http://www.ozernov-oleg.ru/index/chast_4/0-262 (полный вариант на сайте автора)
Что может быть грустнее, холодеющего пляжного песка на избеге осени. Только, остывшие обрывы берега, усеянные голыми скелетными остовами, ещё недавно изумрудно зелёных кустов и деревьев. Песок тяжелеет и замирает в ожидании морозов. Песок растерян, как память, хранит следы недавних пляжников. От тех следов пляжи лунны, сто крат Луны луннее.
Скоро мороз прихватит песок в камень до следующего лета. И до этого часа редкие гулёны на побережье будут мучить свои ступни в бесконечных вывертах на больших и малых неровностях. Пляжи не парки, не укрываются к зиме толстым слоем отжившей листвы, духмяной и пёстрой. Запах моря тоже затихает, сбегает в тёплые широты. Всё правильно. Зачем он, если некому его вкушать лечебно и живительно.
Чайки перебираются в город со всем птенячим потомством, подросшим, но пока, несмышлёным, не готовым добывать рыбу в ледяной воде. Море творит свою вечную работу, лишь слегка поменяв цвет воды, добавив в волну больше серых, свинцовых тонов. Ну, и волна в забеге на берег стала прожорливей и круче, в жадных попытках слямзить по случаю насыпного песка, и зодно, зазевавшихся топчанов, сложенных в терриконы у берегового подножия. Люди вернулись в город, скидки берегу закончились до следующего лета! Обитатели рейда бросают больше якорей, чтоб надёжней удержаться на стоянке, при такой, потяжелевшей свинцом волне. Не так уж много места на рейде. Ночью светится корабельными огнями, как город. Порт, как всегда, забит судами, всем полезным. Тальмана; и докеры с трудом справляются с трюмами, таможенники - с разноцветными печатями. Надо всем тяжёлые облака, с которых вот-вот посыплется по-зимнему на всё, что вижу. Вдалеке бродят несколько парочек, неподалёку пожилой гражданин, похоже одинокий. Кроме палочки опереться не на кого. И хлеба в карманах нет. Редкие чайки облетают стороной.
Ненадолго присел на парапет у ланжероновского шара, поручив ему прикрывать меня от пронзительного ноябрьского ветра. Иллюзия защиты. Какой из шара защитник от ветра... И пальтишко драповое совсем не шуба. Зачем я в этой картине, неуютной, с попой от камня холодной… Ни за чем. Просто один, просто у моря, просто казёню. Неосознанное спокойствие, простор (от слова "просто"?) мечтам. В городе им тесно, бьются о постройки, людей, машины. В городе нужно смотреть под ноги, иначе упадёшь. Можно остановиться, глянуть в небо, но нужно выбирать место, чтоб не толкнули. Здесь, пусть и холодно, зато, глазам и мечтам воля. У моря хорошо думается, морю можно доверить самое сокровенное. Потому часто и казёнил уроки, бродя и бредя побережьем. Портфель под лестницу, сваренную лучшим сварщиком завода Марти, специально для мамы, чтоб был у нас отдельный ход во двор. Школьный бутерброд в карман, и вперёд! Двадцать восьмым трамваем в парк Шевченко, дальше ножками по пляжам и холмам побережья. В часы особой задумчивости доходил до Аркадии через Отраду по только-только построенной «Трассе здоровья». Она чуть выше пляжей, но это ерунда, в излюбленных местах спускаешься к ним, и люби себе, сколько хочешь. Не хочется уроков, хочется свободы сам на сам.
Нагуляюсь, вернусь в тепло дома. У нас теперь есть печка, каменная, потрескавшаяся, пока, я здесь, ждёт моих рук.
Совсем недавно мы перебрались из девятиметровой однокомнатки над подъездом в аж двадцатипятиметровку, тоже над подъездом, в соседний двор на Комсомольской. С печкой и сарайчиком для дров-угля в том же подъезде! Как это удалось маме останется тайной. Всегда знал, что нет такого чуда, которое не могла бы совершить моя волшебная мама. Не нужно завидовать, нужно понимать! Сидеть у печки, подкладывать туда полешки, и смотреть, смотреть, смотреть на эту фантастическую игру, вольные танцы огня, потому что, сделав так, сразу не чувствуешь холод и свою слабость перед холодным миром. А что это за великое удовольствие, колоть дрова и нести их в дом, и спать в этом нагретом твоим участием доме! Тяжелы вёдра полные угля, а несёшь их с предвкушением тепла для всех, созданного тобой и замечательной печкой. Не зовите меня ужинать, я боюсь потерять это тепло! Любовь почти всегда наказуема, любовь к печке - нет, если вьюшку рано не закрыл. Не зовите!
До печки далеко. Казёнить нужно целый школьный день. Раньше дома не объявишься. Соседки могут заложить маме, и будет сильно бо-бо. Поэтому печура тёплая там, а я здесь, на остывшем и ветренно-злобноватом морском берегу. А ещё потому, что, кроме мечтаний, именно в таком сером мире и можно учиться пониманию серых сторон жизни. Вот, например, под этим белым каменным шаром я решаю, как мне появиться в классе, после того, что случилось вчера в школе.
В нашем классе, как и всех одесских тогда, многонационально учились только районно-приписанные, а значит, смачно сословно-смешанные. Самое время спустить глаза со лба на их законное место, и понять, что набирали учеников в школы исключительно из района, географически окружавшего ея, школу, в границах комфортного для учеников доступа. Поскольку жили в тех районах люди самых разных советских сословий, состав учеников копировал ту многосословность. Не знало то время элит, и было это славно.
В классном таборе прекрасно уживались отпрыски рабочих, посудомоек, профессоров, инженеров, врачей, чиновников. Космонавтских не было. Летали тогда редко, штучно величественно.
Отличались портфели, пеналы, одёжка, ботиночки, остальное, почти одинаковое. Единственно, «профессорские» хулиганили меньше, никогда не прогуливали, и крайне редко опаздывали на уроки. Замечательные люди потом выросли из всех. К ноябрю, понятно возбуждался родительский комитет класса - собрание мамочек, могущих позволить себе тратить время на общественную работу, в отсутствии необходимости тратить его на основную, за спинами, хорошо зарабатывающих пап. Сказать, что все эти комитеты и взрослые расклады мне были до сгоревшей лампочки, ничего не сказать. Я, вообще, лишь смутно догадывался об их существовании. На предпоследнем уроке классная предупредила о совместном собрании класса и родительского комитета, имеющем место быть после занятий, и ни как иначе, и застаём картину - учительский стол, на нём несколько разных коробок, свёртков, вокруг стола несколько самых активных комитетчиц и классная. Всё сияют, коробки - свёртки тоже. Дальше пламенные речи, вознёсшие в небеса ораторш, раздача слонов и материализация духов. Там что-то о наличии в классе детей из горько малообеспеченных семей, зиме на носу, и живой заботе о будущих поколениях в свете последний решений партии и правительства, заодно с родительским комитетом. Класс, каменно замерев в своём прекрасном детстве, внимал, ничего не понимая. Духи материализовались во вполне практичные вещи в виде шапок, шарфиков, ботинок и варежек. Называлась фамилия ученика, он выходил к столу, и после некоторой суеты с определением размеров, ему вручалось что-нибудь из одежды или обуви. Ученик разворачивался лицом к классу, пауза, и по дирижёрскому знаку классной, бурные аплодисменты сочувствующих одноклассников. Раздача четверым низко-социальным прошла быстро и весело. Видно было, что комитет спешил. Замешкались, только в конце, когда из всего богатства остались пара варежек. После короткого шепотного совещания классной с комитетом, вызвали кого-то из девчонок, и она тоже сорвала аплодисменты. Мне подарили шапку, блестящую, с нежным чёрным, искусственным мехом, понравилась. Она была немного теплее моей "старушки", и уютней, радовала новизной, подтверждённой картонной биркой на верёвочке. Валерке Шлапунову, другу, - шапку, ботинки и шарфик. Очевидно он, на голосовании комитета прошёл, как дитя из самой неблагополучной семьи, нежели я. В бодром шапкозакидательском настроении пришёл домой, похвастаться домочадцам. Разговор с мамой. Шапка, с не оторванной этикеткой, так и осталась в коробке. Штрихами узнал, что-то о гордости, унижении, чувстве собственного достоинства. Немного плакала после, выйдя на кухню, заметил краем глаза...
Потому особо не гулялось, сиделось у шара, совсем не мечталось. Вечер. Возвращение с "казённым" лицом. Ко мне никто не принюхивается в предположении учуять запах моря, как немцы, к белорусскому партизану с известным запахом костра. Предвестником беды, и вместо "здравствуй", встретил возвращенца увесистый материнский подзатыльник. Спалился партизан. Казёнка всплыла наружу усталым кашалотом, китобои взяли гарпуны на изготовку, на плавбазе наточили флейшерные ножи.
В этот день мама была в школе, относила шапку классной. Меня там не было, я был у моря. Печалька...
Рига Ноябрь 2020 г.