Часы

Агриппина Львовна посмотрела на часы на руке, потом на стене, потом размяла шею и зевнула с закрытым ртом.
Аспирантка Людочка читала защитное слово скачущим голосом. Агриппина Львовна тихонько вздохнула. Ну нельзя же так волноваться, в самом деле. Все-таки аспирант. Все-таки не в первый раз выступает. Пора бы уже научиться брать себя в руки.
На кафедре витал запах растворимого кофе и тяжелых духов пожилых дам. Сама Агриппина Львовна духами на работу не пользовалась. Аллергия. Стоило ей окунуться в пахучее облако именно утром, перед выходом, к горлу подкатывала тошнота. Агриппина сразу же начинала кашлять, точь-в-точь ее кошка, когда наглотается шерсти. Почему-то в другое время аромат переносился прекрасно. Вот сегодня, перед поездкой, она обязательно...
Людочка, наконец, закончила и прерывисто вздохнула, как после долгого рыдания. Агриппина Львовна прикрыла глаза, кашлянув, сказала:
— Большое спасибо, Людмила Николаевна. Есть у кого-то вопросы? Хорошо, тогда спрошу первая. Какую связь вы прослеживаете между современными «страшными сказками» для взрослых и «Морфологией» Проппа?
Бледные пальцы Людочки заелозили по рассыпающимся листам с защитным словом.
— Я... Гм... Прослеживаю такую связь... Гм... Что...
Агриппина Львовна смотрела на свой перстень с крупной шлифованной бирюзой и тихонько покручивала его большим пальцем. Вдруг раздался высокий голос Евгения Геннадьевича, молодого кандидата:
— Да вот же вы пишете, в третьей главе...
Людочка вскинула голову, сверкнула озаренным лицом и зачастила:
— Да, спасибо! Совершенно верно, как я пишу в третьей главе...
Агриппина Львовна поправила рукав блузы и чуть приподняла бровь, глядя мимо Евгения Геннадьевича. «Перспективный», «талантливый» и, прости Господи, «артистичный», он недавно пришел на кафедру и сразу занял здесь все место своими шуточками, прогрессивными идеями и даже длинноногим телом. А теперь ещё и это... На что только не пойдет человек ради народной любви...
— Да-да, спасибо, — пресно сказала она, пропуская мимо ушей захлебывающуюся трескотню Людочки. — Все уже понятно. Ещё вопросы?
Евгений Геннадьевич поднял руку и по-детски улыбнулся:
— Я спрошу, если можно. Людмила Николаевна, а как вы полагаете...
Он похож на щенка борзой, вот на кого. Тонкий и чересчур ласковый. Чересчур. Не таким должен быть преподаватель...
— Спасибо за вопрос!
Не таким.
Дождавшись, когда Людочка выдохнется, Агриппина Львовна спросила:
— Есть ещё вопросы? Вопросов нет. Людмила Николаевна, спасибо большое за выступление. Прошу теперь всех присоединиться к обсуждению возможности представления работы на рассмотрение Совета...
Когда все, наконец, кончилось, Агриппина Львовна стремительно зашагала к двери, но вдруг ее окликнула завкафедрой:
— Агриппиночка Львовна, подойди ко мне, пожалуйста...
Агриппина метнула взгляд на двери — Людочка, окружённая стайкой однокашниц, слава Богу, уже была далеко.
— Да, Нина Назаровна?
— Можно тебя попросить, моя хорошая? Ты молодая, тебе за прогулку... Отнеси документы вот эти в главный корпус...
Агриппина Львовна покосилась на Евгения Геннадьевича. Он невозмутимо собирал свои вещи в портфель. Нина Назаровна продолжала размеренно, словно подбирала каждое слово:
— Скажешь, что от меня. Наталья там поймет... — сухая рука в пигментных пятнах пританцовывала на пачке бумаг, и Агриппина Львовна аккуратно, стараясь ее не задеть, взяла документы со стола.
— Хорошо. Забегу... Перед поездом.
— А завтра сможешь ещё прийти пораньше, я бы тебя...
— Нина Назаровна, я же уезжаю. Сегодня. Скоро.
— Как уезжаешь? Куда?
— В отпуск. Вы же сами подписывали. Я специально просила, чтобы в юбилей выпал, помните?
— Ааа, помню, помню... И сколько же тебе лет, юбилей? Тридцать?
— Сорок, Нина Назаровна.
— О! Ровно в два раза младше меня! Вся жизнь впереди. И куда же едешь?
— На море.
— Хорошо вам, молодые... Каждый год на море можно...
— Ну уж не каждый... Я пять лет на отпуск копила.
— Побойся Бога! Пять лет? — Нина Назаровна закачала головой, так что массивные серьги в ее оттянутых мочках тяжело закачались из стороны в сторону. — А Женечка вот наш буквально недавно из Италии вернулся.
Евгений Геннадьевич вскинул голову:
— Так то я ж на конференцию ездил, Нина Назаровна!
— Ну да, ну да. Агриппина Львовна, а ты самолётом?
— Поездом. Через три часа уже, а я ещё не собралась, представляете? — Агриппина Львовна сжала документы в руках. — Даже не представляю, как успеть.
Евгений Геннадьевич вышел.
— Удачи, удачи тебе, — закивала Нина Назаровна. — Бог даст, все успеешь!
— Тогда до свидания.
— С Богом, милая! Отдохни как следует!
Агриппина Львовна кивнула и быстрым шагом помчалась по коридорам. Хорошо туфли старые — хоть и стоптанные, а мягкие, можно почти бежать.
В главном корпусе Наталья с мощным торсом сфинкса долго не могла взять в толк, зачем Агриппина притащила ей эти документы, и принялась звонить на кафедру. Сначала она расспрашивала у лаборантки что-то про вчерашний сериал, потом долго ждала к телефону Нину Назаровну...
Агриппина Львовна смотрела на часы и за окно по очереди. Иногда ещё смотрела на телефон Натальи, но ему было все равно.
— Может, я уже пойду?
— Ну как же вы пойдете! — прикрыв ладонью трубку, медленно и ёмко сказала Наталья. Стул под ней угрожающе скрипнул. — А если документы надо будет отнести обратно?
Агриппина Львовна несколько раз моргнула, а Наталья вернулась к телефону:
— Да-да, Нина Назаровна, здра-а-авствуйте! Как ваше давление? Напугали вы меня вчера!
Нести документы обратно не потребовалось. Агриппина Львовна почти побежала по улице, и краснота ее лица раскалялась все сильнее от спешки и смущения.
Так, как только зайдет в квартиру — надо достать с антресоли панаму. Широкополая соломенная шляпа ей, конечно, идёт больше. В ней она как будто немножко похожа на Софи Лорен. Самую малость. Но шляпа — это всё-таки слишком фривольно. Люди подумают, что она выглядит нелепо. Да и много места в чемодане занимает.
...Потом сразу побежать в ванную, вымыть руки, и — в спальню. Одно платье, шорты и блуза. Два сплошных купальника, на смену. Тапочки! Зубную щётку, не забыть зубную щётку из ванной...
Дома захолодило и закрутило живот, но Агриппина Львовна стойко бегала от шкафа к шкафу, одновременно вызывая в приложении такси. В туалет — на дорожку, сейчас некогда. Так, это платье слишком красивое, на черноморском берегу в нем ходить некуда...
Таксист позвонил, когда Агриппина Львовна добралась, наконец, до унитаза, и закричал ей в ухо:
— Почему вы подъезд не указали?! Я вас уже жду! Стою у «Пятерочки»!
Агриппина Львовна прекрасно помнила, что подъезд она указывала — она всегда указывает подъезд. А вот приложение работает не всегда корректно. Стараясь говорить как можно тише и ни в коем случае не выдать интонацией место своего положения, она сказала:
— «Пятёрочка» — это другой конец дома... Пожалуйста, подъезжайте к первому подъезду.
— Вы не указали подъезд! Жду здесь! — рявкнул таксист и бросил трубку. Агриппина Львовна ожесточенно почесала шею и заспешила, шурша юбкой. Опоздать на поезд было никак нельзя — она ехала с пересадкой, и упустить его означало лишиться отдыха. Пересадка была ужасно неудобная, с двух ночи до четырех утра нужно было сидеть на вокзале. Но зато так сбывалась мечта: в день своего рождения встретить рассвет над морем.
Агриппина Львовна спешно вымыла руки, кое-как обулась, схватила чемодан, проверила паспорт, деньги и телефон. Уже закрывая дверь, вздрогнула: забыла посидеть на дорожку! А, к черту. Не сойдёт же поезд с рельсов.
Примета сработала тут же: лифт не работал. Можно сказать, отделалась малой кровью. Досадливо стирая тыльной стороной ладони пот со лба и подбородка, Агриппина Львовна побежала по лестнице вниз, стараясь не грохотать чемоданом о перила. Как вещи ни сортируй, все равно тяжёлый!

До Москвы Агриппина Львовна ехала плацкартом. Недолго, можно и сэкономить. Специально взяла нижнюю боковую, чтобы с полным правом сидеть там и читать книжки до самого вечера. Когда она добралась до своего места, на одном из собранных креслиц уже сидел мужчина. С бутылкой водки.
Агриппина Львовна кое-как спрятала чемодан, села напротив и, положив на колени джойсовского «Улисса», стала читать. Текст сыпался перед глазами. Казалось, бутылка соседа звякает о стакан каждую точку. И нет, она ещё не дошла до потока сознания Молли Блум, вовсе лишённого пауз. Сосед кряхтел, покашливал, гудел себе под нос, в клокастую щетину, какой-то бравый марш.
Когда за окном стемнело, голова окончательно затуманилась. Соседка из четырехместной «купешки» напротив, ехавшая с двумя внуками, начала громко отчитывать мужичонку. Он гнусаво отбрехивался — Агриппина Львовна видела из-под книжки, как нервно елозят по полу его ноги в стоптанных тапках.
— Да спать уже давно пора! — возмущалась соседка. — Я сейчас проводника позову! Залезай быстро на свое место! — и, махнув рукой, она вдруг негромко добавила: — Эта ещё сидит... Молчит.
Агриппине Львовне стало жарко. Она перевернула несколько страниц за раз. Подняла голову — и увидела, как сосед, кряхтя и пошатываясь, начал карабкаться вверх.
— Дошло, слава Богу, — проворчала соседка и подоткнула одеяло маленькой внучке. Девочка сладко вздохнула во сне. Агриппина Львовна осталась сидеть. Где-то глубоко в груди, за ребрами, что-то мелко дрожало.
С верхней полки понёсся содрагающий храп.

Москва мягко толкнула ступеньки вагона. По холодной стрекочущей ночи Агриппина Львовна прошла по перрону, с трудом затащила чемодан по ступенькам, уместилась на куцее пластиковое кресло. Спину ломило. В дальнем углу сидела молодая бледная женщина с ноющим, измученным ребенком, а рядом с Агриппиной Львовной уселась вертлявая старушка с птичьими ужимками. У входа дремала охранница: ее веки были так густо намазаны синими блестящими тенями, что издалека казалось, будто она, наоборот, изо всех сил таращит выпуклые голубые глаза.
Агриппина Львовна поежилась и, стараясь не шуршать, полезла на дно своего чемодана за теплой кофтой.
Ребенок в дальнем углу ныл все громче и печальнее, порой переходя на жалостливое надрывное рыдание. Мать монотонно отвечала ему глухим шипением. Обнявшись, они мерно качались из стороны в сторону, как заведенная игрушка.
Агриппина Львовна постоянно смотрела на часы и тут же забывала, сколько времени они показывают. Старушка на соседнем кресле беспрестанно возилась, вертела головой. От каждого ее движения все сильнее распространялся запах немолодого тела. И вот она не выдержала, ещё раз покосилась на страдающего ребенка, а потом громко сказала прямо на ухо Агриппине Львовне:
— Вот, детки-то. Маленькие детки, маленькие бедки. Мне-то вот невестка до сих пор внуков не родила.
Агриппина Львовна отвела глаза, плотнее закуталась в кофту и кивнула.
— А у тебя дети есть?
— Нет, нету.
— А вот зря. Зря. Мужик-то и уйти может. Вот мой Серёженька, конечно, с Танькой своей ещё живёт. Но потому что что? Потому что дурачок. Приворожила она его. А другой-то мужик у моря погоды ждать не будет. Да и сама-то. Биологические часы...
— У меня часы ходят без сбоя, — невпопад ответила Агриппина Львовна. Старушка обескураженно осеклась, а Агриппина Львовна только на минутку зажмурилась... И проснулась, как от толчка. Ох, неужели задремала!
Агриппина Львовна яростно потерла глаза рукой и уставилась на часы. Слава Богу, ещё полчаса. Ох. Слава Богу, Слава Богу.
Дрожащей рукой Агриппина Львовна достала бутылку воды, сделала несколько крупных глотков, пригласила волосы, убрала бутылку в чемодан, снова достала и перепрятала в другое место. Потом разгладила двумя ладонями юбку на бедрах. Огляделась по сторонам. В груди тяжело ударяло сердце. Ладно, пожалуй, пора. Поезд вот-вот подойдёт.
Агриппина Львовна ещё раз посмотрела на часы и потащила чемодан к табло.

Все. Агриппина Львовна добралась до своего купе. С трудом переведя дыхание, она осторожно приоткрыла дверь, стараясь не издавать звуков, и удивлённо моргнула. Ее единственный сосед— коренастый мужчина лет сорока пяти — не спал. В сиреневом свете хмарного утра он сидел на своей нижней полке перед столиком, широко расставив ноги, и с аппетитом ел печеную курицу, истекающую соком на фольге. По его черной с густой проседью макушке скакал первый рассветный луч, перепрыгивающий через тени верстовых столбов, а завитки на груди, выбившиеся в вырезе майки, казались золотыми от солнца.
— Доброе утро! — тут же громогласно объявил сосед, завидев Агриппину Львовну, и широко улыбнулся. — Добро пожаловать! Григорий.
— Агриппина, — тихонько сказала Агриппина Львовна и села напротив. — Здравствуйте.
Только сейчас она почувствовала, как сильно устала. Лечь бы сейчас на полку и забыться беспробудным сном.
Агриппина Львовна встала, достала из чемодана пакет со всем, что пригодится в поезде, подняла полку, спрятала чемодан в ящик, опустила полку, стащила сверху матрас...
Сосед сзади громко спросил:
— Помочь?
Она, не поворачиваясь, мотнула головой:
— Нет, спасибо.
Ох, как же душно, просто невыносимо. И ещё этот запах курицы и крепкого мужского пота... Пахнет, как лесной зверь. Вроде даже приятно, но почему так сильно?
В купе заглянул проводник, и Агриппина Львовна с готовностью протянула ему паспорт. Уходя, проводник вежливо спросил:
— Все в порядке?
— Да-да, спасибо! — торопливо закивала Агриппина Львовна.
И снова раздался голос ее соседа:
— А мне вот душновато что-то. Может, кондёр включишь? Если дама, конечно, не против, — он усмехнулся.
— Включить? — уточнил проводник у Агриппины Львовны. Она отвела глаза и кивнула.
Когда проводник ушел, Агриппина Львовна стала застилать постель. Матрас был ужасно тяжёлый и неповоротливый, а между полками тесно, она несколько раз стукнулась головой. К тому же пришлось постоянно поворачиваться спиной к соседу и наклоняться перед ним. Наконец, Агриппина Львовна уселась, откинув краешек простыни, попыталась пригладить растрепавшиеся волосы. Сосед смотрел на нее и улыбался.
— Грушенька, курицу будешь? — внезапно ласково спросил он.
Агриппина Львовна вздрогнула. «Грушенькой» ее не называли очень давно. Может быть, никогда. Не в «Очарованном страннике» же она живет.
— Нет, спасибо, я не голодна, — ответила Агриппина Львовна, и в животе тут же оглушительно заурчало.
Сосед добродушно, искренне захохотал, а, отсмеявшись, просто сказал:
— А я так считаю: когда хочешь есть — надо есть, — он засунул в рот куриное крылышко, а потом прищурился на ее правую руку. Агриппина Львовна стыдливо прикрыла обнаженный безымянный палец левой ладонью, повела плечом и вспомнила, что всё-таки забыла подушиться перед поездкой.
— А ты из Москвы, значит, — громко разгрызая крылышко, уточнил Григорий, косясь в окно. И добавил с усмешкой: — Столичная красавица.
— Нет. Это у меня здесь пересадка. Я не из Москвы, — сжимая двумя руками край полки, тихо ответила Агриппина. Григорий, казалось, не услышал — увлеченно выковыривал из курицы костный мозг. А потом громко спросил:
— До Сочей едешь?
— Нет, в Лазаревское.
— А, ну, значит, тебе поменьше ехать. Я вот в Сочах хочу побывать. Интересно, чего там. Все ж рассказывают.
Агриппина кивнула. Сосед замолчал. В купейном зеркале отражалась его макушка, вся в переливах серебристой седины и золотого солнца. Под столом сиротливо болтался пакет из «Пятерочки», назначенный за мусорный — в нем голо блестели несколько костей. За окном неслись поля, поля, поля.
Агриппина встала, достала стопку одежды для сна в поезде и молча пошла в туалет, переодеваться. Тесно, конечно, и кажется, что грязное абсолютно все, но зато — приватность. Агриппина сложила уличные вещи аккуратной стопочкой и уже положила ладонь на ручку двери, но остановилась. Она расстегнула лифчик, вытащила его за растянутую лямку через рукав просторной футболки и надежно спрятала под остальную одежду.
Вернувшись в купе, Агриппина сразу легла на свою полку и тщательно укрылась одеялом. Григорий уже убрал курицу и, откинувшись назад, с лёгкой полуулыбкой смотрел в окно. Его крупные волосатые пальцы отбивали на колене какой-то ненавязчивый ритм.
Агриппина отвернулась к стене, зажмурилась от разбегающегося ввысь солнца и безмятежно уснула.

Агриппина проснулась далеко за полдень с тяжёлой головой. Григорий лежал напротив: нога на ногу, одна рука закинута за голову, в другой шуршит газета. Хлопковые шторки на окне были заботливо прикрыты, и даже к верхней части окна сосед приспособил какое-то полотенце — в купе было прохладно и немного сумрачно.
Агриппина завозилась, и Григорий тут же к ней повернулся:
— С добрым утром! — объявил он. — Как спалось? Всю поездную романтику так проспишь, тебе уж через пару часов выходить!
Агриппина потерла лицо, бросила взгляд на часы и вздрогнула:
— А что, уже четыре часа?!
— Да ну, только два, — махнул рукой Григорий.
— Правда? Странно. У меня на часах почему-то четыре, — она присмотрелась внимательнее, сощурив глаза, но стрелки не меняли своего положения.
— Встали, — пожал плечами Григорий. — Батарейка, наверное, села. Бывает.
— Ночью ещё работали, — стало горько. Агриппина несколько раз расстегнула и застегнула браслет часов, но всё-таки оставила их на руке.
— Да ерунда. Отнесешь в своем Лазаревском любому часовщику, затикают как миленькие, — Григорий отложил газету, сел и неожиданно подмигнул. Агриппина усмехнулась.
— Да, наверное. Ладно, пойду переоденусь, — вздохнула она и взялась за стопку вещей.
— Да куда ты? Переодевайся здесь.
— Правда? Хорошо, спасибо, — Агриппина остановилась у двери и улыбнулась ещё раз. Григорий неторопливо встал, подошёл к ней — и вдруг тоже остановился, чуть наклонив голову.
Пол под ними ходил ходуном.
Григорий сказал:
— Ну, чего ты, Груша? — и зачем-то скользнул обеими руками под ее футболку, по спине, грудям, животу.
Брюки, блуза, лифчик, носки — все посыпалось на пол.
А он прямо в губы, в дыхание, в шею, в затылок ей забормотал:
— Иди сюда... Вот так, хорошо... Молодец... Давай, давай...
Агриппина удивлённо видела, как в зеркале мелькали чьи-то длинные распущенные волосы.

Агриппина встала, сделала шаг к своей полке.
— Мне пора собираться. Скоро уже выходить.
— Ну да, давай, — Григорий кивнул, потянулся всем телом. — Я утром глянул расписание — остановка твоя всего пять минут.
— Да... Да, — Агриппина достала из-под стола носок, разогнулась. — Надо спешить.
Они немного помолчали, а потом Агриппина сказала:
— А я, знаешь, не из Москвы. Просто пересадка там была.
Григорий кивнул ещё раз.
Агриппина собралась очень быстро и тщательно. Отнесла белье проводнику, поставила между полками чемодан.
Поезд замедлял ход.
— Хорошо тебе отдохнуть, Грушенька.
— Спасибо. И тебе.
Агриппина встала, выбралась в коридор, заняла очередь на выход. Уже в дверях поезда ей в лицо пахнуло южной солью и раскаленным песком.
На перроне она замешкалась, стала поправлять ремешок сандалии, и внезапно позади нее поезд горячо выдохнул, толкнулся и заскользил.
Агриппина резко обернулась и заплакала — прямо там, на вокзале, среди людей, глядя в окна вагона.
Она плакала, плакала, плакала навзрыд, и по щекам ее градом катились слезы счастья.