ТУРА

        Вера и Степан учились в школе посёлка Новая Тура. Вера жила в нём, а Степан ездил туда из соседней Ольховки. Собственно, тогда это сближение судеб для них ничего не значило. Две линии жизни в тесных помещениях школы, может быть даже и соприкасались, но не слились в общую неразрывную и неделимую судьбу. Их души жили в других измерениях и не всегда следовали траекториям вычерченными их телами.
              Для Степана девчонка двумя классами младше словно и не существовала. Таких пигалиц много шмыгало на переменках по двору и коридору школы. Они собирались в чирикающие стайки, перелетали с место на место, рассыпались, азартно взвизгивая, в каких-то играх. Все были на одно лицо, непонятно, как их отличить друг от друга и зачем им имена.
        А вот Вера знала имя-фамилию не только Степана, но и других ребят-старшеклассников из Ольховки. В доверительных разговорах с подружками, где тщательно перебирались симпатии и антипатии каждого мальчика, она знала какая девочка в школе нравиться тому или иному парню. Сама, при  этом, она никого не выделяла. Степан был ей неинтересен и занимал её только как объект пристального изучения в постоянно меняющихся отношений мальчиков и девочек. 
        В год окончания школы на майские праздники Степан в компании парней отправился в город. Возвращались на автобусе. На передних сиденьях устроились пять или шесть девчонок из Туры, по виду не старше восьмого класса. Они что-то щебетали, перебивая друг друга. До парней долетали отдельные слова, докатывались всплески смеха, но они не обращали внимания на малолеток.
        Когда выехали из города, девчонки запели. Не женские, но уже и не детские голоса звучали не просто слаженно, а чисто, звонко, проникновенно. В душном автобусе как будто свежестью повеяло. Особенно задушевной получалась у них песня «Ласкового мая»: — «Детство, детство, ты куда ушло…»
        Песня Степану нравилась. Она всегда вызывала у него не большую, быстро проходящую, приятную грусть.Он только что закончил школу, и детство, в самом деле, ушло. А эти поющие девчонки ещё оставались там, в прежнем мире, не думая, что и они скоро станут взрослыми… Разговоры в автобусе стихли, все слушали, уйдя в свои думы.
        Он случайно встретился взглядом с одной из певиц. Это продолжалось мгновение, потом она встряхнула распущенными волосами и, продолжая петь, отвела глаза. А он смотрел на неё и знал — девушка чувствует его взгляд. Она чуть повернула голову, их глаза снова встретились. Он понял — на этот раз не случайно.  Она смотрела чуть улыбаясь, потом насмешливо прищурилась.
        — Не смотри так. Ослепнешь!
        Опять отвела глаза, но он продолжал смотреть, надеясь поймать следующий взгляд. Но её глаза, только краешком касались его глаз  и мгновенно уходили, останавливаясь  то на подруге, с которой она вдруг начинала о чём-то говорить, то на окне за которым её будто что-то заинтересовало или ещё на чём-то, что позволяло спрятаться, переждать, повысить напряжённость мига и тогда вновь начать без словесную игру взглядов.   Это была игра. Настоящая азартная игра взрослеющей девчонки. Женский инстинкт заставлял её без всякой цели и смысла будоражить чувства этого парня, привлекать его внимание, увлекать его, делать послушным и любить её до одури, до потери сознания. Но он же и предупреждал её, что если она поддастся этому парню, то игра закончиться. Наступят новые отношения, к которым она не готова и которые ей ещё предстоит  осваивать и,  в которых по словам опытных женщин, были и приятные и неприятные  стороны. А пока она вольна как птица и пусть этот парень на заднем сидении половит её. Нельзя сказать что он красавчик, но и не урод. Пусть помучается. Ради этого  стоит поиграть.
        «Дразнить Наташку, дёргать за косу...» Степану казалось, что девчонка из песни — это та, которая сейчас бросает на него взгляды. Когда она смотрела на него, он жил с ней в песне, когда отворачивалась — оставалась сладкая горечь потери, которая возбуждала в нём желание поймать, вернуть ускользающее обаяние этой девчонки.
        Никто не заметил, как в разношёрстной компании пассажиров два человека неожиданно перестали быть чужими.  Тесный автобус оказался для них пограничной областью, где их линии жизни соприкоснулись, души откликнулись и они стали  интересны друг для  друга. У них ещё нет  любви, есть всё возрастающая радость познавания другого,  когда  его присутствие или только ощущение того что он есть,  делает всё светлым, праздничным и  волнующим в томительном  желании быть вместе. Такое может кончиться и ничем, и любовью на всю жизнь.
        Девчонки сошли в своей Новой Туре. Степан смотрел на Веру — ещё не зная, как её зовут — из окна автобуса. Она чуть отстала от подруг, повернулась и помахала рукой. Кому? Его долго тревожила эта мысль.
        После этого, приезжая на танцы в Туру, он надеялся её увидеть, но ни разу не встретил. Вера тоже не забыла свою игру в автобусе и рвалась по субботам на танцплощадку — знала, что Степан там бывает. Но родители не пускали.
Каждую субботу она не находила себе места и ещё до школы начинала хитрую и незаметную обработку матери.  Не помогло. Мать обычно добрая и мало что запрещающая, вдруг заупрямилась и стала какой-то отчуждённой. Как будто Вера отпрашивалась на войну. Что это она? Вера попробовала пустить в ход слёзы, жалостливо приговаривая между всхлипами:
        — Ну ма-а-а-м. Вон Машу Полунину отпускают. А я что маленькая что ли, - мать не выдержала и позвала на помощь отца.
        — Пусть отец решает. Моих сил больше нет.
Отец решил быстро.
        — Твоя Машка-промокашка мне не указ. Сказал не пойдёшь и точка.
        — Ну и не надо, не заплачу, - Вера тряхнула косой и ушла к себе. Захлопнувшая дверь, приоткрылась. Послышался скрип кровати, всхлипывания и бормотание обиженной на родителей и на всех на свете девочки. Мать вздыхала и укоризненно качала головой косясь на отца.
        — Ты уж больно строго с ней. Будто она преступница. Можно было и помягче.
        — Чего! Чёрт возьми! На вас не угодишь. То —  скажи, чтоб не ходила, то —  зачем сказал. Тьфу.
        —  Ладно, ладно. Завёлся! Дочка ведь.
        Встретились они в городе на остановке автобуса. Оба ехали домой. Мест не было, и они устроились на задней площадке. Степан раскинул руки, отгораживая для неё пространство в углу. Потом не могли вспомнить, о чём говорили. Вышли в Туре. Вечерело, и Степан пошёл её провожать.
        — Не боишься наших парней?
        Конечно, боялся, но не признаваться же в этом! Много лет он учился с мальчишками из Туры. В детстве с ними дружбы особой не было, но и вражды, такой, чтобы ненавидеть друг друга, тоже. Ссоры, редкие драки — не в счёт. Они со временем забывались. А вот лет с пятнадцати пацаны чётко поделились по землячествам на «наших» и «не наших», так же поделили и девчонок — к «своим» чужаков старались не подпускать.
        К этому как будто побуждала их сама природа. Жгутики мальчишеских мышц крепли и бугрились под кожей, наливаясь крепкой мужской силой. Тело становилось ловким, быстрым, а в башке забродил хмель — видения женской прелести и страстная тяга выйти в большой мир. Для армии ещё не вышел возраст, а они жаждали действия, какой-то разрядки своему томлению. По вечерам, выпив, прыгали в КАМАЗ и ехали на танцы в Туру. Там били их или били они. Провожать поселковых девчонок было рискованно. Но они провожали, и чувство острой опасности этих вечеров навсегда въелось в память, стало счастливым воспоминанием юности.
        Но в тот вечер до этой ностальгии было ещё очень далеко. Встреча с туринскими парнями точно не сулила радости. Это знала и Вера. К своему дому она повела его не по улицам, а тропинкой за огородами, по берегу заросшего озера. Выйдя на свою улицу у дома Саида Вера посмотрела тревожно в разные стороны. Но было тихо. Только у дома Антоновых на скамеечки сидели девочки и о чём-то тихо переговаривались.
      — Ты постой тут, я сейчас выйду.
       Вера зашла в дом, с тревогой думая, отпустят погулять или нет. Слава Богу, отец был на дежурстве. С матерью, Марией Николаевной, говорила в спешке и с напором, как будто само собой разумелось — сейчас она побежит к подругам, её ждут, и задерживаться дома она не может. Тактика сработала, мать отпустила, сказав вслед:
        — Допоздна не ходи. Закрывать не буду.
        Вера выбежала из калитки. Степан стоял в палисаднике.
        — Давай посидим. Вон там есть лавочка, — она показала на тёмный ряд туй вдоль  белого кирпичного забора. Их посадил сосед, интеллигентный пенсионер из города, которого в посёлке звали «профессором».
        Они сидели долго и не могли наговориться. Вначале Вера присматривалась к Степану. Привычная настороженность девушки к парню, который может посягнуть на неё, делали её острожной. Она боялась, что Степан поймёт её страх и стеснялась. Но он не давал повода для беспокойства и она мало-помалу успокоилась.Степан рассказывал о магнитных бурях, ещё о каких-то необычных вещах, она не всё понимала, но поддакивала, кивала головой. Рассказывала в свою очередь свои истории, которые он с удовольствием слушал. Время летело незаметно. Иногда они на миг прикасались друг к другу, замирая от остроты ощущения.
        Скрипнула калитка, голос матери звал Веру. Та откликнулась не сразу.
        — Ты с кем там? — почувствовала неладное Марья Николаевна.
        — Да ни с кем. Сейчас иду.
        Надо было расставаться. Условились, что в четверг на следующей неделе Степан будет ждать на этой же скамейке в девять вечера.
Вера тронула его руку, побежала к крыльцу, скрылась в доме. Степан чуть постоял и пошёл на остановку автобуса. Луна, почти полная, хорошо освещала безлюдную дорогу.
        До ухода Степана в армию они встречались несколько раз. На втором свидание поцеловались. Потом все свидания состояли из разговоров и поцелуев. Их всё больше и больше тянуло друг к другу. Дни проходили в ожидании очередного свидания.
        Так получилось, что она не смогла проводить его в армию. Получив первое письмо, долго сидела над ним, вчитываясь в каждую строчку, ища потаённый смысл написанного. Встречались, когда он несколько раз приезжал в отпуск. На свидания Степан являлся при полном параде, в военной форме. Высокий, мужественный —и такой симпатичный, что все подружки завидовали Верке. Пожилые женщины с лёгкой завистью и грустью по ушедшей молодости смотрели на «жениха». Такое же было и у них. Становилось до слёз жалко, что так быстро всё прошло. Сейчас на себя лучше не смотреть. Всё старое, поношенное, да и жизнь какая-серая Ох-хо-хо.
        — Не знаешь кто он? - спрашивали они попутчицу.
        — Да Верки Сапариной жених. Из ольховских он.  Скоро из армии придёт.
        — Повезло ей!
        — Не знай, не знай. Жизнь покажет. С виду они все молодцы, - закачивала разговор дважды разведённая и трижды вышедшая замуж Любка Герасимова.
        Вернувшись из армии, Степан в первый же вечер приехал в Туру. Как и договорились Вера ждала его на остановке. Увидела в окне автобуса — сердце забилось, она растерялась и на короткий миг не понимала, что  делать дальше? Но как только он спрыгнул с подножки автобуса, Вера, забыв про всё, бросилась к нему. Они видели только широко распахнутые глаза друг друга. Исчезли стеснительность,  глупые страхи, неловкость и стыдливость, что кто-нибудь увидит их. Мир как будто схлопнулся в одно яркое мгновение. Степан обнял её, Вера расплакалась, а он целовал солоноватые от слёз глаза и вдыхал почти забытый запах её волос. Сходящие с автобуса люди осторожно обходили статного парня в военной форме и девушку, плакавшую на его груди. Вздыхали, хмыкали, становились чересчур серьёзными или, переглядываясь друг с другом, улыбались сами не зная чему. Дождавшись знакомых, они кучками уходили в Туру и до самого посёлка оглядывались на счастливую пару, далеко отставшую от них.
        После встречи они долго ходили по полям,  близ посёлка, и говорили, говорили, говорили.... У своей калитки Вера спросила:
        — Может, зайдёшь?
        Степан в первый раз был у неё дома. Марья Николаевна уже не раз слышала, что её дочка встречается с парнем из Ольховки.  Когда они вошли и Вера сказала:        
                — Мам это Стёпа,— у неё ёкнуло сердце и она обессиленно села на стул.
        — Здравствуйте, - сказал Степан и замолчал, не зная что сказать,
        — Мы вот с Верой пришли……, — начал он и опять замолчал,
        — Я сделал Вере предложение, ну как это, жениться что ли? И мы пришли Вам  сказать,—  наконец выпалил он.
Никакого предложения он Вере не делал. Хотя Вера чувствовала что это вот-вот произойдёт. Признание Степана её удивило. Она посмотрела на него. Хотела что-то сказать, но он взял её руку и, глядя ей в глаза, кивнул
         — Правда Вер? - и неожиданно обнял и поцеловал.
Вера потом долго подначивала его
        — Как это ты догадался, не сделав мне предложения, придти к нам и сказать что ты всё решил? Ну и ну. Тихоня — тихоня, а поди-же.
        — Но ведь неплохо получилось. Главное сразу, без всяких выкрутас. Ты что недовольна?
        — Дурак ты Стёпа. Я-то  довольно, но как мама-то была огорошена. Да-а-а-а, лихой ты парень!
          — А ты думала!
        Когда Вера, проводив Степана, вернулась домой, начался разговор двух женщин, и казалось — ему не будет конца. То, что сегодня случилось, переворачивало их мир, жизнь, едва устоявшуюся после того, как несколько лет назад умер отец Веры. Этот переворот надо было пережить, принять. А ещё требовалось обсудить бесчисленные практические вопросы относительно свадьбы. Самый главное, конечно, деньги. Кое-что было у них скоплено, но этого мало. А свадебный стол, платье, приданое… А где молодые будут жить? Пока они обсуждали всё это, мать иногда смотрела на Веру с удивлением. Это была уже не та девочка, которая днём вышла из дома — как оказалось, навстречу судьбе. Она ещё не представляла в подробностях, что такое жить с мужем, вести семью. Но знала без сомнений, что готова идти по этой дороге, отвечать за всё.
        Обе долго не могли уснуть. Всё-таки было страшно. Какими окажутся новые родственники? А сам Степан — каким будет в семейной жизни, какие скрытые стороны откроются в нём?
        Вере было легче — любовь отгоняла страхи, делала желанным неизвестное будущее. А Марья Николаевна в бессонной ночи не могла справиться с наплывом мыслей, всё более мрачных, путаных, бессмысленно кружащихся, заползающих в безнадёжные тупики. Иногда ей хотелось завыть в голос…
        От этих тревог отвлекла подготовка к торжеству. Всё в конце концов получилось хорошо. Свадьбу сыграли не то что пышную, но и не бедную, приличную, без драки. После свадьбы поселились в Ольховке, в родовом доме Степана.
        Они не поехали в свадебное путешествие, просто взяли отпуск на две недели. По вечерам, лёжа рядом, вспоминали своё общее прошлое, начало любви, свидания, свадьбу. Вера, любила в подробностях обсудить каждую деталь, связать её с другими, словно ища во всём тайный смысл. Степану не нравилось вертеть и рассматривать какой-нибудь кусочек прошлого со всех сторон — от этого как будто стиралась яркость воспоминаний.
        Ходили по полям, собирали в лесу черёмуху, рыбачили на Чёрном омуте, купались. Ездили к деду в Константиновку на пасеку. Отправлялись в город рано утром и, нагулявшись, приезжали вечером усталые и счастливые. Счастье, меняя облик, было с ними всегда, и ночью, и утром за завтраком, и днём под ласковым солнцем.
        Обыденность незаметно пришла на смену этой светлой безмятежности, шаг за шагом оттесняла её в далёкие уголки памяти. Там счастливые воспоминания и хранились потом годами, тускнея и сжимаясь, но всё-таки не теряя завораживающей первоначальной прелести. Вступала в свои права необходимая рутина. Работа, хозяйство, обязанности и ограничения семейной жизни, первые размолвки и разочарования…
        Вера вскоре поняла, что в доме мужа чувствует себя неуютно…
        — Что значит неуютно? — недоумевала и тревожилась мать, выслушивая жалобы Веры. — А со свёкром и свекровью у тебя всё в порядке?
        Ответить было нелегко — вернее, кое о чём не хотелось рассказывать. С Петром Васильевичем, отцом Степана, отношения установились сразу. Он никогда не повышал голоса и не ругался. Однажды во дворе случайно выскочившая из распила болгарка резанула его по ноге. На его месте любой ольховский мужик разразился бы отборным матом с поминанием всех причастных к происшествию — от болгарки до господа бога. А Пётр Васильевич только чертыхнулся и крикнул жене, чтобы принесла бинты и йод. Сам обработал и перевязал рану.
       У них с женой не было дочки, несмотря на его страстное желание. И Веру Пётр Васильевич принял как дочь, иногда по-отцовски необидно подтрунивал, но при этом всегда видел в ней взрослого, разумного, самостоятельного человеком. Вера отвечала ему привязанностью. Ей нравилось находить сходство между свёкром и мужем. В походке, в манере говорить они действительно были похожи.
        Гоша, младший брат мужа, с первых дней стал Вере своим. Он спорил с ней, хвалил, обижался и просил прощения. С ним было легко и свободно, тем более, что он был погружён в свои подростковые дела.
        А вот с матерью Степана, Александрой Фёдоровной, отношения складывались по-другому. Вернее — никак ни складывались. Правда, внешне всё было хорошо. Вера всегда слушала и исполняла то, что говорила свекровь, та, в свою очередь, особо не подчёркивала промахи невестки. А ведь любая женщина с первого взгляда найдёт массу недостатков в другой женщине. Особенно если захочет.
        Александра Фёдоровна не раз признавалась себе, что с Верой Степану повезло. Любит его. Работящая, здоровая, серьёзная. Из неё наверняка получится неплохая мать. Проходя мимо церкви в Осиново, крестилась на купола и благодарила шёпотом Бога за то, что послал сыну хорошую жену. В церковь Александра Фёдоровна не ходила и к Богу обращалась только по особенным, важным случаям. А вдруг он есть и поможет?
        Но душа не принимала невестку. Не принимала и всё тут. Ещё бы, какая-то  чужая девчонка, невесть откуда взявшаяся, вдруг завладела её Степаном. Сын, чуть помани — бежит к жене и делает что она скажет. Совсем мать забыл. Сколько она перетерпела, пока выносила, выкормила, выучила его. Сколько было трудов, бессонных ночей, страхов и огорчений. А Вера пришла на готовое. Помахала платьем перед носом у парня — и тю-тю, нет сына, как будто так и должно быть. Мало того, даёт понять, что матери теперь вообще нечего вмешиваться в его жизнь. Ишь ты! Такие и ещё более злые мысли приходили в голову Александре Фёдоровне, и избавиться от них она не могла, хотя чувствовала, что неправа.
        Муж не понимал её. Спрашивал, чего это она куксится. Выслушивал очередную историю, как Вера не захотела пришить пуговицу к рубашке Степана перед стиркой, сказала, сделает после — а ведь может забыть. Терпеливо втолковывал своей возмущённой «половине», что Вера добрая, заботливая, с ней Степан не пропадёт. А если ему жена пуговицу забыла пришить, пусть сын возьмёт иголку. Сам Пётр Васильевич так обычно и поступал. И тут же получал новую жалобу: да, все они за Веру горой, её суп за обедом дружно хвалят, а про то, что Александра Фёдоровна готовит, и слова никто не скажет. Муж диву давался, когда ему открывались такие неожиданные страсти. Объяснял, жене, что и он, и дети её любят и ценят, так будет всегда. Но и Вера теперь часть их семьи. Она ещё только привыкает к новым родственникам, к хозяйству, это ведь трудно, и её надо поддержать. И веско подводил итог:
        — Нет, мать, так нельзя, всё-таки попридержи свои мысли. И не лезь к Вере с советами, она не маленькая, сама знает, что и как делать. Но в чём-то ты, Сашка, права. Я пока ещё не знаю, в чём. Сам чувствую, что и Вера не в своей тарелке. Спи. Я подумаю, что делать.
        Но Александра Фёдоровна против воли продолжала подмечать оплошности невестки. Послушав мужа, она реже стала говорить о них Вере. Но невысказанное накапливалось и, как кислота, разъедало душу. Вера это чувствовала и даже редкие замечания воспринимала болезненно, тоже копила их в памяти, всё больше отдаляясь от свекрови.
        Вера, привыкшая у себя дома ко всякой работе, и здесь не чуралась её. Но не раз, вдруг остановившись в самом разгаре хлопот, ясно осознавала, что делает что-то чужое, не своё. Ей всё нестерпимей хотелось своего гнезда, где она была бы полноправной хозяйкой. Со Степаном пока своими думами не делилась. Рано ещё.Да и сама ещё не чётко понимала, что она хотела. 
        Всё время, пока Вера жила в Ольховке, её мысли часто переносили к маме. Хорошо бы уткнуться ей в грудь и рассказывать, рассказывать, что с ней творится сейчас. Мама сразу бы всё поняла, пожалела, нашла нужные слова, дала хороший совет. Вера вспоминала родной дом, двор со всеми постройками, их собаку, которая всегда выскакивала откуда ни возьмись, бросалась к ней под ноги, повизгивая от радости, крутя хвостом. Ох, как давно всё это было!
        В первое время после свадьбы они со Степаном почти каждую неделю приезжали в Туру. Когда вышли на работу, поездки стали реже и тоска по дому обострилась. Выбрав момент, заговаривала со Степаном о том, что хорошо бы переехать к её матери. Вначале сказала мимолётно, не задерживая на этом внимания мужа. Потом её упоминания о переезде стали чаще. Степан вначале не принимал это всерьёз. Думал — пройдёт. Так продолжалось почти год. Вера поменяла тактику. Всё чаще говорила о том, что хочет родить. Степан не  только не возражал, но был рад этому.
        — Понимаешь Стёп, если будет ребёнок, мне кто-то должен помогать, ухаживать, если что случиться. Я тогда уеду к маме. Лучше неё не поможет никто.
        — Здрасьте! А про меня подумала? Я один здесь останусь?
        — Ну что ты говоришь. Конечно, вместе уедем. Ты ещё о том подумай, Стёпа, как мать там одна справляется? Она ведь уже немолодая.
        Степан понимал жену и во многом с ней соглашался. Но не мог он решиться вот так всё бросить и уехать. Не по-людски это. Обидятся и отец, и мать, да и все родственники в Ольховке. Родню Степан уважал. А решать всё-таки нужно было. Для начала следовало поговорить с отцом.
        В сентябре Степан и Пётр Васильевич разбросали в огороде прелое сено, позвали Михалыча, владельца мини-трактора, вспахать землю. Отец с сынов подравняли после него углы, разбили комья и сели на лавку передохнуть. Говорили о хозяйстве, о сортах семенной картошки, о том, что не успели побелить к зиме погреб. И вдруг Пётр Васильевич сказал:
         — Мать предлагает вам с Верой жить отдельно.
         Помолчав, Степан ответил:
         — Ты знаешь пап, Вера говорит то же самое.
         — Мне кажется, первое время вам можно пожить у Марьи Николаевны. Потом можно снять дом в Туре или Ольховке на год–два. Поднакопить денег и построить свой. Сейчас главное — развести женщин. А то задираются, как петухи, хоть и не того пола.
         Они оба облегчённо засмеялись. Оба чувствовали — им дороги эти женщины, сцепившиеся глупо и непонятно.
         Переехали утром в субботу. Степан, разгрузив машину, сел за стол, думая, что делать дальше. Женщины раскладывали по местам привезённые вещи, тихо переговаривались не обращая никакого внимания на Степана.
        После обеда Вера, взяв мужа за руку, повела его во двор — показать ему всё уже как хозяину. Дом был крепкий и не требовал особых забот. Забор стоял прочно. В прошлые приезды Степан основательно подправил его. Огород как огород. Там в основном женская работа. А вот привезти навоз, раскидать, вспахать, проборонить, потравить колорада, выкопать картошку — это его забота.
        У сарая Вера оставила Степан. Взяла половицы с террасы, выбила пыль постелила. В дом не пошла, а устроилась на крылечке, положив руки на перила.
         Вышла мать, села с ней рядом. Обе смотрели, как Степан возится в сарае.
Лопаты, вилы, борона, разные инструменты сохранились в хорошем состоянии и разложены были в строгом порядке. Судя по всему, Верин отец был хозяйственный мужик. Степан взял лопату, тяпку, оценил заточку полотна, попробовал пальцем остроту — всё сделано правильно и под нужным углом. Тиски большие и, что особенно понравилось Степану, прочно прикручены к станине, забетонированной в пол. Да, до прежнего хозяина расти да расти. Но ничего, дотянемся.
        — Мам ну как тебе Стёпа?
        — Да вроде ничего. Не пьёт, работящий. Вон забор как быстро починил. Никого и приглашать не надо. А у самой то как с ним? Всё нормально?
        — Вроде бы да. Но какой-то упрямый он. Упрётся и всё. Говоришь ему лучше так сделай, а он обязательно сделает по своему. И, вообще, мои советы терпеть не может.
        — Да все они такие. Упрямые как черти. И отец твой такой же был. Терпи. А лучше не ввязывайся в их дела.  Их не переделаешь. Только разозлишь. Ты знаешь нам нужно завтра соседей собрать. Хотя бы ближайших - Артамоновых и Гуляевых и Филиповых. Отпразднуем приезд, да и со Степаном познакомятся.
        — Гуляевых? Это Толика с Любой?
        — Ну да. А что?
        — Да пьёт он больно, Толян этот. Привяжется потом к Степану.
        — Ну смотри. Можем не приглашать, но как-то не по-людски это. Приехали вроде, надо отметить.
        — Ну ладно мам. А Филиповы -это Серёжка?
        - Его и жену. Данию.
        - Он что женился? Интересно, кто она.
        - Давно. Она с Раифа. Приятная женщина. Вообще  у них всё ладно. 
        К праздничному столу Филиповы и Артамоновы придти не смогли. Гуляевы опоздали, но Толик, захвативший из дома поллитровку, понёсся с места в карьер, наливал без перерыва и своей, и хозяйской водки.
         — Да подожди же ты. Дай поговорить, — досадливо сказала ему жена Люба, когда он разливал по четвёртой.
        — Ладно, чего взводишься, поговорите, а мы со Стёпкой пойдём во двор, подышим.
        Оказавшись на свободе, Толян сбегал домой за очередной бутылкой.
        — Пока бабьё балакает, мы чуток выпьем.
        Пили, спрятавшись за сарай. Потом Толян потащил нового приятеля знакомиться с соседями. Добавляли во всех домах, где находили подходящую компания. Степан как будто оказался в своей давней свободной жизни, когда пил с друзьями перед вылазками в Туру.К полуночи они с Толяном так наклюкались, что заснули на берегу озера.
        На рассвете их разбудил холод. Не прощаясь, разбежались по домам. Степан тихо разделся и, нырнув под одеяло, провалился в сон. Проснулся с головной болью. В доме никого не было. Женщины ушли на работу. Степан полежал, не спеша поднялся, умылся. Торопиться было некуда — отпуск до следующего понедельника. На столе Верина записка «Еда на плите, придём после четырёх». В тарелке под полотенцем — яичница и картошка.
        Вскоре явился Толян с пивом. Опохмелились, и Степан дипломатично выпроводил гостя. Принялся за дела. Нужно было что-то решить с покосившейся дверью сарая и надломленными перилами на крыльце. Голова побаливала, похмелье стонало во всех мышцах, но Степан знал, что работа и свежий воздух выбьют дурь из тела.
        К приходу жены и тёщи он более-менее пришёл в себя. Женщины особо не ругали его за вчерашние похождения, но вид у обеих был недовольный. Степан, чувствуя вину, старался не смотреть на них, во всём поддакивал и со всем соглашался.
        Сосед с тех пор постоянно пытался вытащить его на пьянку. Степан вяло отнекивался. Толян и трезвый был без указателя в голове, а уж выпивать с ним было просто опасно. Чёрт его знает, что он мог натворить и во что втянуть.
Когда в очередной раз он подначивал Степана на выпивку, к ним на крыльцо вышла из дома Вера. Сказала со злостью:
        — Шёл бы ты отсюда, пьяница. Не сманивай мне мужа. Ты что глухой? Не слышишь? Тебе что Степан сказа «Не хо-чу». Ты понял или русский язык не понимаешь? Давай проваливай. Иди, иди поднимайся живее.
Схватив Толяна за плечи, она вытолкала его со двора. С грохотом захлопнула калитку, крикнув напоследок.
        — Ещё раз придёшь — башку оторву.
        Степан первый раз видел жену такой. Удивлённо смотрел на покрасневшую и растрепавшуюся жену. Надо же, боится, что он начнёт пить. Бережёт семью и его бережёт. Это радовало. Но в тоже время и обидно — он что, сам ничего не соображает, его надо на привязи держать и за ручку водить? Никогда он не станет пьяницей. Не дурак.
        Несмотря на эти мысли, Степан втягивался в пьянство. Он уже с удовольствием ждал субботы, праздников и дней получки, когда можно выпить с друзьями, с Толяном. Вера и Марья Николаевна сразу же узнавали об этом — нюх у них был безошибочный.
         А ведь он, чтобы не пахло спиртным, чем только ни закусывал по рекомендациям  бывалых собутыльников. Не помогало. Вражеский запах женские носы  распознавали сразу, как только Степан поворачивал к ним лицо. Враз  ощетинившись они яростно нападали на Степана. Взывали к его разуму, стыдили, пугали болезнями, потерей работы и другими ужасами, которые приходят в голову праведным разъярённым женщинам, когда перед ними стоит источник всех будущих бед — пьяный, безалаберный, ничего не соображающий, покачивающийся мужик.
        Он хмуро огрызался или молчал, а когда становилось невтерпёж, уходил, громко хлопнув дверью. Сидя на террасе, переваривал всё сказанное и нехотя признавался себе — женщины правы.
        Отказаться от водки не получалось, хотя он не раз пробовал. Степану нравились питейное братство, такое кратковременное и бесшабашное. Водка как будто добавляла мозговых извилин в гладкую кору больших полушарий поселковых мужиков, градус ума шёл вверх и они всей компанией уходили в горячечно-фантастический мир.
        Бывало и так. Терпел, терпел Степан, а потом возвращаясь в субботу с работы вдруг замечал, что солнышко тепло светит, травка и редкие полевые цветочки колышит тихий ветерок и на душе становиться  хорошо, празднично. Но откуда-то из недр восхищённого мозга выползало желание выпить в этот прекрасный день. В начале желание было не ощутимым. Мелькнуло и исчезло. Затем оно приобретало чёткие очертания, разливалось по всему мозгу, заглушало волю, разум стыд и совесть, освобождало запертое в клетках стремление сразу же идти в магазин, купить и выпить. В такие моменты перебороть себя Степан даже не пытался.  Желание было настолько сильным, что блокировало все эшелоны сопротивления. Степан шёл, покупал и выпивал.
        — Чёрт с ним. В последний раз, - не доходя до магазина успокаивал он себя.
        Выпивки продолжались бы и дальше, но однажды Степан почувствовал как закололо сердце. Он пошёл на приём к заводскому врачу. Тот послушал, сделал ЭКГ, внимательно посмотрел длинную ленту с какими-то зигзагами. Вздохнул и сказал:
        — Пока ничего.
        — Что ничего? Что нужно чего-то ждать?
        — Вы курите, - не отвечая на вопрос спросил врач.
        — Нет.
        — Пьёте?
        — Редко. Как все — по праздникам.
        — Ну-ну.
        — Доктор, да в чём дело? Болезнь в сердце какая-то?
        — Пока нет, но будете пить, будет и болезнь, а может и хуже. Сердце не зря заболело. Это крик о помощи.
        Степан ничего не понял. Больной он или здоровый? Он что,  если будет выпивать может умереть? Елки зелёные!Сердце уже начало кричать. Допился! Степан не раз слышал от своих женщин об остановках сердца у пьяниц, вспомнил их доводы и примеры, вспомнил деревенских мужиков умерших по пьяни и пока шёл домой, всё время прислушивался к сердцу. Но его не было слышно. Он щупал пульс, но и тот куда-то подевался.
        Дома всё рассказал Вере. Та всполошилась и сразу позвонила школьной подруге, у которой муж был врачом.  Степан и тёща напряжённо вслушивались как Вера читала, подошедшему к телефону мужу подруги,  заключение заводского врача. С трудом произносила медицинские термины, говорила про какие-то зубцы, систолы, частоту и прочие страшные в своей непонятости слова. Когда начали говорить на другом конце телефона, то по мрачным поддакиваниям Веры и косым, хмурым взглядам, которые она бросала изредка на Степана он начал догадываться, что ничего хорошего в разговоре нет и в душу потихоньку стал заползать страх.  Тёща, тоже прислушивалась к Вере, тяжело вздыхала,  укоризненно смотрела на Степана и качала головой.  Степану совсем стало  не по себе. На лбу выступил пот. Наконец она положила трубку.
        — Ну, Стёпа, ничего хорошего я тебе не скажу. С этого дня прекращай пить. Даже нюхать пробку забудь.
        И добавила с подступающим отчаянием, с жалостью, но и с желанием припугнуть для убедительности:
        — А то придётся мне нового мужа искать.
         Степан перестал пить. Для этого он не напрягал волю, не боролся с собой. Просто перестал и всё. Иногда тянуло к привычному удовольствию, но он без труда гасил тягу. Желание выпить становилось всё слабее, и в конце концов почти полностью исчезло.
        — Воли мало, поэтому остановиться не могут. Вон мой Степан, захотел и сразу же бросил, — говорила через месяц Вера в ответ на причитания женщин, уставших от своих пьяниц.
        Всё-таки иногда он выпивал, но очень редко и по чуть-чуть. Встречи с  Толяном стали редкими и проходили всухую.
        Жизнь потекла более спокойно. Но всё же, чувство настороженности не покидало женщин. Они внимательно следили, чтобы, только-только налаживающаяся жизнь, не выплеснулась из возведённых ими берегов. Они чутко следили за спокойным руслом текущего быта, не давали ему слишком волноваться,  при необходимости укрепляли берега и выпрямляли русло. Обе знали — успокаиваться нельзя. Мужик может запросто слететь с катушек. Примеров в посёлке было — хоть отбавляй
        Степан освоился в хозяйстве, составил план необходимых дел. Как-то решил закупить в городе разную разность, без которой не удержишь в порядке дом. За покупками поехал после работы, не заходя в посёлок. Возвращался, когда уже вечерело. Устало смотрел через водительское стекло, как автобус несётся в спускающийся красный круг солнца. Справа мелькнуло озеро, показалась остановка с искорёженным облупившимся указателем «Пос. Н. Тура. 3 км».
        Кроме него, в Туре никто не вышел. Он закинул сумку через плечо. Оглянулся. На этой остановке его встречала Вера после армии. Какое это было счастливое время и как давно это было. Ушло. Всё безвозвратно ушло. Тогда он даже не предполагал, что будет жить в Туре. Степан постоял на остановке, погладил столб. Вздохнул. Что ж, надо идти.
        Дорога вела через поле, мимо заросшего камышом озера. Узкие лазы в камыше, проделанные ребятами, уходили к открытой воде.
        Дошёл до птичника. Справа начинались дома посёлка, крашенные в зелёный и голубой цвет. Под солнцем и дождём краска потускнела. Вокруг домов стояли покосившие серые дощатые заборы, дворы и огороды тоже были серы и пусты. Туринцы не сажали яблонь, вишен и груш, не было весной праздничного бело-розового цветения, а летом — задумчивости зелёных крон, как в южных краях, где он служил.
        Посёлок словно врос в землю. Степану вдруг подумалось, что Тура и её жители похожи друг на друга. Люди тоже всё время возились в земле. Копали картошку, выдирали морковь и свёклу, срезали вилки капусты, несли тыквы в подполье. Потные лица они вытирали тряпками нарезанными из старых одёжек или простыней бережливыми бабушками и жёнами.
- Не напасёшься на вас, - говорили они отдавая тряпку работающим мужикам, - едите вы их что-ли.
Мужики их не ели. Не видя в них особой ценности они забывали их в разных местах огорода и сада. Если их случайно находили женщины, то подбирали, отряхивали, стирали и аккуратно, складывали в различные уголки. Пригодятся.
        — Чего разное хламьё собираете? Куда не сунешься какое-то тряпьё лежит, - злились мужики.
        Работы в Туре уже давно почти не было, приходилось искать её в городе, благо автобус ходил регулярно и до первой городской остановки — меньше получаса езды. Мужчины устраивались там грузчиками магазинов и складов, женщины трудились техничками в школах, санитарками и медсёстрами в больницах.
        На въезде в посёлок вдоль дороги тянулся высокий железобетонный забор птицефермы. Вокруг постоянно неё стоял тяжёлый запах куриного помёта. Справа строились дома.
        У развилки сидел пёс. Увидев Степана, вскочил, повизгивая, закрутился на месте, то припадая к земле, то вскакивая, посылая человеку свою собачью радость. Степан свистнул  и остановился у кучи металлолома.
        Раньше здесь была школа, в которой он учился до 4 класса. Её снесли, но не сразу. Полуразваленная, скособоченная она ещё долго стояла, напоминая проходящим взрослым об их детстве и юности. Потом на месте вырос двухэтажный жилой дом. Рядом — забор Саида из красного кирпича, за которым ржавеют трактора, экскаваторы и ещё какие-то непонятные железные исполины. Только постаревшая водопроводная колонка осталась на краю дороги и, как прежде, исправно даёт артезианскую воду.
        Раньше на субботниках собирали металлом по всей деревне. Сваливали его возле школы, под высокими деревьями. Отличившиеся классы получали на линейке благодарность от директора. Сейчас пацаны и девчонки, стоявшие на тех линейках, стали взрослыми и почти все разъехались. 
        А железо по-прежнему лежит здесь. Сюда по привычки сносят всё ненужное  в хозяйстве — ржавые кастрюли, керосинки, пружинные кровати, отслужившие  стиральные машины… Когда-то все эти вещи исправно выполняли свою работу, имели цену и знать не хотели друг друга, а потом состарились, пришли в негодность и встретились здесь на братском кладбище...
        Степан постоял, разглядывая перепутанный хлам, и пошёл к дому. Навстречу попался Серёжка Филиппов с сумкой.
        - Привет Серёж!
        - Привет! Привет! Слушай, зайди вечерком. Обсудить кое-что нужно.
        - Лады.
        Серёжка в последнее время с головой ушёл в бизнес. Куда-то ездил, что-то доставал, привозил, строил. Все удивлялись -"В кого он уродился?". Отец слесарил.Да и по линии матери, тёти Нины, никаких капиталистов не было. А тут ни с того ни с сего свой поселковый бизнесмен появился. Талант, ничего не скажешь.
        Пёс бежал впереди, изредка останавливался, вынюхивал что-то, поворачивал голову.
        На двери дома висел замок. Женщины ещё не пришли. Степан зашёл в сарай. Не спеша, с интересом рассматривал, ощупывал каждое приобретение. Разложил покупки по местам.
        Щёлкнул запор на калитке. Пришла Вера.
        — Привет тётя Вера! Дядя Стёпа ждёт не дождётся тебя, - крикнул Степан из сарая.
        — Привет, привет дяденька. Может поможешь тётеньки?
Степан вышел из сарая, прикрыл дверь, взял у Веры сумки и пошёл в дом.
        — Что-то уставать я стала.
        — С чего бы?
        — Не знаю. Может залетели?
А через месяцев тест-полоска на беременность показала, что в их семью залетел аист.
        Степан встретил это известие спокойно. Ждал его. Мать всплеснула руками и сразу же посыпались советы. Через несколько месяцев и соседи поняли, что Вера беременна.  В консультации определили — девочка.
        — Стёп, посмотри, не видно, что я беременна?  У других на моих сроках во какой живот, - показывала она раздвигая руки, - а я ещё старые платья ношу. Правда не видно?
        — Да нет. Выглядишь ты нормально. Живот конечно видно, но ведь ты беременна, - отзывался Степан, не понимая, что лучше было бы чуть-чуть соврать и притворно восхититься своей женой, сравнив её например с тростиночкой.
        - Подташнивает только иногда, а так ничего.
        Вера, как и всякая первородка, внимательно слушала что говорят взрослые женщины о родах. Говорили разное. Было больно — это подтверждала всякая рожавшая. И всегда был страх. Он появлялся у всех одновременно с известием о беременности. Радость и страх шли об руку друг с другом. Токсикозы, аллергии, внематочная беременность, неправильное положение плода, неожиданные кровотечения  и массе других непонятных осложнений со страшными названиями и последствиями вползали непрошенно в думы и назойливо притягивали к себе внимание.  Особенно если Вера оставалась одна и рядом не было Степана, который сразу же решительно и уверенно решал все её заморочки. Его решительность успокаивала, но не на долго.
        — Верка, не глупи. Ну что ты мучаешь себя? Какая смерть от родов? Ты посмотри вокруг. Таня Малахова, Сашка Журавлёва, Светка Филиппова да и другие с нашей улицы родили по двое, по трое и что умерли? Нет. Живы? Живы! Ты — то что готовишься умирать?
        — Но ведь Катя Ревина умерла?
        — И всё! Больше никто. Остальные-то все живы живёхоньки. А Твоя Катя, во первых, мешки таскала беременная и надорвалась, во вторых, на какой чёрт она связалась с этой бабкой, которая её и угробила. Зачем не пошла рожать в больницу? Дура твоя Катя и ничего больше. Мешки ты не таскаешь, врач вчера смотрел — всё нормально. Чего ещё тебе надо? Радуйся, что всё хорошо. А ты хнычешь. У тебя всё будет хорошо. Родишь быстро, даже не заметишь.
           Но страхи не уходили.
        — Ты сходи в церковь и помолись — посоветовала ей подруга.
        — Я молилась дома перед иконами — у нас их три, от бабули остались. Только молитв толком не знаю, так, придумала от себя. И кто на иконах — не знаю тоже.
        — На них мужчины или женщины?
        — Мужики.
        — Ну, это не для тебя. Только женщина может понять женщину. Съезди в Раифский монастырь и помолись Святой Деве Марии. Она знает, что такое роды.
Дважды Степан возил Веру в монастырь. Она возвращалась в посёлок спокойная и умиротворённая.
        Дочка Вика родилась благополучно, в срок. Когда её первый раз принесли к Вере, молодая мать не знала, что делать. Напряжённо смотрела на девочку, которая раньше была частью её тела, а теперь жила отдельно. Потом взяла дочку на руки и через тяжесть почувствовала её существование. Она смотрела на этот маленький комочек счастья, преподнесённый Богом ей и их семье и становилась матерью.  Первоначальная напряжённость исчезла и пришла ни с чем несравнимая любовь к этому беспомощному, ничего не понимающему малышу с барахтающими руками и ни на чём не останавливающими глазками. Этот комочек уже был чем-то  недоволен, что-то требовал в своей новой жизни. Когда девочка, чмокая и корябая маленькими пальчиками материнскую грудь, напилась молока и уснула, Вера долго рассматривала её. Трогала незаметные бровки, ротик, гладила волосы, целовала маленький лобик и щёчки.
        К себе домой позвали соседей — обмыть новорождённую. В конце застолья Степан с Толяном исчезли, прихватив две бутылки водки.
        Молодой отец вернулся за полночь. Вера почувствовала — не пьяный. Тихо разделся, перелез к стенке, лёг рядом с отодвинувшейся Верой. И сразу заснул. Сутолока этого дня вымотала его. Вера думала, засыпая: не подвёл её с дочкой, хотя повод выпить был уважительный. Слава Богу, всё в порядке. Всё у них будет хорошо.
        По-прежнему летели друг за другом дни. Чередовались бесконечные заботы и минуты отдыха, праздники отгорали бенгальскими огнями, что-то отживало и уходило навсегда. Умерла Марья Николаевна. А Вика — родители и оглянуться не успели — пошла в школу.
        Тура обновлялась. Окраина красовалась новостройками. Центральное озеро потихоньку мелело и зарастало. Дом Володи Кузнецова, со двора которого когда-то можно было удить, оказался далеко от воды. Построили аккуратный, красивый как елочная игрушка фельдшерский пункт. Умер Володя Костюхин щербатый, улыбчивый, постоянно пьяный отец большого семейства. Его покорёженный, лихой грузовик уже не сшибал, не успевших разбежаться, деревья, столбы и полисадники, не пугал встречных непредсказуемыми прыжками. Старшее поколение постепенно умирало. Их дети уезжали в город, продавая дома и участки. Приезжие из города быстро воздвигли богатые особняки, покрывали брусчаткой картофельные сотки. По дороге в магазин  уже не услышишь несущие справа и слева  приветствия, никто не остановит поговорить. Огородов, дворов уже не видно за причудливыми заборами из невиданных в посёлке материалов. Продавщица в магазине уже не всех покупателей знает в лицо и по имени.   У многих дворов стоят машины, в основном иностранных марок. Провели газ. Центральные дороги покрыли асфальтом.
        С рождением Вики,  жизнь приобрела новый смысл.Они растили свою девочку бережно, как цветок, отдавая ей лучшее, что было в каждом из них.
        С пяти лет девочку понемногу приобщали к хозяйству. Она, хоть и не сразу, но научилась убирать свою комнату, стирать, раскатывать тесто, чистить картошку и морковь. Помогала на огороде, хотя по малости лет быстро уставала. Её не заставляли что-то делать, а просили помочь, подержать, принести, доделать. Не ругали за медлительность, за то, что не всё получается. Но не скрывали огорчения, когда она отлынивала от дела, капризничала, заходилась в детском злом упрямстве. Хвалили по разному иногда сразу же после окончания работы, иногда так, что Вика не догадывалась.
Сидят ужинают. Степан доедает суп, отодвигает тарелку и говорит Вере.
        — Ну мать. Сегодня не суп, а одна вкуснятина. Молодец, тебе прямо медаль нужно дать. Так делаешь, что пальчики оближешь.
        — Ну что ты Стёпа. Это не я варила, - отвечала Вера  искоса с улыбкой посматривая на Вику.
        — Здрасьте вам! Соседка, что ли? - спрашивает недоуменно Степан.
        — Да Вика, кто же ещё?
        — Как Вика. Какая Вика? Вот она что ли, - говорит удивлённо Степан,   показывая на Вику., - Да ладно! Не может быть. Не верю.
        — А ты спроси её, спроси.
        — Вика, правда что-ли, что ты суп варила.
        — Ну да, пап. А что особенного?- невозмутимо с сияющими глазами ответила Вика.
        — Ну молодец! Не ожидал. Иди сюда, - и он целовал зардевшуюся дочурку.
        — И когда это она мать научилась?- поворачивался он к Вере.
        — Когда, когда. Тогда. Ты и не заметил. Замуж выйдет, тоже не заметишь.-отвечает Вера.
        — Мам, ну что ты! Опять начинаешь? - сразу же взъерошился маленький воробышек.
        Вера много читала Вики книжек. Особенно любила рассказывать сказки. Степан удивлялся, откуда она их столько знает? Как бабка какая-то. Мало того, она  так складно и интересно рассказывала, что Степан, поневоле заслушивался и потихоньку изумлялся способности жены.
                — Откуда ты это всё знаешь?
        — Да мне бабушка и мама  рассказывала. А часть я сочиняю сама. А ты что не расскажешь?  — отвечала она на недоумённый вопрос Степана
        Сказки Степан рассказывать не умел. В компании пацанов, да под выпивку он мог рассказывать часами про какой-нибудь случай, получая от слушателей восторженные отзывы - «Во даёшь». А с Викой не получалось. Всё, что ему рассказывала мать, он забыл. Правда не всё. Иногда из памяти неожиданно выскакивали Коньки -горбунки, вылезали Кощеи,выбегали Серые волки, выезжали Добрыни без отчества и другие безликие, стёртые в памяти герои, но кто они, хорошие или плохие и, главное что они делали в сказках, он забыл. А сочинять он не мог. Кроме «ну они встали и пошли», «ну потом они сели на коней и поехали», «ну приехали, покушали и спать легли» он ничего не мог предложить слушательнице. Что герои делали между «пошли», «покушали», «поспали», он никак не мог вспомнить или придумать. Эта была не его жизнь. В ней он ничего не понимал и не мог о ней рассказать. 
        Зато он любил говорить с Викой о разных разностях. Иногда она подсаживалась к нему и задавала какой-нибудь вопрос. Он, подумав, степенно, отвечал ей как взрослой. Разговор у них всегда был серьёзный. Каждый говорил подумав, каждый отвечал за свои слова, был честен и главное считал другого правильным и надёжным человеком.
        Вика боялась расстроить отца. Степан был для неё непререкаемым авторитетом. Он гордился этим и немного боялся такой ответственности. Он умел трезво взглянуть на себя со стороны: в школе учился так себе, правда, с отличием кончил техническое училище и один из лучших мастеров на заводе, но его интересы и знания не выходят за пределы работы и хозяйства. Политикой он не интересовался, но, в отличии от многих, верил, что всё постепенно идёт к лучшему. Стоило только сравнить, как жили десять лет тому назад и сейчас — никакого сравнения. Голосовать не ходил, считал, что и без него разберутся. Патриот, патриотизм - были для него пустые слова, но мог накостылять по шеи любому, кто, нажравшись водки, примется материть Россию. Драться он умел. Но его уважали за правильные слова, которые были всегда убедительны.
        Вика росла. Вера и Степан тоже не оставались прежними. Многолетняя близость сделала понятным  малейший штрих в поведении другого. Они без труда угадывали реакцию друг друга на то или иное действие или событие. Знали что ответит или какой будет задан вопрос в разговоре. Слабые и сильные стороны характера другого перестали быть тайной. Это было хорошо. Ты знал своего спутника как себя и поэтому степень доверия друг к другу была большой. Но первоначальной любви уже не было, она не исчезла, а затаилась ушла глубоко в память, ощущаясь своим присутствием. Появилась привычка, привязанность друг к другу. Они с нетерпением ждали другого, если не были вместе. Поглядывали в окно и с облегчением слышали стук калитки, шаги на крыльце и знакомый голос в доме.
        Но была и оборотная сторона. С годами копились разочарования, обиды, усталость. Во время размолвок, зная больные места друг друга, они  нажимали именно на них. Из-за этого пустяковый конфликт вспыхивал, как пламя от плеснувшего на него бензина. И они долго не знали что с этим делать.
        Перед окнами их дома разрослась берёза. Она загораживала свет и в сильный ветер её ветки цеплялись за провода, раскачивали их, грозя вот-вот оборвать. Степан, посматривая на дерево, с тревогой думал: если обрушиться на дом — порвёт провода, проломит крышу, раздавит сарай и другие постройки. А если покалечит кого-нибудь? Или ночью оборванный провод под напряжением упадёт на дорогу и кто-нибудь наступит не него?
        Не раз говорил о своей тревоге Вере, но она ни в какую не разрешала спиливать дерево.
        — Эту берёзу ещё мой отец посадил. Ты посмотри, какая она красивая. Дом без неё будет торчать, как бельмо на глазу, голый, обшарпанный. Вон у соседей деревья разрослись, проводов совсем не видно — и ничего.
        Споры продолжались до тех пор, пока Степан не получил предупреждение насчёт дерева от участкового. После крупного разговора с Верой он всё-таки решил убрать берёзу. Они с Толяном потратили на это целый день, хотя работали споро. Обрубили сучья, распилили ствол на чурбаны. Толян ушёл домой с честно заработанной бутылкой водки, засунув её за ремень.
        Вера ходила хмурая и всем недовольная, что-то бурчала про себя. Вика, придя из школы, сразу заметила перемены:
         — Ой, пап, как пусто стало. Может, посадить что-нибудь?
         — Это к матери.
        Девочка, конечно, ни при чём, но у Степана от слов дочери окончательно испортилось настроение.
        Как-то после работы он мастерил колья для подпорки крыжовника. С прошлого года отобрал для этого толстые обрезки досок, сделал из них заготовки, проолифил и положил в сарай. Осталось обрезать до нужных размеров и чуть-чуть обтесать. Плёвое дело. Сидя на чурбачке, Степан не спеша тюкал топором. Мимо на огород проходила Вера. Скосив глаза, посмотрела что делает муж, и заметила.
        — Ты бы лучше для клиньев сучья взял. Вон обрезки лежат.
        — Сучья не подойдут, они тонкие и все изогнутые.
        — Ну тогда возьми проволоку, нарежь, забей — и все дела.
        — Тонкая она. Нужны прутки, а их у нас нет. Покупать — лишняя трата.
        — Ну тогда возьми......
        — Слушай, что ты лезешь в мои дела со своими дурацкими советами! Иди куда шла!
        — Делаешь какую-то ерунду — и слово не скажи. Потом будешь переделывать.
        По мнению Степана, в мужской работе Вера разбиралась плохо и советы давала негодные. Может быть, иногда её стоило послушать. Но когда в тебя бросают двадцать снежков и только два попадают в цель, понимаешь — бросает не снайпер. А вот отбить охоту хоть что-то делать — это у неё хорошо получалось.
Стычки становилось всё чаще.
        Особенно раздражало Степана невесть откуда появившееся стремление Веры сравнивать его работу с работой, сделанной другими — конечно, не в пользу мужа.
        Поставили газовый котёл, так она заявляет: у соседей гораздо теплее. И слышать не хочет, что там площадь обогрева в два раза меньше. И пропускает мимо ушей предложение Степана — увеличить температуру их котла, раз она мёрзнет. Показывать ей расчёты, приводить профессиональные доводы было совершенно бесполезно.
        — Ты можешь говорить, что угодно, но у них лучше. И не спорь, не можешь толком сделать — так и скажи.
        Однажды Степан после очередной перепалки заявил:
        — Ещё раз влезешь со своими дурацкими советами — плюну и уйду.
        — Испугал. Уходи, без тебя обойдёмся.
        Степан хлопнул дверью и вышел во двор. Постоял, двинулся к калитке. У Веры, смотревшей на мужа из окна, ёкнуло сердце.
        Степан уехал к отцу с матерью. Дочери Вера объяснила: папа в Ольховке. Дальнейшие Викины расспросы оборвала.
        Первое время Вера особо не беспокоилась. Знала надёжность Степана и его отходчивость. Позлится, успокоится и вернётся. Да и Вику он любит. Она много раз повторяла это себе, лёжа по вечерам и прислушиваясь к звукам из темноты, которые в её пугливом воображении оборачивались знаками кошмара. Раньше Вера этих звуков не слышала, потому что рядом у стенки лежал Степан.
        Она не раз спрашивала себя: «А он меня любит?» И какие только ответы не приходили ей в голову! Зная Степана не один год, она была уверена: без любви он никогда бы на ней не женился. В их первые годы готов был по первому её слову сделать всё что угодно. Но он ведь не говорил ей, что любит. Ни разу. Правда, это ничего не значит, просто у него такой характер. Она вспоминала, как после долгой разлуки он брал её на руки и подбрасывал, будто девочку, а поймав, целовал и прижимал к себе так, что косточки трещали. А какие письма он ей писал! Только в обычной жизни нежных слов из него клещами не вытянешь. Обнимает нечасто и не к месту, на людях. Ну, ночами другое дело. И цветы дарил редко, хотя, вообще-то,  подарками баловал и её, и Вику.
        Такими мыслями выматывала Вера в одиночестве свою душу, переходя от отчаяние к надежде. Сначала она слишком злилась на мужа и ни за что не стала бы с ним мириться. Но через неделю уже корила себя за глупые придирки, мелочные уколы. А если в Ольховке есть у него подруга прежних времён или заведёт новую? Да и на работе найдутся охотницы заарканить бесхозного мужика.
Нет, нужно что-то делать! Только вот что?
        Вика чувствовала состояние матери, да и отец слишком долго не возвращался. Правда, звонил ей. Спрашивал как дела, шутил, давал советы. Рассказывал, что помогает отцу ремонтировать баню. Пока не закончит дела, приехать не сможет. После таких разговоров Вике хотелось заплакать. Раньше она часто подсаживалась к матери и делилась с ней школьными делами. Мать гладила её волосы, внимательно слушала, при случае что-то подсказывала. Любила необидно подтрунить над дочкой. Теперь в их разговорах не было веселья, зато всегда была недосказанность. Часто Вике казалось, что мамины мысли далеко, из этой дали она смотрит невидящими глазами, выстукивая пальцами по столу странный ритм. В такие минуты Вике было страшно и неуютно, она не понимала что происходит и что нужно делать.
        Однажды вечером, ей стало так безнадёжно горько, что она выбежала на террасу и прошептала, запрокинув лицо к полной луне:
        — Пап, возвращайся скорей. Я боюсь. У нас всё плохо.
        Двор казался незнакомым в неживом смешанным с темнотой жёлтом свете. Вика испуганно юркнула в  сени, оттуда  приоткрыв дрожащей рукой дверь, снова посмотрела на луна и прошептала те-же слова. 
        Степан не говорил родителям, что поссорился с женой. От матери он ничего не ждал, кроме охов-ахов, дотошных расспросов и бесполезных советов. А вот что скажет отец, когда узнает? Именно его слова ждали в семье, когда требовалось что-то решать. Он всегда говорил чётко, по делу, и так или иначе всегда обозначал выход из затруднения. Но Степан стеснялся разговора,не знал какая будет реакция отца, не знал как себя вести и что говорить. Он не раз прокручивал в мыслях этот разговор, с начала до конца, всё больше и больше ощущая свою неправоту. Первоначальной обиды на Веру уже не было, но что делать - он не знал. Поехать в Туру? А Вера возьмёт и выгонит. Да-а-а. Дела-а-а-а. Чёрт их всех побери.
        У отца Степан оказался кстати. Баня пришла в негодность. Тепло держала плохо.  Протекала крыша. 
        С соседом, Юрой Кузнецовым, договорились, что поможет перестилать крышу, да ещё его сын Вадька будет на подхвате.
        Ремонт шёл дольше, чем планировали. Александра Фёдоровна  ворчала: сын всё это время ни раз не проведал жену с дочкой, да и они не едут в гости.
        — Ты чего, как дикарь какой? Не съездишь не проведуешь. Родные ведь.
        Отец ничего не говорил, только задумчиво посматривал на Степана.
        Наконец ремонт закончили. Решили отметить — съездить с ночёвкой на рыбалку к Чёрному омуту. Позвали с собой Кузнецовых.
        Выехали вечером. Добравшись до места, поставили две палатки. Вадька собрал дрова, разжёг костёр, вскипятил чай. Пётр Васильевич и старший Кузнецов пошли с бредешком по реке, Степан остался на подхвате на берегу, шугал рыбу. Поймали немного. Сварили уху. Взрослые выпили за окончание большого дела. После ужина неспешно беседовали под треск горящих поленьев. Здесь, у костра на берегу ночной реки, ссора с женой виделась Степану мелкой, никчёмной нелепостью.
        Спать легли далеко за полночь. Пётр Васильевич начал без предисловий .
        — Что случилось? Поругались?
        Степан подтвердил, не вдаваясь в подробности. К счастью, отец о них не  спрашивал. Его интересовало другое — что сын думает делать дальше.
        — Мириться, наверное, надо, — произнёс Степан с лёгкостью, удивившей его самого.
        — Надо. Только побыстрее, чтобы хуже не было. Ты помни всегда: семью держат две вещи — любовь и терпение. Любишь в человеке хорошее, терпишь плохое.
        «Про себя, что ли, сказал?» — подумалось Степану.
        — Когда думаешь поехать? — без всякого перехода спросил отец.
        — Наверное, в воскресенье утром, — ответил Степан как о деле давно решённом, хотя до этого не задумывался, когда вернётся к Вере и вернётся ли вообще.
        Утром быстро ополоснулись речной водой. Степан с удивлением смотрел, как Вадим делает зарядку.
        — Каждое утро руками махает, — с гордостью пояснил Кузнецов-старший, заметив внимание к сыну.
        — Он вообще не такой, как мы в его возрасте. Вместо того чтобы гонять с ребятами, сидит за книгами. И книги серьёзные. Я даже название не выговорю. Один раз смотрю — а он книжку держит вверх ногами. Ты чего, спрашиваю. А он говорит, просто интересно, научусь так читать или нет. Начал английский учить. Уже сейчас в некоторых вопросах, точно, умнее меня.
        Сразу после завтрака разъехались по домам. Суббота, дел в хозяйстве много.
        В воскресенье Степан встал рано. Собрался, быстро поел. Чмокнул в щёку мать, кивнул отцу.
        — Ну, я поехал!
        Объяснить матери эту спешку и всё, что с ней связано, пришлось Петру Васильевичу.
        До Туры добрался быстро. Подошёл, никого не встретив, к калитке. Было не по себе, хотя особой вины он за собой не чувствовал. Вздохнул, покашлял и просунул руку в щель калитки, отодвигая засов.
        На грудь, крутя хвостом, головой и всем телом бросилась Чонка. Дотянулась до лица и Степан почувствовал её влажный холодноватый язык.
        Во дворе ничего не изменилось, только как будто состарилось. Колесо, прислонённое к стене, упало, тропинка к крыльцу почти заросла травой. У сарая тоже густая трава — наверное, и дверь не откроешь.
        Скрипнула дверь, из дома выглянула Вера. Сразу увидела мужа.
        — Чего пришёл?
        — Проведать.
        — Ну-ну.
        Скрылась в доме, ничего не сказав. Дверь оставила открытой.
        Неловкость прошла. Степан подошёл к сараю, примял траву у двери, открыл её. Пахнуло застоявшимся воздухом. Взял тяпку, прополол заросшие участки двора, расчистил и разровнял тропинку от дома до ворот. Потом расправил покосившую скобу на засове. Подвигал её взад-вперёд. Оглянул двор заново. А что, неплохо.
Искоса посматривая на окна, заметил как на среднем дрогнула занавеска. Ну ладно. Нужно заходить. Что-то Вики не слышно. Спит, наверное.
        Вера сидела и не знала, что делать. Ещё вчера подружка на работе, рассказывая про свой сон, вдруг неожиданно сказала, что кто-то к Вере придёт. Она сразу подумала - Степан. Когда скрипнула калитка и завизжала Чонка она поняла - пришёл. Сердце заколотилось. Боже! Нужно скорее привести себя в порядок, хоть чуточку убраться в комнате. И завтрак приготовить — как это она раньше не догадалась! Ведь чувствовала, что придёт. О господи, остался бы! Что ему сказать? Не обнимать же. Подумает ещё! Она посмотрела в зеркало, схватила гребёнку, стала причёсываться, держа шпильки во рту и прислушиваясь к звукам во дворе. Мелко подрагивали руки. Во дворе стало тихо. Она без сил опустилась на табуретку. Все слова, которые заготовила, исчезли.
        Услышала, как отворилась дверь в сени. Её бросило в жар.
Степан вошёл, поставил на стул большую сумку.
        — Ну, здравствуй! А где Вика?
        Вера не успела ответить. Распахнулась дверь Викиной комнаты, и ослепительный комочек счастья с радостным визгом бросился на шею Степану. Лёгкая, тёплая, ничего кроме отца не видящая, она  обняла его шею, прижалась лицом к его лицу, щекоча своими мягкими волосами. Она что-то говорила. Говорила взахлёб что-то непонятное, но очень важное. Чуть отстранялась она смотрела в его глаза сияющим взглядом и тут же порывисто прижималась к нему. А он гладил её пушистые волосы и тоже целовал родное лицо, тонкие руки приговаривая «Ну ладно, ну ладно, ну ладно». Они ничего не видели вокруг, а Вера смотрела на них, безмерно счастливых, и чувствовала: всё, что так измучило её за последнее время, ушло, осталось в прошлом.
        Степан подошёл к ней с дочкой на руках. Вера поднялась навстречу, прижалась к нему. Он обнял её одной рукой Так они и стояли молча посреди комнаты. Тикали настенные часы.
        — Завтракать будешь? - спросила Вера, отодвигаясь и смотря снизу вверх.
        — Будем, будем, - закричала Вика, - Ну что ты мам, конечно будем.
        Степан поднял её над собой к потолку:
        — Ух ты здоровая девка стала.
        — Не девка, пап, а девочка,— смеялась с высоты эта счастливая девочка.
        — Ладно, ладно девочка. Ты у меня девочка, да ещё красивая, умная, ладная.
        — Сейчас что-нибудь приготовлю. —  сказала Вера, —   А ты отпусти отца. Тяжёлая — держать тебя. Иди оденься, приберись. Ещё уроки делать.
        — Ну началось! Ладно, ладно приберусь, -недовольно слезая с отца откликнулась Вика.
          За завтраком между взрослыми ещё оставалась неловкость. Они ещё стеснялись обращаться друг к другу, боялись встретиться глазами, хотя больше всего желали этого. Степан просил Вику, а не Веру, пододвинуть солонку, подать нож. Вера просила дочь принести добавки отцу и убрать его тарелку. Разговор поддерживался замечаниями, которые они делали Вики,  вопросами, которые они ей задавали. Вика своими ответами вовлекала их в общий разговор, смотря доверчивыми глазами то на мать, то на отца. Она как проводник по опасным  тропам показывала им нужное направление, ставило их в нужное положение из которого уже можно было задать вопрос не только дочке. Через Вику взрослые нащупывали прежние отношение,  радовались когда находили их.  Потихоньку, ещё робко и пугливо, за столом, начала восстанавливаться прежняя близость. Каждое случайное прикосновение и взгляд упрочняли её, они чувствовали это и радовались этому. 
        Постепенно жизнь вернулась в обычную колею.
        Вера перестала дёргать Степана по мелочам. Пожив без мужа, она поняла, сколько он делал по дому. Без него она даже перегоревшую лампочку не смогла поменять. Вкрутила новую — не горит, ещё одну — то же самое. Степан сразу с этим разобрался, заменил патрон.
        Да и Степан стал меньше обращать внимания на женское придирки, благо их стало намного меньше.Две девочки стали для него ближе, роднее и необходимее. Он стал подумывать о сыне.
        Степан всегда работал толково, не спеша. Так приучил его отец.  Если ошибался, то подумав, не спеша, спокойно исправлял сделанное. Раньше Веру раздражала такая медлительность, но теперь она по-настоящему оценила эти качества мужа. Конечно, им случалось обижаться друг на друга. Но они не давали мелкой размолвке перерасти в серьёзную ссору. Обиды были недолговечны, легко и быстро забывались.
        Поменяли мебель, начали откладывать деньги на машину. Главная забота — Вика заканчивала школу, и они всей семьёй думали о её будущем.
        Дочка с первого класса очень серьёзно относилась к учёбе и получала одни пятёрки. Больше всего любила математику. Степан не раз, подсаживаясь к ней, смотрел, что она делает, пытался разобраться в её домашних заданиях. До шестого класса ему это удавалось. Потом он перестал понимать даже условия задач. Впрочем, Вика всегда справлялась без его помощи и о ней не просила.
        Приходили к ней подружки, чтобы вместе заниматься. Степан и Вера с удовольствием отмечали, что дочь среди них — самая сообразительная. Конечно, они об этом не заявляли во всеуслышание. Только понимающе посмотрят друг на друга, да Степан, щёлкнув пальцами, скажет:
        — Вот то-то.
        Подружки не только признавали Викин интеллект, но и делились с ней своими тайнами. Шептались на крылечке, а некстати вышедшему к ним Степану дочь заявляла:
        — Пап, ну не мешай. У нас серьёзный разговор.
        — Какие могут быть в таком возрасте серьёзные разговоры? —усмехаясь говорил Вере Степан.
        — Тебе не понять. В таком возрасте есть разговоры посерьёзнее взрослых.
        Вика побеждала сначала в школьных, потом в районных городских и областных олимпиадах. Её учитель математики, Борис Наумович Ольшанский, говорил Степану:
        — У вашей дочки очень хорошая память и способности к логическому мышлению. Она видит сразу несколько вариантов решения задачи. Это не всем дано.
        Степан радовался, что у Вики "видит варианты", а Вера считала: не нужны девочке эти олимпиады, формулы и логика. Жениха ей бы хорошего, детей. Вот и вся математика.
        Учитель советовал ей после школы идти в топовый математический вуз. Но Вика поступила в медицинский институт.
        Проучилась почти год и весной, перед зачётами, перебегая из анатомички в другой учебный корпус, попала под машину. Скорая приехала быстро. Умереть девушке не дали, но отныне она не вставала с постели — ноги отказались служить.
        Вначале к Вике приезжали сокурсники, но со временам стали её забывать.
        Ноутбук, планшет, смартфон помогали ей переносить одиночество. Но иногда Степан, войдя в комнату дочери, видел: она лежит, от всего отрешённая, и в глазах стоят слёзы.
        — Ничего, пап. Не бери в голову. Скучно как-то стало. Сейчас пройдёт, — успокаивала она отца.
        Что он мог сказать? Они оба знали меру постигшей беды, неотвратимость искалеченного будущего, монотонность существования в настоящем.
        Степан гладил руку дочке, смотрел в окно, тяжело поднимался и молча уходил. Вика смотрела в след и ей было больно за причинённое горе, она чувствовала себя в чём-то виноватой.
        Врачи говорили, что в Германии делают операции людям с таким диагнозом, и результаты хорошие. Но это стоит много тысяч евро. А денег, которые зарабатывали Степан и Вика, хватало только на лекарства, массажиста и физиотерапию.
        Однажды лечащий врач Вики сообщил: в городе будет научная конференция, на ней с докладом выступит крупный специалист нужного им профиля. Надо с ним проконсультироваться. Конечно, они поехали. Благодаря Викиному врачу в перерыве между заседаниями с большим трудом прорвались сквозь толпу желающих пообщаться со светилом. Профессор выделил Вере и Степану пять минут. Стоя у окна, посмотрел на свет рентгеновские снимки, взглянул на данные анализов, выслушал врача. Вынес вердикт:
        — Я не пророк, но если зашевелятся пальцы, бейте в барабаны — ходить будет.
        С этим они и вернулись в Туру.
        В тот день перед ужином Степан заглянул к Вике. Девушка отодвинула компьютер, стоявший перед ней на откидном столике. Степан поцеловал её, опустился на табуретку у кровати, погладил худенькую руку дочери.
        — Ну как дела, Викуся?
        — Сейчас с Ниной переговаривались по скайпу. Она из Челябинска, тоже не ходит. Когда заболела, решила учиться рисовать — уроки можно найти в интернете. Я посмотрела её рисунки — класс. А сначала, она говорит, получались каракули. Может, и мне попробовать?
        - Пробуй,— сказал Степан,— скажи что нужно , приобретём. 
        Но до рисования дело не дошло. Ей позвонил Борис Наумович Ольшанский, её бывший учитель по математике. Рассказал, что один его бывший ученик стал математиком, сейчас работает на кафедре в областном университете. Он хочет со мной поговорить и просит дать ему мой телефон.
        — Подожди. Я что-то не пойму. С чего это у тебя попросили телефон?  Причём здесь университет? Что им от тебя нужно? — удивился Степан после того как Вика рассказала ему о звонке учителя.
        — Пап, я  сама не пойму. Борис Наумович ещё в школе говорил мне, чтобы я пошла по математике. Советовал поступать в институт с математическим уклоном А сегодня позвонил и спрашивает «Чем я сейчас занимаюсь?» Я сказала, что ничем. Он говорит, что давай попробуем вернуться к математике. Может с этим связано?
        — Да-а-а-а! Задала задачку. Не знаю что и думать. Знаешь Вика,  ты дай им свой телефон. Посмотрим, что будет дальше. Отказаться ты всегда сможешь Хорошо?
        — Ладно, пап. Я сегодня позвоню Борис Наумовичу.
На этом они и порешили. Но мысли об этом разговоре не давали покоя Степану весь вечер.
        — Ты что такой сумрачный, -  спросила Вера, когда они легли спать.
        — Да нет, всё нормально. Тебе показалось.
        — Замуж надо Вики. Пора уже. Как же теперь она? Ох Стёпа, Стёпа. Жалко мне её.
У Веры, как всегда, когда она говорила о Викиной травме, заныло сердце и тихо покатились слёзы.
        — Ну ладно, ладно, не плачь. Всё устроится. Спи, - он поцеловал её в мокрую щёку, обнял. Вера затихла.
        — Ты помнишь как мы первый раз встретились? Ты ещё пацанкой была,—  спросил он чуть спустя, отвлекая её от неприятных мыслей.
          — Помню.
                — Спи всё будет хорошо.
        Мысли о разговоре с учителем несколько дней не давали покоя Степану. Думая о судьбе дочери, он верил, что как-нибудь всё образуется. Но как? Болезнь так жадно вцепилась в Вику, что и клещами её, заразу, не вытащишь. Никакого просвета. Он чувствовал, как потихоньку начинает привыкать к неподвижности дочки, сживаться с горем, и боль от него притупляется, незаметно вплетается в канву повседневной жизни. Рассказ Вики растравил эту боль, но и оживил надежду.
        Вика дала свой телефон учителю. Тот пообещал вначале позвонить её отцу.
        Дня через два Борис Наумович позвонил Степану на работу и сообщил, что Евгений Михайлович, тот самый бывший ученик, готов приехать в Туру для разговора с Викой. Степан постеснялся спросить, о чём будет разговор, но согласие дал. Назначили день визита.
        Весть повергла женщин в смятение. Долго обсуждали, чего ждать от предстоящей встречи. Обдумали до мелочей, как принять гостей, что приготовить, какие тарелки и ложки подать. Уже в постели перед сном Вера всё тормошила мужа что и как поставить на стол, пока он не разозлился.
        — Какое значение имеет, что ты купишь? Что поставишь на стол, то и хорошо.  Ну ладно, ладно. Поставь на стол литр самогона, стаканы, банку килек в томате, пригласи Толяна. Пусть все вместе напьются.
        — Дурак! Я серьёзно спрашиваю.
        Гости сразу прошли в комнату Вики и пробыли там около часа. К столу присели ненадолго — только чаю попить. Проводив их, Степан и Вера зашли к дочери.
        Она, не то что встревоженная, а какая-то неспокойная, тихо отвечала на нетерпеливые расспросы.
        — Они предлагают мне поступить на заочное отделение университета. Без экзаменов. Меня примут как победителя олимпиад, Евгений Михайлович обещал помочь.
        — За так? — не удержался Степан. — И поспешно добавил, увидев вскинутые на него глаза дочери: — Да я просто спросил. Ты сама-то что думаешь?
        — Как-то боязно мне. Не знаю что делать, — из глаз Вики побежали слезинки. — Можно, я побуду одна?
        Степан перед дверью остановился, подождал пока жена выйдёт, вернулся к дочери, слегка приподнял её, поцеловал и, чуть отодвинув от себя, сказал, серьёзно глядя прямо в глаза:
        — Знаешь, дочура, я очень рад за тебя. Не боись, прорвёмся!
        — Спасибо, пап. Ты у меня самый лучший.
        Через неделю Вику навестили девочки из университета, привезли ей книги, фрукты. Они что-то говорили, перебивая друг друга, смеялись, спорили. Как будто вернулись школьные годы Вики. Вера приносила им чай, печенье, которое исчезало мгновенно. Вера накладывала ещё и шептала:
        — Ну и слава Богу, слава Богу.
        Вика теперь постоянно работала с ноутбуком, оживлённо переговаривалась по смартфону с Борисом Наумовичем и новыми знакомыми. А в августе её без экзаменов зачислили на первый курс заочного отделения.
        Степан купил большой торт, и они отпраздновали событие. Будущая студентка была счастлива, но когда она думала о том, что будет впереди, сердце её замирало. Справиться или нет, что скажут другие? Неизвестность пугала её.
        Вечером Степан с Верой вышли на террасу и долго говорили о том, как изменилась Викина судьба.
        — Стёп, я так и не поняла, кем же она будет после университета.
        — Да я и сам не особо понял. Вроде будет применять математику в торговле, составлять формулы и советовать, как лучше торговать.
        — Интересно, Евгений Михайлович женат?
         — Причём здесь Евгений Михайлович?
         Он не понимал, что Вера  вовсе не думала об учителе  как о женихе для Вики. Неугасимое желание матери вытащить дочку из беды, противореча всем реалиям жизни, бессознательно и неожиданно для неё, переросло в такой вопрос. Но Степан понял всё буквально и это разозлило его.  Он нахмурился, лицо стало жёстким, и Вера поняла — ещё одно слово с её стороны и он взорвётся. Искоса взглянув на него она показала на Чонку, которая стояла внизу и, махая хвостом, смотрела на них.
        — Смотри -ка ,  большая стала. Будку нужно расширять. Не умещается.
        Степан скользнул взглядом по собаке.
        — Подумаю, —  буркнул он.
        Злость прошла. Он поднялся, посмотрел на Веру. Она улыбнулась, подумав.
        — Как легко тебя утихомирить.
        Вика на «отлично» закончила первый, потом второй курс. Это было радость. Но и горе, как водится, не обходило стороной их семью. Умер Пётр Васильевич, отец Степана. Провожала его почти вся Ольховка. Поначалу Степан никак не мог привыкнуть к тому, что отца больше нет. Постепенно сжился с этим, но иногда печаль захлёстывала его. Он жалел, что, в сущности, мало знал родителя.
        Тогда же умерла соседка, у которой Вера покупала свежее молоко, творог, сметану, яйца для дочери. Её сын всё продал и уехал в город. Больше никто поблизости коров не держал. Здешние дома и участки скупали горожане, строили коттеджи, при которых  не было коров с курами. А Вике нужны были свежие продукты.
              Вера несколько раз договаривалась покупать молоко, то в одном, то другом месте. Но неудачно. От соседок услышала: какой-то парень из Ольховки привозит утром по четвергам в Туру на продажу свежее молоко, сливки, творог и сыр. Всё свежее, вкусное. И берёт недорого. Привозит  к магазину, где собирается очередь.  Она попросила Степана разузнать подробности. Степан заинтересовался — кто это из Ольховских заделался продавцом?
        Позвонил в Ольховку Юрке Кузнецову.
        С первых слов выяснилось, что его сын Вадька и есть тот самый молочник. Отец передал ему трубку, и они со Степаном обо всём договорились.
        — Дядь Стёп, так я после  того как всё распродам у магазина, заеду к Вам на Школьную. По пути ведь. Вы только скажите, где оставите ключ и деньги. Возьму с вас по себестоимости, люди ведь не чужие. Я всё прямо в холодильник положу.
        Степан не ожидал, что всё так быстро и хорошо решится. Довольный он рассказа обо всём жене. Она сразу же стала расспрашивать Степана о Вадиме, его отце и матери. 
        — Сейчас спросит «Женат или нет?» - подумал Степан.
        Но Вера не спросила.Подумала
        — Узнаю у подруги. Что его попусту тревожить.
        Вадим Кузнецов вернулся из армии, где его уговаривали остаться на контрактной службе, в родную деревню. Никакой работы в Ольховке для него не было.
        Как-то школьный товарищ, работающий на автозаправке и наблюдающий здешнюю логистику продовольственных поставок, высказал идею: можно купить автофургон с холодильником, скупать по деревням молочные продукты у фермеров и развозить по домам заказчикам в окрестных сёлах. Там полно приезжих из города, а они все свихнутые на своём здоровье. Сельские теперь коров не держат. Деревенское молоко, сметану и творог с руками оторвут.
        Товарищ рассуждал отвлечённо, а Вадима идея заинтересовала. Но всё надо было серьёзно обдумать. Вадим решил посоветоваться с матерью — всё-таки она закончила экономический техникум.
        Мать встретила идею в штыки.
        — Думаешь, ты один догадался ездить по деревням? И до тебя ездили, только ни копейки не наездили, зато вложились, не расплатятся до сих пор. А Никиту из Козловки армяне избили и товар отобрали. Боюсь я, Вадик. Ты ещё не знаешь, что творится у нас. Грызутся как волки. Ни друзей, ни знакомых. Только деньги. Пятаки в глазах, через них и смотрят. Не лезь в это дело. Опасно.
        После нескольких повторных заходов она смягчилась:
        — Есть у меня знакомый в городе, вместе учились. Сейчас он профессор в университете, у него несколько фирм. Я позвоню ему, вдруг чем-то поможет. У него кличка в техникуме была — Барсук. Наверное, потому, что особо ни с кем не дружил. По компаниям не ходил, молчаливый, всё учился, учился...
          Вскоре Вадим отправился в город, чтобы встретиться с Барсуком, которого на самом деле звали Арсением Валерьевичем. Он поразил простотой, чёткостью и деловитой жёсткостью в общении. Вадим без стеснения изложил свой замысел. Арсений Валерьевич внимательно выслушал, помолчал, побарабанив по столу пальцами и  начал задавать вопросы. На некоторые, начинающий бизнесмен, кое-как ответил, но другие нет, а  многие вообще не понял.
        Строгий экзаменатор встал, прошёлся по кабинету, пощёлкал палицами и сказал:
        — Ну что же……..
        Вадим никому и никогда не расскажет, что он услышал после этих слов. Да и сам он не очень хорошо помнил — слишком умно высказывался профессор. А ощущения запомнил:— такое, будто на голову вылили ведро холодной воды, а потом как следует дали под зад. У Вадима горели уши, он сидел надутый и обиженный. И никак не мог согласиться в душе, что его план в нынешнем виде никуда не годился. Надо же что говорил этот Писец, или как его там: - Собственно, и плана никакого нет, одни «воздушные замки».
        — Я тебе советую учиться. Ты должен видеть свой бизнес как некую схему, в которой учтено и продумано всё: поставщики, транспорт, товар, клиентская база, стратегия развития. И надо понимать, как эти компоненты взаимодействуют. Вначале прослушай курсы, которые веду я. Если после них решишь продолжать — обсудим, что делать дальше. Кстати я до техникума тоже курсы кончал. Вот тебе программа занятий. Почитай и приходи.
        Вадим вышел от него с зажатой в руке программой и злой обидой. «Барсук ты и есть Барсук, — думал он. — Вместо того чтобы помочь начать торговать, он на свои курсы пригласил — лишнюю деньгу с меня содрать».
        До самого начала занятий он не знал, стоит ли идти на курсы. Решил всё-таки попробовать. Надоест — всегда можно бросить.
        Народу на первое занятие пришло немного, в большинстве женщины разного возраста, но все как один серьёзные, сосредоточенные. Никто не знал друг друга и, судя по всему, не желал знать.
        «Будущие капиталисты, барсучата», — думал Вадим.
        Арсений Валерьевич говорил быстро, махал руками и бегал по аудитории взад-вперёд. Когда «беседа», как он называл свои лекции, подходила к концу, Вадим уже привык к темпу его речи, слушал внимательно и с интересом.
        — Всё ли понятно? Какие будут вопросы? — завершил профессор свой монолог.
Никто из слушателей не признался в непонятливости. Все молча разошлись.
        Вадим быстро освоился и на следующих «беседах» уже без стеснения задавал вопросы. Остальные слушатели упорно молчали. Наверное, всё понимали. Они только поворачивали голову в его сторону, когда он спрашивал о чём-нибудь. Затем головы медленно поворачивались к Арсению Валерьевичу в ожидании ответа.
        И всё-таки Вадим опасался переборщить с расспросами — могут подумать, что он просто бестолковый. Многие ответы искал в интернете. Чем глубже постигал торговое дело, тем больше оно захватывало. Открывался сложный мир со своими законами. В нём шла жёсткая, бескомпромиссная борьба, вроде многоуровневой компьютерной игры, с участием многих умных партнёров, разрабатывающих хитрые, нестандартные решения. Нужно быть всегда начеку, в движении.
        После окончания курсов Вадим признался Арсению Валерьевичу, что учёба пошла ему на пользу. И он не оставил свою идею, но теперь смотрит на неё по-другому.
        — Так и должно быть. Знаешь, Вадим, я думаю, из тебя выйдет толк. Правда, об этом ещё рано говорить. Советую тебе поступать в университет на заочное отделение. На очное вряд ли поступишь, время упустил. К экзаменам начинай готовиться прямо сейчас. Репетиторов я тебе порекомендую.
        Перед экзаменами Вадим не верил, что сдаст хоть один. Когда вывесили списки зачисленных, долго искал свою фамилию. Нашёл, несколько раз сверил инициалы.
        Потом сел у памятника юному Ленину-студенту и смотрел, как толпятся около университета с унылыми или радостными лицами абитуриенты. Позвонил маме, потом Арсению Валерьевичу, тот поздравил и предложил подняться в его кабинет.
        Вадим шёл по просторным коридорам университета и уже чувствовал их своими. Но строгий профессор считал, что рано почивать на лаврах. Предложил Вадиму вспомнить исходную идею и вновь написать план выездной торговли.
        — Недели две хватит?
        — Много. Я послезавтра принесу.
        Второй бизнес-план Вадима был так же беспощадно разгромлен. Всё повторилось как и в первый раз. Отличие заключалось в том, что сейчас Вадим понял все доводы учителя, был согласен почти со всеми замечаниями, а там где был не согласен спорил по деловому, приводя не такие доводы как «ну так лчше» или « нет, так не стоит делать», а подкреплял своё несогласие проверенными и рекомендованными  известными учёными фактами.  Арсений Валерьевич продиктовал около пятидесяти вопросов, на которые нужно ответить при разработке следующего варианта. Вадим учился и параллельно разрабатывал свою идею, зарывшись в книги и зависая в интернете. Времени катастрофически не хватало. Но через полгода план был готов, а к концу второго года учёбы Вадим начал своё дело. И оно пошло — вначале ни шатко ни валко, затем появилась прибыль.
        На следующей неделе после разговора со Степаном он поехал в Туру. Распродав часть товара на площади у магазина, отправился на Школьную. Вспоминал, что рассказывала ему мать о несчастье с дочерью Степана. Остановился у калитки. Просунул руку, отодвинул щеколду. Залаяла собака.
        — Чонка, привет! Чего лаешь? Свои.
        Чонка была из первого приплода собаки, которую держали Кузнецовы. Степан щенком забрал её в Туру. Сначала, не узнав Вадима, она продолжала лаять. Потом обнюхала пришельца, вспомнила и завиляла хвостом. Вадим потрепал её по загривку, она лизнула его руку.
        Ключ был в условленном месте, под ведром. Вадим легко открыл дверь. Стал выгружать в холодильник молоко, творог, сметану, съестные подарки, которые послала его мать семье Степана.
        Неожиданно раздавшийся девичий голос заставил его вздрогнуть.
        — Кто здесь?
        — Вадим Кузнецов. Я молоко привёз. Вам же Пётр Васильевич говорил? А Вы, может быть, меня помните, мы в одной школе учились, только я старше на два года.
Чуть помолчав, добавил:
        — Можно зайти к вам?
        — Да, конечно.
        Вадим открыл дверь. На постели полулежала девушка. Волосы падали на светлую рубашку. Перед ней на подставке стоял ноутбук, лежала тетрадь с ручкой. Слева на расстоянии вытянутой руки — полки с книгами.
         — Может, вам молока принести?
        — Нет, спасибо,— нахмурилась девушка.
        «Дурак, — мысленно обругал себя Вадим. — Зачем напомнил ей о болезни? Надо уходить».
        И всё-таки не смог скрыть своего интереса:
        — Сколько книг у вас! Много читаете?
        — Это литература по цифровой экономике. Я в универе на заочном.
        Ответ обрадовал Вадима так, что он сам удивился. Разговор пошёл свободно и оживлённо. Хотя они и учились на разных факультетах, но нашли много общих тем. Время летело незаметно. Наконец Вадим спохватился: дела ждут.
        Вечером, засыпая, оба вспоминали эту встречу во всех деталях, которые обрели для них какое-то особое значение.
        «Стеснительный, даже сесть отказался. Я же видела его раньше, а не помню. Выглядела я, наверное, не очень. Нужно было голубенькую рубашку надеть», — думала Вика.
        «Надо же, ноги не ходят, а учится. Упорная. И неплохо разбирается в своей теме. Волосы какие длинные. Вот дурак, не спросил, может, что-нибудь ей привезти», — думал Вадим
        Мысли были лёгкие, спокойные и незаметно перешли в такой же лёгкий сон.
Нельзя сказать, что они с нетерпением ждали следующей встречи. Но мысли о ней иногда приходили — и всё чаще по мере того, как она приближалась.
        В городе, зайдя в универмаг, Вадим краем глаза отметил витрину с игрушками. Подошёл посмотреть, озарённый неожиданной мыслью. Ему понравился мишка с забавной мордочкой, мягкий, уютный. «Пусть повеселит Вику», — подумал, не замечая, что уже называет её в мыслях по имени.
        У Вики сильней забилось сердце, когда утром в четверг хлопнула калитка.
        Чонка гавкнула несколько раз, а потом радостно заскулила. Послышались шаги на крыльце, щёлкнул замок. Вадим поздоровался громко, чтобы она услышала, Вика постаралась ответить так же громко и бодро.
        Чуть позже он постучался в её дверь. Вошёл, пряча что-то за спиной.
        — Я вам мишку привёз. Из леса. Он там под ёлкой прятался. Спросил меня: куда я еду? Я сказал: к Вике. Он попросил взять его с собой. Наверное, хочет с вами пожить. Спросите его.
         Вика не сразу поняла — какой лес, какой мишка? Но когда он протянул ей подарок, улыбнулась.
        — Какой он хорошенький! И нос пуговкой. Ладно, раз захотел прийти, пусть остаётся. Я думаю, мы с ним подружимся. А как назовём?
        — Да очень просто. Он ведь будет жить в Туре, хозяйку зовут Вика. Берём два первых слога — получается Туви.
        В этот раз Вадим так рассчитал время, что можно было поговорить подольше. Они ещё не перешли на «ты». Но с каждой минутой чувствовали себя всё свободней и понимали: темы, о которых они говорят — это не самое важное. Главное — они вместе, в невидимой сфере, которая отделяет их от всего мира.
Потом были ещё встречи. Они ожидали эти дни, радовались им и, просыпаясь, подсчитывали оставшееся до них время. И когда утром Вика слышала стук открываемой калитки, весь мир исчезал и оставалось ощущение приближающей радости.   
Однажды придя с работы и готовя ужин на кухне, Вера крикнула Вики.
        — Творог со сметаной будешь? Вадим свежее принёс.
        — Я видела его. Буду мам.
Вера принесла еду положила на столик села рядом.
        — Ну какие новости? Занималась весь день? Ничего не болит. Подожди, подушку поправлю.
        — Нет мам. Всё нормально. Мам, а Вадим в Ольховке живёт?
        — Да оттуда. Он, как и твой отец, ольховские.Слушай может тебе наволочку на подушке сменить?
        — Нет мам не надо. Ты же недавно меняла. Мам, а кто у него?
        — Кто у кого?
        — У Вадима.
        — В смысле есть ли мать и отец?
        — Да.
        — Есть мать, отец и брат Гоша. Отец умер. Спокойный и хороший был человек. Может ещё положить творожка?
        — Нет. Хватит. Мам, он что с ними живёт или отдельно?
        — Как отдельно? Конечно с ними. Он ведь не женат. Подожди, подожди. Ну-ка посмотри на меня, Посмотри, посмотри. Ну девка. И ты туда же.
        — Мам ну ты что! Что тебе взбрело? Ерунду всякую думаешь.
Вера смотрела на Вику и не знала радоваться ей или отчаиваться. Потом неожиданно слёзы потекли из глаз, она обхватила Вику, прижалась к ней и обе заплакали.
Перед сном сказала о своих подозрениях Степану. Для него это тоже оказалось неожиданностью. Но он и виду не показал. Сказал спокойно и твёрдо.
        — Ну и что, если влюбилась? Пусть любит. На то и молодость.
        — Стёп но ведь любовь чем-то заканчивается. А как она? Рожать не сможет. Да и Вадим ещё не известно что думает. И потом вы мужики долго не вытерпите жить с больной женой.
        — Ты вот что. Пока прекрати свои фантазии. Как идёт пусть так и идёт. Потом посмотрим.
Мысль о разгорающейся любви не  выходила из ума Степана и Веры. Запретить им встречаться? Какой смысл? И, кто знает, к чему это может привести.  Но и конец этой любви они видели только окрашенной в тёмные тона. Да и потом, любит или нет Вадим? Вопросы за вопросами и ни одного хорошего ответа.
        Перед Новым годом Вадим позвонил Степану и предложил свозить всю их семью в город, посмотреть на ёлку, на фейерверк. Вика всё время дома, надо её порадовать. Степан, застигнутый предложением врасплох, обещал переговорить с женщинами.
        — У него всегда всё неожиданно, — сказала Вика, узнав о плане Вадима. — Такой он.
         Вера посмотрела на Степана. Вот тебе на! Уже говорит о Вадиме как о своём. Степан вначале не понял смысл её взгляда, потом кивнул и  усмехнулся. Он не раз убеждался, что его жена хорошо разбирается в намёках, интонациях и недомолвках. 
        Конечно, они согласились, и поездка удалась. Вика ещё долго вспоминала, как смотрела с набережной на рассыпающиеся огни  в тёмном небе. Она вздрагивала при каждом залпе, а Валим стоял рядом, придерживая открытую настежь дверь машины.
        В зимние каникулы Вадим привёз ей складную коляску. Все вчетвером они выбирались на Лебяжье озеро. Гуляли в сосновом лесу. Вера катила дочь в коляске по расчищенным дорожкам. Степан и Вадим то шли впереди, то отставали. Обедали на открытых верандах, под звуки музыки и запах шашлыка.
        Для Вики эти поездки были счастьем. Она уже который год лежала и начала забывать, как выглядит двор, улица, посёлок, отвыкла от людей, их лиц и разговоров.
        Наступила весна. Вадим стал своим в доме Степана. Мужчины договорились в один из воскресных дней подправить забор в огороде. Весенний паводок подтопил стояки, и они покосились в разные стороны. Рано утром Степан с Вадимом привезли брусья и доски. Разгрузили и пошли в дом.
        В зале никого не было, но, услышав их голоса, Вера вышла из комнаты дочери, стала собирать на стол. Вадим, стоя перед дверью Вики, поздоровался с девушкой, но не получил ответа. Отойдя к столу, позвал её громче — снова тишина.
        И вдруг — громкий испуганный зов:
        — Мам! Мам! Иди сюда. Скорее,— голос был громкий и не то что тревожный , а какой то испуганный.
Вера метнулась в комнату. Мужчины ничего не успели разглядеть в быстро захлопнувшемся проёме. Посмотрели друг на друга. Степан пожал плечами. Обоим стало тревожно.  Прислушались. В комнате вначале раздавался какой то быстрый шёпот. Непонятно, что говорили и кто говорил. Потом наступила тишина. Вдруг раздался голос Веры.
        — Степан, иди сюда. Быстрее!
Степан и Вадим  быстро подошли к двери. Степан остановил Вадима.
        — Подожди.
Вадим не послушался и пошёл за Степаном. Оба зашли в комнатку.  Вика лежала на кровати. Рядом стояла Вера.
        — Степан. Ты посмотри!
        — Что смотреть, что случилось, -  хрипло спросил Степан.
        — У Вики стали двигаться пальцы ног!
        — Чего, чего. Как двигаться? Подожди. Пальцы ног стали двигаться?
        — Конечно! До тебя никак не дойдёт. Двигаются. О Господи! Двигаются. Покажи Вика.
Вика лежала молча, лицо было серьёзным. Она ещё не понимала, что НАДЕЖДА, которая всегда жила в ней все эти коечные годы,  вдруг стала осуществляться и первая ласточкой стали эти небольшие, с трудом дающие движения, которые принесли ей тихую испуганную радость.  Вика освободила руку и поддернув сбоку одеяло освободила ногу.
        — Мам. Я боюсь, -  вдруг жалобно сказала она.
        — Ничего, ничего доченька. Всё будет хорошо. Ты у меня умница. Не бойся. Двигай. Ну. Двигай не бойся. Вот! Вот так, молодец. Умница! Ты у меня скоро танцевать будешь. Видишь Стёпа двигаются. Танцевать будешь! Видели! Большой палец двигается. Я говорила! Говорила! Другие тоже двигаются. О, Господи! Ещё. Ещё подвигай. Видели!Видели!
И она расплакалась.
Пальца двигались. Ещё не сильно, но двигались.
Степан обнял Веру и готовый сам расплакаться, гладил её плечи, голову:
        — Ну, ты что? Чего ревёшь. Всё ведь хорошо. Это же радость, а ты ревёшь.
Рядом стоял Вадим и широко улыбаясь смотрел на Вику. Она подняла глаза и они долго улыбаясь смотрели друг на друга.
Первой пришла в себя Вера. Она отодвинулась от Степана, вытерла концом платка слёзы, поправила разлетевшие волосы и кажуще строго сказала.
        — Ну ладно. Всё. Мужики выходите отсюда у нас ещё дела. Идите, идите в зал. Столпились, не продохнёшь.
Мужчины вышли. Молча сели за стол, положив на него сцепленные руки. Дверь в Викину комнату была открыта и они видели как Вера поправив одеяло, подсела к дочке. Помогла ей приподняться, обняла и обе заплакали. Так и сидели они обнявшись, что-то тихо говоря друг другу, перемешивая слова с всхлипами и слезами. 
       Болезнь отпускала с трудом. Прошёл ещё год, прежде чем Вика утром самостоятельно пересекла двор, открыла приехавшему Вадиму калитку и упала в его объятия. Он, ошеломлённый, так и стоял, одной рукой обнимая Вику, другой держа сумку с молочными продуктами.
                ##
               
                От автора.
Господи, благослови Туру! Её дома. Живущих в них мужчин и женщин. Детей, которые продолжают их жизнь!