Глава 18
До Мальты осталось немного. Марсовые смотрели в оба, но горизонт был безмятежен, и на корабле шла обычная работа. Ксения Егоровна сидела у кормового окна и чинила рукав жюстокора, пострадавшего в битве. Она слышала, как на палубе раздавался зычный баритон Петруши, с улыбкой подумала: «Капитан!» В дверь постучали, и Ксения пригласила войти. Она думала, что это Оливер и обрадовалась, что может с ним немного поболтать. Но в кают-компанию зашел незнакомец с подносом, на котором красовались изящные чашки и кофейник.
— Капитан приказал принести вам кофе, мисс, — на ломаном английском языке произнес незнакомец.
Ксения посмотрела на него и, ахнув, не поверила своим глазам.
— Дмитрий Павлович?? — почти прошептала девушка.
Он поднял на Ксению глаза и грустно улыбнулся.
— Да, Ксения Егоровна, я.
Ксения обомлела, разглядывая бывшего барина Назарова. Все в нем изменилось. Он похудел, во взгляде возникло какое-то заискивающее выражение.
В дверях появился капитан Кингли.
— О! Вот и кофе! — бодро произнес он. Дмитрий Павлович налил Петру и Ксении ароматный напиток и услужливо подал на подносе. Петр сделал глоток, прищурившись, посмотрел на Ксению.
— Узнала, лапушка? — он хмыкнул. — Правда, жиру да спеси поубавилось, но узнать можно. Дмитрий Павлович здесь у меня на бриге моряком подвизался сначала, а так как он ленив от рождения, наука морская оказалась ему не по зубам. Вот перевел его к коку в помощники. Кофе варит отменный.
Ксения поставила свою чашку на стол и подошла к Дмитрию Павловичу. Она взяла его за руку.
— Дмитрий Павлович, как вы здесь поживаете?
Глаза барина повлажнели.
— Я, Ксения Егоровна, хорошо живу. Благодарю вас за слово доброе. Да и русскую речь приятно услышать. Я ведь раньше, как глухонемой был, а вот благодаря капитану, стал по-английски да по-испански понимать.
Ксения Егоровна чуть не плакала. Жаль ей стало бывшего барина. Петр это заметил.
— Ну, будет, — отрезал он, — тебя, Дмитрий Павлович, на камбузе заждались, верно. Ступай!
Дмитрий Павлович вышел.
— Жаль мне его, Петруша, - вздохнула Ксения, когда дверь за бывшим барином закрылась.
Петр изучающе посмотрел на девушку.
— Жалостливая ты у меня, Ксюша, — вдруг вспомнилось ему лицо Ксении, когда она проткнула шпагой бербера. И он улыбнулся. — Я жалость свою, Ксюшенька, на конюшне Елизаветы Захаровны оставил. Барин у меня здесь науку морскую изучал, да экзамен держал. Бит был несколько раз за провинности.
— Экий ты, Петруша, мстительный! Ведь добротой можно большего добиться.
Петр подошел к Ксении, обнял ее.
— Да я не лютовал сильно, лапушка, — произнес он нежно, — поучил барина уму-разуму. К тому же он обычный матрос, а здесь любому за провинность наказание будет.
Ксения лукаво посмотрела на него.
— Так и я ведь теперь твой матрос. Неужто и меня наказывать будешь?
Петр прикоснулся поцелуем к губам девушки.
— Если провинишься, то и накажу.
***
У берегов Мальты на «Агнце» моряки прощались. Иван Никитич сначала пожал руку Грейс Моран и вежливо поблагодарил за помощь, выразив восхищение, как уж смог по-английски, отвагой и мастерством грозной капитанши. Потом он подошел к Петру. Капитан Сумароков сначала протянул капитану «Агнца» руку, но потом обнял его по-отечески.
— Благодарю тебя, Петр Алексеевич! — у Ивана Никитича даже голос дрогнул, — если бы не ты, даже не помыслю, что могло статься. Сказать то я тебе более ничего не могу, но спас ты не только нас. И за «гостинец» низкий поклон тебе. Салим-паша давно в этих водах безобразничает, христианам от него житья нет. Денег ты брать не хочешь, сам скажи, чем отблагодарить то тебя.
Петька улыбнулся. Он обернулся и, взяв стоящую за его спиной Ксению за руку, произнес:
— Иван Никитич, ты не рассыпайся в благодарности, ведь так и так Салимку приструнить бы пришлось. Ты мне вот, что скажи. У тебя на шхуне по уставу батюшка православный должен быть.
— Да, Петр Алексеевич, имеется, — понимающе растянув губы в улыбке, произнес Сумароков. — Отец Павел.
— Пусть он нас с Ксюшей обвенчает! — Петр посмотрел на Ксению, и она зарделась.
Иван Никитич расплылся в умилении.
— Почему бы и нет, Петр Алексеевич, конечно, обвенчает! — капитан Сумароков обернулся и крикнул, — эй, доставьте-ка отца Павла на «Агнца»! Да Василия Антоновича тоже, посаженным отцом Ксении будет.
***
Каюту капитана было не узнать. Вместо гамака стоял застеленный полотняным бельем топчан, а к нему сверху пристроен балдахин из тонкой кисеи. На столе стояла бутылка красного вина, и лежали фрукты. Тусклый свет фонаря на борту придавал маленькой каюте волнующую интимность.
Петр улыбнулся и покачал головой.
— Олли постарался.
Ксения в простом платье, которое они с Грейс придумали за час до венчания, взяла яблоко, но есть не стала, просто перекатывала его из ладони в ладонь.
Петька подошел к ней, взял ее лицо в руки и нежно прикоснулся губами к ее губам.
Ксения дрожала. Яблоко покатилось по полу.
— Боишься, лапушка моя? — его губы нежностью задержались на трепещущей шее. — Любимая моя, сладкая!
— Не боюсь, Петрушенька, сокол мой ненаглядный, — Ксения млела от поцелуев молодого мужа. — Ты такой ласковый. От волнения дрожу и от любви к тебе!
— Ведунья моя, Ксюша, — шептал Петька, его пальцы осторожно распустили завязки платья Ксении, — нагадала счастье. Вот и исполнилось! Моя ты теперь навеки, моя, лапушка! Перси сахарные, — его губы со страстью и в тоже время мягкостью припадали к упругим соскам, — чресла аппетитные, врата медовые блаженства, — в пылком томлении шептал Петр, покрывая поцелуями бедра Ксении.
— Твоя, любый мой, твоя! Объятия жаркие! Уста нежные, шепот кружит мне голову, Петрушенька.
— Лапушка моя милая да страстная, счастье мне с тобой, Ксюша, светик мой ясный! Голубка, душенька, медовая моя! Огонь то, какой в тебе моя хорошая, любимая!
Петька в страсти целовал живот Ксении, и спускались его уста все ниже и коснулись уже трепещущей нежности. И ниже, ниже… Ксению будто пронзила молния, но не обожгла. А потом волна накрыла ее мягкая: обволокла, изнежила. И опять молния и вновь волна. Напала на Ксению истома сладкая. Она в объятиях его сильных и нежных. Казалось, отпусти он ее, смерть наступит. И вдруг боль, как порыв ветра! Петр покрыл поцелуями лицо Ксении.
— Лебедушка моя, ладушка! Не всегда так будет! — шептал Петр нежно. — Какая же ты у меня сладкая!
Ксения уснула на груди Петьки, обхватив его рукой. Он тоже задремал, боясь шелохнуться, чтобы не разбудить лапушку. В дверь робко постучали. «Капитан!» Петр узнал шепот Оливера.
Петька осторожно высвободился из объятий любимой, обернул бедра рубахой, приоткрыл дверь.
— П-прости, П-питер! — прошептал Эшби, — Земля! Корфу!
Петька оглянулся на Ксению. Совсем не было охоты покидать лапушку. Но идти надо. Во-первых, сочинить письмо для байло с просьбой принять его и капитана Моран. Во-вторых, убедить его в необходимости присутствия корсарских кораблей на юго-западном рубеже Ионического моря.
В его сундучке для бумаг лежало рекомендательное письмо от Великого Магистра мальтийского ордена Мануэля Пинто де Фонсека, которое, как думал Петр, послужит весомым аргументом в пользу его доводов. Шкатулка из оникса с сокровищами, раздобытыми в Перу, должна окончательно уверить байло в преданности морских искателей приключений и славы.
— Хорошо! — кивнул Петр, — ложимся в дрейф! Просигналь на «Изумруд».
Продолжение следует