О друзьях-товарищах. Книга 2

ТВОРЧЕСТВО ВЕТЕРАНОВ


К ЮБИЛЕЮ! 60-летию выпуска военно-морских врачей ВМФ ВМА им. С.М. Кирова


Книга вторая




ОГЛАВЛЕНИЕ



– Л.И. БАЛАШЕВИЧ. ДНЕВНИК КОРАБЕЛЬНОГО ВРАЧА
– В.В. БЕРДЫШЕВ. А.Г. БРЮХОВЕЦКИЙ
– В.П. ВИННИК. ДОКТОР ЭДУАРД МЕНЬШУТИН
– Г.Г. ГЛИНЧИКОВ. ЧЕРЕЗ 9 МОРЕЙ И 2 ОКЕАНА
– И.Г. КРАВЧЕНКО. МЫ ИЗ ТЕХ…
– И.Г. КРАВЧЕКНО. БЛАГОДАРНОСТЬ
– И.Г. КРАВЧЕНКО. ШЛЮПКА ПАМЯТИ
– И.Г. КРАВЧЕНКО. НАША ЮНОСТЬ НА МИГ ВОЗВРАТИТСЯ
– И.Е. ЛАВРОВ. РАСКАТЫ ПРОШЕДШЕЙ ВОЙНЫ
– И.Е. ЛАВРОВ. ДРУЗЬЯ И БЫЛОЕ
– И.Е. ЛАВРОВ. СИМФОНИЯ МАЛОЙ РОДИНЫ
– И.Е. ЛАВРОВ. ПАМЯТЬ СЕРДЦА
– И.Е. ЛАВРОВ. ИОКАНЬГА. ГРЕМИХА. ОСТРОВНАЯ.
– И.Е. ЛАВРОВ. ВИКТОР ШОСТАК


Л.И. БАЛАШЕВИЧ. ДНЕВНИК КОРАБЕЛЬНОГО ВРАЧА

 
Переход Севастополь – Бухта Провидения (Петропавловск-Камчатский).
Дневник корабельного врача подводной лодки С-73.
Дневник вел лейтенант медицинской службы Леонид Балашевич (1960 год).
Рукопись – 1961 год, перевод в цифровую форму – 2016 год.


Введение
 
Покинув, наконец, в марте 2015 года должность директора Санкт-Петербургского филиала Фёдоровского комплекса Микрохирургия глаза» и освободившись от административного гнёта, я стал располагать свободным временем и, как всякий отставник, начал разбирать свои старые архивы, намереваясь написать если не мемуары, поскольку это уже становится дурным тоном, то хотя бы очерк о нашей семье и её истоках, поскольку мои дочь и трое сыновей от разных жён практически ничего не знают о своих корнях, как, впрочем, и я. В советское время, в которое я прожил большую часть своей жизни, было не принято рассказывать о своей родословной детям – а вдруг среди предков окажется помещик или какой-нибудь гнилой интеллигент – все анкеты будут испорчены, а с ними и жизнь. Разбирая архивы, я вдруг наткнулся на старую потемневшую и потёртую тетрадку в плотной обложке, открыв которую, я обнаружил написанный красивым почерком хронического отличника текст, от которого уже не мог оторваться, пока не дочитал до конца. Вот эта тетрадка, которая оказалась дневником, который вёл молодой лейтенант, выпускник Военно-медицинской академии, во время перехода подводной лодки, на которой он служил, из Севастополя на Тихий океан. Это был текст, написанный совершенно не знакомым мне человеком, наивным и чистым, и я с трудом осознал, что этим человеком 56 лет тому назад был я в своей прошлой, навсегда ушедшей жизни.
Мне показалось, что этот дневник может быть интересен и другим людям, которые интересуются нашим прошлым, прошлым нашего флота, мироощущением и чувствами тогдашней молодёжи. Так пришло решение опубликовать этот текст, но, чтобы читателю был понятен контекст, я счёл полезным на правах наследника его автора сделать короткое предисловие к нему, изложив сохранившиеся ещё в изъеденном склеротическими бляшками мозге предшествующие описанному в дневнике походу события.

Автор дневника после войны оказался сиротой на попечении матери. В 1954 году он окончил среднюю школу в небольшом белорусском городке и поступил в Военно-морскую медицинскую академию в Ленинграде, хотя склонность имел скорее к занятиям изобразительным искусством, чем медициной. Приняли его без вступительных экзаменов как золотого медалиста и сына погибшего в войну офицера. Медицина всё же увлекла его, в значительной мере благодаря общению с выдающимися преподавателями, работавшими тогда в академии; особенно самозабвенно он занимался физиологией и офтальмологией. В 1960 году он окончил академию с золотой медалью и страстно хотел заниматься медициной и наукой. Но в отделе кадров Военно-морского флота в Москве были другие соображения и мыслили чиновники более упрощёнными категориями, и вскоре все выпускники его группы, чья фамилия начиналась на букву «Б», были скопом отправлены врачами на строящиеся и модернизируемые на Сормовских верфях подводные лодки. Утешением для них могло быть лишь то, что официально их должности именовались «НАЧАЛЬНИК» медицинской службы, а заодно и интендантской. Двойные начальники!
Вот так в один прекрасный день этот, по моим нынешним меркам, юноша в соответствии с Корабельным уставом, вырядившись в парадную форму, пришёл представиться командиру подводной лодки С-73 Юрию Алексеевичу Емельянову, своему будущему начальнику, на береговую базу завода в Сормово. Не успел лейтенант закончить положенную по уставу фразу: «Товарищ капитан третьего ранга, лейтенант Балашевич представляется по случаю…», как пожилой, как показалось лейтенанту, 34-летний командир снисходительно пожал лейтенанту руку, пожелал успешной службы и пригласил в каюту помощника командира. «Забирай лейтенанта и научи его представляться, как положено на флоте, а не написано в уставе!».
Помощником командира оказался капитан-лейтенант Руслан Еремеев, который протянул лейтенанту руку, поздравил с прибытием и повёл в свою «каюту». Это была небольшая комната с двумя застеленными синими суконными одеялами узкими железными кроватями и деревянной тумбочкой с бюстом Ленина на ней.
В комнате уже ждали другие офицеры лодки. Руслан представил меня им и, отодвинув в сторону тумбочку, вытащил из-за неё бывший тогда в употреблении потёртый фибровый чемоданчик. Деловито отодвинув в сторону бюст вождя, он открыл оставленный рядом чемоданчик. Там оказалось две бутылки водки «Московская» и несколько алюминиевых четверть-литровых кружек. Первую из них, наполнив до краёв водкой, Руслан протянул мне: «Ну что-ж, доктор, пей до дна! За удачную службу!» Первой реакцией «доктора» был ужас и протест, поскольку водку он раньше только видел, но никогда не пил, но, будучи от природы человеком сообразительным и быстро поняв, что это тест на совместимость с офицерским коллективом и отступать нельзя, он сделал глубокий вдох и, плотно закрыв глаза, выдул всё содержимое кружки до дна. Остальные участники деловито разлили водку в кружки и с явным удовольствием выпили такую же дозу. Увидев реакцию доктора на выпивку, они заботливо уложили его на койку прямо в парадном мундире и отправились на ужин в офицерскую столовую. Доктор с тяжелой от похмелья головой очнулся только утром следующего дня. Очередной экзамен был сдан.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ!  http://proza.ru/2019/02/07/1193




В.В. БЕРДЫШЕВ. А.Г. БРЮХОВЕЦКИЙ


Наконец-то появились материалы об одном из ведущих терапевтов страны, нашем однокашнике, Анатолии Георгиевиче Брюховецком. Можно только восхищаться результатами его врачебной и научной деятельности, его организаторскими способностями! Толик, мы гордимся тобой!
Брюховецкий Анатолий Георгиевич – доктор медицинских наук, профессор кафедры терапии Государственного института усовершенствования врачей Министерства обороны Российской Федерации, полковник медицинской службы в отставке. Окончив ВМедА им. С.М. Кирова, А.Г. Брюховецкий с 1960 по 1964 год проходил службу корабельным врачом на надводных кораблях Северного флота. После учебы в адъюнктуре при кафедре терапии усовершенствования врачей № 2 ВМедА он был назначен старшим ординатором клиники этой кафедры.
 
В 1968 году Брюховецкий защитил кандидатскую диссертацию, посвященную изучению гемодинамики у больных с острыми черепно-мозговыми травмами. С этого времени Он продолжил научную и исследовательскую работу в первом составе кафедры терапии военно-медицинского факультета при ЦИУВ, с которой надолго связал свою судьбу. Здесь им разработаны программы обучения по циклам «Актуальные вопросы терапии», «Избранные вопросы терапии», подготовлено более 90 лекционных тем.
За добросовестный труд на благо науки в стенах этого учреждения А.Г. Брюховецкому было присвоено звание почетного сотрудника ГИУВ МО РФ. Докторская диссертация Анатолия Георгиевича, успешно завершённая в 1991 году, касалась изучения гипертонической болезни у военнослужащих. В 1991 году А.Г. Брюховецкому присвоенное звание профессора по кафедре терапии ГИУВ МО РФ.
Широк научный интерес Анатолия Георгиевича. Он автор более 150 научных работ, посвященных актуальным проблемам кардиологии и нефрологии, соавтор Руководства для врачей (1991, 1996, 1999), Пособия по реабилитации в лечебных учреждениях СА и ВМФ (1990), в которых ему принадлежит авторство глав по гипертонической болезни. А.Г. Брюховецкий является редактором сборника трудов 22-й научно-практической конференции «Язвенная болезнь желудка и 12-ти перстной кишки: диагностика, лечение и профилактика».
В мае 2002 года опубликована монография «Ишемическая болезнь сердца», одним из авторов которой он является.
А.Г. Брюховецкий в 1984 году был удостоен почетного звания «Отличник здравоохранения». Он неоднократно избирался членом правления Московского городского научного общества кардиологов, являлся одним из организаторов и непосредственным участником российско-американских телевизионных конференций, где он выступал клиническим координатором при проведении конференции по кардиологии. В период работы главным терапевтом Медицинского управления ГУВД г. Москвы с 1992 по 1996 год А.Г. Брюховецкий проявил себя талантливым организатором медицинской службы. Требовательность и принципиальность сочетается у него с искренней доброжелательностью к больным и коллегам. Он являлся официальным оппонентом при защите 29 диссертаций.
В 1998 году ему было присвоено звание «Почетный работник высшего образования РФ», в 1999 – академик академии медико-технических наук. А.Г. Брюховецкий награжден 9 медалями, памятной грамотой NASA, а в 2001 году – дипломом Форума «Общественное признание».
Текст взят из Поздравления командования ГИУВ МО РФ, профессорско-преподавательского состава, коллектива кафедры с 65-летием А.Г. Брюховецкого. Также использован текст из "Who is Who в России" (Биографической энциклопедии успешных людей России, т.1).




В.П. ВИННИК. ДОКТОР ЭДУАРД МЕНЬШУТИН


Давно хотел выйти на связь с СПб клубом моряков-подводников. Обращается к Вам Винник Вячеслав Петрович – ветеран ТОФ, техник ЗАС АПЛ. 27 календарных лет службы. Прошел все проекты ПЛ 15-й ЭПЛ, а затем 2-й ФЛПЛ. За время службы сменил 4 экипажа, в связи с тем, что спецов ЗАС не хватало – кидали с лодки на лодку. За плечами 16 боевых служб, а выходы на обеспечение ракетных и торпедных стрельб и задач БП – кто их считал... До сих пор в памяти автономка 1967 года на ПЛ К-116 со 2-м экипажем (ком. ПЛ кап.1 Ранга Л. Кнут.)
ПЛ К-116 экстренно "проводили" в очередную автономку. Меня привезли на катере с офицерами штаба ДиПЛ. ПЛ загружалась ракетами на спецпирсе. 1 сентября 1967 года отошли от пирса, 8-го числа заняли район БС, получили РДО о вступлении в распоряжение ГК ВМФ... А к тому времени чрезвычайная ситуация уже назревала… Вышли из строя одна за одной холодильные машины Э-300 и Э-500. Температура в отсеках стремительно нарастала, и через некоторое время в отсеках ПЛ подводники стали терять сознание. Первым вышел из строя командир 3-го див. БЧ-5 кап. 3 ранга Медведев, лишь вышел из 5-го отсека в ЦП – и рухнул.
 Вызвали срочно врача, и моментально прибежал в ЦП НМС капитан Эдуард Меньшутин. Всё дальнейшее описание того состояния в отсеках ПЛ может быть связано только с героическим действием доктора. Подводники один за другим теряли сознание. Вторым, кто вышел из строя, был мичман Жикин старшина команды рефов. Я помогал Меньшутину нести Жикина во 2-й отсек, моя каюта находилась рядом с каютой доктора, и мне было "по пути". Я первый раз был в такой ситуации. По состоянию Жикина я думал, что ему кранты. До такой степени он был липкий и горячий. И не сразу доктор привел его в сознание. Мало того, он же все время был без сознания, естественно, и обгадился и обрыгался. Вонь стояла во 2-м жилом отсеке ужасная. Через ЦП доктор вызвал химика-санитара в помощь. Не помню его фамилии, но, прибыв во 2-й отсек, он наотрез отказался убирать это "говно". Доктор выгнал его с матюками, засучил рукава и сам навел порядок и в каюте, и в отсеке. Чем могли помогали ему и вахт.электрик и все, кто был в отсеке. Основная же нагрузка была на докторе. Мало того, его постоянно вызывали, ведь люди постоянно теряли сознание, особенно в энергетических отсеках. А он ведь тоже не железный, тоже человек. Чтобы представить ситуацию: у меня на двери плавился пластилин, которым я опечатывал каюту. Это 2-й отсек, а что было в 6-8 отсеках? Только благодаря Меньшутину у нас не было летальных исходов. Я бы и Героя не пожалел ему – он это заслужил...
В настоящее время живет он в Санкт-Петербурге. И вряд ли кто помнит о нем. Найдите его, поздравьте с ДНЕМ ВМФ и скажите, что подводники, участвовавшие с ним в том походе, ВСЕГДА ЕГО ПОМНЯТ.


Э.В. МЕНЬШУТИН.
Дополнение к информации В.П. Винника.

Автономка 1967 года ПЛ К-116 получила среди участников прозвище «горячий поход». Участники в 70-х годах встречались в Ленинграде, потом все заглохло.
Мичман Жикин всю ночь пытался ввести Э-500. Температура в отсеке была высокой. Тепловой удар. Без сознания он был 7 часов. Судороги, непроизвольное отхождение мочи и кала, снова судороги. Когда началось чейнстоково дыхание, стало ясно, что дело плохо. Но счастлив был Бог Жикина, и мой тоже. Выжил. Пришел в сознание и был отправлен в 1-й отсек, как самый прохладный. Через несколько суток он в компании полдюжины таких же «жмуриков» был на эсминце эвакуирован в госпиталь. А ПЛ в надводном положении «почапала» к родным берегам. Весь экипаж был обследован ВВК флота (председатель – флагманский терапевт В. Гущ!). Еще несколько человек было отправлено в стационар. После непродолжительного ремонта мы снова ушли в океан. Задание Родины должно быть выполнено, несмотря…!
Вторая часть автономки была для меня тоже памятной. Оперировал по поводу острого аппендицита (обострения хронического аппендицита) ст. 1 ст. Портнова М. Все в спайках, инфильтрированный сальник, каловый гной в fossa coeculis. Д-з: острый аппендицит, эмпиема червеобразного отростка, ограниченный перитонит. Оставил турунду и сделал очень правильно, т.к. на 3-4 сутки в брюшной полости снова был гной. Том «Гнойная хирургия» Войно-Ясинецкого, что оставил на корабле предыдущий доктор, мне не помог. Как справиться с перитонитом, пришлось придумывать самому. Придумал. Ведь плавать оставалось еще около месяца.




Г.Г. ГЛИНЧИКОВ. ЧЕРЕЗ 9 МОРЕЙ И 2 ОКЕАНА

Глинчиков Геннадий Григорьевич – врач-подводник. Прослужил на дизельных ПЛ 9 лет и 9 месяцев – один год чистого времени находясь в подводном положении в автономных походах. Прошел под водой девять морей и два океана. Испытал все тяготы военно-морской службы в специфических условиях замкнутого пространства отсеков ПЛ, работал в аварийных ситуациях. В условиях автономных походов сделал десятки сложных операций. Предупреждал серьезные осложнения испытанным методом: голод, холод и антибиотики. Опытный хирург-травматолог.

После службы на ПЛ занимал должность старшего врача Лаборатории подводного плавания на Черноморском флоте. Закончил службу в должности начальника медицинской части Бригады ракетных кораблей и катеров. Ушел в отставку с выслугой 29 лет и 9 месяцев в звании подполковника медицинской службы.

В системе гражданского здравоохранения работал врачом-травматологом в городской больнице г. Севастополя.

В настоящее время живет в Севастополе. Увлекается охотой. Мастер спорта по пулевой стрельбе. Занимался стрелковым спортом со школьной скамьи – с 10 лет. 18 лет был бессменным председателем охотничьего коллектива бригады РК и катеров Черноморского флота. Восхищается красотой крымской природы. С радостью готов принять в гости всех желающих из числа наших однокашников.
Информация записана В.В. Бердышевым со слов Г.Г. Глинчикова.




И.Г. КРАВЧЕНКО. МЫ ИЗ ТЕХ…



Игорь Кравченко. МЫ

Мы из тех, кто детьми пережили войну,
мы из тех, кто потом защищали страну,
кто разведывал недра и плавил металл,
поднимал целину, первым в космос взлетал.
Мы прошли через время, сквозь бурю годин,
мы из тех, кто не предал страну, ни один,
тех, кто помнит, что было всегда и у всех,
тех, кто жил в СССР. Мы из тех, мы из тех…
06.01.2019



Игорь Кравченко. ЗАДУМЧИВЫЙ СВЕТ

Над Краснодаром ветер степной,
в памяти первая в жизни картина —
комната, лампа, стоят надо мной
бабушка, мама и тётя Нина.

Лист тополиный на ветке дрожит,
падает прямо в раскрытую книжку.
Маленький мальчик по лугу бежит,
ловит стрекоз или скачет вприпрыжку.

Вот уже праздник ступил на порог,
запах хвои, кожура мандарина,
в доме пекут новогодний пирог
бабушка, мама и тётя Нина.

Скоро от грохота вздрогнет страна,
прошлое канет песенкой спетой.
В сумрачном небе повиснет луна
неугасимой сигнальной ракетой.

Жизни моей беззащитный сосуд,
зёрнышко внука, племянника, сына
через войну, сохранив, пронесут
бабушка, мама и тётя Нина.

Сколько прошёл я путей и дорог?
Сколько с деревьев листвы облетело?
Вот и принёс я на старый порог
вечную душу и бренное тело.

Та же акация, то же окно,
ставня на петлях висит голубая...
Бабушки с мамой нету давно
и голова моя стала седая.

Только далёкий задумчивый свет
льётся из окон снесённого дома.
И тёти Нины теперь уже нет,
всё здесь иначе и всё незнакомо.

Я возвращаюсь на круги свои
через моря, облака и трясины,
снова спасённый светом любви
бабушки, мамы и тёти Нины.
Игорь Кравченко. КОЗЕТТА

Трассирует ночное небо
мильоном звёзд над головой.
И пахнет степь горелым хлебом
и свежескошенной травой.

Колёсами стучит теплушка,
состав уходит на восток.
А я жалею об игрушках,
о мишке плюшевом без ног.

Хоть от свечи немного света,
читает бабка из угла
о том, как девочка Козетта
в красивой Франции жила.

И мы минут пятнадцать едем,
а после три часа стоим.
Приглядываюсь я к соседям,
притихшим сверстникам своим.

И вижу: в кофточку одета,
в больших солдатских сапогах,
сидит ожившая Козетта
с огромной куклою в руках.

Не знаю — мало или много
ещё читать бы нам могли,
я помню только крик: «Тревога!»
и тело тёплое земли.

Потом неведомая сила
нас между взрывов и огней
так в насыпь мягкую вдавила,
что нам хотелось слиться с ней.

Ещё я помню: из кювета
глазами, как осенний лёд,
смотрела мертвая Козетта
на уходящий самолёт.
1965


Игорь Кравченко. ЭШЕЛОНЫ

Маме

Железнодорожная ветка
                от Москвы до Ростова,
железнодорожная ветка
                от Ростова и до Москвы...
Память сносит меня,
                как теченье пловца, и я снова
пробегаю босым
среди пыльной, пожухлой травы.
Эшелоны стучат...
               Всё на запад идут эшелоны
мимо маленькой станции,
               где мы с бабкой моею живём.
А вверху облака,
словно витязи в белых шеломах,
прикрывают их с неба,
               увы, ненадёжным щитом.
Шпалы в землю вросли
и насквозь пропитались мазутом...
А за шпалами поле,
              там ветер гудит по стерне.
Эшелоны стучат...
              Эшелоны стучат и как будто
день и ночь по кусочкам
                развозят меня по стране.
Я на фронт собираюсь...
               Застревает обида у горла,
что меня не берут,
               что негоден я, мал для войны.
И усталых бойцов
               я водой сорок первого года
у теплушек пою,
             как поили мы все, пацаны.
А ещё с нетерпеньем
             я жду санитарных составов,
с белым кругом на крыше,
             с мельканьем купе и кабин,
что хрустят буферами
             разбитых коротких суставов,
грязный, порванный дым
             волоча за собою, как бинт.
Как я ждал их!
А их проходило тогда очень мало,
потому что, наверное,
              было немало дорог...
И в одном из них где-то
              полгода работала мама.
только этого поезда
              всё ж я дождаться не смог.
1965
               


Игорь Кравченко

* * *
Сорок третий, сорок третий,
чёрная стерня.
Бьёт в лицо январский ветер,
бьёт озноб меня.

На разъезде эшелоны,
а вокруг война —
запах гари, взрывы, стоны,
рушится стена.

Детский сад ползёт в сторонку —
страшно на войне!
Кто-то спрятался в воронку,
кто, как я, в стерне.
На щеках и грязь, и слёзы,
взрослых рядом нет.
Почему в нелепой позе
замер мой сосед?

Снова бомбы... Небо встало
дыбом надо мной.
Вновь дыхание металла
с дымною волной...

Ясно вижу сорок третий,
как вчерашний день.
Память жизни шестилетней
рядом, словно тень.

Не расстаться, не забыться...
Уж в который раз
в январе мне будет сниться
девочка без глаз.

Та, что встала из воронки
в стареньком пальто.
Не получит похоронки
на неё никто.

Нас не всех потом отыщут
мёртвых и живых.
Слышу — снова ветер свищет,
как в тот самый миг.

И опять в больших ушанках,
посреди войны,
мы стоим на полустанках
памятью страны.
1985–1986




И.Г. КРАВЧЕКНО. БЛАГОДАРНОСТЬ

 

И корм приходился порой не в коня,
случалось дождливое лето,
а женщины всё же любили меня,
я им благодарен за это.

За краткие встречи и долгие дни,
за яблоко с трепетной ветки,
за то, что лукавили в чём-то они,
а я вырывался из клетки.

Я им благодарен за жизнь под луной
от века до краткого мига,
за всё, что ещё происходит со мной,
пока не дочитана Книга.

И помня ту первую в жизни зарю,
где в радуге радость и сила,
я каждую женщину благодарю
за всё, чем она одарила.

2002




И.Г. КРАВЧЕНКО. ШЛЮПКА ПАМЯТИ

 
"Кравченко Игорь Георгиевич – военно-морской врач, майор медицинской службы в отставке, поэт Всесоюзного и Всероссийского масштаба. И наш однокашник. Начал творческую деятельность еще в стенах Военно-медицинской академии (ВМА им. С.М. Кирова), публикуясь в академических сборниках. Офицерская служба началась с Владивостока, с 907 ВСО. В последующем он получил должность старшего врача Школы Оружия на о. Русский, где приобрел репутацию прекрасного клинициста и организатора.
Служба в Вооруженных Силах, интересные люди с необычной судьбой, экзотическая природа Приморья, широкие морские просторы – всё это не могло не отразиться на характере и творческой деятельности молодого врача и развитии его поэтического таланта. Очень скоро он становится известным и весьма популярным поэтом во Владивостоке, а затем и во всем Приморье. Публикуется в поэтических сборниках, активно выступает по Приморскому радио и телевидению, участвуя в литературных дискуссиях. Почитателей его таланта поражают широта и глубина его взглядов на жизнь, высокая художественность произведений, удивительная способность к поэтической импровизации.
В 1968 году, после выхода второй книги стихов «Капля неба», предисловие к которой написал большой советский поэт П.Г. Антокольский, Игорь Георгиевич был принят с Союз писателей СССР.
После увольнения в запас в 1977 году и переезда в город своего детства Краснодар он полностью переходит на творческую работу. В настоящее время, живя в Санкт-Петербурге, И.Г. Кравченко продолжает активно трудиться и творить, радуя нас все новыми и новыми поэтическими произведениями. Память же о владивостокском этапе творчества нашего любимого приморского поэта осталась в виде 10 книг, вышедших во Владивостоке, Москве, Петербурге и на Кубани, а также в повторяющихся в записи телевизионных программах с его всегда триумфальным участием" (Виталий Бердышев).


Игорь Кравченко

СТИХИ О КОМАНДИРЕ ВЗВОДА

В шинели, сшитой не по росту —
нам баталер не потакал, —
я к службе привыкал не просто,
я к службе трудно привыкал.
Погоны мне давили плечи,
во мне сидел строптивый дух,
начальству взводному переча,
я спорить мог один за двух.

Я там, где надо и не надо,
порою громче всех кричал
и, соответственно, наряды
в два раза чаще получал.

Меня учили терпеливо,
и суть уставную, без слов,
я постигал неторопливо
посредством мытия полов.

Но сквозь недели, постепенно,
врастал я в распорядок дня.
Мои привычки, словно пена,
сходили медленно с меня.

И невооружённым глазом
во мне наш взводный различал
черты, которые ни разу
во мне никто не замечал.

Смещались розовые дали,
и так, без лишней суеты,
они неспешно проступали,
вполне военные черты.

Я становился аккуратен,
немногословен, тверд и строг.
Наш старшина следов от пятен
на форме отыскать не мог.

И наконец, настало время —
теперь сказать о нём хочу.
Я ощутил, что службы бремя
мне, как и прочим, по плечу.
И вот тогда в иной окраске
явился мне тот самый мир,
где перед взводом в низкой каске
стоял мой первый командир.
1971


ШЛЮПКА ПАМЯТИ

Где б меня по жизни не штормило,
в памяти всплывают иногда
первый курс и старшина Ермилов,
и Фонтанки стылая вода.

Практика – хождение на шлюпках,
вёсла и мозоли на руках.
Вдоль Фонтанки, в модных узких юбках,
девушки идут на каблуках.

Выше их, по узкому карнизу,
нитка сизокрылых голубей.
Мы смеёмся и кричим, что снизу
мир для нас прекрасней и видней.

И смеются девушки, и кто-то
машет, то перчаткой, то рукой.
Но у нас, увы, своя забота –
состязанье с ветром и рекой.

Шлюпки уплывают длинным строем,
словно годы юности моей.
Я узнаю, мир людей устроен
посложнее мира голубей.

Но пока что далеки итоги,
пенсия и проблеск седины.
Словно древнегреческие боги,
мы ещё бессмертны и сильны.

Скоро нас с неодолимой силой
время разнесёт в потоке дней.
Но друзья по курсу и Ермилов,
будут в шлюпке памяти моей.

22-24.02.2019


И.Г. КРАВЧЕНКО. НАША ЮНОСТЬ НА МИГ ВОЗВРАТИТСЯ

 
Игорь Георгиевич Кравченко родился в 1936 году в городе Минеральные Воды Ставропольского края, в семье железнодорожников. Окончил в 1954 году школу № 8 г. Краснодара и в том же году поступил в Военно-Морскую медицинскую Академию (с 1956 года Военно-морской факультет ВМедА имени С. М. Кирова). В 1960 году, получив диплом врача и лейтенантские погоны, Игорь Кравченко отбывает на Тихоокеанский Флот, где в течение 17 лет служит в Уссурийской тайге и Владивостоке, на острове Русском и на Камчатке. В 1962 году Приморское книжное издательство выпускает его первый сборник стихов «Я ищу тебя», а после издания второй поэтической книги «Капля неба», в 1968 году Игоря Кравченко, по рекомендации поэтов П. Г. Антокольского и В. С. Шефнера, принимают в Союз писателей СССР.
В 60-десятые – 80-десятые годы его стихи печатают журналы «Дальний Восток», «Юность», «Смена», «Молодая гвардия», «Советский воин», «Сельская молодежь», «Звезда», «Дон», альманахи «День поэзии» и «Поэзия», газеты «Красная звезда», «Комсомольская правда», «Литературная Россия» и другие издания. Стихи И. Кравченко звучат на дальневосточном, центральном радио и телевидении, в аудиториях многих городов, где выступает поэт.
В 1977 году И.Г. Кравченко в звании майора медицинской службы увольняется в запас, награждённый тремя правительственными медалями и тремя медалями «За безупречную службу». С этого времени он находится на творческой работе. В столичных издательствах и в Краснодаре выходят его новые книги стихов, а затем и прозы. Его стихи включают в учебник русского языка и во многие поэтические антологии. С 1979 по 1981 год И. Г. Кравченко учится в Москве на Высших Литературных курсах при Литературном институте имени А. М. Горького. Стихи и проза И. Кравченко переводятся на языки народов ближнего и дальнего зарубежья.
В 1984 году И. Кравченко переезжает на постоянное местожительство в Ленинград. В 1990-91 годах заведует отделом литературы в Ленинградском «Новом журнале». С 1992 года работает в Санкт-Петербургском Государственном Политехническом Университете на кафедре «Отечественной и зарубежной культуры», читает лекции студентам Гуманитарного факультета по истории русской литературы и руководит литературной студией «Меловая черта». Под его редакцией выходят коллективные и авторские сборники стихов молодых поэтов. В 2012 году И. Кравченко переходит в Централизованную библиотечную систему Петроградского района Санкт-Петербурга руководителем литературной студии при библиотеке им. А. С. Пушкина.
В два последних десятилетия стихи и проза Игоря Кравченко печатались в «Литературной газете», журналах «Аврора», «Воин России», «Бежин луг», «Русский мир», «Новый журнал», в альманахах «День русской поэзии», и др., в коллективных сборниках и антологиях, издаваемых в Санкт-Петербурге, Москве и на Дальнем Востоке. Были изданы три книги стихов и три книги прозы (повести и романы).



Из книги Игоря Кравченко «Пространство света»,
издательство писателей «ДУМА», Санкт-Петербург, 2016



В ЛАГЕРЕ

Палатки откинутый полог,
холодная россыпь росы...
Как короток был и как долог
подъём в зоревые часы.

Луч солнца касался украдкой
лица и на соснах рябил.
На плечи ложилась укладка —
шинель, вещмешок, карабин.

Потом через поле, траншеи,
пригорки, овраги, кусты
бежали мы, вытянув шеи,
открыв воспалённые рты.

А поезд далёкое эхо,
как вызов, протяжно бросал.
Мы падали в травы с разбега,
споткнувшись о голос: «Привал!»

Над нами трава трепетала,
как будто сочувствуя нам.
Мы тихо вздыхали устало:
к чему марш-броски докторам?

А где-то и книги, и школа,
родители, девушки, дом...
Спряженье любого глагола
казалось теперь пустяком!

И мнились тревоги, наряды
как высший предел бытия,
а снились морские парады...
Наивная юность моя!
1967–1980



В ПАТРУЛЕ

Вдоль канала, вдоль Фонтанки талый снег,
тротуар лежит стерильной простынёй.
Новый год ворвался в город без помех —
сколько смеха за соседнею стеной!

Ёлка светится у верхнего окна,
патрулировать ещё остался час.
Утром выстроит нас ротный старшина,
увольнительные на руки раздаст,

скажет все свои прощальные слова.
Нас подруги ожидают у ворот,
от свободы закружится голова…
Вдоль канала, вдоль Фонтанки снег метёт.
…Карабины, опустив стволами вниз,
мы идём; следы, что капли от чернил.
Вот присели на минуту на карниз,
мой сокурсник сигарету закурил.

Мы проверили затворы и курки
и доели все остатки пирога.
На шинелях, приподняв воротники,
мы Фонтанку «охраняем от врага».

1967


* * *
О час торжественный обеда,
курсантский славный ритуал!
Вот, ловко обойдя соседа,
к бачку я молча пролезал.

Потом, когда делили сахар,
следил — кому кусок какой,
и разжимал кулак с размаха
бросая пальцы в счёт морской.

И если случай был послушным
или удачным был бросок,
кидал я с видом равнодушным
в свой кофе лакомый кусок.

Судьбы нехитрую награду
я две минуты ощущал.
Сосед Володя Виноградов
моё второе доедал.

Обед окончен. Взвод построен.
Есть сигарета на троих.
И каждый жизнью был доволен,
по крайней мере, в этот миг.
1967
КУРСАНТСКИЙ БАЛ

И начинаются истории,
воспоминания и сны...
Вон там, в шестой аудитории,
кружатся пары вдоль стены.

Играя серпантинной ленточкой,
курсант с отчаянным вихром
танцует танго с тонкой девочкой
под радиолы хриплый гром.

Он робко держит руку хрупкую,
куда-то в сторону глядит
и с нерешительной улыбкою
о чём-то тихо говорит.
Она, уже слегка тревожная,
поднять не смеет головы.
Какие вы неосторожные,
хорошие какие вы!

Стихает медленная музыка,
пора в казарму уходить...
И он, собрав остаток мужества,
её решился проводить.

Потом, преодолев смущение,
ещё в подъезде постоять
и вдруг вот так, без разрешения,
чуть выше губ поцеловать.
1967


ЛЕЙТЕНАНТСКАЯ ПЕСЕНКА

Жёлтые погоны с чёрным кантом,
чуть мерцает кортик на стене.
Ты уходишь в море лейтенантом
на солёной пенистой волне.
К горизонту белою каймою
облака ложатся стороной.
С криком вьются чайки за кормою,
словно прежде ленты за спиной.

Но не видно бригов и фрегатов,
у которых вздуты паруса.
Слышишь ровный рокот агрегатов?
Уплывает пирса полоса.

А глаза насмешливы и дерзки,
в них густая плещет синева.
И от ветра, как в далёком детстве,
чуточку кружится голова.

Не ревнуйте, девушки, не надо,
нас от моря вам не увести.
Проводите нас хорошим взглядом,
пожелайте доброго пути.

Жёлтые погоны с чёрным кантом,
две звезды, единственный просвет…
И уходят в море лейтенанты,
потому что им по двадцать лет.
1963–1973





БАЛЛАДА О ПЕРВОМ МОРЕ

Ослепительная синева
и лазоревые острова
проступают над вспененным морем…
Как упруго гудят паруса!
Слышишь? Юные голоса…
Это мы с тобой яростно спорим.

А вокруг моросящая мгла…
Ночь над Балтикой оба крыла
распростерла до Каттегата.
Старым корпусом мерно скрипя,
словно взбадривая себя,
наше судно идёт из Кронштадта.

Неумело прокладку ведём,
драим палубу под дождём,
наяву бредим парусным флотом.
Над коралловым рифом луна,
поднимается круто волна —
бьётся спрут с голубым кашалотом.

«Комсомолец» — так судно зовут.
Весь нехитрый курсантский уют
в рундуке размещается просто.
Что делить нам? О чём нам жалеть?
Не иметь, а, конечно, уметь!
В девятнадцать, какие вопросы?

Сколько лет пролетело с тех пор?
С наших душ романтический вздор
отошёл шелухой после кори.
Стали мы бесконечно трезвей.
Но, порою, при встрече друзей,
вспоминается первое море.

За столом зазвенят якоря,
а в душе разгорится заря —
наша юность на миг возвратится!
У виска затрепещет гроза,
просветлеют внезапно глаза,
и разгладятся хмурые лица.

1976



И.Е. ЛАВРОВ. РАСКАТЫ ПРОШЕДШЕЙ ВОЙНЫ


 Пожалуй, это были первые проблески памяти, когда я стал осознавать себя как личность: мне шел пятый год. Старшая сестра взяла меня с собой, и мы отправились за железную дорогу, где находился крошечный участок земли, чтобы посмотреть, не созрела ли кукуруза. На обратном пути мы проходили через центральную площадь. По громкоговорителю транслировали речь Молотова: шел 22-й день июня 1941 года.
Август 1942 года. Окраина Майкопа. Шоссе Белореченская – Майкоп. Легкие немецкие танки, бронетранспортеры и грузовики, разнося на куски тонкий асфальт, несутся по шоссе в город. Немцы бьют из орудий, снаряды пролетают низко. Нас приютили добрые люди в подвале маленького дома. Рядом почему-то падают редкие осколки. Я выскакиваю и подбираю их – еще горячие. Мать тащит меня в подвал и ругается.
Весь скарб на одной тачке. Мы, шестеро детей и мать, плетемся на старую квартиру на улице Комсомольской. Это было недалеко от маленького рынка, где торговали молоком, зеленью и дровами. Дрова продавались маленькими кучками, на каждой из которых можно было приготовить один обед. Местное население этот район назвали «Старый базар».
Самой громкой диверсией специального полка «Бранденбург» был захват Майкопа в 1942 году. 62 диверсанта, переодетые в форму бойцов НКВД, на армейских грузовиках прибыли в город. Руководитель группы диверсантов, прекрасно владевший русским языком, представился советскому командованию офицером НКВД и потребовал доложить о состоянии обороны города. Затем, уничтожив телефонный узел, диверсанты лишили советские подразделения связи. Вместе с тем распространялась информация о том, что немецкие войска находятся в тылу у защитников города, хотя в действительности передовые части были в двадцати километрах от Майкопа. Диверсанты внесли панику в ряды защитников города, командование было дезориентировано, и части стали спешно покидать свои позиции. В результате город был вскоре взят немцами практически без боя. Это исторический факт.
Наши части так стремительно покинули город, что немцы, не веря в удачу, не решались занять его сразу. Полное безвластие тянулось двое суток. За это время продовольственные склады и магазины подверглись полному разграблению. Тащили все: от мороженных свиных туш до детских горшков. Когда мы заглянули в магазин, примыкающий к нашему дому, то увидели в углу только кучу керосиновых ламп и ящик стекол к ним: их было не меньше полусотни. Этот товар никого не заинтересовал. Соседка и моя мать унесли это сомнительное богатство к себе домой. Как потом оказалось, эти лампы помогли нам пережить голодные месяцы наступающей осени и зимы.
Наступила оккупация. Отец на фронте, мать одна с кучей детей. Питаться решительно нечем. В пределах нашего детского кругозора казалось, что немцы не зверствуют. Но однажды мы со старшими мальчишками оказались на восточной окраине города в Конюховой балке. Вдалеке находилась толпа людей и цепь немецких автоматчиков. Раздавались выстрелы, люди падали. Мы не сразу сообразили, что происходит. Один солдат, увидев нас, дал короткую очередь из автомата. То ли промахнулся, то ли хотел нас отогнать, но пули прошли у нас над головами. Мы ударились врассыпную. Как оказалось, именно там происходили расстрелы мирных жителей нашего города. И только спустя некоторое время я узнал, что в Майкопе были и массовые расстрелы, и жуткий местный концлагерь, и многочисленные предательства. Немецкая оккупация Майкопа длилась около шести месяцев. Но и за это время немцы успели оставить за собой характерный для СС и гестапо след: более 4 тысяч горожан были замучены в гестапо или расстреляны в качестве заложников.
Немецкие солдаты заняли двор и веранду нашей квартиры. Они нас не донимали: нам просто была предоставлена возможность умирать от голода.
Постоянно хотелось есть. Позднее я с трудом вспоминал, чем и как мы питались. Запомнился главный источник существования – барахолка, где удавалось продавать или обменивать старые вещи. Именно соседка надоумила мать обменивать те самые лампы на продукты питания. Город в оккупации по ночам погружался в полную темноту: наши при отходе успели взорвать гидроэлектростанцию. Керосиновые лампы шли нарасхват, и это помогло нам продержаться на хлебе и картошке более трех месяцев.
На ближайшей к нашему дому небольшой площади стояли немецкие бронетранспортеры и грузовики. Мы с Шуркой Панкратовым, другом детства, семья которого жила в том же дворе, часто бродили около машин, с любопытством рассматривая диковинную технику. Немцы не обращали внимания на шестилетних пацанов. Однажды мы заметили, как солдаты аккуратно укладывали полученные продукты в небольшую нишу за откидывающимся сидением кабины грузовика. Созрел план. Поскольку немцы не выставляли охраны, мы пробрались поздно вечером к машине. Шурка стоял на «стреме», а я совершал акт экспроприации. Дверца грузовика открылась с легким скрипом. Я проскользнул в кабину и откинул спинку сиденья. В нише было целое богатство: буханки белого хлеба, брикеты сливочного масла и консервы – все в четырех экземплярах. Я, ухватил две буханки хлеба, два куска масла и задом выкатился наружу. Кое-как прикрыл локтем дверцу кабины, и мы с Шуркой, потея от страха, помчались в свой двор. Похищенное разделили пополам. Наутро Шурка рассказал, что мать отлупила его веником. Моя мать только заплакала: «Они же вас убьют».
Во дворе пожилой немецкий солдат ремонтирует автомобильный двигатель. Мы с Шуркой наблюдаем, как он тщательно фильтрует бензин. Два солдата забавляются: один садится за руль мотоцикла и дает газ, чтобы опробовать ход, второй сзади незаметно за багажник приподнимает заднее колесо и мотоцикл ревет вхолостую. Водитель замечает это не сразу. Потом оба смеются.
На улице, недалеко от нашего дома, прислоненный к дереву, стоит армейский мотоцикл. Я подошел и положил руки на руль. Мотоцикл с грохотом свалился. Из рядом расположенного магазина выскочил немецкий офицер, что-то закричал и стал лапать кобуру пистолета. Меня как ветром занесло в свой двор. Продолжения не последовало.
На нашей улице мы часто посещали, так называемый, армянский двор, где в большом доме жили около двух десятков армянских и русских семей. Часть дома занимали немецкие солдаты. Во дворе возле полевой кухни суетился повар. Когда он бросил на стол и стал разделывать кусок отварного мяса, я, одуревший от аппетитного запаха, вплотную подошел к столу. Вдруг очередная порция отрезанного мяса свалилась на землю. Я схватил его и дал деру. Однако проворный немец успел так врезать мне сапогом под зад, что я прокатился по земле метра два, но добычу не выпустил. Нежданный ужин разделил с сестрами. Сейчас, по прошествии многих лет мне кажется, что правая ягодица иногда побаливает в том месте, куда приложился немец. Этот гад не догадывался, что так грубо обошелся с будущим полковником Советской армии.
После ухода немцев из Майкопа в 1943 году, я пошел в школу. Жизнь распорядилась так, что начальная школа, в которой я учился в первом классе, была размещена в том самом доме, в котором до войны была наша квартира. К новому году я заболел корью.
Со мной поступал Шурка Панкратов и, когда мне пришлось по болезни пропустить год, Шурка из солидарности сделал то же самое. Запомнилась первая учительница с трудно произносимым отчеством – Любовь Авксентьевна.
1946 год. Старшая сестра забирает меня в Ваенгу, теперь Североморск, где она работала по вольному найму в отделе кадров штаба Северного флота. Скудное лето, холодная снежная зима. Полгода жили в землянке. Пол земляной, печка «буржуйка», керосиновая лампа, примус. Потом переселились в маленькую комнату коммунальной квартиры двухэтажного бревенчатого дома. Соседи – семья Веревкиных: мать и сын Сашка, мой ровесник; отец погиб на фронте. Мать работала поваром на аэродроме, на котором базировался истребительный авиаполк, и изредка подкармливала нас в посудомойке офицерской столовой.
Короткое северное лето изобиловало морошкой и грибами. Сашка и я, взяв ведра, отправились за ягодами. У подножия небольшой сопки недалеко от аэродрома мы остановились и стали рыться в куче металлического хлама. Я нашел предмет цилиндрической формы, напоминающий авторучку. Мы по опыту знали, что в похожих цилиндриках может находиться плотный рулончик алюминиевой фольги. Сашка стал выпрашивать у меня находку, предлагая за нее вареное яйцо. Я упирался, но потом поддался на обмен. Взяв небольшой булыжник, Сашка приступил к вскрытию находки. Поставив ведро рядом с ним, я отошел к краю дороги, которая находилась рядом и, уплетая яйцо, наблюдал за проезжающими машинами. Сзади рвануло. От испуга я присел и оглянулся. Сашка лежал на земле, подняв правую руку, из кисти которой хлестала кровь. Я кинулся к нему и попытался остановить кровь с помощью лоскута ткани, в которую были завернуты бутерброды. Чья-то сильная рука отодвинула меня. Мужчина в солдатской форме без погон быстро наложил жгут поясным ремнем и резко спросил:
– Чем баловались?
Я показал на остатки металлической трубки. Мужчина мельком взглянул: «Запал гранаты». Взяв Сашку на руки, он побежал к грузовику, на котором ехал в нижнюю Ваенгу. На ходу бросил мне:
– Ты цел? Беги домой.
Все действия мужчины выдавали в нем фронтовика: шел первый послевоенный год.
Сашке взрывом оторвало большой и указательный пальцы правой руки. Энергичный и неунывающий, он после госпиталя острил: «Я теперь левша. Буду подковывать блох, и учиться писать левой».
Вскоре мы расстались: я с сестрой вернулся в Майкоп. Наши дороги с Сашкой разошлись навсегда.




И.Е. ЛАВРОВ. ДРУЗЬЯ И БЫЛОЕ

 
Наступил очередной этап работ на Чернобыльской АЭС, крайне опасный в радиационном отношении. А работы эти были связаны с необходимостью удаления с обширных крыш третьего энергоблока массивных выбросов содержимого аварийного реактора. Опасен он был по двум причинам: высокими уровнями проникающей радиации и отсутствием индивидуальных средств защиты от нее. Ее не было в принципе, т.к. невозможно было навесить на человека броню, которая снижала бы мощность дозы в сотни и тысячи рентген до безопасных уровней. Дистанционно действовать было невозможно: попытка использовать импортные роботы провалилась. Предстояло использовать сотни людей, чтобы они вручную лопатами сгребали и сбрасывали кучи высокоактивной смеси графита и разрушенных конструктивных элементов реактора.
В разгар очистки крыш на ЧАЭС прибыл Алексей Березин, мой однокурсник. Леша преподавал на кафедре военно-морской и радиационной гигиены Военно-медицинской академии. Он уже не первый раз приезжал в Чернобыль, где собирал материал по заданию кафедры и оказывал научно-консультативную помощь руководству особой зоны ЧАЭС. Перед каждой командировкой Алексей заезжал ко мне в медслужбу ЛенВМБ. Благодаря налаженным деловым взаимоотношениям с начальником химической службы базы, я располагал текущей информацией об изменениях радиационной обстановки на ЧАЭС. Мы составляли план работы перед каждой поездкой Алексея с учетом имеющихся у меня данных. В этот раз мы оказались в Чернобыле вместе. Поскольку мы располагали большим материалом по условиям труда в различных зонах, созрела идея подготовить краткую, конкретную и четкую инструкцию по защите от радиации личного состава частей в процессе ликвидации аварийных загрязнений. Такая инструкция была разработана, получила одобрение ученого совета научного Центра и утверждена начальником оперативной группы МО СССР генерал-лейтенантом А. Капочкиным. Спустя месяц мы с Алексеем разработали второй вариант инструкции с учетом значительных изменений радиационной обстановки; документ также был введен в действие.
Леша Березин, с которым я, как и многие мои товарищи по курсу, делили годы совместной учебы и службы на военно-морском флоте, отличался удивительно мягким характером. Он весь как будто светился доброжелательностью. Всегда сдержан, нетороплив, спокоен и добр, он встречал товарищей мягкой улыбкой. Ранее, в процессе командировок на Тихоокеанский флот, я неоднократно встречался с ним в ОСПО флота, где он тогда служил. Алексей угощал меня тогда спиртовой настойкой элеутерококка собственного рецепта под названием «Золотой рог».
Спустя год после Чернобыля он покинул этот мир в возрасте 52 лет. Не выдержало сердце. Я открываю свой небольшой архив. Передо мной две инструкции, разработанные нами в трудные дни аварийных работ в Чернобыле. Под ними рядом стоят подписи – Алексея и моя. За машинописным текстом отчетливо вижу обстоятельства наших встреч в Чернобыле и доброе лицо Алексея Березина – однокурсника, сослуживца и близкого товарища.
Подолгу засиживаясь перед сном, мы с Алексеем отвлекались от темы аварийных работ и вспоминали отдельные подробности нашей учебы и службы. Многие дружные коллективы создавались и укреплялись на долгие годы совместной учебой и воинской службой, и наш курс не был исключением.
Светлыми и желанными эпизодами в нашей жизни стали традиционные встречи однокурсников. Этому всегда предшествовала длительная и кропотливая работа.
Вызывает чувство глубокого удовлетворения то, что на курсе сформировалась маленькая, но очень деятельная группа, которая на протяжении всех этих лет обеспечивала организацию курсовых встреч. Помогая в малой степени подготовке таких сборов, я понял, насколько беспокойной и кропотливой была эта добровольная трудовая повинность. По понятным причинам, встречи проходили в Ленинграде – Санкт-Петербурге – здесь прошли незабываемые дни учебы. Неизменное место сбора – территория бывшей военно-морской медицинской академии на Загородном проспекте между двумя станциями метро: Технологический институт и Пушкинская. Сложился свой ритуал: общая фотография у памятника Пирогову; затем в одной из аудиторий заслушивался краткий доклад о себе каждого бывшего курсанта; потом отъезд к месту товарищеского ужина.
Начало доброй традиции юбилейных встреч положил Анатолий Попков.
Шли годы. Бывшие курсанты проходили службу на флотах и флотилиях всех морей и океанов, омывающих морские границы Советского Союза. Своим порядком шли очередные воинские звания, многие стали кавалерами боевых орденов, проводились защиты научных работ, появились кандидаты и доктора наук, бывшие курсанты продвигались по службе, многие заняли высокие должности. Словом, в жизни каждого происходили непрерывные изменения. И только традиция курсовых встреч оставалась неизменной в своей регулярности и обязательности. И центром этих мероприятий, их организационной составляющей был Анатолий Попков. Усилия, которые он прилагал для обеспечения встреч на протяжении многих лет, нельзя переоценить. Помимо этого, Анатолий, когда перевелся в Ленинград, умудрялся переписываться с выпускниками академии, созваниваться по разным поводам, помогал в силу своих возможностей однокурсникам по служебным и семейным делам.
Анатолий показал мне некоторые материалы из своего «архива». Я увидел собственное письмо с просьбой помочь жене, которая поехала рожать в Ленинград. Анатолий тогда не только устроил жену в клинику военно-медицинской академии, но и лично потом отправил ее с ребенком, посадив на поезд. Боря Никонов в переломный момент своей карьеры попросил Анатолия об оказании ему помощи при поступлении на факультет ВАК военно-медицинской академии. Всего не перечислишь. На встречах к нему подходили однокашники с изъявлением благодарности, а он только отмахивался: «Да брось ты».
Конечно, Анатолию помогали однокурсники-ленинградцы, причем весьма активно. Однако основную тяжесть организационных дел долгие годы нес все же он. Когда Анатолий попросился на «пенсию», всю организацию этих суматошных дел взяли на себя Юра Антонишкис и Юра Бобров.
Лучше всего о процедуре, об организации каждой из них говорит документальное свидетельство одной из таких встреч.

Дорогой друг!
26 сентября 2015 года мы собираемся, чтобы отметить 55-летие со дня окончания Военно-медицинской академии. Это праздник со слезами на глазах: уже больше половины наших товарищей ушло в другой мир. Мы понимаем, что многие из нас тоже на очереди. Так что эта встреча у нас будет последней. Поэтому обращаемся к тебе с просьбой мобилизовать остатки пороха в организме, привести в порядок (относительный, конечно) своё здоровье, чтобы одолеть путешествие и запланированные мероприятия на юбилее, пощипать бережно хранимые средства, своевременно прибыть на место встречи и приложить все усилия для того, чтобы встреча прошла организованно, непринуждённо и оставила приятные воспоминания на всю оставшуюся жизнь.
Усилиями однокурсников-петербуржцев (А.К. Попков, Е.А. Гордиенко, Л.И. Балашевич, О.А. Балунов, Ю.М. Бобров, И.Г. Кравченко, Ю.А. Антонишкис, И.Е. Лавров, В.В. Виноградов, Э.В. Меньшутин, Г.И. Сопко, В.А. Негрей, И.А. Палёный, К.С. Иванов, В.А. Цовбун) разработана приближённая к реальности программа встречи, которая, возможно, удовлетворит не всех. Поэтому просим тебя прислать письменное (или электронное) согласие на участие в мероприятиях с указанием, кто из близких будет тебя сопровождать (имя-отчество), и деньги до конца июля 2015 года по адресу: 199155, Санкт-Петербург, В.О., Наличная ул., дом 55, кв. 45, Антонишкису Юрию Альфредовичу (телефоны: городской 8(812)- 468-33-04, сотовый +7 981-142-8289; эл. почта – papilenta@mail.ru). Деньги могут быть доставлены в эти же сроки Ю.А. Антонишкису явочным порядком с предварительной договорённостью по телефону.
Расходы на торжество (инфляционные влияния возможны в пределах 100 рублей):
1. Организационный взнос 200 руб. взимается с каждого юбиляра, участвующего в фотографировании и торжественном собрании.
2. Сбор с каждого лица, участвующего в экскурсии по городу и в банкете, – 1500 рублей.
3. Лица, участвующие только в экскурсии по городу, вносят по 250 рублей каждый.
4. Экскурсия в Кронштадт на следующий день (в воскресенье) оплачивается персонально каждым, примерно в сумме 900 рублей с человека.
С военно-морским приветом тебе и твоей семье: ОРГКОМИТЕТ.

ПРОГРАММА
ЮБИЛЕЙНОЙ ВСТРЕЧИ ВЫПУСКНИКОВ ВОЕННО-МОРСКОГО МЕДИЦИНСКОГО ФАКУЛЬТЕТА ВОЕННО-МЕДИЦИНСКОЙ АКАДЕМИИ ИМЕНИ С.М. КИРОВА
26 сентября (суббота)

   9.30-10.00 – Сбор выпускников у памятника Н.И. Пирогову на территории бывшей ВММА
(Загородный пр., 47, вход в ворота со стороны Загородного, как встарь)
   10.00-11.30 – Общее фотографирование (одна фотография – только выпускники, вторая – те же с родственниками; фотографии будут готовы в тот же день и будут розданы на банкете), а затем переход в конференц-зал кафедры ВМГТ в Женском корпусе.
   11.30-14.00 – Торжественное собрание с краткими выступлениями выпускников (воинское звание, учёные степень и звание, информация о жизненном пути – в пределах 5 минут по часам).
   14.00-15.00 – Ланч для участвующих в экскурсии и банкете, посещение туалетов, переход в автобус.
   15.00-18.00 – Экскурсия по городу с доставкой в ресторан
   18.30-23.00 – Банкет в ресторане (караоке, самодеятельные выступления – тосты, стихи, песни, частушки). Адрес ресторана: ул. Чапыгина, 4-а (от ст. метро Петроградская, не переходя улицу, направо – одна автобусная остановка), у телецентра.

27 сентября (воскресенье)
   10.00-18.00 – Автобусная экскурсия в Кронштадт по заявке с индивидуальной оплатой. После экскурсии возможен второй заход в ресторан, оплата персональная (о желании объявить заранее). Сбор у Гостиного Двора. Стоимость автобусной экскурсии – 900 рублей с человека.

ПРИМЕЧАНИЯ:
1) Стол в ресторане накрывается с указанием имён гостей (карточки).
2) Желающие произнести тост на банкете должны подать заявку для тамады в своём ответе в оргкомитет на приглашение вместе с деньгами и указанием количества
участников в своём ответе на приглашение.
Ю. Антонишкис.

Это была одна из последних встреч, блестящая организация которой останется в памяти. Ростки нашего мужского содружества начали формироваться еще в курсантские годы.
Сначала старшими в учебных группах были помощники командиров взводов. Их назначали из старшин, прошедших службу на флоте. Потом на каждый взвод назначили офицера из тех, кто поступил на учебу вместе с нами. Так мы поближе познакомились со старшим лейтенантом Анатолием Попковым, который закончил военно-политическое училище и подался в медицину.
Вскоре мы убедились, что имеем дело с офицером, который не только старше и опытнее нас, но и обладает признаками организатора с завидной энергией. Его интересовали и наша учеба, и служба, и, в определенной степени, наша личная жизнь. Во все это он не столько вмешивался, сколько участвовал.
В мою жизнь отношения с Анатолием вошли основательно и навсегда.
Он познакомил меня и мою будущую жену Людмилу с женой Эльзой и малолетним сыном Александром.
Что нас объединяло? Что привлекало друг к другу? Тогда над этим не задумывались. И только с возрастом начинаешь понимать, что есть человеческие влечения и симпатии, которые не поддаются логическому анализу и объяснению.
Анатолию с Эльзой дали от академии временное жильё. Это была комната в девять квадратных метров в холодном щитовом домике в Песочном, где помещалась кровать, маленький стол и два стула. Чтобы не замерзнуть, надо было топить печь углем. Попковы упорно приглашали нас в гости, и мы упорно ездили к ним. В холодную зиму мы часто тащились к ним в поселок Песочный, пробирались к дому по глубокому снегу, чтобы переночевать и рано утром вернуться на занятия. Нам стелили на полу на оставшихся метрах, а утром в четыре часа Анатолий вставал и, переступая через нас, топил печь. Сейчас это уму непостижимо, а тогда все было в порядке вещей!
Вспоминаются многочисленные эпизоды жизни, где Анатолий был организатором или просто участником. После второго курса он добился того, чтобы наш взвод проходил госпитальную практику в Таллинне. Одновременно мы изучали организацию работы медицинского пункта морского авиационного полка, расположенного под Таллинном.
Прекрасный небольшой город, узкие, чистые и неровные улицы, часть города расположена на возвышенности – Вышгород. Примечательность – башня со «Старым Тоомасом». Мы много раз беззаботно и раскованно бродили здесь с Виктором Цыгулевым. Часто заходили в «кофики», где пристрастились к яблочному муссу с молоком и сбитыми сливками. Город привлекателен, но… люди, пронизанные непонятным нам менталитетом, были далеки от нас своей отчужденностью и даже враждебностью.
Однажды Анатолий сколотил группу курсантов и организовал в отпуске поездку в Крым в город Симеиз. По каким-то обстоятельствам я не смог поехать с ними. Виктор Шостак потом подробно рассказывал, как они отдыхали там. Спустя несколько лет вышел фильм «3+2». Виктор говорил, что некоторые места в Судаке и Новом Свете, где снимался фильм, похожи на место их отдыха в Симеизе. До сих пор очень сожалею о том, что не был рядом тогда с моими товарищами. Много лет спустя я на короткое время посетил Симеиз, и долго искал на берегу моря то предположительное место, где отдыхали мои друзья-однокурсники. Память об ушедшем, события и лица товарищей тех времен наполняли душу мягким волнением.
Юре Сатрапинскому отец подарил на четвертом курсе свой старенький «Москвич 401». Юра добивал его, гоняя по городу, и подвозил сокурсников во все районы Ленинграда. Анатолий попросил его подвезти нас в Сиверскую, где жила в собственном доме мама Людмилы. Юра не задумываясь согласился, как будто это было рядом, а не за семьдесят километров. Мы чудесно провели время на берегу Протвы. К реке вел зеленый склон, покрытый березами и елями. Сейчас, когда мы с женой проводим там каждое лето, я часто бываю на той полянке, с которой мы созерцали тогда окружающую нас природу: ушедшие из жизни Эльза и Юра Сатрапинский и мы, задержавшиеся на этом бренном свете – Анатолий и я.
После многолетней служебной круговерти многие из нас вернулись в Санкт-Петербург. Анатолий живет в той же квартире на Савушкина. Он не утрачивает жизнелюбия и оптимизма. Перезваниваемся, изредка встречаемся. Обсуждаем с ним воспоминания наших товарищей, которые публикуются на сайте «Проза ру.», где неутомимый и неугомонный Виталик Бердышев создал свою страницу, куда имеют свободный доступ друзья по учебе и службе. В связи с этим мною овладевает чувство уважения и благодарности к Ольге Степановне Лапшовой – человеку, который уже долгое время профессионально, грамотно и аккуратно оформляет и ведет авторскую страницу, открывая публичную дорогу нашим воспоминаниям.
Жизнь продолжается.




И.Е. ЛАВРОВ. СИМФОНИЯ МАЛОЙ РОДИНЫ


Майкоп, май 1941 года.

Мне шел пятый год. Отдельный дом, рядом двор церкви. Два громадных тутовника служили местом ночевки для стада кур, на ветвях которого они ночевали. Кур было много, и они несли яйца в узком пространстве под верандой дома. Каждый день собирали небольшую корзину яиц. Для их сбора приходилось с трудом протискиваться под веранду, и старшие сестры, пользуясь превосходством в возрасте, волевым решением поручили это младшему брату, то есть мне. Побочным эффектом таких вылазок были куриные блохи, которые неистово нападали на меня. Блохи, однако, не кусались. Через некоторое время они с разочарованием покидали тело, видимо кожа для них была толстовата. Все же приходилось каждый раз тщательно отмываться.
Было и второе, более сложное для меня обстоятельство. Возглавлял куриное стадо большой пестрый петух. Какое-то время он внимательно присматривался к моим манипуляциям со сбором яиц. Потом, решив, что мои действия угрожают петушиному положению альфа-самца, предпринял решительные профилактические действия.
Стоило мне появиться во дворе, как налетал петух, бил крыльями и иногда клевал в голову. Петух понимал, что ребенок, имевший рост не более метра, не представляет для него серьезной угрозы. Я мог противопоставить этому только пассивную защиту: пересекая двор, я прикрывал голову алюминиевой кастрюлей, а крышкой отбивался от агрессора. Сестры развлекались: петух их не трогал – они не вызывали у него подозрений.
Запомнилась банка с молоком, в котором плавала лягушка. Впоследствии я думал, что память подвела меня, но старшие сестры подтвердили, что так издавна предотвращали закисание молока.
Самоосознание собственного существования в самом зачаточном виде стало проявляться у меня где-то в середине пятого года жизни. Мать с отцом держали меня за руки с обеих сторон, и мы шли на прогулку в городской парк. Сейчас, когда возраст забросил меня в третье тысячелетие, я с удивительной отчетливостью воспроизводил в памяти тот солнечный день. Воскресенье, яркий день под кубанским солнцем, такая родная центральная улица Краснооктябрьская, удивительно уютный городской парк, празднично одетые горожане, духовой оркестр. Парк расположен на высоком правом берегу беспокойной горной реки Белой. Низкий пологий левый берег плавно переходил в лес. Из парка открывался умиротворяющий пейзаж: под ногами высокий обрыв, неспокойная и своенравная река, далее песчаный берег, густой смешанный лес и голубоватый горизонт.
Недавняя встреча с малой родиной вызвала во мне тоскливое чувство ушедшей юности. Все было на месте, но все изменилось: вылизанные асфальтом или покрытые брусчаткой улицы; прекрасный парк, уже весь, до последней тропинки замурованный кафельной плиткой; громадный, с цветной подсветкой фонтан. И парк, и город стали почти неузнаваемы. Новые капитальные строения и развитая инфраструктура – оборудованные перекрестки, многочисленные магазины и кафе, интенсивное движение городского транспорта, обочины, забитые личным автомобилями – все это густым макияжем скрыло лицо старинного кубанского городка. Исчез мягкий уют старого парка провинциального города. И как подарок прошлого – моя родная улица, которая хотя и проходила через центр города, но в той части, которая вела к моему дому, сохранила в полном смысле слова, первозданный вид. Практически непроезжая дорога, разбитый тротуар, сливовые деревья, плоды которых падают прямо под ноги. Старые одноэтажные домики, каждый из которых я узнавал «в лицо», школа, закончив которую я на десятилетия покинул город.
Это так контрастировало с цивилизованной частью города, что у меня мелькнула мысль: а не оставили ли городские власти старую улицу в качестве гигантского музейного экспоната?
Эти картины вызывали своеобразные чувства. Я, может быть, и был сентиментален, но эта сентиментальность и тоска по утраченным друзьям, старым улицам, воздуху прошлого были голосом души, который способствует тоньше и реальнее воспроизводить прошлое и ценить настоящее.
Перейдя через реку Белую по пешеходному переходу городской ГЭС, я подошел к краю лесного массива. Тогда, очень давно, здесь начиналась тропинка, ведущая через лес к излучине небольшой лесной речки Курджипс. Там было одно из самых заветных мест, которое так любили посещать мы с мальчишками в юности. Тропинки уже не было, однако хорошо зная направление, я двинулся вперед. В месте, где надо было делать поворот, раньше росла большая чинара. Я сразу увидел ее: она сохранилась и царственно возвышалась на краю леса. «Это подарок судьбы, – подумалось мне, – сохранилось дерево, которому не менее ста лет!». В былые годы оно привлекало людей не только своей внешней красотой. В голодное послевоенное время под ним осенью собирали удивительно вкусные орешки. Они были необычной формы: правильная трехгранная пирамидка до 3-х сантиметров высотой. Их называли «чинари». Остановившись около дерева, я вдруг перенесся в другой мир.
«Человек подошел к Дереву и положил ладони на толстый, в три обхвата, зеленовато-серый шершавый ствол; он делал так в детстве каждый раз, когда шел на тихую лесную речку Курджипс.
– Здравствуй, чинара! Ты помнишь меня?
По Дереву прошел едва слышный удивленный гул. Потом задрожали листья.
– Давно это было, но я помню твои руки.
Человек обнял ствол и задумался. Последняя встреча с Деревом была в 1954 году – шестьдесят лет назад, перед самым отъездом в Ленинград. Пролетели годы, растаяли в зелени полей Кубани детство и юность. Окончен ВУЗ, отгремели житейские бури, ушло из жизни большинство мальчишек, однокурсников, сослуживцев. А Дерево его юности стояло, полное торжества жизни.
– У тебя большая зарубка внизу, – сказал человек.
– Хотели погубить лихие люди. Прислонись ко мне спиной, я дам тебе немного силы.
Человек повиновался. По телу прошла едва ощутимая легкая вибрация, и он почувствовал освежающую бодрость. Появилась приятная легкость. Внутренний мир наполнился яркими картинами безмятежного детства и юности. Энергетика дерева наполняла сознание милыми сердцу мыслеобразами. Окружающий лес придвинулся, и от него повеяло добротой и любовью.
Человек повернулся и прильнул щекой к стволу.
– Увижу ли я тебя еще?
– Твоя дорога не закончена, ты еще придешь ко мне. Я дерево твоей жизни. Живи и твори добро живым. В свое время ты, как и твои друзья, уйдешь в светлую, но иную реальность. О ней так много спорят, но так мало знают люди.
– Прощай, – сказал человек.
– До встречи, – прошелестела чинара».
Место на Курджипсе, куда я стремился, мало изменилось. Небольшая поляна упиралась одной стороной в обрывистое возвышение, на котором густо росли деревья. Часть поляны, спускающаяся к реке, представляла собой довольно широкую полосу, состоящую из чистого желтоватого песка. Это был удобный миниатюрный пляж. Память, смешиваясь с воображением, вернула картину детства. Меня поразила отчетливость возникших образов. Это были мальчишки моего двора. Лица возникли с фотографической точностью и держались несколько долгих секунд. Я рассмотрел каждого из них. Они были близкие и родные, но неподвижные и молчаливые. Хотелось удержать видение, но оно медленно исчезло. Я разделся и вошел в реку.
Посреди нее вдруг бесшумно возник высокий серебристый столб воды и через несколько мгновений медленно опустился и исчез. Река тоже узнала меня!
Мудрец ошибся, говоря, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Черта с два! Это была та же река и та же вода. Это были моя река и вода моего детства.




И.Е. ЛАВРОВ. ПАМЯТЬ СЕРДЦА

 
ДРУЖЕСКИЕ ЗАРИСОВКИ.

Когда начинаешь думать о чем-то близком, память раскрывается, как коробочка с сюрпризами. Широкое общение за долгие годы высвечивает картины тех встреч и тех людей, которые с возрастом становятся все ценнее и ближе. Среди широкого окружения и многочисленных встреч особое место на всю оставшуюся жизнь у меня заняли однокурсники. Вместе учились шесть лет. Ну и, казалось бы, что здесь особенного? И все же есть нечто особенное и неповторимое.
Долгие годы Юра Бобров с неизменной настойчивостью и обязательностью обеспечивал встречи на своей кафедре в довольно уютной обстановке. Собирались однокурсники, живущие в Ленинграде – Санкт-Петербурге. Я вел учет этих встреч, составляя пофамильные списки участников на каждой из них. Списки я вел с 1993 года. К 2019 году таких встреч было уже 18. И это при том, что не менее восьми из них я не записал. Простенький учет в блокноте постепенно превратился в миниатюрную реликвию. С 1980 года, когда я перевелся в Ленинград, нас, действующих и уволенных офицеров, собралось здесь 44 человека. С этого года мы, встречаясь, поневоле становились свидетелями постепенной «естественной убыли» членов нашей группы. От реальности не уйдешь. Но не будем о печальном – всему свое время.
Однажды была очередная встреча, как мы уже привыкли говорить, «на кафедре у Боброва». Говоря о том, что наши встречи сближают нас, Гена Сопко заметил, что мы стали как родные, свои. Виталий Цовбун, со свойственной ему четкой артикуляцией произнес, обогащая русский язык новым словом:
– Своее быть не может!
Не желая терять уходящее время, мы встречаемся два раза в год. Приходили далеко не все: от 6 до 15 человек. Пропуская одну встречу, приходили на другую, так, что в течение 1,5-2 лет виделись все. Ленинград – Санкт-Петербург, как никакой другой город России, подарил возможность регулярных встреч большой группе однокурсников. И мы пользовались этим в полной мере.
Чаще всего такие сборища носили сумбурный и малоуправляемый характер. Но эта сумбурность была нам привычна, понятна и протекала без всякого напряжения. Более того, все эти годы вполне пожилые дяди входили в образ задиристых курсантов, что создавало неповторимую, только нам понятную, атмосферу родственности и взаимной приязни.
Долгое время неформальными лидерами встреч, как юбилейных, так и ежегодных, были Анатолий Попков, Юра Антонишкис и Юра Бобров. Встречи, особенно юбилейные, требовали такой длительной и кропотливой работы, которой они занимались долгие годы, что лично я все это время сохраняю глубочайшее чувство искренней благодарности этим бескорыстным добровольцам.
Встреча начиналась с обычной процедуры: кто-либо из названных организаторов давал краткую информацию о последних курсовых новостях. Как только сообщение заканчивалось лидерство менялось коренным образом. Как обычно вставал, позванивая медалями парадной формы, Женя Гордиенко. Говорил он долго, говорил на любую тему и выступал часто, тесня других ораторов. Других ораторов, но не Гену Сопко. Гена молча вставал со своего места, молча подходил к центральному столу, где вещал Гордиенко, терпеливо ждал, и, как только Гордиенко начинал нервничать и делал паузу, Гена захватывал трибуну.
Передо мной лежат фотодокументы: Гена говорит, выразительно вытянув вперед правую руку. На другой фотографии – это уже левая рука, но обе выразительны, как у Владимира Ильича. У него была отработана еще более характерная поза: Геннадий ораторствует, вытянув одну руку вперед до отказа, а вторую прижав к сердцу. По своей эмоциональности это было даже выразительнее, чем у Вождя.
Часто раздавался требовательный голос Игоря Кравченко. Все замолкали, и он начинал говорить. Но ненадолго, его тоже перебивали. Гомон стоял непрерывный. Я редко выступал, но такой шумовой концерт не вызывал у меня ни малейшего чувства неудобства. Это был мой курс, наши курсанты и наша атмосфера.
Наиболее спокойными в этой обстановке были Иван Паленый, Володя Негрей, Юра Бобров и, до поры до времени, Эдик Меньшутин. Он своей рассудительностью брал потом. Мне всегда нравились степенность и генеральское спокойствие Кости Иванова, профессорская невозмутимость Вити Шостака, задумчивая поза Олега Балунова. Всегда активный и безапелляционный в своих высказываниях Виталий Цовбун в последние годы стал молчаливее и как-то задумчивей.
А потом незаметно все утрясалось, и начинался размеренный и обстоятельный разговор. Более сдержанный в этой обстановке Олег Балунов как психоневролог тихо сообщал мне заключение:
– Первая фаза алкогольной эйфории прошла, все потянулись к закускам.
Начинался разговор об отсутствующих. Каждый сообщал что-либо новое о бывших курсантах. Возникала, хотя далеко и не полная, современная картина курса. Говорили и о своих болезнях, но с каким-то налетом мрачного юмора и врачебного цинизма. Жалобные нотки отсутствовали. Как-никак, а в болезнях и в вопросах биологического старения мы разбирались достаточно профессионально, и никаких иллюзий насчет чудодейственных лечебных средств не строили. Вполне осознанно благодарили академию за плановую гипериммунизацию, приказной здоровый образ жизни, а Господа Бога – за долгое существование.
На этих встречах одни бывали чаще, другие значительно реже. Леонид Балашевич баловал нас своим присутствием весьма редко. Зато, когда появлялся, сбрасывал с себя профессорскую степенность и крайне интересно рассказывал о своей работе. Его занятость объяснялась его положением в научном мире. Но вот Лёня ушел на пенсию, а посещаемость встреч не повысилась. Оказывается, он «погрузился в Финляндию». Издал очередной шикарный альбом фотографий. Говорят, что он купил там дачу, часть озера с собственным причалом и выдает лицензии на бесплатную ловлю форели. А еще говорят, что он периодически приглашает на дачу известных отечественных и зарубежных ученых и устраивает там научные симпозиумы. Встречи с однокурсниками все реже вписываются в график его творческой деятельности и его здорового образа жизни. Если уж Леонид как ученый мирового масштаба занял подобающее ему место на планете, однокурсникам приходится с этим считаться. Все сказанное о Лёне, нашем товарище, рассчитано на то, что он еще не утратил чувство юмора.
Если рисовать крупными блоками, то Леонид явил нам свое лицо в трех ипостасях: в большой науке, в блестящей карьере и в художественной фотографии на профессиональном уровне. Есть у него еще одна маленькая «страстишка», которая привела к созданию большой коллекции фотоаппаратов. И уж конечно, на особом месте стоит его доброе отношение к однокурсникам, которое он проявлял, используя свои широкие возможности в сфере офтальмологии.
Я часто спрашивал себя: «А не завидуешь ли ты тем курсантам, которые во многом превзошли тебя?». Как на духу заявляю, что это чувство мне незнакомо. Критично оценивая свои устойчивые средние способности, я пришел с возрастом к непреложному выводу: мне совершенно комфортно среди тех друзей и товарищей, которые окружали меня на курсе и окружают сейчас. Такой душевный комфорт – это счастливая данность, которая не приобретается ни деньгами, ни завистью. Он, этот комфорт, или есть, или его нет. Никто не лишит нас живого окружения, прошлого и настоящего – оно вечно.



И.Е. ЛАВРОВ. ИОКАНЬГА. ГРЕМИХА. ОСТРОВНАЯ.


По окончании академии я был направлен на Северный флот и вскоре прибыл в Североморск. В отделе кадров Северного флота мне предложили должность врача-радиолога на БТБ – береговая техническая база в ВМБ Иоканьга (Гремиха). Не имея ни малейшего представления ни о базе, ни о БТБ, ни о Гремихе, я пытался получить необходимую информацию в отделе кадров. Кадровик, надев на лицо маску многозначительности, был предельно лаконичен: «Работа в соответствии со специализацией. Ваша подготовка на особом учете: обслуживание атомных подводных лодок. Радиационная безопасность и медицинская защита личного состава. Остальное на месте».
Надо сказать, что по окончании академии я был зачислен в группу, где прошел с однокурсниками специальную подготовку. В удостоверении значилось: «Гигиена подводного плавания. Радиационная патология и радиационная гигиена». Несмотря на то, что обучение прошли более двадцати человек, специальность оказалась в дефиците: число вступающих в строй атомных подводных лодок все нарастало, создавались СРБ – службы радиационной безопасности. В академии очень верно оценили перспективу и подготовили врачей, сочетающих знания клиники лучевого поражения и приемов профилактики лучевых воздействий. Такой специалист был призван оперативно проводить первичную диагностику, неотложную терапию и комплексные профилактические мероприятия радиационно-гигиенического характера.
Товарищи по учебной группе при встречах потом говорили, в частности Боря Ефремов и Коля Смирнов, что такая подготовка позволяла им принимать правильные решения в жестких условиях радиационно-опасных работ и аварий.
На береговую техническую базу прибыло сразу несколько десятков офицеров: в основном инженерный состав – физики, химики, технический персонал и врачи. Место расположения – поселок Островная, в тундре, в пяти километрах от Гремихи. Строительство технической базы только что завершилось. Скальный грунт, капитальные сооружения и громадный сухой док. Все это для краткости называлось «Объект». Главная задача технической базы – ремонт и перезарядка реакторов атомных подводных лодок.
Прибывших офицеров встретили и сразу объявили: жилья нет. Пока. Приткнули кого куда: в брошенную казарму, в поликлинику. Нам с женой достался домик, где было разрушено все, кроме одной комнаты с дровяной печкой. Зима лютая, в комнате минус пять градусов. Протопили, согрели воды, съели остатки дорожных продуктов. Было полное ощущение, что людей бросили на необитаемом острове. Ночью комнату заморозило до минус семи градусов. Солдатская койка, два тонких одеяла. Спасла положенная в полярных условиях службы овчинная шуба и еще – две пары байковых офицерских кальсон, которые мы с женой натянули на себя. Утром не смогли даже умыться: вода в ведре замерзла. У кабинета командира части и замполита столпились прибывшие офицеры. Вопрос один: «Как служить – мы знаем, но как дальше жить семьям?». Командование популярно разъяснило: строится два дома, квартир хватит всем, но из-за нехватки материалов и рабочей силы, строительство тормозится. Активисты, прихватив жен и детей, обратились в политотдел ВМБ. Штаб базы связался с командованием Северного флота. Через неделю грузопассажирским рейсом теплохода «Акоп Акопян» доставили в Гремиху строительный материал и роту военных строителей. А еще через месяц были заселены достроенные дома; до этого времени нас приютила семья знакомого офицера-старожила.
Я переносил все эти неурядицы сравнительно легко – нас долго и основательно к этому готовили. Но трудно было преодолеть тягостное чувство, когда видишь, как те же лишения переносит жена, вчерашняя студентка. Людмила не жаловалась и не плакала. Она сразу же устроилась на работу в местную больницу, где ее приняли с распростертыми объятиями: в крупном пункте базирования не было врача-гинеколога. На северо-западном побережье Кольского полуострова был расположен ряд Богом забытых рыбацких поселков, которые обслуживала больница. О квалифицированной помощи врача-гинеколога там уже забыли. В штормовых условиях и стужу Людмила с другими врачами часто обходила поселки на утлых плавсредствах. За годы моей службы в Гремихе жена чаще ходила в море, чем я, за что, в конце концов, и поплатилась здоровьем. Летом 1967 года, после семи лет службы в Заполярье, меня перевели в Подмосковье по состоянию здоровья жены.
В Гремиху попал ряд моих однокурсников: Сережа Андреев, Юра Каретин, Миша Трофимов, Саша Третьяков, а после моего перевода в Гремиху прибыл Гена Отдельнов. Дважды в базу приходила в аварийном порядке подводная лодка, где врачом был Борис Ефремов. Когда в 1964 году я принял спецполиклинику, Саша Третьяков был назначен начальником рентгеновского отделения в ней.
Самой большой достопримечательностью Гремихи является погода. Знакомый штурман утверждал, что именно здесь рождается роза ветров, влияющая на погоду всего побережья Кольского полуострова. Так ли это или нет, но одно несомненно: часть моей службы ушло на постоянную борьбу, а точнее – на сопротивление этой погоде. Отличительной особенностью было то, что смена метеобстановки происходила мгновенно и, как всегда, неожиданно. Удары ветра и тяжелых снежных зарядов были чудовищной силы. Один из офицеров образно и с юмором живописал свое первое столкновение с местной стихией: «Я прибыл в Гремиху с женой на комфортабельном теплоходе «Вацлав Воровский». Зима, холодно, дует слабый ветер. Чинно и благородно мы сошли с теплохода. И вдруг меня приподняла неведомая сила и припечатала задницей к причалу. Все вокруг помутнело от снежного вихря. Жена исчезла, чемоданы тоже. С помощью матросов все потерянное собирал по частям; жену нашли целиком, но без шапки. Передвигался преимущественно на четвереньках. Потом все оборвалось и стихло. Ну, здравствуй, Гремиха, – сказал я». Погода преподносила сюрпризы, которые отличались разнообразием: короткие разгулы ветра чередовались с затяжными ураганами, и те, и другие могли сопровождаться тяжелыми снежными зарядами.
Однажды Людмила после командировки возвращалась на теплоходе из Мурманска. Я ее встречал. По-звериному рычал прижимной ветер, не позволяя теплоходу причалить, и он оставался на внешнем рейде. В этот раз я «дежурил» в Гремихе больше суток в комнате приютившей меня семьи Трофимовых. Крошечная комната была хорошо натоплена. Мне, в силу отсутствия иной возможности, Миша постелил на полу под дверью и с грубоватым юмором напутствовал: «Будешь сторожить наш покой». Приходилось часто выбегать, чтобы по огням теплохода контролировать его местонахождение.
Наступило затишье, и опытный капитан быстро пришвартовал судно.
Людмила рассказывала, что еще сутки болтанки – и на теплоходе наступил бы голод.
Но даже в такой суровой обстановке мы умудрялись обследовать тундру.
Однажды я и сосед по лестничной площадке, лейтенант Муравьев, пошли на охоту. Решили опробовать малокалиберные винтовки ТОЗ-16, которые в то время были в свободной продаже. В замысловатых шхерах залива собиралось большое количество уток. Был март месяц. Для них по времени была весна, а по факту – полярная стужа со снежной вьюгой. Погода притихла и нам улыбнулась удача. Утки подпускали на 30-50 метров и вскоре мы добыли трех птиц. В приподнятом настроении «охотники» поспешили в поселок. Но не тут-то было. Уже через несколько минут нас настиг ураган. Напористый ветер как-то целенаправленно стремился оторвать нас друг от друга; вероятность неблагоприятного исхода от этого увеличивалась – в одиночку в тундре люди гибли чаще. Мы вцепились друг в друга и попытались идти. Ветер сбивал с ног, направление движения из-за снежных зарядов было потеряно. Мы сообразили зарыться в сугроб под скалой. Вспомнилась индейская мудрость: «Один индеец зимой – смерть, два индейца – тепло». Расстегнув шубы, мы прижались друг к другу. На какое-то время выручало северное обмундирование: бараньи шубы, валенки, теплые шапки и меховые рукавицы. Нас замело снегом. Часа через полтора все стихло. Памятуя о коварстве погоды, мы быстро двинулись к поселку. Ураган настиг нас у самых домов. В подъезде мы попытались отряхнуться – не получилось. Снег под воздействием пронизывающего ветра впечатался во все щели одежды. Когда на площадку вышли жены, Людмила не преминула пошутить:
– Пингвины, вы к кому?
Однажды мы с Мишей Трофимовым, захватив малокалиберные винтовки и жен, пошли в тундру на свободную охоту. Был теплый день короткого полярного лета. Кругом сопки, покрытые травой и мелким кустарником, и многочисленные чистейшие озера. Имея в этом деле нулевой опыт, мы зорко поглядывали вокруг – не появится ли какой-либо зверь. Зверь не появлялся. При повороте за очередную сопку на берегу озера мы увидели крупных птиц, похожих на гусей. Я шлепнулся на землю, оттянул пуговку затвора и выстрелил. Одна птица упала. Рядом поднимался с земли Миша.
– А почему ты не стрелял? – удивился я.
– Это ты не стрелял! – возмутился Миша.
Оказалось, что оба выстрела прозвучали с удивительной синхронностью.
Трофей делить не стали: «гусь» оказался бакланом. Потом мы с Мишей долго испытывали чувство вины из-за немотивированного акта жестокого убийства представителя живой природы советского Заполярья.
Пользуясь тем, что флотская судьба свела нас в необитаемой части Кольского полуострова, мы часто встречались у Каретиных, Трофимовых, чаще у Третьяковых.
На Объект офицеры ходили пешком за три километра и при солнышке, и в ураган. Все воспринималось как данность, трудности перемалывались молодостью и надеждой на светлое будущее. Особенно этот оптимизм проявлялся в период строительства развитого социализма, плавно переходящего в социализм с человеческим лицом.
Объект вступил в строй, и первая лодка стала на перезарядку. Незадолго до начала работ я попросил включить меня в группу подготовки по изучению устройства реактора и технологических этапов перезарядки. В дальнейшем это очень помогло, так как позволяло без дополнительных консультаций с инженерами вырабатывать практические рекомендации и гигиенические требования, соответствующие каждой технической операции и при смене радиационной обстановки. При выработке оптимальных приемов защиты я часто с благодарностью вспоминал преподавателей и хорошо продуманный курс специальной подготовки на кафедре военно-морской и радиационной гигиены. В академии в полной мере работал принцип: учить тому, что пригодится на практике.
Облучений сверх предельно-допустимых доз за три проведенных перезарядки не было. Своевременно проводились профилактические обследования, оценивались результаты анализов на предмет заражения радиоактивными веществами, обеспечивались требования радиационной безопасности.  Все шло слишком хорошо и по закону подлости так не могло долго продолжаться. И вот пришла подводная лодка с аварийным реактором. Ничего особенного в этом не было. Опыт других перезарядок говорил только о том, что необходимо приготовится к дополнительным мерам защиты и, в случае необходимости, менять временные параметры работы. При оценке ситуации было принято разумное решение выполнить перезарядку не в две недели, как при нормальной обстановке, а в три или в четыре. А дальше сценарий стал развиваться по Ярославу Гашеку, в соответствии с афоризмом солдата Швейка: «Все было хорошо, пока не вмешался генеральный штаб».
Из технического управления Северного флота пришло указание о проведении перезарядки в кратчайшие сроки. И здесь не было ничего нового и страшного: при надлежащей организации работ вообще и радиационной безопасности, в частности, вполне можно было обойтись без нарушения дозовых нормативов – соответствующий опыт имелся. Но тут негативно сработал пресловутый человеческий фактор. Назначаемый на время работ руководитель перезарядки имел широкие полномочия; командование старалось не вмешиваться в рабочий процесс, что было оправдано практикой. Обычно между руководителем перезарядки и специалистами по радиационной безопасности – дозиметристами и радиологами – существовало хорошо отработанное деловое взаимодействие. В сложной обстановке это позволяло принимать оптимальные решения как в интересах самих работ, так и в вопросах личной безопасности. Личные качества назначенного руководителя, а он заметно выделялся некоторым высокомерием и заносчивостью, и поступившее указание о жестких сроках работ, создали атмосферу нервозности и поспешности. Руководитель игнорировал все требования и рекомендации по радиационной безопасности, стремясь   максимально ускорить ход работ. Уже на этапе снятия биологической защиты реактора начались облучения, которых можно было избежать. Впереди были этапы перезарядки, более опасные в радиационном отношении. Даже минимальная техническая подготовка приводила меня к пониманию, что можно использовать организационно-технических приемы, снижающие дозы облучения, без снижения качества работ. Однако руководитель перезарядки действовал, как медведь на воеводстве. Уже в первые дни количество совершенно неоправданных облучений перевалило за десяток. Я предупредил руководителя, что его действия ведут к прямому нарушению норм радиационной безопасности, но нарвался только на грубость. Тогда инженер-дозиметрист немедленно доложил о положении дел начальнику службы радиационной безопасности, а я представил письменный рапорт командиру части, оценивая действия руководителя как безответственные. После разбора ситуации реакция командования была жесткой: руководителя отстранили от работ и вынесли строгий выговор в приказе. Так у меня появился «заклятый друг». Назначили нового руководителя. Перезарядка была закончена своевременно и с соблюдением всех мер безопасности.
Спустя примерно год после этого случая судьба вновь свела меня и незадачливого руководителя перезарядки при более опасных и трагических обстоятельствах.
  В части формировалась группа для проведения перегрузки реактора на аварийной лодке на выезде, в Северо-Двинске, на заводе «Звездочка». Руководителем был назначен все тот же персонаж. К этому времени взыскание с него сняли, и он получил очередное воинское звание. При составлении списка он настоял, чтобы в группу включили меня в качестве врача-радиолога. При этом он, якобы, сказал: «Если Лавров такой умный, то пусть покажет, на что он способен, а если облажается – получит по заслугам». На деле получилось все в точности до наоборот.
В ходе производства демонтажных работ подошли к ответственному моменту: подъем крышки реактора. Было хорошо известно, что в этой операции существует одна тонкость. Через отверстие в массивной крышке реактора проходит шток тяги КР – компенсирующей решетки. Именно подъемом КР происходит запуск реактора на заданную мощность. При перезарядке, чтобы этого не произошло, подстраховываются тем, что временно устанавливают упор, не позволяющий штоку с решеткой подниматься вместе с крышкой. При подъеме крышки на 100-150 миллиметров с помощью крана, когда становится ясным, что шток не движется, упор снимают и крышка удаляется.
Все осуществлялось, казалось бы, в штатном режиме, но, когда, после удаления упора, стали поднимать крышку, из реактора полыхнуло густое снежно-белое облако пара, сопровождаемое мощным низким гулом. Опытный крановщик, который медленно поднимал крышку микроходом, сбросил ее назад мгновенно. Как потом оказалось, он предотвратил тяжелую аварию. Я находился на борту дебаркадера, отстоящего в 8-10 метрах от борта лодки, в помещении с радиометрическими приборами, датчики которых находились внизу и наверху реакторного отсека. При прохождении облака пара над дебаркадером я отметил мощность дозы: 280 Р/ч.
Надо сказать, что в нарушение действующих инструкций, в отсеке, несмотря на мои протесты, вместо трех специалистов находились еще шесть человек. Среди них оказался и начальник химической службы Флота контр-адмирал Потанин Г. М. С адмиралом я был хорошо знаком: мы неоднократно встречались на совещаниях и конференциях, посвященных проблемам радиационной безопасности.
По высокому вертикальному трапу люди вылетали из отсека с цирковой ловкостью. Наступило время моих активных действий. Я дал команду всем следовать в санпропускник. Указания выполнялись четко и беспрекословно: такие отношения были отработаны и диктовались практикой радиационных аварий. С некоторым стеснением я обратился к Потанину:
– Товарищ адмирал...
– Доктор, делайте свое дело. Сейчас ваше время командовать.
После сбора дозиметров была организована тщательная санитарная обработка с радиометрическим контролем остаточной загрязненности тела. Учитывая выброс радиоактивного пара, было проведено промывание желудка и отобрана часть промывных вод у каждого; упакованы и обозначены отобранные пробы. Я передал по телефону необходимую информацию в военный госпиталь и через сорок минут все облученные были в терапевтическом отделении. Начальник отделения подполковник Балеев шепнул мне:
– Я с радиационной патологией не встречался, помогай, капитан.
Я помог провести повторное промывание желудка и рекомендовал выдать всем для внутреннего приема увеличенные дозы сорбентов. Назначил клинический анализ крови и сдачу выделений и промывных вод на предмет радиоактивного заражения. Потанин стоически переносил все процедуры. Потом я попросил Балеева открыть сейф и поискать инструкцию ЦВМУ по диагностике и лечению лучевых поражений. Инструкцию нашли. Я поделился с Балеевым своими соображениями:
– Сейчас она вам не особенно понадобится. По данным индивидуальной дозиметрии, поступившие получили дозы облучения от 5 до 12 рентген. После наблюдения вы их выпишите на второй – третий день. Внутреннее заражение вряд ли обнаружится – мы работали в респираторах Р-1, кратность защиты которых по описанию равна 100.
Поздно вечером я вернулся на ПКЗ, где расположились офицеры нашей части.
Работы были приостановлены, и руководитель собрал офицеров на совещание, ибо причина аварийного выброса из реактора была неясна. Каждый специалист высказывал свои соображения. Догадок и мнений было много, но ни одно из них не объясняло причину происшедшего. Со смелостью дилетанта, который знал только общую конструкцию и принцип работы реактора, я уверенно заявил, что если был выброс пара, то это могло произойти только при работающем реакторе, а пуск реактора мог произойти только при подъеме компенсирующей решетки. Наступила мертвая тишина. Молчание нарушил руководитель перезарядки:
– Доктор, занимайтесь своим делом, у вас это неплохо получается. Как можно было поднять решетку, если мы использовали упор тяги КР?
– Но ведь упор то был снят!
Руководитель только рукой махнул.
Не придя ни к какому выводу, приняли решение продолжить работу завтра.
В этот раз я настоял, чтобы в опасной зоне находился необходимый минимум людей.
Предыдущая ситуация и ее последствия повторились с ювелирной точностью. В госпиталь было доставлено четыре человека с дозами облучения от 3 до 4,5 рентген. Я, несмотря на то, что находился на определенном удалении, получил дозу 5,5 рентгена суммарно за оба эпизода. Объяснялось это вероятней всего тем, что облако пара оба раза прошло вплотную с дебаркадером.
Работы были вновь приостановлены. Прибывшая группа специалистов из Технического управления Северного флота установила: «Обнаружен перекос штока тяги КР в отверстии крышки реактора. При подъеме крышки произошел одновременный подъем компенсирующей решетки и кратковременный вывод реактора на мощность».
Ночью, по неустановленной причине, возник пожар в реакторном отсеке. Отсек полностью выгорел и не подлежал восстановлению. Его позже вырезали и где-то затопили.
Организационные выводы были сделаны незамедлительно: руководителя понизили в звании, и представили к увольнению из рядов ВМФ. Но если аварийный отсек утонул, то бывший руководитель перезарядки оказался непотопляемым: ему удалось каким-то чудом уговорить командование оставить его на службе. В дальнейшем, видимо с трудом преодолев болезненные амбиции, он стал здороваться со мной за руку.



И.Е. ЛАВРОВ. ВИКТОР ШОСТАК

 
ПАМЯТНЫЕ ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

– Расскажи, как он умер?
– Лучше я расскажу, как он жил.

Говорят, что трудно писать о человеке, который покинул этот мир. Имеется в виду душевная печаль и тяжесть воспоминаний от того, что человека нет рядом с тобой, среди живых людей. Каюсь, но ничего такого я не ощущаю. Нет ни страданий, ни душевного надрыва. Как только я вспоминаю дорогого мне человека, как только на бумаге появляются первые штрихи его портрета, образ становится живым, и я начинаю с ним беседу. Какая уж тут печаль, радоваться надо, что Господь наградил человека способностью воскрешать близкий тебе образ и вступать с ним в дружеское общение. Вот и сейчас у нас возник духовный контакт с Виктором Шостаком, уже в который раз после трагичного для него дня: 17 ноября 2011 года.
Мы вспомнили наш откровенный разговор, который состоялся на первом курсе в одном из первых увольнений. Виктор Шостак, я и Виктор Цыгулев пошли на танцы в Мраморный. Это было то раннее время, когда многие из нас еще стеснялись и даже побаивались знакомиться с девчонками. Поэтому танцевали мало. В большом вестибюле сдвинули три больших кресла и вели длинный разговор на наши курсантские темы. Наши отношения располагали к откровенности, и здесь впервые Витя Шостак приоткрыл свою душу. Он с печалью поведал нам о том, как от рака в мучениях умирала его мама, которую он безумно любил. И после ее смерти он поклялся себе, что станет врачом.
Чтобы смягчить мрачную атмосферу, Витя Цыгулев предложил сбегать за вином. К алкоголю мы тогда относились весьма сдержанно, возможно еще и потому, что у курсантов были весьма ограниченные финансовые возможности. Однако на бутылку портвейна «777» деньги нашлись. Казалось бы – немного на троих. Но вино ударило по неподготовленной психике вчерашних школьников, и нами овладела на короткое время безудержная эйфория. Мы так и развлекались сидя в креслах до конца танцев. Дело закончилось юмористической сценой. Мы как-то не сразу обратили внимание на то, что около нас стала собираться толпа девчонок.
– Что это они? – удивился Цыгулев.
– А ты посмотри назад, – меланхолично произнес Шостак.
Оказалось, что наши кресла почти закрывали вход в женский туалет.
На ранних курсах мы часто, казалось бы, случайным образом собирались небольшими группами, и организовывали выходы в увольнение в самые разнообразные места. Алик Шапкин завел знакомство с молодыми практикантками в Пулковской обсерватории и предложил встречу с ними в общежитии, расположенном рядом с обсерваторией. В этот раз в группе, кроме Алика, оказались Витя Шостак, Юра Антонишкис и я. Студенческий стол не блистал деликатесами, выпивка и закуска не были самоцелью. Уже наступили светлые ночи, и мы просидели часов до четырех утра. Кто-то предложил прогуляться. Это сейчас местность вокруг Пулково прорезана дорогами, покрылась жилищными массивами, а технические сооружения аэропорта и промышленные предприятия двинулись к высоте. В те времена эти места еще дышали природой. Мы спустились вниз, перешли дорогу, ведущую к Пушкину, и прошли несколько сотен метров на юго-восток. Перед нами открылась чудесная панорама покрытой зеленью низины. Вдалеке видна была железная дорога, идущая на Лугу. Едва мы присели на небольшом пригорке, как показалось солнце. Меня поразила величина поднимающегося светила: это был неправдоподобно гигантский шар, который медленно возникал над краем земли, разливая вокруг живительный свет. В полной тишине, негромко, но отчетливо Виктор произнес:
– Давайте запомним на всю жизнь эту тишину, эту природу и золото восходящего солнца.
Юра Антонишкис пристально посмотрел на Шостака, на меня и потом на солнце. Возможно, запоминал. Никто не проронил ни слова.
Как-то Лев Морозов достал четыре билета на Аркадия Райкина. Он предложил билеты Шостаку, мне и Жене Анохину. Мы, конечно, с радостью согласились. Два билета были на места в первом ряду и два на самом последнем. Бросили «на морского»: на первом ряду оказались мы с Шостаком. Зал был небольшой, мест на двести. Первый ряд был так близок, что Шостак, когда вытягивал ноги, упирался в возвышение сцены. Все реплики Райкина, естественно, сопровождались почти непрерывным смехом. В одной из коротких пауз, когда зал едва притих, а Райкин набрал воздух в легкие, раздался громкий хохот из заднего ряда: смеялся Женька Анохин. Создавалось впечатление, что юмор актера до него только дошел. Зрители, уже независимо от реплик Райкина, дружно засмеялись. Потом все успокоились и спектакль продолжался. Когда в очередной раз зал отсмеялся и притих, в наступившей паузе не мог остановиться уже Витя Шостак: зал и Райкин слушали его заливистый смех. В ответ снова засмеялись зрители. Райкин, находясь всего в каких-то двух метрах, пристально посмотрел на нас с Шостаком и продолжил выступление. Когда в очередной раз зал затих после смеха, Райкин сделал паузу, подошел к краю сцены и ожидающе посмотрел на нас. Мы молчали. Тогда Райкин, картинно вытянув шею, посмотрел на последний ряд, где сидели Анохин и Морозов. Тишина. Все это актер проделал так выразительно, что зрители, оглядываясь на курсантов, покатились со смеху. Так великий комик экспромтом сделал нас участниками своего выступления.
Вплоть до перевода в Ленинград я почти ежегодно ездил в отпуск через этот город и по установившейся товарищеской традиции на два-три дня останавливался у Шостака. В одну из таких встреч Виктор, будучи уже начальником кафедры нормальной физиологии, предложил показать мне свое кафедральное хозяйство. Чтобы нам не мешали, Виктор назначил время, когда сотрудники уже заканчивают рабочий день.
При отсутствии людей, в тишине, аудитории и классы старого добротного здания кафедры вызывали ассоциации с храмовыми помещениями. И хотя наше основное изучение физиологии проходило в аудиториях Военно-морской медицинской академии, широкие коридоры, массивные двери, многочисленные переходы, большой виварий – все это превращало меня в слушателя и возвращало во времена учебы.
Виктор остановился перед дверью, на которой значилось: «И. П. Павлов».
– А давай заглянем, на месте ли академик? – посмотрел я на Виктора.
– Посмотреть можешь, но внутрь мы никого не пускаем.
Он достал заранее приготовленный ключ и открыл дверь.
Почти напротив входа, чуть правее стоял стол, левая часть помещения от двери не просматривалась.
– И ты не пустишь своего старого товарища в кабинет, где я хоть на минуту смогу ощутить историю медицины?
– Нет. Подожди минуту, там звонят.
И он ушел в конец коридора. Не задумываясь ни о какой морали, я снял на всякий случай ботинки и прошел в кабинет. Мне хорошо запомнился портрет Павлова, изображающий его в необычной позе: сидя за столом в своем кабинете, в профиль, вытянутые руки сжаты в кулаки и лежат на столе.
Я сел в кресло и на миг принял позу великого физиолога. Не успел я почувствовать себя академиком, как дверной проем заполнила массивная фигура моего однокурсника.
– Я так и знал, что тебе нельзя верить. Выметывайся!
– Еще немного, и ты бы ничего не узнал.
– Ты наивный, как школьник. Неужели ты думаешь, что я побежал на телефон?
На втором и третьем курсе желающим разрешили в зимнюю сессию сдавать экзамены досрочно. Шостак долго не раздумывал и утащил меня в учебный отдел, где мы записались на досрочную сдачу. Поскольку специального времени на подготовку не было, заниматься приходилось по вечерам перед сном. В казарме заниматься было проблематично, и мы уходил на территорию академичного городка. Находили пустой класс, и, чтобы нам не мешали, закрывали дверь ножкой табуретки. С Виктором нельзя было делать ни шагу в сторону: он заставлял меня пересказывать прочитанное, а потом я должен был слушать его. Ничего нового в такой подготовке курсантов не было, но с Виктором это проходило в жестких рамках. Я хорошо знал, что при подготовке с Шостаком была определенная гарантия от нежелательных случайностей на экзаменах, поэтому терпел его «диктат». Экзамены завершились удачно, и у нас оказалось впереди десять свободных дней. Нам предложили путевки в дом отдыха ЛенВМБ, который располагался на берегу залива в поселке Лебяжье. Была мягкая снежная зима, вокруг деревянных домиков – густой сосновый лес. Хорошее питание, свободный режим, прогулки на лыжах и финских санях, встречи с лосями, удивленные морды которых периодически выглядывали из-за деревьев, превратили наш отдых в маленькую зимнюю сказку.
На следующий год все повторилось, вот только зима слегка подкачала: были небольшие оттепели. Эти два зимних периода еще долгое время были для нас с Виктором предметом приятных воспоминаний.
« Ad  infinitum. Игорю Л. от Виктора Ш. 7.10. 1956 г.». Такая гравировка была на дорогой китайской авторучке с золотым пером, которую Виктор подарил мне на день рождения. В это время он был «состоятельным» курсантом, т.к. получал Сталинскую стипендию. Уже тогда китайские изделия отличались безобразным качеством: пластмассовый корпус рассыпался уже через год. Золотое перо я хранил долгие годы, но после нескольких переездов оно затерялось.
Виктор в академии занимался легкой атлетикой. К спорту, как и к учебе, он относился серьезно и обстоятельно. Три года он был чемпионом академии по бегу на средние дистанции. Виктор часто рассказывал мне о тонкостях тактики бега и по праву гордился своими достижениями.
В конце июля 2011 года я бродил по своему участку на даче в Сиверской. Жена копошилась на грядке с цветами, а я любовался неизменно дружным ростом чеснока – предметом моей гордости. Я знал, что Виктор находился на лечении на Черной речке и собирался подъехать к нему. Заработал мобильник. Звонил Виктор. Я сказал, что собираюсь к нему. Он быстро спросил:
– Когда, сейчас?
– Витя, посмотри на часы, до тебя около трехсот километров с тремя пересадками, доберусь только к вечеру. Завтра с утра махну к тебе.
Уже там, в санатории я понял смысл его нетерпеливого вопроса. До меня как-то отчетливо дошло, что передо мной публичный человек, ученый, который живет в окружении сотен учеников, коллег, читает лекции, делает доклады, участвует в симпозиумах, заседает в ученых советах… А тут вдруг – вакуум общения. Ушла из жизни жена, у сына своя семья, а длительный отдых в санатории принес ему с собой своеобразное отшельничество.
– В меня как будто вселился вирус одиночества, – неспешно говорил Виктор, когда мы уже были в его номере, – кругом сотни людей и все чужие. Вот тут-то я и ощутил истинную близость товарищей по курсу. Ты знаешь, не боясь громких слов, скажу: родство душ выше кровного родства. К счастью, такое родство мы приобрели при совместном обучении. Звонил нашим однокашникам, кто-то болен, а кто-то в отъезде. Тоска. Ты надолго?
– До упора, на весь день.
Когда Виктор узнал, что у меня с собой 0,25 коньяка, он возмутился и погнал меня в единственный, расположенный в одном километре, магазинчик, считая, что для одного дня имеющегося запаса мало.
– А как ты сейчас переносишь алкоголь? – спросил я.
– Плохо, но без него еще хуже. Но я не увлекаюсь, толку от этого мало.
Он сделал круговое движение левой рукой от колен до головы:
– Кругом метастазы. Хочу уйти спокойно: без псевдогероизма, но и без панической суетливости.
Много говорили об однокурсниках, обстоятельно перебирая имена и фамилии. Подробно останавливались на многочисленных эпизодах учебы и службы. Витя между делом заметил, что на его лекции для студентов приходит много преподавателей. Медленно прошлись по берегу залива. Виктор заметно устал, и мы вернулись в палату. Нам было очень комфортно вдвоем. Какое-то парадоксальное чувство: мы погрузились в прошлое, не теряя ощущения настоящего. Виктор коротко формулировал свое отношение к некоторым однокурсникам. Когда я упомянул о болезни жены, он сказал:
– Обратись к Олегу Балунову, никогда не откажет, удивительно отзывчивый и обязательный человек.
Заговорили о курсовых встречах. Витя по-доброму отозвался об организаторских делах Юры Антонишкиса и Юры Боброва:
– Какая скрупулезная и настойчивая работа. С их помощью живет не только история курса, но и реальное общение однокурсников. Я преклоняюсь перед ними.
– Ты знаешь, один человек на курсе производил на меня самое приятное впечатление, – продолжил он, – это Дима Гаврилюк. Есть же на свете такие деликатные и доброжелательные люди!
Спустя месяц мы сидели у него дома в его пустой трехкомнатной квартире. Здесь я бывал много раз. Недавно умерла его жена Сусанна, а сын жил отдельно. Большой кабинет, где Виктор более сорока лет творил свои научные труды и готовился к лекциям, был по стенам оборудован полками с книгами. Он был уже серьезно болен, но продолжал преподавать в университете. Перед моим уходом он достал с полки книгу и, прежде чем передать ее мне, написал:
«Ad infinitum» 16.08.2011 г. и подпись на первом листе написанного им учебника «Психофизиология», выпущенного Санкт-Петербургским университетом, где Витя преподавал последние годы.
За два года до этой встречи в университете была создана конкурсная комиссия по определению лучшего лектора года. Виктор принял участие в конкурсе. Комиссия опиралась не только на мнение своих членов, но и суммировала оценки студентов. Лучшим лектором года одного из крупнейших университетов России и Европы был признан профессор Шостак Виктор Иванович, наш однокурсник, сослуживец и прекрасный товарищ.
Конец октября и до 17 ноября Виктор лежал на хирургии в академии. Последний раз я был у него 6 ноября, он лежал в одноместной палате. Ему предстояло откачивание жидкости из брюшной полости. На животе была значительная волосистость, и медсестра никак не могла побрить с помощью безопасной бритвы. Я густо намылил живот, взял у медсестры бритву и выбрил нужное место. Виктор чувствовал себя довольно плохо, но все же захихикал и изрек:
– И это все, чему научили тебя на хирургии?
Он, как всегда, поздравил меня с днем рождения – 7 ноября 2011 года. Нашел силы пошутить: «Раньше вся страна отмечала твой день рождения, а теперь тебя лишили этого почета».
Через десять дней, 17 ноября 2011 года Виктора не стало. Но его светлая личность живет в нашей памяти, пока мы живы.