Не прошло и десятка лет после событий, изменивших всю мою жизнь, как виконт Эммануэль Гинар де Сен-При на одном из приемов, довольно многолюдном, возьмет меня за руку, не в силах сдержать гнев, и проговорит резко: «Какой вам вообще в этом всем интерес? Вы не французский дворянин... У вас «синие» никого из семьи не расстреливали. Ваше имущество не конфисковали санкюлоты... Франция и Святое Сердце Христово для вас — пустой звук». Вызваны эти слова были моей позицией по поводу вовлечения французских emigres в боевые действия. Я был резко против по ряду причин, а Сен-При надеялся сбить корпус под своим командованием. Для него убийство д'Энгиена подействовало как красная тряпка на быка. Разумеется, такова была реакция всех нас, но в этом он видел шанс самому встать на место несчастного герцога и устроить реванш. Однако наш виконт и ему подобные не до конца понимали, что обстоятельства изменились ровно с тех пор, когда Бонапарт вознамерился надеть на себя корону. И что война теми методами, которыми они воевали с войсками «синих» еще во времена Конвента и Первой Директории, нынче не получится. Кажется, я объяснил тогда это достаточно доходчиво, но сей гордый галл подумал, будто во мне говорит некий личный интерес. От того и решил выплеснуть на меня свою неприязнь полностью.
Он ожидал, будто я брошу перчатку ему в лицо. Готовился. Даже невольно положил руку на эфес своей церемониальной шаги, надеваемой вместе с парадным мундиром, словно готовясь разобраться со мной здесь и сейчас. Он был красавчик, этот Сен-При, тем удивительнее, что у него никогда не было долгосрочных романов со сколько-нибудь достойными дамами. Говорили что-то о замученной якобинцами невесте, которой он до сих пор хранит верность. Недоброжелатели подозревали, что он то, что в высшем свете называется le bougre, а мы в Остзее - «порченый», памятуя о его более чем авантажной наружности. В любом случае, его аристократизм вкупе с военной доблестью были несомненными, и он стоял напротив меня, прищуренными серо-голубыми глазами оглядывая меня с ног до головы, так, как это делают перед дракой псы или чернь.
Я поступил неожиданно для виконта и, надо признаться, для самого себя. Рванул высокий, по тогдашней военной моде, воротник так, что крючки поотлетали. Та же участь ждала и шарф. Затем расстегнул пуговицы мундира и достал из-под рубахи крест на четках из розового дерева. Обзавелся я им после того, как басурмане, в смутной надежде оборотить меня в свою веру, сняли тот, который мне повесили на шею при крещении.
Это простое зрелище заставило моего соперника отпрянуть. Лицо его потемнело от прилившей к ней крови.
«Вы... вы жалкий позер, граф», - прошептал он. - «Где вы взяли эту вещь?»
«У принца Конде такое было не в ходу, да?» - усмехнулся я.
Сен-При только еще более помрачнел и крепко сжал губы, отказавшись дать мне ответ.
«Вы не имели права отправляться в Вандею», - прошептал он. - «Вам же было все равно, где воевать и какие поручения выполнять. То же не ваша страна. Не ваш народ...»
«Он специально меня провоцирует», - подумал я. - «Неужто хочет сатисфакции? А я еще подумаю, стоит ли ему давать желаемое. Честь сражаться со мной на дуэли еще нужно заслужить, а тут для этого ничего не сделано».
«Ваше Сиятельство», - холодно отвечал я. - «Говорить о том, имел ли я право сражаться там, где я сражался, по меньшей мере, опрометчиво. Мне ли вам говорить, что назначения не выбирают?»
«Это все интриги вашей матери», - резко заявил мой собеседник. - «Если бы не она, то вместо вас был бы я...»
«И, право, это было бы к лучшему», - заявил я, к вящему удивлению виконта. Голубые его глаза, обрамленные женственно-длинными ресницами, оглядели меня с явным подозрением.
/Примечание на полях: «Еще один практический урок дипломатии, преподанный мне самой жизнью: никогда не стоит бояться играть в поддавки, когда соперник настроен на конфронтацию. Столь неожиданный ход, сделанный в нужный момент, заставит его растерять всю свою латынь, и вы выйдете победителем»/
Сен-При был слишком горд, чтобы спросить, почему я так считаю. Ответил только:
«Что ж, полагаю, вы вынесли из вашего приключения полезный урок».
«Вы правы», - я холодно улыбнулся. - «И один из них — никогда не судить других по видимости».
Видя, что Сен-При не собирается ничего мне отвечать, я сослался на какую-то надобность и покинул его, дав ему время на размышление. Попутно я решил, что сей гордый рыцарь Франции вряд ли бы справился с обязанностями офицера по особым поручениям. Такие, как он, как раз и были расстреляны на Кибероне, взятые якобинцами с поличным в британской униформе. Виконт пополнил бы их ряды. Слишком уж они горды, спесивы и самонадеянны. Любят отрицать очевидное и плохо приспосабливаются к сложившимся обстоятельствам. Такие незаменимы в сражениях, личным мужеством и примером провожая подчиненных в бой. Но, увы, действовать тайно, под чужими именами, не смогут. Кроме того, сей аристократ не смог бы поладить с шуанами, так как неизменно считал бы их глупыми простолюдинами, не разбирающимися в военном деле, а Шаретт, человек, прямо скажем, вздорный и своеобычный, стал бы для такого, как Эммануэль де Сен-При, злейшим врагом.
Если вы полагаете, что после моего признания виконт сделался моим отличным приятелем или, по крайней мере, начал относиться ко мне с доброжелательным равнодушием, как и принято между светскими людьми, то ошибаетесь. Он затаил на меня злобу, и, когда мы встречались на приемах или по долгу службы, ограничивался сухим поклоном, стараясь избежать малейшей попытки заговорить со мной. Более того, наш рыцарь Франции близко сошелся с небезызвестным грузинским князем, имя которого нынче вошло в анналы истории Большой Войны (ежели кто не имеет представления о нем, упомяну, что здесь я говорю о Багратионе, нашем герое битвы под Москвой, павшем от ран). Тот терпеть не мог всех, кто носит немецкие имена, и один мой вид вызывал в нем еле сдерживаемое бешенство, которое он, однако, умело скрывал маской простосердечия. Признаться, репутацией простого и малограмотного солдата князь Багратион дорожил пуще чести — ведь это создавало прикрытие его истинному нраву, льстивому и изменчивому, как у всех азиатов. Показные гордость и резкость быстро уступали место подобострастности, когда этого требовали обстоятельства. Неудивительно, что его и Сен-При крайне любили при «Малом дворе», и, вдобавок, грузинский князь пользовался особым благоволением вдовствующей императрицы, а затем и великой княжны Екатерины Павловны, с которой, судя по всему, у него случился l'affaire d'amour. Интриги этих господ, в числе всего прочего, стали причиной моего отстранения в 1808-м.