Игорь. Мне мама о тебе все уши прожужжала.
Нина без улыбки посмотрела на меня:
– А с кем я еще могла говорить о тебе? Но ты посмотри, какой язык в ее годы!
Я повернулся к Марье:
– Ну и какое впечатление обо мне?
– Я не знаю про впечатления, но я знаю, что ты о маме думаешь хорошо. Ты тоже хороший.
Нина сказала, что Марья у нее второй ребенок, а первый погиб три года назад, попав под машину. Ему было восемь лет.
– Его звали Игорем, – вмешалась Марья.
– Да, сначала ушел один Игорь, а потом я потеряла и второго. Вот теперь Марья для меня солнечный лучик.
Она попросила девочку погулять по скверу. Марья, перед тем, как отойти, сказала:
– А я знаю, о чем ты будешь говорить с дядей Игорем. Вы будете говорить обо мне.
– И о тебе тоже, – спокойно ответила Нина.
Когда девочка отошла, Нина спросила:
– Ты обратил внимание на ее слова?
– Я обратил внимание на ее слова еще раньше, когда она характеризовала меня. Это смахивает на телепатию.
– Ты сразу заметил то, на что я долго не обращала внимание.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Следует сказать, что уже долгое время я тщательно изучал многочисленные источники, освещающие ту область специфических взглядов, которые относятся к эзотерике. Это та сфера знаний, которая освещает совокупность особых способов восприятия реальности: темы спиритизма, различные учения о душе, о ее бессмертии, о реинкарнации души. Я ознакомился с феноменами медиумизма, телепатии, левитации, многочисленными задокументированными случаями невероятных явлений, которые проявляются в процессе спиритических сеансов. Оказывается, что человек обладает невероятными скрытыми способностями, которые можно развивать и уверенно чувствовать себя в любых ситуациях. Я бы не стал анализировать такую информацию, которую большинство так называемых ученых и стаи борзописцев оценивают как мошенничество. Меня привлекло то, что за нею стоят такие фигуры, как философ Леон Дени, лауреат Нобелевской премии академик физиолог Фуше, химик академик Бутлеров, доктор медицины, философ и писатель Артур Конан Дойл, и многие другие, чьи научные заслуги и исследовательские способности признаны всем миром. И особенно сокрушительные факты существования иного мира, а также жизни души после смерти тела, изложили в своих книгах доктор философии и ученый гипнотерапевт Майкл Ньютон и писательница Долорес Кэннон. Полученные знания во многом изменили мои взгляды, а в чем-то и мою жизнь. Вбитая в голову материалистическая закваска ничуть не помешала мне совместить в сознании единую картину Мироздания: материального и духовного, которые не противопоставляются друг другу. Сила этих знаний в том, что они выводят человека на путь добра и любви к людям, к духовному совершенствованию. К совершенствованию, которое исчерпывающе изложено в заповедях Моисея и Иисуса Христа. Я изучал это отнюдь не для того, чтобы кого-то в чем-то переубедить, так как в этом у меня нет никакой нужды и желания.
– Сначала я расскажу о сыне. Твоя сестра показывала мне письма, где ты писал, что углубился в эзотерику, – начала рассказывать Нина, – и я выписала ряд книг, о которых ты упоминал в письмах, а потом прочитала их. Это было безумно интересно, но и только. Я бы обо всем забыла, если бы не столкнулась в своей собственной семье с чем-то таинственным, загадочным и в чем-то пугающим. И тут я вспомнила те самые книги и, конечно, тебя. Началось с того, что мой сын стал рассказывать мне свои сны, часть из которых становились пророческими. В семье появился этакий Вольф Мессинг. Сын однажды сказал, что видел во сне, как отец сидит за столом и стопками раскладывает пачки денег. В то время я не работала, а муж занимал небольшую должность в каком-то спортивном обществе. Платили ему мало, и быт наш был весьма скуден. Проходит некоторое время, общество реорганизуется, муж получает новую должность, и его зарплата вырастает до неприличных размеров. Это было время начала коммерциализации спорта. Я вспомнила сон Игоря, но муж только отмахнулся. В следующий раз сын рассказал сон, в котором он видел, что я живу среди книг и приношу ему их домой. Спустя неделю, к нам зашла соседка, с которой мы были очень дружны, и сказала, что она увольняется с должности заведующей городской библиотекой, а замены ей нет. Требовался специалист с педагогическим образованием или филолог. А в этом году я только что окончила заочное обучение в университете и получила диплом филолога. Дома сидеть было невмоготу, и я оформилась на эту должность. Мы снова вспомнили сон Игоря. И тут уже задумался муж. А третий случай поверг нас в панику. Сын заявил, что во сне он видел мальчика, похожего на него самого; мальчика сбивает машина, кругом кровь и милиция.
У мужа были обширные знакомства в городе, и он обратился к опытному психиатру. После обследования и беседы врач сказал, что ребенок психически здоров и развивается нормально. Он посоветовал обратиться к психологу: «Он покопается в душе мальчика». Здесь же он созвонился с психологом и договорился о приеме.
Психолог выслушал нас и долго беседовал с Игорем. Потом Игоря попросили подождать в другом кабинете. Психолог помолчал, а потом сказал, что это не совсем по его части, но он уже встречался с подобными случаями.
– Я могу только предполагать, что мы имеем дело с разновидностью ясновидения. Вы неправильно определяете его способности. Это не предсказания, в которых всегда присутствуют время, место и событие. А что сообщает ваш сын? Только факты: папа считает деньги, мама живет среди книг, мальчик попал под машину. Это значит, что событие не обязательно реализуется. Но все это мои догадки, основанные на не очень богатом опыте.
– Так что вы посоветуете нам делать? – спросила я.
– Я вынужден расписаться в бессилии: не знаю.
Мы вернулись домой, а через месяц «событие реализовалось»: Игорь погиб. А теперь вот Марья с ее наклонностью к телепатии. Как ты думаешь, это может отразиться на жизни ребенка?
– Даже с моими ограниченными знаниями в этой сфере, я говорю совершенно определенно: если феномен получит развитие, то отразится на ее жизни и, вероятней всего, неблагоприятным образом. Но ты не паникуй и раз уж вызвала меня для совета, то послушай мое мнение. Прежде всего, я тебя успокою. Негативные ситуации возникнут только тогда, когда сформируются определенные обстоятельства. А эти обстоятельства будут зависеть и от тебя с мужем и от самой дочери. Речь идет не о здоровье, а о реакции окружения. Все радости и все трагедии идут от коллектива, людей, толпы. Та же самая литература, с которой ты немного ознакомилась, преподносит массу исторических примеров. Для наглядности упомяну несколько из них. В большинстве случаев судьба людей, обладающих сверхчувственным восприятием – медиумы, экстрасенсы, телепаты, ясновидящие и другие – незавидная.
Жанна Д’Арк, будучи выдающейся ясновидящей, устраивала политиков, церковь и народ, принося им блестящие победы над врагами, пока инквизиция не сказала: «Она слишком умна, и это от дьявола», и сожгли ее на костре. Выдающаяся экстрасенс Хелен Дункан обрела славу и почет как ясновидящая и предсказательница. Слава длилась недолго: вскоре ее стали обвинять во лжи, и полиция начала ее преследовать. И совсем недавно, в 1956 году в «просвещенной» Англии ее судили за колдовство, и она умерла в тюрьме.
Я остановился, потому, что Нина вдруг резко повернулась и пристально посмотрела на меня. Это было неожиданно и несколько удивительно.
– Не буду больше пугать тебя примерами трагедий таких людей, – продолжил я, – переключу твое внимание на другое обстоятельство. Все их взлеты и падения возникали после того, как такие люди превращались в публичные фигуры: выступления, публичные демонстрации, лекции, показательные спиритические сеансы и прочее. Наступала известность, слава, а потом, как правило, падение. Отсюда, как ты, наверное, уже поняла, напрашивается план твоих с мужем действий. Попутно замечу: многие источники утверждают, что людей со сверхчувственным восприятием гораздо больше в мире, чем об этом известно. Многие из них долго, иногда всю жизнь, даже не догадываются, что они наделены какими-то выдающимися способностями. Окружающие часто на это не обращают внимание, а сами обладатели этих качеств считают, что их поведение укладывается в обычные нормы. В плане ваших действий при личном общении с ребенком необходимо никак не акцентировать внимание на необычности ее способностей. Сложней другое: обеспечить ребенку такой образ жизни, чтобы избавить его от излишних публичных контактов. И еще: в ряде случаев у детей к 8-10 годам эти необычные способности исчезают. Эти рекомендации не касаются тех качеств, которые для всех определяются как способности или талант.
Мы прохаживались по скверу, Марья рассматривала цветы на клумбах, изредка посматривая на нас. Разговор продолжила Нина.
– А теперь поговорим о том, что сделало нашу встречу неизбежной, – произнесла Нина, – потому что в конечном итоге это касается нас с тобой. Давай присядем, ибо я опасаюсь, что ты, несмотря на свои знания, упадешь.
Она подозвала девочку и хотела ей что-то сказать.
– Мама, я знаю, что вам еще нужно десять минут. Я погуляю.
– Почему ты решила, что именно десять минут?
– Ты так подумала мне сказать.
– Каково? Его величество феномен в действии, – заметила Нина, когда Марья отошла. Она подвинулась ко мне и стала рассказывать:
– После гибели сына вокруг меня образовалась пустота, и я потеряла интерес к жизни. Через некоторое время я отметила, что в моей голове стал звучать голос. Это был даже не голос, а чужая мысль, точнее мысли. Мысли-голоса были ненавязчивые, мягкие, как будто мне кто-то давал советы. Это меня не пугало и не мешало. Больше того, я стала прислушиваться к ним и следовать некоторым советам. Например: я спешу за вагоном останавливающейся электрички. Голос советует: «Не спеши. Остановись». Я останавливаюсь, и двери вагона открываются прямо передо мной. Или еще: в магазине подхожу к кассе и становлюсь в очередь. Меня грубо отталкивает подошедшая толстая женщина и кричит, что она здесь стояла. Голос подает совет: «Отойди». Я отхожу, подошедший кассир другой кассы открывает ее и приглашает меня.
Мелочи? Но меня поразила разумность и своевременность советов. Перед нашей встречей, которую я не планировала, я обратилась к голосу-мысли за советом по поводу дочери. Впервые рекомендации носили довольно пространный характер. Ты, конечно, обратил внимание, как я во время нашего разговора резко обернулась к тебе. Это потому, что твои советы во многом совпадают с советами внутреннего голоса. Более того, голос добавил: «Найди Игоря». Я подумала: «Как же я найду?». А тут звонит твоя сестра и сообщает о твоем приезде. Я даже не удивилась, потому что привыкла к своему мысленному спутнику. А теперь о самом главном. Где-то месяц назад мой дружественный голос сказал следующее: «Ты совершишь переход в духовный мир раньше Игоря. После этого ты вступишь с ним в длительную беседу через свою дочь. Когда дочь достигнет сорокалетнего возраста, скажи ей об этом – она поймет». Это мысленное послание повторялось дважды. Я поняла, что надо сделать, но не уловила сути послания. Ты что-нибудь понял?
– Я понял все, но не знаю насколько точно. Подобные ситуации в той или иной форме описаны в книгах Майкла Ньютона, в частности в «Путешествие души» и «Жизнь после жизни». Схематически это выглядит так. Твой ангел-хранитель, или Гид, а он есть у каждой души, был озабочен тем, что ты дошла до критической черты после гибели сына. Он вышел для поддержки на прямую связь с тобой. Это в духовном мире большая редкость, так как под угрозой нарушения находится незыблемый принцип мира духов: ни под каким видом не лишать человека и его душу свободы воли и свободы выбора. Здесь многие решения ты принимала по подсказкам, ограничивая свой свободный собственный выбор. Такое еще иногда делается для тех душ, которые имеют значительные заслуги в духовном мире. По некоторым признакам, доступным моему сознанию, у тебя в мире душ весьма высокий ранг, так что вряд ли ты захочешь встретиться там со мной. А может быть, твоей возвышенной душе дали мою малограмотную душу тебе в нагрузку?
– Не ерничай, рассказывай.
– Раньше или позже такая прямая помощь твоего Гида должна ослабнуть. Что касается послания. Опять – только предположительная схема. По какой-то причине решено сохранить духовную связь между нами. Возможно, твоя дочь к сорока годам укрепится как пишущий медиум и будет под твою диктовку готовить письма для меня.
– И когда это произойдет?
– Тебе сейчас тридцать восемь, через тридцать пять дочери будет сорок, получается – в твои семьдесят три года. Испугалась? Это ведь только предположение.
– Ну, хорошо, а как с этих позиций объяснить гибель сына?
– У меня есть на этот счет объяснение, но вряд ли оно тебя устроит. Тебе это лучше объяснят, когда ты вернешься в духовный мир.
– Спасибо, утешил. Ты слишком много знаешь. Тебя пора сжечь как колдуна.
– А ты слишком любопытна. Сама напросилась.
Мы расстались. С этого момента начался отсчет времени, приближая меня к событиям, выходящим за рамки понятий физического мира и переходящим в мир метафизики.
Сиверская, август 2018 г.
О.С. ЛАПШОВА. К ЛИТЕРАТУРНОМУ ЮБИЛЕЮ ВИТАЛИЯ БЕРДЫШЕВА
В июне 2020 года исполняется 25 лет литературного творчества Виталия Бердышева. Именно в двадцатых числах июня 1995 года случилась та неожиданная трагедия, которая приковала Виталия Всеволодовича к постели на долгие месяцы и даже годы. И именно с этого момента у него возникло страстное желание рассказать людям обо всём прекрасном и важном, что окружало его в жизни. И вдруг открывшийся «Портал вдохновения» позволил автору преодолевать мучительную боль и творить: вначале карандашом, лёжа на спине, затем сидя по 5-6 минут, а потом и дольше.
Через несколько лет, по мере возвращения к активной деятельности, у него появились друзья и близкие по духу люди, активно помогавшие ему на его творческом пути: секретарь-машинистка Ивановской писательской организации Васильева Галина Александровна, напечатавшая на машинке все его произведения, написанные в 1995–2001 годах; затем Алексей Гусенков, набравший тексты на компьютере, и Ольга Степановна Лапшова, увидевшая в них нечто более значимое, чем просто увлечение, и полностью подготовившая их к публикации. С 2008 по 2013 год было издано 37 (из них пять повторно) сборников воспоминаний, рассказов и повестей Виталия Всеволодовича в разных издательствах г. Иванова.
Помимо литературного творчества, Виталию Бердышеву в эти годы удалось восстановить и свою фортепианную программу, а также создать более десятка вокально-фортепианных программ с прекрасными певцами-любителями В.Ф. Павловым и Э.Н. Софроновой. По их инициативе были открыты музыкальные гостиные в музее Бубнова, музее Первого Совета. Выступали они и в Художественном музее, и в музеях Бурылина, Пророкова, а также во многих библиотеках города, пропагандируя красоту, высокую культуру и духовность. С 2001 года музыкально-литературная творческая группа под руководством Виталия Бердышева стала давать «Уроки красоты» в школах, средних и высших учебных заведениях города (за 20 лет – более 1500 выступлений).
У автора появились многочисленные читатели: в школах, библиотеках, музеях, а также на сайте ПРОЗА.РУ, где О.С. Лапшова в 2011 году открыла страничку Виталия Всеволодовича со всеми его книгами и последующими публикациями.
За многолетнее служение культуре своей Малой Родины, за большой личный вклад в воспитание подрастающего поколения, за плодотворную литературно-музыкальную и просветительскую работу в деле сохранения культурного и духовного наследия Ивановской области Виталий Всеволодович награжден многочисленными грамотами и благодарностями от Департамента культуры и культурного наследия Ивановской области, Ивановского филиала Российского Фонда культуры, Ивановской областной Думы, Городского Совета ветеранов, от музеев, библиотек, школ, лицеев и других учреждений города.
Редакционная комиссия портала ПРОЗА.РУ (где зарегистрировано 300 тыс. авторов) трижды номинировала Виталия Бердышева на соискание национальной литературной премии «Писатель года», в том числе и за 2020 год (письмо от 04.06.2020) и на соискание литературной премии «Наследие» за 2021 год (письмо от 28.09.2020).
21 июня 2020 года произошло еще одно значимое событие в творчестве Виталий Всеволодовича. На его литературной странице на портале ПРОЗА.РУ появились знаменательные цифры: 500 опубликованных литературных произведений и (одновременно!) 50.000 читателей.
И сейчас, когда и работать, и встречаться с почитателями его литературного и музыкального творчества становится всё труднее, Виталий Всеволодович с радостью принимает телефонные звонки от своих знакомых и незнакомых читателей. А еще больше его радуют встречающиеся на улице школьники, помнящие недавние музыкально-литературные встречи, радуют и звонки от педагогов его родной и любимой школы № 10 г. Шуя, которую он с отличием закончил в далеком 1951 году.
Благодарные читатели поздравляют Виталия Всеволодовича с его литературным юбилеем, желают ему крепкого здоровья и творческого вдохновения на долгие годы.
О литературном и музыкальном творчестве В. Бердышева можно прочитать на странице автора на ПРОЗА.РУ:
– Уроки Красоты
– Владимир Павлов
– Уроки красоты в школе № 36
– Звуки романса. Элеонора Софронова
– Музыкальная гостиная дома-музея им. Бубнова
– Мы на концерт
– Последний концерт Маэстро
– Инструментальная музыка. Фортепианные программы.
– Красота. Искусство. Здоровье.
– Элеонора Софронова и Владимир Павлов в музыкальной культуре города
– Восторженные слушатели
– Литературные особенности прозы В. Бердышева
– Шилов. В. Бердышев – борец и труженик
– Духовность – превыше всего и др.
Б.Г. МАКАРЕНКО. ГЛУБОКО ПОРЯДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Макаренко Борис Георгиевич – начальник медицинской службы ТОФ с 1974 по 1984 год, заслуженный врач России, генерал-майор медицинской службы в отставке.
1943 год. Абаскалов Евгений Андреевич 17-летним юношей поступает в Военно-морское медицинское училище. Во время учебы он принимает активное участие в художественной самодеятельности. По окончании училища Евгений Андреевич назначен на Северный Флот. Его талант был замечен, и он приглашается в ансамбль Северного Флота. Но Евгений Андреевич выбирает медицину.
В 1954 году поступает в Военно-Морскую медицинскую академию. Учась в академии, начиная с 3-го курса, выбирает специальность радиологию. По окончании академии его направляют на Тихоокеанский Флот, где в дальнейшем он становится главным радиологом Флота.
Коммунисты медицинского отдела Флота избирают Евгения Андреевича секретарем парторганизации. Его глубокие знания радиологии и организаторские способности были крайне нужны, т.к. флот оснащался атомными лодками.
В своей работе он был враг всякого формализма, и если кому-то нужна помощь, – знали: обращаться к Евгению Андреевичу. Его авторитет в медицинском отделе Флота был очень высок. Евгений Андреевич хорошо рисовал.
Самое главное о Евгении Андреевиче можно сказать тремя словами – глубоко порядочный человек.
ЛАРИСА ПОДОЛЯН. ВОСПОМИНАНИЯ О МУЖЕ
Я встретилась с Виктором в 80-м году. Он покорил меня интеллектом и какой-то чистотой, которая присуща детям. Через 3 дня Виктор сделал мне предложение, и уже через несколько недель мы стали жить вместе. В то время у него уже было предынфарктное состояние, и, несмотря на мои просьбы пройти обследования, продолжал работать с 9 утра до 9 вечера. Он занимался тогда проблемой мозга на кафедре нормальной физиологии, где руководителем сначала был В. Шостак, затем Медведев. Местом работы Виктора было полуподвальное помещение без воздуха (а он ещё и курил) и нормальной еды, которую заменяли многослойные бутерброды, сдабриваемые чифиром.
Свою «лепту» для здоровья вносил также компьютер для обработки данных, который постоянно ломался, а если не ломался, то он приходил домой весёлый, даже радостный (жизнь продолжается!). И наоборот. Так жили мы почти 8 лет, и в эти же годы была тяжелая автоавария, обширный инфаркт. Врачи спасли его, хорошо подлечили, но фанатизм в работе ещё и увеличился: вместо 9 вечера стал возвращаться в 12 ночи. И в итоге смерть не неожиданная. Очень трудно мне было пережить потерю такого незаурядного во всех отношениях человека, по-настоящему интеллигентного, интеллектуального и глубоко порядочного.
Н.Г. РЕВУНОВА. ВОСПОМИНАНИЯ О МУЖЕ БАЯКИНЕ Ю.Д.
Я опишу жизнь Юры в последние годы с 1989 по 2016 год, в которые мы были вместе.
После выхода на пенсию (1985 г.) он работал поочередно в трех поликлиниках: в одной – иглотерапевтом, в двух других – рентгенологом. В начале 90-х пытался подрабатывать в качестве иглотерапевта в кооперативе. Старался тщательно отбирать больных, которым не противопоказано лечение иглоукалыванием. Начальству такой подход не понравился, и он покинул это опасное для пациентов заведение.
Юра был очень хорошим врачом, настоящим профессионалом, ответственным за свою работу. Иногда, в сложных случаях, приносил рентгеновские снимки домой и часа 2-3 изучал их, сверяясь с результатом исследований, опубликованных в медицинской литературе. И ни разу не ошибся! Врачи, при поступлении пациента в больницу, удивлялись: «Как это поликлинический врач смог правильно установить такой сложный и редкий диагноз?»
При рассмотрении снимков он не ограничивался их описанием, а обязательно ставил рентгенологический диагноз. Юра постоянно изучал новую медицинскую литературу, собрал огромную библиотеку. После его смерти я передала все книги в поликлиники, в которых он работал.
Он всегда стремился сочетать традиционные методы лечения с новыми. В частности, при иглоукалывании проводил сеансы музыкотерапии; время проведения процедур увязывал с рекомендациями науки астрологии. После смерти Юры осталось много леченых инструментальных приборов, которыми он особенно активно пользовался для лечения пациентов в 70-80-е годы.
В результате своей практической работы в издательстве Ленинградского политехнического университета он опубликовал несколько монографий по специальности. Наиболее значительные из них:
– Алгоритм дифференциальной рентгенодиагностики заболеваний органов грудной полости. 2013, 535 с.
– Практическое руководство по рефлексотерапии. 2012, 430с.
В этом же издательстве Юра опубликовал результаты исследований по истории своего рода с использованием архивных материалов Костромской области и церковных ревизских сказок. Свой труд он назвал «Жизнь моя, иль ты приснилась мне», 2012, 298 с. Книга состоит из двух частей: «Летопись нашего рода» и «Автопортрет на фоне целой жизни». Во второй части Юра описал блокадное детство в Ленинграде, учебу в военно-музыкальной школе, службу в оркестрах Ленинградского военного округа, учебу в Военно-морской медицинской академии и в первом медицинском институте; работу в лечебных учреждениях Ленинградской области и Ленинграда.
На всех рентгенологических работах Юра занимался обучением своих лаборантов. Из-за нехватки медицинских кадров однажды, в 90-е годы, он одновременно выполнял функции заведующего рентген-кабинета, врача и лаборанта. Для пациентов поликлиник, в которых он работал, красочно оформлял стенды с рекомендациями по лечению болезней, выявляемых при рентгенологических исследованиях.
Юра был очень творческим человеком. Он освоил фото и киносъемку, фотошоп, выжигание по дереву. Сохранились две большие картины на исторические темы «Петр Первый, Полтавская баталия», «Старый Санкт-Петербург» и портрет первой жены Нины Александровны. Юра самостоятельно освоил компьютер и первым на своей последней работе использовал его возможности в поликлинической деятельности. После смерти Юры осталось большое собрание музыкальных записей на пластинках, кассетах, дисках.