Давненько не ходил я в баню...
Все некогда собраться, да и компаньон мой помер, хороший друг был, мой любимый Володя Комаров. А так я с удовольствием бы попарился, Хотя детства я к этому процессу с нелюбовью относился, наверно, как большинство детей.
Помню детские впечатления о полутёмной лестнице, об очереди, большой мохнатой многоногой гусеницей медленно двигающейся с улицы на второй этаж. Среди пальто и брюк, лиц мне не видно, продвигаемся с отцом по две ступеньки, по мере выхода помывшихся из бани. Они спускаются, тяжело дыша, красные как раки, потные, с покрасневшими глазами. От них пахнет мокрым веником и сыростью прелого полотенца. Кажется, что они вот-вот упадут в обморок. Заранее охватывает страх перед этим истязанием.
Потом попадаем в раздевалку, сдаём свои пальто гардеробщику, а он выдаёт алюминиевый яйцеобразный номерок с дыркой, в которую можно просунуть палец, а можно верёвочкой привязать к ноге. Такой же номер написан на эмалированном овале на спинке большой лавки, где надо раздеться догола. Лавка на нас с отцом одна. Лавок штук по 5-6 в ряду, несколько рядов. В проходе шастают мужики, кто мокрый и голый, кто одетый с вещами в сумке или в чемоданчике.
Голышом с мылом, мочалкой и берёзовым веником, купленным у гардеробщика, идём в «мыльную» с кафельным полом и мраморными плитами на железных ножках. На кафельной стене есть чугунная решётчатая полка, над ней два крана, один с холодной, как лёд, водой, другой - с горячей, как кипяток. В мыльной – туман, поступающий из парной.
В тумане мечутся голые фигуры с тазиками в руках от своих скамеек к стене в кранами и обратно. Так, наверно выглядит Ад с чертями, о котором говорила старушка во дворе, ругая нас, «чертенят», за разбитое окно.
Надо найти свободные тазики. Если тазик на скамейке лежит перевёрнутый – значит свободен. Однако не все так поступают. «Барственные особы» уходят, оставив тазик с водой на скамейке, и если нет рядом мочалки и мыла, значит «барин» ушёл. Свободный тазик прополаскиваем под краном горячей водой, набираем её в таз и окатываем для дезинфекции мраморную скамейку. Кладём мыло, мочалку как знак того, что она занята, и набираем в тазики тёплую воду, перемешивая рукой кипяток с ледяной водой. После того как мне исполнилось пять лет, отец стал занимать уже две скамейки и на меня, как на взрослого. Потом он запаривал кипятком в отдельном тазике веник и мы шли в парилку.
Какое может быть для мальчишки удовольствие в парилке? Душно, пот в глаза затекает, кругом мужики голые вениками машут, от потолка идёт гулкое эхо влажных шлепков, утробного кряхтения, в общем, не детское это дело. Я старался побыстрее оттуда улизнуть и начать самостоятельно намыливаться, а потом пойти смыть пену под душем. Несколько душевых рожков со смесителями закреплены на стене и отделены друг от друга каменными стенками. Отец, выйдя из парной, проверял насколько чисто я вымылся, проведя пальцами по моей коже на спине. Если она скрипит, то хорошо, чист. Если скользит, а чаще всего так и было, то заново драил меня намыленной мочалкой, и окатывал водой из таза. Потом просил меня или кого-то из соседей по залу намылить спину мочалкой ему. Ведь мочалка была лыковая, никаких ручек, как сейчас у них не было, проста куча липовой стружки и самому всю спину не намылить. Это потом появились растительные губки, к которым можно было пришить верёвочные ручки-петли.
Так мы и ходили в баню, пока в нашем доме в 1957 году не провели газ, паровое отопление и не поставили ванну с дровяной колонкой. Тут уже каждая семья могла натопить эту колонку и вдоволь помыться поодиночке. Но иногда в баню всё-таки ходили, когда лень было топить колонку на одного человека.
Когда я через десять лет женился, то попал в квартиру с ванной, с холодной и горячей водой, мойся, хоть каждый час под душем. Вопрос о бане был закрыт, хотя в районе такое заведение было. Туда ходили лишь в летние периоды профилактических работ, когда горячее водоснабжение было отключено, только помыться, без парной.
Но вот через год, после поездки на юг в "свадебное путешествие", обзавёлся я другом, Володей Комаровым, и моё отношение к бане изменилось.
Комаров поражал воображение своей эрудицией во многих сторонах жизни - истории, краеведении, природоведении. Знал уйму лечебных трав и держал в доме бутылки с различными настойками. Когда приходили к нему в гости, то он наливал на пробу одну из настоек, оглашал её целебные свойства и произносил тост: «Не пьянства ради, а дабы не отвыкнуть!». Жена Раиса поддерживала его во всём и была за ним, как за каменной стеной.
Был он старше нас с Ларисой на 14 лет, язык подвешен хорошо, человек совестливый и душевный - не зря народ его уже лет 10 выбирал в члены профкома на заводе. Обладал какой-то магией располагать к себе людей, да и чувство юмора у него было на высоте.
Как-то раз поехали мы в трамвае в реставрируемое здание – усадьбу Безобразова, что стоит на притоке реки Охты. Водитель трамвая очень своеобразно объявлял остановки:
- Следующая остановка-а-а-а-а – проспект Энергетиков.
- Следующая остановка-а-а-а-а – Салтыковская дорога.
- Следующая остановка-а-а-а-а – река Жерновка (произнёс как «жирновка»).
Володя точно таким же тоном продолжил объявление:
- Все жирные – выходят!
Встают четверо худощавых людей (Володя и я с супругами) и направляются к выходу, смеётся весь вагон, смеёмся и мы, даже выйдя из вагона…Жирные с нами и рядом не стояли…
И вот начал меня Комаров соблазнять походом в баню, как Сатана Еву - яблоком. И о пользе парной сам чуть не поэмы рассказывал и книжку «Щедрый жар» давал читать, (а книжка - преотменная) и жену мою настраивал, чтобы помогла мне мою нелюбовь-неохоту преодолеть, да дружбу в бане укрепить... Рассказал, что баня за речкой Лубьей, по-фински Луппой (так и называл - «баня за Луппой»), куда он меня поведёт, уникальная – единственная, где берёзовыми дровами топят, остальные на уголь или газ перешли. В общем, сломил моё сопротивление и мы договорились пойти вместе в ту легендарную баню.
Подготовился он основательно; взял с дачного чердака два веника березовых, новую, выточенную заводским токарем, мочалку из фторопластовой стружки, термос с питьём из варенья и бутыль кваса для того, чтобы создать вкусный дух в парной.
Бани к тому времени уже стали другими. Лампы дневного света во всех помещениях, вентиляция мыльной, исключающая туман, сразу вытеснила фантазии об Аде. Тазиков хватает, очереди маленькие (ведь у всех в округе есть ванны дома). Окатив «антикварные» мраморные скамьи кипятком, запарив веники, пошли в парную.
В парной народ добирал остатки пара, а новый создавать никому не хотелось, было сыровато и душно. Мы с Володей дождались, пока все разошлись, и начали подготовку - открыв окно, вымели с полка опавшие с веников листья, плеснули из тазов на стены, чтобы снять лишние запахи, потом, закрыв окно, малыми порциями начали плескать в каменку, чтобы не залить чуть подостывшие булыжники. Стало сухо и жарко. Володя под конец плеснул в дверцу печи кваску и хлебный аромат наполнил помещение радостным духом. Народ потянулся в парную, но лучшие места мы с Володей уже заняли на правах «хозяев первого пара».
Веники были уже распарены и готовы к нашим подвигам. Сначала Володя уложил меня на полок и начал разогревать. Вращая веником, не касаясь спины, гнал горячий воздух, затем начал легонько постёгивать, смахивая со спины пот, выступивший после первой операции, а уже потом, когда тело распарилось до предела и само запросило усиления ударов, стал хлестать сильно, да с оттяжкой. Я чувствовал, что моя изнеженная кожа с трудом переносит эту порку, но считал, что, наверно так и нужно.
Я поплыл в нирвану…
Сил для мыльного отделения у меня осталось мало. Когда я из последних сил тёр Комарову спину, он все время просил меня: «Три сильнее, ещё сильнее!», но как можно было пронять его с такой дубленой шкурой толщиной с палец. Зато, когда он стал тереть мою изнеженную ванной спину своей «экспериментальной мочалкой», я решил, что он пропустил сквозь мочалку свои когти и попросил их убрать.
«Так это многолетняя грязь с тебя отслаивается» - пошутил он и, размякший от парной, я больше не возражал и терпел. Я смутно помню, как потом мы сидели и пили его вкусный напиток из варенья, рассказывая друг другу о прошедших за последнее время событиях, потом оделись и пошли по домам. Ощущение всеобъемлющей чистоты пронизывало меня, мне казалось, что я весь сверкаю золотистым цветом, как новенький пятачок…
Дома я стал раздеваться, рассказывая как здорово мы попарились, и в тот момент, когда я снял рубашку Лариса спросила, в чём я так испачкал футболку?
Я попытался снять её, но почувствовал - что-то не то... Футболка как приросла ко мне, попытки снять её были болезненны. Когда я, став спиной к зеркалу, все-таки оторвал от себя присохшую кровью футболку, глазам открылась страшная картина - на ребрах кожа была сточена, как напильником, этой самой «экспериментальной» мочалкой.
Распаренный я не заметил этих ссадин до прихода домой, мало того - битье веником «с оттяжкой» продемонстрировало моей жене и тёще, выросшим в советское время, как выглядел человек после порки розгами во время дореволюционное.
- Больше с этим садистом я тебя в баню не пущу! - сказала Лариса.
Время прошло, раны заросли, а приятные воспоминания чистоты остались, и я снова пошел с Володей в баню, с уговором больше не доводить меня до такого состояния.
Мы посещали эти заведения по вечерам, после работы, в разных концах города,
сравнивая их условия, где-то приходилось стоять в очереди, и поэтому возвращались домой поздно, жены волновались и просили их извещать о наших задержках по телефону.
Так я и делал, но однажды Комаров попросил у меня трубку...
- Лариса - говорит он - я твоего мужа еле вытащил из реки...
- Какой реки?...
- Из Лубьи… Твой супруг после массажа и парилки в неё полез...
- Какого массажа?...
- Да здесь проходят практику студентки банно-прачечного техникума...
- Какие ещё студентки?...
- Да, вьетнамские. Они твоего Колюню так хорошо промассировали, что он после этого в речку кинулся...
- Зачем?
- А тут все в речке купаются, как в бассейне, мужское отделение отделено от женского забором, так твой благоверный под забор поднырнул, и выходить не хотел, я еле его оттуда вытащил!
- ??????
Долго же мне потом пришлось переубеждать Ларису, что это была только шутка, ведь Комаров был для неё эталоном правдивости.