(опубликовано в журнале "Новая литература")
Глава 3
Несчастье
Война началась внезапно для всех советских граждан. Для молодых и старых, для строителей новой власти и тех, кто отбывал свой срок в далёком заполярье, для учёных умов и людей безграмотных. Всех связало одно несчастье. Но тогда жители страны ещё не знали, что их в конечном счёте ждёт…
А пока готовились к самому главному. К встрече с врагом. Многие с ним уже встречались в окопах Пруссии, Австрии. Однако даже они не понимали, насколько изменилось всё. Отпрыски вчерашних проигравших превратились в страшных волков, готовых разорвать всех и каждого.
Он ушёл на фронт в сентябре месяце, в первый же год. Дома остались Люба и дети. Мог ли он поступить иначе? Мог. Но не захотел, да и не думал об этом. А потому теперь вместо кувалды винтовку нёс, мёрз в землянках, месил сапогами грязь, навоз, пил спирт, стрелял метко, по-пластунски полз, а ещё бесконечно слал домой приветы. Рассказывал о том, что жив, здоров. И всё у него отменно. И что командир у него теперь парень дельный, лейтенант Квасов Лёнька, его бывший слесарь. А потому страшиться ему солдату нечего. После Пауль сворачивал письмецо треугольником и долго молчал при этом…
«Только бы враг до родного города не дошёл…»
Друзья
Это место они облюбовали давно. Во-первых, от дома недалеко, а во-вторых, где ещё можно было в военное время найти уединение? Зелёные островки леса, заливные луга, причудливость рельефа, а ещё река, полупрозрачная, светлая, на другую сторону которой можно было добраться на лодке или вплавь. Однако Коля и Яков никуда не собирались. А потому, искупавшись, просто сидели на берегу, загорали, смотрели на воду и общались.
– Слушай, а если я сейчас в военкомат пойду, меня на фронт возьмут? – спросил Николай товарища.
Яков глянул на рыжего приятеля.
– Думаю, нет…
– Почему?
– Не выглядишь ты на восемнадцать.
– А на сколько?
– Ну, не знаю…
Колян нахмурился.
– Можно подумать, ты старше...
– А я никуда и не собираюсь, на мне сестрёнки, мать. Вот стукнет в следующем году, как полагается, сам отправлюсь воевать. А пока работать буду. Траншеи копать. Кто-то же должен город оборонять. Смотри, фронт уже совсем рядом…
Километрах в ста раздавалась канонада.
– Точно – согласился приятель. – Теперь уже почти каждый день стреляют. А эти самолёты проклятые всё бомбят и бомбят. Будто не знают, что мирных жителей истребляют…
Яков поднял к небу глаза.
– Ненавижу гадов. Обязательно в лётное поступить постараюсь. А там уж с ними точно рассчитаюсь…
– С кем рассчитаешься? Да, тебя и в лётчики-то не возьмут, ты же очкарик…
Яшка посмотрел на товарища.
– Сам ты. А у тебя рост метр восемьдесят два…
– И что?
– А то, длинная каланча в танк не помещается…
– Ах, так – Колька отвернулся, прищурил глаз.
– Да, ладно – плечом толкнул Яков приятеля. – Не обижайся. Лучше скажи, как у тебя дела?
Николай вздохнул.
– Никак. Бабушка, когда жива была, хоть и ворчала, а всё равно за меня переживала. А сейчас...
Колька украдкой смахнул слезу.
– Знаешь, родных хоронить очень страшно…
– Не расстраивайся, – поддержал друга Яшка – а хочешь, я за тебя переживать стану? А уж мать моя как страдает? То и дело о тебе спрашивает – «Как там Коля? Как там Николаша?»
Николай улыбнулся.
– Скажи ей, если получится, послезавтра зайду. Вот только на заводе немного освобожусь. Хотя нет, послезавтра, наверное, вряд ли…
Госпиталь
Как жилось теперь Любаше, она и сама не знала. Проводила мужа на фронт, долго горевала, потом потеряв на шитьё заказы, устроилась в госпиталь санитаркой, правда была там и кастеляншей, и медсестрой, рабочих рук всё равно не хватало, а потому каждый день смертельно уставала. Между прочим, по хозяйству ей теперь помогала девятилетняя школьница Софа. Девочка и стирала, и убирала, и даже обед готовила, когда никого не было дома. В общем, рано стала взрослой. А вот шестнадцатилетних Анну и Машу, Люба взяла работать с собой. И дочери не подвели её ни разу. С обязанностями своими справлялись хорошо – делали уколы раненым, накладывали шины, перевязывали. А ещё часто солдатиков развлекали – пели вдвоём под гитару, книжки вслух читали, и даже писали под диктовку служивым письма домой…
Однако было в работе девчат ещё одно обстоятельство. Тяжелораненые каждый день умирали. Кто в агонии, а кто и тихо в беспамятстве. И уж тут случалось, что сёстры плакали.
– Мама – говорила Анна. – Он же такой молодой. Ему бы в школе учиться, а он…
– Не расстраивайся, дорогая – успокаивала дочку Любаша. – Смерть она выбирает лучших самых. А парень, таки герой. Или я в людях не разбираюсь?
Аня шмыгала носом, соглашалась.
– Герой – говорила девушка, вздыхала и шла работать дальше.
А Люба, украдкой утирая слезу, оставалась в прачечной. Парила бельё, раскладывала в стопы простыни, наволочки. А сама всё мужа вспоминала. Как жили они до войны счастливо, и было у них всё хорошо.
«Мой ты родной – вздыхала Любаша. – Или не ты мне говорил, что скоро закончится всё? И вернёшься домой, и дочерей выдашь замуж? – Люба снова вздыхала – Яшка уже совсем большой. Ему через год восемнадцать. Что же мне делать, если и он уйдёт за тобой…»
Лейтенант
– Взвод! Ровняйсь! Смирно! – выкрикнул командир Квасов и отправился вдоль строя проверять солдатское обмундирование.
Правда, после утреннего боя выглядело оно ужасно. Все грязные, рваные, пропитанные кровью и потом солдатские штаны, гимнастёрки, пыльные ботинки, сапоги. Леонид окинул взглядом это безобразие.
– Так, сейчас отдыхаем, приводим себя в порядок, – сказал лейтенант – а завтра движемся дальше! Понятно?!
– Понятно – устало ответил строй.
– Разойтись!
И служивые, не дожидаясь очередного окрика, кто куда разбрелись. На опушке леса июньским вечером было прохладно. Кто-то залёг в высокую траву, чтобы поскорее уснуть, некоторые отправились мыться к ручью, большинство перекусывали. Пауль же, устроившись у берёзы, снял с себя гимнастёрку, достал из вещмешка нитку, иголку и стал зашивать большую дыру, что противник ему с утра оставил. Правда, крепкий парень, тоже немец по национальности, который хотел в рукопашной Павла убить, братом ему не являлся. Разве поступают так братья? Жгут, вешают, стреляют, концлагеря создают, людей истребляют. Нет, так не должно в человеческом обществе быть. И Пауль не перестанет думать иначе, пока жив...
– Павел Георгиевич, здравствуй! – вдруг услышал мужчина со стороны и повернулся.
К нему подходил Лёнька Квасов. Всё те же лопоухие уши под фуражкой, на щеках прыщи, слипшиеся от пота русые волосы. Однако присутствовало теперь во внешности молодого человека и нечто иное. Глаза зелёные, бесконечно уставшие, а ещё усы. Правда, и они были забавными, как и весь облик парня. И всё же можно ли за это командира судить?
– Здравие желаю, товарищ Квасов – ответил знакомому Паул, не переставая шить. – Присаживайся…
Лейтенант улыбнулся, уселся рядом, достал из партсигара папироску, закурил.
– Это же надо, теперь я твой командир…
– И не говори – кивнул Павел. – Ну, как ты?
– Да, нормально. За последнее время уже ко всем привык. Хотя, конечно, боеспособность во взводе хромает…
– Ну, уж на это ты не греши. Ребята у нас тут замечательные. А то, что не сразу всё понимают, так обучи… Согласен?
– Может быть, может быть – сказал Леонид, а потом вдруг добавил. – Думаю, фриц сейчас на Кавказ отправится, а там Сталинград. А перед ним наш с тобою Старый Оскол на пути у немца встанет – произнёс Квасов, выдыхая дым – Так то…
Молодой человек задумался, а Павел, отложив в сторону рубаху, спросил:
– А что командиры говорят? Наступление не намечается?
– Какое там наступление. Нам бы здесь удержаться – лейтенант почесал маковку – А ещё говорят нужно стоять насмерть…
Пауль вытащил из галифе папиросы, чиркнул спичкой и тоже закурил.
– Значит, будем стоять насмерть…
Он выдохнул дым.
– Да, уж, котовасия…
– И не говори – поддержал Квасов старинного приятеля, а потом вдруг услышал.
– Кипяточку бы…
– Что? – будто очнувшись, посмотрел на подчинённого командир.
– Говорю, чайку бы солдатам попить. Костерок развести желательно.
– Костерок? Это можно – ответил Леонид. – Костёр – это обязательно…
Противотанковый
Земля после утреннего дождя совсем размякла. Поначалу лопата в чёрную кашу входила будто в масло, однако чем глубже становилась траншея, тем чернозём, перемешанный с глиной, делался суше светлее, и копать его стало тяжелее. Яшка выбросил из ямы пару больших камней, разогнулся, решил раздеться, воткнул совковую в земляной ком, скинул с себя фуфайку, кепку, осмотрелся. Людей вокруг было немеренно. Они растянулись длинной пёстрой лентой и делали то же, что и он – сооружали противотанковый ров, который был шириной около пяти метров, глубокий с уступами как полагается по всем правилам военным. Однако отдыхать парню пока не хотелось, тем более, что за городом снова гремело, и Яков вновь принялся работать, изредка поглядывая то направо, то налево…
Возле него трудился немолодой мужчина на вид, профессор, в очках, в строгом костюме сером и в бордовом берете. Чуть поодаль в чёрной рясе священник. Далее семейная пара, два пожилых человека. Она и он постоянно обменивались репликами. Много было вокруг подростков, стариков, женщин.
Яшка же заприметил двух девушек. Они работали на возвышенности и беседовали. Одна высокая брюнетка с длинной косой в юбке чёрной и кофте фиолетовой. Другая пухленькая блондинка в платочке беленьком и сарафане клетчатом. Последнюю, кажется, звали Наташей, и она, то и дело играла ямочками.
– Ой, – говорила девушка – ты знаешь, Райка, а я ведь раньше в самодеятельности участвовала. В хоре пела и ходила в танцевальный кружок – незнакомка, не переставая копать, украдкой смотрела на Якова. – Так было весело! Мы там и кадриль, и барыню плясали. А теперь всё не то. Все парни ушли на фронт. И даже встречаться совсем стало не с кем.
– А как же Сашка? – неожиданно спросила собеседница – Вроде бегает за тобой?
– Шурка-то? Вот ещё! Он же деревенский…
– И что?
– А то. Обратно в колхоз я уж точно не поеду. Не буду больше доить коров.
Наталья вновь улыбнулась и вдруг, не сводя глаз с Якова, сказала.
– Познакомлюсь лучше воон с тем светленьким. А что? В очках, кажись, интеллигентный. С таким уж наверняка не пропадёшь. Хотя, мне думается, молоденький он ещё. А впрочем …
Не успела договорить девушка, как вдруг в городе что-то взорвалось, потом ещё и ещё. И вот уже к копальщикам летел «Мессер» с чёрным крестом. Люди кинулись врассыпную, но всё безуспешно. Укрыться в поле было негде. А немецкий лётчик стал полосовать несчастных огнём.
Яшка упал прямо на землю в ров, закрыл голову руками и лежал там, на дне, ни жив, ни мёртв. Слышал только истошные вопли, крики. Перед глазами мелькали колоши, сапоги, ботинки. А вокруг не умолкал бесконечный рёв мотора-убийцы, да свист пуль быстрых. И вот наконец-то всё стихло.
Яков пошевелился. Сначала ему показалось, что он на мгновенье оглох. Но нет, молодой человек услышал стрекотание кузнечиков, шум ветра, шорох полыни. И лишь потом стоны раненых, а ещё ужасный вой женщин по убитым. Яшка с трудом поднялся на ноги, взобрался на насыпь, стал крутить головой. Кругом лежали тела недвижимые. Их было так много, что и сосчитать невозможно. Парень поёжился. Страх уже давно отпустил его, однако внутри возникло чувство иное. Чувство, которое поднимало солдат в бой.
И тут Яков вспомнил о Наталье. Он поискал её глазами. И вот, наконец, метрах в десяти от себя заметил знакомый платок. Яшка подошёл ближе и увидел её. Она лежала в траве, мёртвая, свернувшись калачиком, с широко раскрытыми глазами, будто спрашивая – «Люди, за что?»
Новая должность
Паровоз приближался к станции медленно. Ещё издали пустив из трубы густой столб дыма, он погудел несколько и вот, наконец, подъехал к перрону, на котором кого только не было.
Милиционеры, санитары, медики, снующие туда-сюда пассажиры, которых, впрочем, тот час начали оттеснять военные.
– А ну, разойдись! – закричали служивые, как только двери вагонов открылись, и оттуда крепкие мужчины стали вытаскивать носилки, с тяжело раненными больными.
Их только что привезли с фронта. Выгружали очень осторожно, а после относили в грузовые автомобили. А дальше из военно-санитарного поезда начали выходить пациенты иные, ходячие, но тоже уставшие, изнеможённые. Кругом замелькали забинтованные руки, ноги, животы, головы. Некоторые солдатики в шинелях опирались на костыли. Многих поддерживали медсёстры молоденькие.
Колька одним из первых поближе подогнал свою подводу и стал усаживать в неё всех раненых без разбору.
– Садитесь – говорил он служивым. – Сейчас поедем в госпиталь….
И вскоре его транспорт был уже заполнен. Парень дёрнул поводья и принялся управлять каурой лошадью так ловко, как когда-то Тарас Илларионович.
Кстати, последний был до сих пор жив и бодр, так же возил в учреждения воду. А теперь ещё и подрабатывал на складе сторожем. И именно благодаря своему старому знакомому Николай в горсовете вот эту работу получил, когда предприятие, на котором он ещё недавно трудился, эвакуировали в глубокий тыл, а он остался дома.
В общем, как говорится, парень и теперь чувствовал себя неплохо. Целыми днями с грузами по городу колесил, который в последнее время стал прифронтовым и изменился очень. Ежедневные бомбёжки всё больше превращали в руины жилые районы, фабрики, заводы. Однако больницы, рынки, электростанция, телеграф и административные здания ещё работали. Водопровод не везде, но тоже был. В общем, горожане пока жили потихоньку. Правда, от бомбоубежищ и погребов далеко не отходили, но всё же…
– Слышь, парень, закурить не найдётся? – вдруг спросил Николая один пассажир.
Колька глянул на сидевшего с ним рядом раненого офицера, мужчину средних лет, лысоватого, степенного. Он держался рукою за правый бок и кашлял то и дело.
– Нет, простите – ответил Коля. – К сожалению…
– Плохо – вздохнул служивый. – А то бы я сейчас чуток подымил.
Мужчина снова закашлялся.
– Так вам, наверное, нельзя…
– Нельзя мне, брат, здесь с тобою в тылу находиться. На передовую давно пора. Понимаешь, у меня там друзья. А ещё новобранцы желторотые. Что с ними будет без меня?
Старшина задумался.
– Как звать-то хоть тебя?
– Колька…
– Николай, значится. А лет тебе сколько?
– Семнадцать…
– Понятно. Значит, в следующем году на фронт?
– Ага. Я бы хоть сейчас…
– Не торопись. Война такого шустрого ещё дождётся – мужчина помолчал немного и вдруг сказал. – А из города тебе надо тикай…
– Как это?
– А так. Немец вот-вот прорвётся.
– Но как? – удивился Колька.
– Слушай меня старшину Астахова. Говорю, уже скоро…
– Понял – дёрнул поводья совсем расстроенный Николай.