Рассказ
1.
Капитан госбезопасности Розенблюм был невысоким, крепко сбитым мужчиной, перешагнувшим черту среднего возраста. Его руки, поросшие жесткими рыжими волосами, начали покрываться пигментными пятнами. На голове появилась плешь (как и у его отца в этом же возрасте), волосы стали седеть. По утрам душил кашель. Подступала старость и это пугало: вроде и не пожил… Как-то нелепо прошла жизнь, ничего из того, что хотелось, не успел.
Сегодня было жарковато. Стоял душный август. Окно кабинета было приоткрыто: сквозь щель врывался шум летнего Ленинграда. Григорий Михайлович – так звали капитана (во всяком случае последние 25 лет его жизни) расстегнул ворот форменной гимнастерки со шпалами на воротничке, вынул из пузырящихся штанов грязный платок, промокнул им лысину и выщелкнул папиросу из пачки, на которой было написано «Норд». Капитан всегда курил только папиросы «Норд». Он вообще отличался завидным постоянством в своих привычках.
Перед ним на столе, кроме папиросной пачки и сине-красной фуражки с черным козырьком, лежал белый лист с напечатанным на машинке текстом.
Доклад лейтенанта Казакова о задержании очередного немецкого шпиона. На этот раз шпионом оказался инженер Ростовского завода, 1893 года рождения. Лицо на фотографии малость нетипичное. Ничего особенного, но мало таких, на улице увидишь, обратишь внимание. Может потому «подмели» – невесело хмыкнул капитан. Из–за необычного внешнего вида обратили внимание, а потом стали раскручивать и вот….
Не нравилось это Григорию Михайловичу. Как не нравилось многое, что происходило в родном Советском Союзе в последние годы. Григорий Розенблюм - тогда еще, впрочем, Гершель или Гершка ушастый, как звали его ребята - был третьим сыном житомирского лавочника Моисея Розенблюма. Он отрекся от своего отца и от своей религии, еще мальчишкой вступил в большевистскую партию. Воевал в гражданскую - сначала под Царицыным, потом - в Крыму. Потом учился в Коммунистическом университете, пошел работать в ОГПУ. Все это время он свято верил, что еще немного – и наступит коммунизм, о котором писали Маркс и Ленин, о котором говорил его друг и учитель – старый большевик Соломон Израэлевич Раевич, живший тоже в Житомире. И не будет бедных, нищих, униженных, не будет русских, немцев и евреев, не будет денег и алчности, а будет одно великое и счастливое братство всех людей. Прогресс человечества! Машины всякие изобретут, может, даже машину времени.. Он про такую у английского писателя – Герберта Уэллса читал. Который Владимира Ильича кремлевским мечтателем потом назвал…
Особенно ему хотелось, чтоб не было денег и алчности. Ему и сейчас, когда он дожил до предстарческой плеши было обидно вспоминать, как отец его нещадно бил за то, что он не желал обсчитывать в лавке покупателей. И очень хотелось чтоб люди не делились на евреев и русских – он ведь помнил и как обидно его дразнили, когда он приезжал из местечка в город, на базар и как однажды в местечко пришли погромщики и убили его бабушку Сару.
Но коммунизм все не наступал и не наступал. И хотя Сталин - продолжатель дела Ленина и провозгласил что социализм в целом построен, он же и пугал: что чем дальше, тем больше вокруг врагов и шпионов и классовая борьба все острее. Этого Григорий Михайлович понять не мог: ведь по сталинской Конституции все теперь равны, эксплуататорских классов в СССР больше нет, лишенцев тоже нет, откуда ж классовая борьба? Но попробуй усомнись в словах вождя!
Розенблюм не спал ночами, вставал, шел на цыпочках на кухню, чтоб не разбудить жену, курил до кашля, выворачивающего легкие, и думал, думал… Потом записывал свои думы в дневник – простую школьную тетрадку в клетку со Сталиным и Лениным на обложке - и прятал ее под половицей. О дневнике ни одна живая душа не знала, даже жена.
Иногда он сам себя (не вслух, конечно!) ругал троцкистом и сам холодел от ужаса. Потому что знал, что с троцкистами делают в учреждении, где он служил.
Он, кстати, помнил времена, когда портреты Троцкого висели везде - рядом с портретами Ленина. Он помнил, что Троцкий создал в гражданскую Красную армию, помнил, как в Крыму красные матросики лихо вышагивали, вытягивая:
Товарищ Троцкий
С отрядом флотским
Нас поведет на смертный бой!
Сейчас бы это помнить и не надо, а надо бы загнать эти воспоминания поглубже, на самое дно мозга, прямо в затылок. Неровен час брякнешь об этом кому – и сам окажешься в камере, куда он отправлял подследственных. Сейчас не как раньше, в 20-х. Нельзя было говорить, что думаешь, спорить о линии партии, даже с близкими, друзьями, соседями, сослуживцами. Сейчас каждый стал сам за себя и на других поглядывает с подозрением… Во всяком случае в их кругу, где знали, что бывает за благоглупые откровения. Вот тебе и социализм – общество свободы и счастья!
Григорий Михайлович, конечно, понимал, что из многих его подследственных такие же шпионы как из него или из его жены Цили (то есть Серафимы Ивановны). Кому можно еще было помочь, он старался помочь. Но особого рвения не проявлял, знал, что за этим последует. Сверху спускались все новые и новые планы по раскрытию заговоров и диверсий. Их надо было выполнять. Классовая борьба ведь обострялась по мере построения социализма.
Впрочем, дело было даже не в страхе за свою шкуру. Капитан Розенблюм давно уже научился подходить к этому философски. Следователь НКВД – немного психолог, если он относится к делу как надо, не просто штампует приговоры, а разговаривает с подследственными, пытается разобраться. Григорий Михайлович давно уже уяснил, что невиновных людей почти не бывает, особенно из его контингента – партийцев, инженеров, начальников. Каждый в чем-то да виновен – кто проявлял халатность, кто крал, кто писал доносы на сослуживцев, кто в гражданскую буржуйских детей на мороз выгнал и они до смерти замерзли. Был у него в кабинете на стуле напротив один такой. До красного профессора дослужился. Сам рассказал о буржуйских детях. В грудь себя бил, рыдал, вопил, что ей богу заслужил пулю в лоб. Говорил, что согласен с приговором, что хоть и не шпионил он, но если партии нужен зачем-то процесс над шпионами, то он готов, он - хуже шпиона, он - детоубийца! Подписал все, и ушел даже с каким-то облегчением на лице. Правда, потом Розенблюм слышал, в каптерке ребята из расстрельной команды, смеялись, рассказывали, что когда профессора к стенке повели, в колени бросался. Кричал, что оклеветал себя, что невиновен, что не шпион, что разберитесь, мол… Да, слаб человек. Слаб.
Но невиновных не бывает. Вот и сам Григорий Михайлович виновен. Отца предал, в коммунизм поверив. Теперь и коммунизм предал, планы по расстрелам выполняет. А разве Маркс о планах по расстрелам мечтал? И товарища Сталина предал, мысли гадкие ночами думает… Значит и его, капитана Розенблюма, если по совести, надо туда же, к стенке…
Тут папироса потухла и он очнулся. Перед ним лежал доклад Казакова. Григорий Михайлович встряхнулся и стал читать. Чем дальше читал, тем больше удивлялся. Похоже и правда этот инженеришка шпион... Недаром он на советского человека не очень-то похож. По-немецки шпарит, по-английски, по-японски, по-китайски – где только выучил? Родился в Жмеринке, учился в Петрограде, в политехническом, все таки не филологический факультет университета. Работает в Ростове-на-Дону. Вот самое главное – нет такого инженера в Ростове. Казаков звонил, проверил. Паспорт - фальшивка, хотя сделан прекрасно – комар носа не подточит. Неужели настоящий шпион?!
Аппаратуру опять-таки у него нашли, странную, необычную. Вроде фотоаппарат ФЭД, но такие в СССР не производят. Задняя стенка съемная, видеоискатель и дальномер совмещаются. Техники говорят, кстати, интересное решение…
Приехал он в Ленинград якобы в отпуск, фоткал все – и улицы, и людей, деньгами сорил… Деньги тоже фальшивые – такие цифры и литеры будут на купюрах только в 1938 году… Прокололись, значит, буржуины….
Розенблюм слышал о настоящих шпионах. В 1935 в Свердловске чекисты даже группу диверсантов поймали – эмигранты, члены русской фашистской партии в Харбине, японцы их готовили в лагере, в Манчжурии. Ох и люто они Советскую власть ненавидели! Ехали на поезде – страшно подумать! – товарища Сталина взрывать во время первомайской демонстрации! Причем это не дежурный бред следака-пьянчуги вроде Казакова, а чистая правда. Все факты налицо – от взрывчатки в рюкзаке до планов в тетрадке. Да и сами не отпирались – идейные, суки. Бывает и такое, жизнь штука сложная. Но сам Розенблюм пока настоящих шпионов не встречал.
Капитан поднял трубку внутреннего телефона: «Ткачук? Веди этого. Симоненко. Инженера из Ростова, которого третьего дня Казаков задержал...».
2.
Алексей переместился сюда неделю назад. Ленинград оказался совсем не таким, какой он видел на старых, выцветших черно-белых фотографиях. Он был живой, шумный, цветной и такой щемяще-радостный, несмотря на то, что творилось по ночам, когда во дворы и обратно юркали «воронки» и фургоны с надписью «Хлеб»…. В стране начиналось то, что историки потом назовут «Большим террором», а прохожие со светлыми, какими-то блаженными и счастливыми лицами шли по своим делам, обсуждали полет Чкалова в Ванкувер и рекорды стахановцев, читали газеты в автобусах… Необычные лица. Уже после войны такие стали исчезать. В конце концов Алексей понял: это лица простолюдинов, представителей третьего сословия старого режима, крестьян и мещан, только бороды и чудные фольклорные костюмы исчезли, мужчины побрились, женщины отрезали косы и все переоделись в европейскую одежду.
По легенде Алексей был инженер, приехавший с юга России в отпуск в «город трех революций». И на самом деле это был отпуск. Первые несколько дней вообще ничего не надо было делать. Просто ходить по улицам, разговаривать с людьми, откровенно, задавая вопросы, которые они сами себя боялись задавать. При встрече с иностранцами подробно объяснять им, как пройти в Эрмитаж или музей Пушкина, демонстрируя знание семи языков. Тратить новые хрустящие купюры – их ему выдали полный бумажник! – в ресторанах на самые дорогие блюда. Щелкать все на свой фотоаппарат. Щеголять в новеньком костюме, который ему так нравился! Пиджак с тремя пуговицами, брюки с отворотами внизу, жилет, шелковый шарф, шляпа! Он сам себе напоминал легендарных киношных американских гангстеров эпохи «Великой депрессии». Только тут они были вполне реальными, а не киношными, правда, за Атлантическим океаном. Алексей не мог себе позволить съездить туда, а жаль!
Алексей был уверен, что реквизитор Михайлыч все равно в чем-нибудь да ошибся. Такого не бывает, чтоб костюм и аксессуары полностью соответствовали эпохе. Технические работники перелопачивают кучу литературы, не вылезают от архивов, но все равно снабдят каким-нибудь анахронизмом. Вот, к примеру его «фотик» - прекрасный советский ФЭД-2, кажется, здесь такие еще не производят, Алексей несколько раз ловил удивленные взгляды похожих, когда он его вынимал. А ведь Михайлыч клялся и божился, что ФЭД начали выпускать в 1934-ом, и к 1937-ому он получил широкое распространение среди фотолюбителей Советского Союза …
В общем Алексей был здесь «белой вороной». И рано или поздно на него обратят внимание. И обязательно придут. Ночью или ранним утром в его гостиничный номер вежливо постучат, а потом ввалятся люди в энкавэдэшной форме, схватят его сонного и поволокут в черный «воронок». Чтоб отвести в здание на Литейном. В «Большой дом», где его будет ждать не кто иной как Григорий Михайлович Розенблюм собственной персоной. А именно это Алексею и было нужно. Именно за этим он сюда и прибыл…
Взяли его не так, как он предполагал. 2 августа, когда он гулял по Невскому (тут его пока называли «Проспект 25-го Октября»), к нему сзади кто-тихо подошел и нежнейшим голосом осведомился: «гражданин Симоненко?». Контрастом вежливому голосу были железные ручища, которые схватили его и поволокли к машине у тротуара – причем он даже ответить не успел. К его удивлению это был не «воронок», а «ЗИС». В машине его зажали с двух сторон два энкавэдэшника. Вероятно, они ждали, что он будет возмущаться, расспрашивать, жаловаться. Но он быстро пришел в себя и даже был рад, что его ожидание закончилось.
И дальше все пошло не по плану. В «Большом доме» попал он не Розенблюму, а к Казакову. Вот уж кого он видеть не хотел! Алексей читал в Публичке воспоминания заключенных о Казакове – настоящий садист и палач. Смололи бы его жернова чисток – и это было бы только справедливо. Но неправильно. Ему предстояло дожить до глубокой старости, рассказывать пионерам о своем героизме в годы войны (хотя весь его «героизм» состоял в том, что он жратвой спекулировал и втайне ждал немцев), жевать искусственной челюстью дефицитные продукты из кагэбэшного распределителя и…
Но об этом лучше не думать. Впрочем, Алексея Казаков не бил. Тот ведь сам «раскололся» на первом же допросе: мол шпион, завербован германской разведкой в Ростове-на-Дону (откуда германские агенты в Ростове? Но этот идиот поверил, а может, ему было все равно). Составил протокол, докладную и отправил его на допрос к старшему по званию. К Григорию Михайловичу Розенблюму.
3.
Шпион в жизни оказался еще больше не похожим на среднего советского человека. Высоченный, холенный, улыбается во весь рот. Ничего не боится, значит. Странно… Неужели Казаков его не бил? Казаков сам был дородный детина, из крестьян Орловской губернии. В гражданскую выдвинулся, когда в киевской Чеке оказался. Той самой, про которую Ленин сказал, что там одни выродки и вредные идиоты. Капитан закурил свой «Норд».
- Проходите, гражданин Симоненко. Алексей Константинович. Или Вас по-другому зовут? Например, Алекс Сименс?
«- Да бросьте Вы, Григорий Михайлович! Вы же не идиот, как этот садист Казаков! Какой из меня Сименс? И откуда немецкому агенту взяться в Ростове? Русский я. Может, немного не такой, как нынешние, но русский. Свой».
Задержанный сел. Перекинул ногу на ногу.
«Да вроде Казаков пальцем его не тронул. Сам хохмил, рассказывая про это. Как он так Казакова раскусил – за один допрос?» - мелькнула мысль у капитана. Но он вида не подал, только строго зыркнул:
«Тогда кто Вы?»
«-Я? Голос Вашей совести, если хотите. Ваш спаситель и Ваш губитель. Ангел и демон в одном лице. Думаете мне самому нравится такое совместительство? Но историческая судьба-злодейка не оставляет мне другого выбора. «Разве может через зло твориться добро?» - так Вы написали в своем дневнике?
У Розенбюма похолодели руки. Откуда он знает о дневнике? Откуда ему известна эта запись, которую он оставил в апреле, 22 числа, когда раздумывал о Владимире Ильиче, о его наследии, о путях социализма… Тяжелые, бессильные думы!
«Его подослали! – обожгла догадка – подослали! Может, тот же Казаков! Значит, они нашли дневник! Но почему тогда вернули? Вчера он как обычно лежал в тайнике в его квартире, он проверял!»
Розенблюм посмотрел на задержанного. Тот улыбался самой невинной улыбкой. Что за странный тип! А тип продолжил свой бред.
«Нет, никто еще не нашел Ваш дневник. Так он и лежит, под третьей половицей, возле батареи отопления. Но найдут. Обязательно найдут. Слесарь, которого Ваша жена – Серафима Ивановна вызовет чинить эту самую батарею 5 декабря. Он ей слова не скажет, но принесет дневник сюда, в «Большой дом». Вас задержат. Слесаря, кстати, тоже. Как соучастника. И еще Казакова. Под пытками Вы сознаетесь, что он тоже состоял в тайной контрреволюционной организации, которой Вы якобы руководили. Вам все-равно нужно будет кого-нибудь сдать, чтоб Вас не запытали до смерти прямо в этом кабинете. А Казакова Вам будет не жалко. Тип он пренеприятный, подлец и садист. Он пулю в грудь точно заслужил. Здесь я с Вами согласен… Но все –равно нехорошо как-то, согласитесь?
Вы ж добрый человек Григорий Михайлович! Зачем Вам погибать? 31 декабря, аккурат за три часа до новогодья, и Вам ведь пулю в грудь…»
Задержанный разнолновался, даже привстал:
«Умоляю! Умоляю Вас! Прямо сегодня, когда вернетесь со службы! Перепрячьте дневник! Под обои за шкафом. Он там пролежит до 26 сентября 1995 года. Уж поверьте мне. Только, ради Бога, не выбрасывайте и не сжигайте! Иначе откуда я про Вас узнаю?»
«Кто Вы?» - еле слышным шепотом спросил Григорий Михайлович.
Задержанный сел, снова улыбнулся:
«Я? Не поверите ведь! Вы читали Уэллса, «Машину времени»? Так вот, я – обычный путешественник во времени. Прибыл сюда из 21 века. Из последнего десятилетия. Понимаете, Вы не просто хороший человек, как это видно из Ваших записей. Вам еще предстоит выполнить важную историческую миссию…. Хоть ради этого поверьте мне!
Вы только ничего пока не говорите. Я понимаю, что умом Вы мне не верите. Но по глазам вижу, что сердце-то у Вас с умом не в ладу. И это хорошо! Просто замечательно!»
Тут задержанный сразу осел, будто осунулся. Голову повесил. Видно, устал, переволновался от разговора.
«Знаете что.. Велите, очень Вас прошу, отвести меня в камеру. Я ведь последние дни очень плохо спал. Все ждал…»
Когда дверь камеры щелкнула, Алексей лег. Но сон не шел. Он все ворочался на жесткой кровати. Поверил ли ему Розенблюм? Перепрячет ли тетрадь? От этого зависело все, буквально все.
И вообще, правильно ли он поступил? Он обрек себя на арест, суд, на долгие мучительные полгода в лагере, прежде чем откроется хроноокно и он сможет вернуться обратно, в родной ему конец XXI века. Можно же было прийти к Розенблюму домой, поговорить с ним, предупредить. Или просто подойти на улице, пригласить в кафе…
Нет! Нет! Он все сделал правильно. Не поверил бы ему Розенблюм. Подумал бы, что он – провокатор, что проверяет его кто-нибудь из бдительных коллег… А так он может изучить его и его связи вдоль и поперек, понять, что никакого отношения к органам он не имеет …
4.
Когда их привели на лесозаготовку, Алексей выбрал уголок подальше, сел прямо на пенек, оглянулся. Поищут его, конечно, как же – зэк пропал! Не побег ли? Порыскает вохра по лесам, а потом спишет его начальник лагеря как замерзшего насмерть.. Без шума и пыли. Самому ведь за халатность садиться не захочется…..
Алексей ухмыльнулся и активизировал чип, вмонтированный прямо за ухом.
Как только он вышел из камеры перемещения в коридор, наткнулся на Михайлыча.
«Алексей Констатиныч, уже вернулись? Да что Вы худой изможденный такой? Где ж это Вы побывали? Рабом что ли в древней Греции?»
«Не до того сейчас – махнул рукой Алексей, стаскивая лагерную фуфайку. – Скажи, флуктуация временного потока исчезла?»
«Да, исчезла. И славу Богу! Такой переполох был! Аж парламентская комиссия приезжала!
Михайлыч хлопнул себя по лбу:
«А! Вспомнил! Я же сам готовил Вас. Это потому что Вы своего любимого энкавэдэшника спасли? Этого, как его – Розенбаума? В 1937? Ребята все удивлялись, что он Вам дался.. Все равно умер в тот же день, 31 декабря, через 4 года….»
«Да, от голода в блокаду. Спецпаек свой соседским детям на праздник подарил … Да не в нем дело вообще-то..»
«-А в ком?».
«В ком, в ком… Алексей скрипнул зубами. - В уроде и садисте этом. Который должен был дожить до 1947, жениться и родить сына Пашу. У которого в 1980 родится сын Валериан …». Алексей уперся взглядом в порет бородача в свитере, который висел здесь повсюду. Потому что это был портрет Валериана Павловича Казакова. Гениального физика. Создателя теории хронотонов. Которая сделала возможной путешествия во времени».
Алексей отвернулся и прошептал: «Так-то, Григорий Михайлович! Добро иногда все-таки творится через зло… »
Рустем Вахитов,
15-16 ноября 2020 года