Город строил редуты, сжимал бетонными объятиями до бездушья, присыпал заезженные дороги золотистой трухой дряхлой осени. Он любил своих насельцев, жалел их, а жалея, путал рассветы и закаты, погружая несчастных в безвременье. Его каменное сердце учило любви, что сродни ненависти, любви, в которой нет терпкости стылых лесов, ожидающих первого снега, нет розовых разливов омывающих удивленное, непроснувшееся солнце. И лиловых закатов, под которыми так тосклива синь первого снега, тоже не было. А были лишь спрятавшиеся тени, которые помнили волшебные переливы над собой и бескрайность, рождающую полет.
Тени жались к чердакам и подвалам, прятались по квартирам тех, кто еще помнил о милосердии, о том, что в вечной борьбе добра и зла, души жаждут истины. Но большинство жителей не нуждались в поиске, они жили лишь верой в …Город. И Город говорил с каждым, вещал из священного ящика в домах, настраивал чувства, дарил желанное беспамятство. Каждодневные водевили, где фигляры играли добро и зло, окончательно запутали жителей, и тем стало казаться, что они вознеслись над Городом, что они и есть Город, не ведающий сомнений.
А редуты все сжимались, объятия крепли. И лишь разбойники-ветра, вскормленные разрыв-травой, что растет у подножия радуги, не боялись стен, залетая в город. Пели здесь свои песни о вольной вольнице, где встают на крыло, и жить там младенчески-радостно. Но не слышали те, кто городом жил, лишь поднимали воротники и в шарфы кутались. Город не любил налетчиков, загонял их в глухие переулки, оттеснял к окраинам, но ветра ускользали.
Ночами город жонглировал огнями, расцвечивая тьму. Как-то устал, заснул под утро и не слышал, как смертным пологом накрыл первый снег. От этой, режущей глаз, чистоты горожане пришли в смятение. Испугался Город - натянул на проспекты и улочки голодную мглу, отгородился от пухлых, беременных туч и удивленного солнца над ними.
Тьма закрасила белоснежность серостью порока, и жители успокоились, припав к священному ящику.
Ну а Город заглядывал в глаза домов, наслаждаясь трепетным светом. И лишь те, что смотрели тихо и ровно вызывали гнев. Рождающаяся ярость все сильнее разрушала каменное тело, превращая в ржавый тлен все, что давало силу.
А за окнами с теплым светом создавали мир, недоступный Городу.