Далеко не всем нашим желаниям суждено сбыться. На самом деле – это не имеет никакого значения. То, что мы хотим сильно – сбывается, а то, что мы хотим лишь отчасти – не очень. Я прекрасно знал об этом, но эта мысль наводила на меня скуку. Нет, сейчас мне не нужно об этом думать. Да и не только об этом – сейчас думать не стоит в принципе. Когда ты общаешься, отвлекаться на мысли не очень вежливо. Поэтому я помотал головой и сконцентрировал своё внимание на собеседнике. Моём высокотехнологичном, японском собеседнике.
Вечер продолжался. Я залетел в комнату, бросил коробку с синтезатором на диван, после чего приложил усилие, чтобы сдвинуть их подальше от центра комнаты. Она была большой, может, даже огромной, но это меня не волновало. Я буду творить музыку. А для этого, мне потребуется очень много места. Потому что таково моё желание. И ещё потому, что я могу себе это позволить.
Расчистив пространство, я раскрыл коробку. Он лежал там, ничуть не изменившись – блестящее серое устройство, с белыми и чёрными клавишами. Мне казалось, что они светились. Это не было правдой, скорее, я просто представлял, что они светятся. Уж больно сильной была моя жажда. Я достал из вложенной коробочки подставку, разложил её и поместил моё сокровище на неё. Закрыв глаза, я ударил пальцами по клавишам. Из динамиков вырвался первобытный ужас... Вернее, тишина. Я почувствовал, что мне не хватает кислорода. Задыхаясь и выкатив глаза, я обернулся. Мои ноги подкашивались, едва волоча ими, я сделал движение в сторону дивана. Потом я пришёл в какую-то счастливую ярость. Провода, конечно же, провода. Электрические предметы имеют особенность не работать без электричества. Я кинулся к дивану и начал быстро раскручивать тугой клубок чёрных гибких верёвок. Прошло, должно быть, лет триста, пока я искал нужные разъёмы и свободную розетку. Я ощущал себя на космическом корабле – стоит что-то отключить – и исчезнет гравитация, или, того хуже, подача кислорода. Поэтому я дотянул провод аж до кухни, к той розетке, возле окна. Она была сдвоенной, к одной части подсоединялся холодильник, а ко второй я обычно цеплял блендер или кофемолку. Сейчас ни то, ни другое не использовалось и не занимало драгоценную скважину. О существовании аккумулятора, который я подзаряжал каждые 2 недели, чтобы он не испортился, и который позволял мне играть на синтезаторе не меньше 3 часов, я благополучно забыл, подобно тому, как родители забывали дома Кевина МакКалистера. Вспомнив об этом на следующее утро – я долго хохотал. Но это было позднее. А сейчас я стоял над безумной клавишной машиной. Сделав показательный вздох, я включил её.
Попытка осторожно проверить его состояние не увенчались успехом. Я аккуратно нажал на две-три клавиши. Вспомнив, что примерно так начинается мелодия, сочинённая каким-то одиноким аргентинским синтвейв-музыкантом, который записал полтора альбома в начале 2011 года, я уже не смог остановиться. Я ведь в своё время собирал плейлисты, чтобы играть мелодии совершенно без передышек. Однажды, эта привычка создала удивительный случай. Я на спор составил список мелодий на 2 с половиной часа и поклялся исполнить его не останавливаясь. Спор я выиграл, после чего успешно потерял сознание. Очнувшись на больничной койке я заметил высокий бокал, содержащий 400 миллилитров пина-колады, на который мы спорили. Рядом с ним лежал конверт. Я пытался дотянуться до него, но снова вырубился. Позже я выяснил, что Ромка Марсин, с которым я поспорил, помимо коктейля подарил мне годовой абонемент в бассейн. Тогда я очень любил плавать, а мой проспоривший приятель был слишком ошеломлён моей победой. Выяснилось, что мы спорили на коктейль, лишь потому, что он не хотел, чтобы я слишком тратился из-за того, что не сделаю невозможное. Оказалось, я на такое способен... Я тогда очень сильно приобрёл в авторитете у своих однокурсников.
Вообще, мне казалось удивительным то, что я умудрялся вспоминать какие-то давно минувшие события, хотя вроде бы был полностью сконцентрирован на музыке. Возможно, в этом нет ничего странного, но эта мысль не могла прийти мне в голову. Почти 10 лет... А навык-то остался. Я мельком заметил, что улыбаюсь. Потом я решил не думать. Боже, как это было самонадеянно... При всём моём желании сравнить игру с общением – это принципиально разные вещи. Главное отличие в том, что играть можно автоматически, успевая делать что-то ещё. Этим чем-то оказалось разглядывание комнаты. Отодвинутый диван покрыт пылью от коробки. Вялый фикус из угла настойчиво просит о помощи. Зелёная занавеска намекает, что хочет стать серой. Непонятно для чего повешенные в угол часы показывают 8 с небольшим вечера... Эх, значит, Ноктюрна вот-вот вернётся домой, и мне нужно поскорее замести следы... Ладно, доиграю мелодию, и займусь уборкой.
– Здравствуй, папа.
Музыка остановилась. Вечно представляемые мною танцующие молекулы кислорода застыли и испарились. Унылый, именуемый воздухом газ вновь заполнил комнату. Мои руки будто бы превратились в застывшую глину. Изогнутые пальцы казались когтями гарпий. 3 слова, вроде как даже приятных слова, стали ударом молнии, прошедшим из ушей в глотку, из глотки в сердце, из сердца куда-то в желудок. Там молния обратилась в камень, единственной целью которого стало изменить мой внутренний баланс, и сделать определённые части тела более тяжёлыми. Это изменение заставило меня повернуться. Эти 120 градусов показались мне оборотом по случайно выбранному с помощью рандомайзера кругу ада, а Ноктюрна рисовалась мне в виде какой-то демонессы, с рогами, крыльями и огромным хвостом. Но как только мои испуганные карие глаза встретились с её умным серым взглядом, я даже смог немного расслабиться. Кажется, я больше не великий музыкант. Кажется, я снова папа.
– Привет, Ноктюрна. Почему ты так рано?
– И это ты называешь рано? – она кивнула в сторону часов.
– Да. Ты начинаешь в 17:30, заканчиваешь в 8. Дорога до дома занимает около 40 минут... Ты должна появиться через 15-20 минут – смотря по пробкам, – Только когда я закончил нудную аналитику я понял, что она раздражает Ноктюрну. Тогда я улыбнулся. Она заметила это, и тоже немного повеселела.
– Завтра мы выступаем. Зная Глафиру Марковну со всей её дотошностью, мы бы могли выступить и сегодня, без этой генеральной репетиции, – на слове "генеральной" она закатила глаза.
– Так нельзя говорить о педагоге.
– Ладно... – Ноктюрна немного насупилась. Видимо, я был достаточно раздосадован её чересчур ранним визитом, чтобы она смогла заметить. Тогда моя дочь перешла в наступление: – А чем это ты тут занимался?
Я заметно потерялся. Вопрос был ожидаем, но я всё равно не успел к нему подготовится.
– Я... Я тут... Это… Играл... Да...
– Играл? А во что? – Ноктюрна смотрела испытующе. Кажется, я всё-таки её обидел.
– В... В... В гениального музыканта! – я сделал театральный жест руками. Лицо Ноктюрны выражало недоумение. Я понял, что перехватил инициативу: – Хочешь, поиграем вместе?
– А... Ну… Давай. А как?
– А просто. Сейчас я подхожу к той штуке на подставке. Ты встаёшь на центр комнаты, отворачиваешься и закрываешь глаза. А потом, когда ты что-то услышишь, можешь делать всё, что захочешь.
– И в чём смысл...
– Увидишь! Кидай портфель в угол и пойдём!
Ноктюрна настороженно подчинилась. Она поставила портфель на стоящую рядом скамейку, сняла куртку и повесила её на крючок. Я заметил, что она в платье. По идее, надо бы её отругать, ведь я всегда говорю, чтобы она переодевалась, когда приходит домой. Но сейчас это убило бы мой единственный шанс на своевременное перемирие.
Ноктюрна подошла ко мне. Я развернул её, и пошёл к синтезатору. Потом я резко обернулся. Ноктюрна смотрела на меня через плечо. Я показал ей кулак, и она отвернулась. Я ещё немного посмотрел на неё, а потом подошёл к синтезатору. Я развернул его, стараясь сделать это как можно тише. Думаю, у меня получилось, ведь Ноктюрна не сдвинулась с места. Я последний раз взглянул на неё и аккуратно опустил руки на клавиши. Она вздрогнула. Я расхохотался и принялся играть, тщательно смотря на руки, чтобы ни в коем случае не ошибиться. Ноктюрна поначалу стояла на месте. Я чувствовал, что она уже открыла глаза, но боится посмотреть на меня. Чуть позже, она всё-таки развернулась. Я почувствовал её взгляд на себе. На какое-то мгновение я представил себя в теле того блондинистого парня, который играл на синтезаторе в парке. "Но всё-таки, я – не он", – пронеслось у меня в голове. Тогда я поднял на мою дочку глаза.
Она стояла как вкопанная, а глаза её были круглы, как луны. Я немного разочаровался, но вовремя вспоминал, что инициатива у меня в руках. Тогда я начал немного раскачиваться. Ноктюрна поняла намёк.
Ближайшие полтора часа главными тружениками были мои глаза. Им приходилось постоянно бегать от одной точки, к другой, попеременно смотря то на клавиши, то на Ноктюрну. Иногда, я давал им возможность моргнуть. Это был сладкий миг. Потом вновь продолжалась буря.
Я думал, что в этой комнате танцует всё. И я, и Ноктюрна, и мой синтезатор, и весёлые кислородинки, и серо-зелёная занавеска, и вялый фикус, который главное не забыть полить. Но из всего списка я видел лишь двух: синтезатор и дочку. Первый трудился изо всех сил, конвертируя движения моих пальцев в звук. Я был уверен, что именно он главный из моего с ним тандема. В то, что я могу играть и не фальшивить – я поверить не мог. А вот то, что синтезатор издаёт тот звук, который я задумал, а не тот, на который я нажал – звучало для меня куда убедительнее. Что до Ноктюрны... Я ведь уже и забыл, как хорошо она танцует. Её движения не были какими-то невообразимо красивыми, но то изящество, с которым она их выполняла, то соответствие мелодии... Я даже на какое-то время подумал, что смотрю какой-то визуализатор, который включался при прослушивании музыки на компьютере моих родителей. Только раз в 1000 симпатичнее. И живее... В тех цветных линиях не было и намёка на те прыжки и взмахи, которые я видел сейчас. То очарование, в которое ввергала меня Ноктюрна заставляло меня играть всё старательнее и старательнее, чтобы хоть как-то ей соответствовать. У меня, кажется, выходило... Но в своём уме я отдал всю славу синтезатору, который каким-то образом улучшал звук по мере роста моего восхищения происходящим. Кажется, Ноктюрна рассуждала примерно также. Её движения с каждой минутой становились грациознее и красивее. К середине второго часа всё закончилось. Оказалось, перед тем, как отправиться на поиски синтезатора я открыл окно. Ветра не было, поэтому этот факт скрывался долго. Но вот, когда я уже и забыл о существовании даже такого слова, как "ветер" или "окно", оба явления ворвались к нам на непредвиденный праздник. Поднятая потоками воздуха занавеска уткнулась мне в спину. От внезапности я закричал. Ноктюрна резко остановилась и посмотрела на меня. Тогда и мои руки тоже застыли. Потом она расхохоталась. Я думал, что не смогу отойти от такого ещё очень долго, но заливистый смех моей дочери оказался сильнее. Я тоже расхохотался и побежал её обнимать. Когда её голова была у меня на плече, я спросил её:
– А почему именно балет? Ты же так здорово танцуешь в совершенно другом стиле!
– А почему ты учитель начальных классов, а не учитель музыки?
После этих слов я сжал её сильнее. Ноктюрна пробурчала что-то недовольное. Тогда я отпустил её, и мы снова расхохотались.
Дальше была рутина. Я снова сматывал провода, убрал синтезатор в коробку, поставил его в угол, чтобы далеко не лазить в следующий раз (а он наверняка будет очень скоро). Ноктюрна наконец-таки переоделась и пошла на кухню, согревать запоздалый ужин. Уже было сев за стол, я резко вскочил и побежал поливать многострадальный фикус. После одиннадцати, когда мы разбежались по кроватям, я пытался уснуть. Голова была абсолютно чиста. И на фоне этой чистоты виднелась одна единственная мысль.
– Боже, как же всё-таки хорошо, что далеко не всем нашим желаниям суждено сбыться! – проговорил я перед тем, как окончательно вырубился.