Плановая проверка
По холмам и по оврагам шли по всей Руси святой
Бесшабашная ватага и начётчик молодой. …
Теперь пройдём пешком всю Русь святую,
Увидим отчий дом, и всю страну родную. …
Базиль Иоаннович Чапаевский, почти полный тёзка известного военачальника, и его ближайший друг и соратник Пётр Алексеевич Романенко, появились в Первопрестольной где-то в конце июня – начале июля месяца. Более точную дату установить, увы, не удалось. С ними прибыли дальняя родственница Романенко Стелла Аркадьевна, выполнявшая роль домохозяйки и горничной, ещё один друг Базиля по прозванию Залмаан Лазоревич и его школьный приятель Сабубакян-Задэ. Для краткости последнего, как правило, звали Сабзаде, ибо его имя и отчество, ежели когда-то и существовали, то были напрочь забыты неблагодарными соплеменниками. С ними же путешест-вовала и некая Мыська, по виду обычная обезьяна, нечто среднее по размеру между шимпанзе и гориллой, но с длинными лапами орангутана. Самое же главное её отличие от приматов состояло в умении говорить по-людски, причём если по-англицки и по французски она изъяснялась с трудом, ну… как, скажем выпускник химфака, то великорусский диалект освоен был оной дамой в совершенстве. Она даже на о налегала весьма изящно, как будто бы всю жисть провела где-то между Ярославлем и Костромой. К тому же оная дама часто и мелодично напевала всяческие песенки, частушки и просто различные прибаутки. Вот и первое ея явление нашей публики сопро-вождалось такими строками: Утро в сосновом лесу, лезет лесник на сосну, его напугал медведь, что начал спросонья реветь. Он зело был разозлён, что запер лесник кордон, и бедный медведь не смог с клюквой спереть мешок. А Слава Капээсес утром на ёлку влез – он тоже медведя боится, тот видно важная птица. И так почти всё время, то громче, то тише, а то и просто что-то шептала себе под нос. По недостатку места мы далее отметим лишь её самые удачные реплики.
Появилась сия компания где-то между станциями столичной подземки Черкизовская и Преображенская, и именно в вагоне, коий следовал в составе поезда к центру Москвы. Оные лица сразу привлекли внимание пассажиров, достав пивные пластиковые полуторалитровки, и жадно поглощая их содержимое. По вагону пополз характерный сильнейший запах, и натурально, мно-гие возмутились. А тут на трёх вокзалах и менты подоспели – то ли кто-то их уже вызвал, то ли они и так для профилактики приглядывались к пассажирам на оживлённой пересадке. Что же это вы, граждане, спиртные напитки распиваете в общественном транспорте – грозно промолвил старлей, начальник патруля. Позвольте, сие же чай, удивлённо ответил ему Сабзаде, предлагая бутыль и пластиковый стаканчик. Посмотрев и попробовав, начальник патруля с удивлением обнаружил, что в посудине и взаправду обычный чёрный чай, весьма крепко заваренный. И пивной запах куда-то пропал. А зачем же чай в пивную ёмкость наливать? Спросил страж порядка уже менее сурово. Но вглядевшись в этикетку, старлей с удивлением узрел такое – Чай чёрный байховый офигенный. Производство Кении. Выращен в предгорьях Гималаев и на Северном Каракоруме. Обладает приятным ароматом метилиндола и ассафетиды. Thea sinensis Linnaeus, sort zashibisь. Рядом помещалась картинка, на коей очень загорелый араб, в феске и повязке вокруг чресел, в правой руке держал копьё с огромным, как у племени масаев, железным наконечником, а в левой суковатую палку. Оной он шевелил кустики у своих ног, очень похожие на обычную капусту. Впереди пролегала широкая и мутная река, за которой виднелось что-то, похожее на Высотную Асуанскую плотину. Старший лейтенант ничего не понял, но поскольку состава преступления не было, ещё раз строго оглядел всю кодлу и вышел из вагона, вместе со своими молодцами. И уже когда состав подъезжал к «Лермонтовской», или как там она теперь называется в соответствии с исторической правдой, стражи порядка услышали, как вся компания запела какую-то странную песенку, или частушку. Удивительно, что её было отлично слышно, невзирая на изрядное расстояние и вечный шум подземки. А вот исполняемый текст был таков:
В синем небе кружит сойка над просторами страны,
Перестройка, перестройка, косы, вилы, топоры.
Наших граждан безопасность в государстве правовом,
Ускорение и гласность вводим палкой и ремнем.
А когда наступит время, и настанет коммунизм,
К нам придёт младое племя, всесвободное от схизм.
Потом, уже менее отчётливо, пропели мужские голоса – крокодила, крокодила, ты зачем нас проглотила?! И одновременно женские почти то же – гнусный мерзкий крокодил, ты зачем нас проглотил?! И потом так звонко, как будто орали прямо тут же, рядом – пи пи пи пи раги, пи пи пи пи рога, ги ги ги ги гага, хи хи хи хи хихи! Затем старый, с потёками и трещинами на стенах, и с грязной щебёнкой меж шпал, туннель замолк, и теперь уже навсегда.
Когда вся компания вылезла на Лубянке, Базиль и Пётр остались на площади – им хотелось осмотреть памятник Маяковскому и его музеум в переулке, да и просто поглазеть на толпу в самом центре огромного города. Остальные же отправились в большой магазин Планета Книг, коий помещался в начале Мясницкой улицы. Там они сразу же зашли в исторический отдел, где стали с интересом листать книги и брошюры по русской истории. Листали так быстро, что нево-льно обратили на себя внимание иных посетителей. Что ж вы там можете понять, небось и буквы-то сливаются при такой скорости – заметила Лазоревичу его соседка, рассматривавшая ярко разукрашенную брошюрку ура-большевистского содержания. Там в частности, почти на каждой странице красовались сильно отретушированные портреты Ленина, Сталина, Дзержинского, Суслова и их присных. Наш герой промычал в ответ что-то неопределённое, и пригляделся к брошюре, раскрытой в тот миг на картинке, где вождь всех племён и народов принимал парад на Красной площади. А чем вам энтот жидёнок Джугашвили так приглянулся? Участливо шепнул Залмаан своей соседке. Та опешила, но потом весьма твёрдо ответствовала, что вообще-то Иосиф Виссарионович был грузин. Прелесть моя, ещё душевнее промурлыкал Лазоревич, да как же можно в таких делах верить анкетам и всяким там авто- и биографиям, в особенности же наипо-зднейшего изготовления. Вот я например по паспорту… ну советских, вестимо, времён, латыш, и подданство имею латышское. А сам по себе – жид пархатый. Да вы не похоже на… еврея… особливо пархатого… не очень уверенно парировала собеседница. Так сие всё внешне, внешне… импрессионизм полнейший, а суть-то разве по морде определишь? Совсем уж сладострастно захихикал наш иерой. Его собеседница, не вполне понимая смысл слова импрессионизм, пыталась возразить, но тут в разговор вступила Стелла Аркадьевна. Она как раз отобрала себе нужную литературу и двигалась к кассе. В своих дланях расторопная домработница держала классически-советскую авоську, огромную, выцветшую и заштопанную во многих местах. В сие влагалище она умудрилась засунуть более сотни толстенных томов в твёрдой обложке, и немыслимую кучу всякой иной мелочи, в том числе брошюр, листовок и плакатов.
Извините, но ваш собеседник совершенно прав – веско и уверенно вымолвила она, обращаясь к вконец одуревшей гражданке. Вот смотрите – и жестом фокусника сняв с полки том Большой советской энциклопедии, третьего издания, под нумером девять, она открыла оный на двадцать пятой странице. Вот видите, карта Европы по национальностям, так, нас как я поняла, евреи интересуют, особливо в Союзе. Ага, вот они, под буковкой Е. Так, в Москве есть, в Киеве, на западе Хохляндии, под Могилёвым, в Молдавии. В Ленинграде и Риге нет, ну и ладно. Но ведь и в Одессе нет, как вам сие нравится? Её собеседница долго разглядывала карту, пыталась за Одессу выдать Тирасполь, но её быстро поправили. Там мол, уже МССР, да и моря никакого нет. А теперь смотрим Одесскую область, продолжила Аркадьевна, и схватила другой том той же БСЭ. Ну вот, тут их 4,9 % от всех насельников. И что же, большинство их по колхозам жили, пасли коров… ну или там работали на транспорте, телеграммы носили селянам? Ну а насчёт тех товарищей, что вы токмо что обсуждали, есть очень хорошая песенка, так там всё сказано как надо:
И с нами Ворошилов, первый красный генерал,
Сумеем баб завлечь на сеновал!
А вот и сам Калинин, первый староста страны,
При нём всегда стаканчики полны!
А с нами Каганович, первый сталинский нарком,
Его трудами едем с ветерком!
А вот Андрей Вышинский, этот грозный прокурор,
На всех врагов бросает гневный взор!
Ему вторит нарком, с мальчишеским лицом,
Который всю страну готов упечь в тюрму!
Неизвестно, впрочем, чем бы закончились сии экзерсисы, но тут за пазухой у Стеллы что-то пискнуло, да и Залмаан торопливо отправился к кассе. За ним, вежливо раскланявшись, двинулась и Стелла Аркадьевна. Тут возникла небольшая заминка – кассирша требовала предъявить покупки для обсчёта и суммирования, а наши герои утверждали, что итоговый чек уже готов, ибо они оформили его ещё при входе, наперёд зная, что им надобно приобрести. И правда, огромный чек, в метр длинною, уже лежал возле кассы. Бегло сверившись со списком, торгработница поняла, что странные посетители набрали самый неходовой товар, коий вскорости собирались уценять. Так что ежели что и спёрли по мелочи, то не жалко, да и сумма итога была под сорок тысяч рублёв. На всякий случай она осведомилась у столь странных книголюбов, готовы ли они выложить столь крупные деньги за такой товар, и как собственно, оне собираются платить – наличными или по карте. Да что вы душечка, какие карты, возмутилась Аркадьевна, мы же вас хотим отблагодарить за столь лестное обслуживание, а по карточке сие трудновато. Засим она вручила кассирше восемь пятитысячных кредиток. Та полезла было за сдачей, но тут покупатели со своей авоськой словно растворились в гуще атмосферных газов. Работница прилавка, так и сяк проверив купюры, решила на всякий случай сдать выручку. А то замочек на кассе не больно-то и крепок, так вот пойдёшь покурить или кофе выпить, и останешься с носом. Всё прошло благополучно, но она ещё долго помнила странных посетителей, невесть зачем накупивших полный мешок второсортных книжек на зело изрядную сумму.
А тем временем посетители уже подошли к музею, где их с нетерпением ждало начальство. Пока его присные закупали всякую макулатуру, Базиль непонятно как проник в кабинет дирек-тора, с коим после скорого приветствия вступил в оживлённую перепалку. Смысл ея заключался в том, что наш герой настоятельно просил, а по сути и требовал, конвертировать сей музеум из однонаправлено-промаяковского в обще-футуристический. Все они, мол, одним миром мазаны, со схожим манером письма, с почти едиными взглядами на жизнь и искусство, так что порой и понять трудно, кто чего сочинил, и с кого кто что списал. И главное, зачем. Последнее, впрочем, для творческих особ не зело актуально, но тем паче всё остальное верно. И для иллюстрации своих мыслей процитировал некое стихотворение, якобы приписываемое единовременно Бурлюку, Хлебникову, Маяковскому и Кручёных. А уж кто там всамделишный автор сих строф – сие лишь аллах ведает. А поелику мы как-то всё же лица христианского воспитания, хотя бы в плане, так сказать, эстетическом и номадоведческом, оное авторство раскусить решительно невозможно. А текст, в качестве иллюстрации сих мыслей предложенный, был вот какой:
Жена Иуды была паскудой,
Был с детства триппер у неё;
А он засранец, как иностранец,
Исуса предал, ё-моё!
Но тетрадрахмы, с бухты-барахты,
Ему на пользу не пошли –
Он долго думал, потом угрюмо
Башку разбил о кирпичи.
Судьба Иуды теперь повсюду
Хрестоматийный образец –
Кто бога предал, и срам изведал,
Тех ждёт постыднейший конец!
Такой нежданный и неожиданный реприманд вызвал у руководителя столь почтенного и культурного заведения явный ступор, почти что кататонический. Обретя, наконец, дар слова, он как-то робко начал возражать. Особливо возмутила его «жена Иуды», ибо по мнению нашего культуртрегера таковой не было вовсе в природе. Он так увлёкся, что даже про триппер и прочие паскудства забыл. Напрасно Базиль убеждал его, что вот же Леонид Андреев написал прямо, что Иуда бросил жену ещё в молодости – следовательно, её не быть не могло. Скажете, источник не шибко надёжный? Так ведь иные не лучше, и всяк другому противоречит. Да и вообще, за две тыщи лет столько случилось, разве узнаешь теперь правду о столь дальних делах! Однако все сии разумения не произвели на директора никакого резону. И неизвестно, чем бы закончился оный спор, но тут подоспели подручные со своими множественными покупками и докладом, из коего следовало, что всё проделано успешно и в полном объёме.
Схватив авоську, Базиль втащил её в начальнический кабинет, где и водрузил временное книгохранилище прямо ему на стол. Тот, вскочив и ничего не понявши, сперва молчал, но потом, собравшись с мыслями, весьма вежливо осведомился, что сие всё значит. Помилуйте, это же подарок-с, батенька, ну от благодарных читателей, ещё месяц назад обещанный – улыбнувшись до ушей, сладчайшим голосом промолвил Чапаевский. Мы, так сказать-с, читатели и почитатели Маяковского Владимира Владимировича, со всех ближайших областей нашей огромной страны-с, собрали музею сей дар. А то у вас библиотека зело мала для столь именитого музеума! Директор, помолчав минутку, не очень уверенно поблагодарил, но заметил вскользь, что всё вышло уж как-то очень нежданно. Да какже-с, вступил в разговор Романенко, мы вам письмецо отправили, и факс послали… да вон он лежит. И точно, на краю директорского стола лежал трёхстраничный факс, принятый ещё неделю назад, и судя по помятостям и шероховатостям, просмотренный и читанный не раз. Тут уж заведующий культмассовым заведением растерялся совершенно. Но ему не удалось и двух слов выговорить – церемонно и изысканно, но в то же время необычайно быстро, раскланявшись, странные посетители словно бы растаяли в воздухе. Уединившись, наш директор впал в тягостное раздумье. Библиотека у них и правда была маловата, и он не однажды просил её пополнить, так что нежданный дар был весьма кстати. Но с другой стороны, деньги, отпущенные на реконструкцию книгохранилища, как-то незаметно разошлись по другим надоб-ностям, и размещать обильные подарки было просто негде. Но ведь и просто в подвал их засунуть зело негоже, не дай бог проведают. Тем паче, что имеются и документальные подтверждения, да и дарителей, судя по словам нежданного пришельца, имелось в наличии преизрядно. И месяца не пройдёт, как не тот, так другой, заявятся в Белокаменную, поглазеть на преображённый музеум. Ведь не дачу же продавать ради сей вифлиотики… но и не под суд же попадать из-за неё же! В общем, опосля часа тягостных раздумий, наш иерой приял воистину Соломоново решение – дачу сразу на пять лет, или поболе, сдать племяннику, коий давно порывался на ней пожить. Сумма получалась изрядная, и при известной сноровке ея должно было хватить. Не станут же проверять досконально, какие такие полки, шкафы и стеллажи стоят в книгохранилище, а их подержанные и беушные образцы можно и должно было приобрести задёшево. Забегая вперёд, скажем, что сия программа блестяще удалась – библиотеку худо-бедно обставили, и денег хватило, хоть и в обрез. Обидно, конечно, было коротать летние вечера на тёщином участке, маленьком и неустроенном, к тому же и весьма шумном, ибо рядом пролегало широкое и оживлённое шоссе. Да и слушать ядовитые сентенции родичей по поводу столь щедрой благотворительности было зело противно, но всё ж сей вариант из всех зол был несомненно благоприятнейшим.
Однако мы увлеклись. Оставим директора музеума наедине с евонными мыслями, и вернёмся
к нашим героям. Они тем временем появились на свет и на глаза публике на юго-западе столицы, окрест северного выхода с шумной и оживлённой станции подземки. Оглядевшись и одумавшись, Базиль возгласил, что теперь их путь лежит в супермаркет Принц-плаза, что с недавних пор тут закрывает восточную сторону горизонта. Но сперва оне заглянули в местный МФЦ, коий находил-ся на третьем этаже, на задворках оного здания-гиганта. Впрочем, сей визит предприняли лишь Чапаевский и Романенко, прочие дожидались их у подъезда. Стелла что-то рассматривала в неком электронном устройстве, а остальные, разлив какой-то напиток по пластмассовым стаканчикам, и лениво потягивая его, говорили о каких-то пустяках. Впрочем, Аркадьевне через перу минут тоже щедро плеснули ароматной жидкости, чем привлекли внимание постового, коий скучая, и явно без дела слонялся лениво по прирыночной площади. Он хотел было применить санкции к гражданам и гражданкам, прилюдно и явно распивавшим спиртные напитки в оживлённо-общественном месте, но в предъявленных стакашках, к нималому удивлению, обнаружил лишь лимонад. То же было и в бутылке, хотя на этикетке красовалась явственная надпись «капитанский ром», крепость 45 %, и тут же рядом красовалось изображение бравого моряка, очевидно оного капитана, что обожает сей напиток. Страж порядка пытался было доказать, что мол, публичное ношение оных бутылок на виду у честной публики противузаконно, да и несогласно с правилами этики и морали. Но ему возразили, что бутылка завёрнута в плотную ткань во много слоёв, тщательно связана скотчем, и никакому визуальному наблюдению зело недоступна. И пока удивлённый мент тупо рассматривал плотно упакованную бутылку, наши друзья присоединились к Базилю с Петром, и тесной кучкою быстро отправились в огромный и роскошный универсам.
Тут с ними случилась небольшая заминка, ибо охранительница у входа в «Плазу» не желала пускать вовнутрь многострадальную Мыску. Сие, мол, не человек, хоть и сильно на такового смахивает, а некое диковинное существо. Скорее даже животное, а с оными вход в подведом-ственное здание сугубо воспрещён. До я может чёловечнее многих, што тут гуляють – задушевно молвила Мыська, и залезла в карман зело изящного плаща, что как-то враз тут на ней появился. Оттудова она извлекла четвертинку перцовки «Царь», преотличного напитка, весьма ценимого обитателями Калужской, Тульской и Рязанской областей. К сожалению столичные жители из-за торговых разборок лишены возможности оценить ея прелести. За исключением, конечно, лиц, владеющих в вышеозначенных губерниях какой-то недвижимостью, хотя бы дачей. Итак, сделав солидный глоток, наша дама вернула четвертинку в карман, что, однако, совершенно не смягчило сердца вахтёрши. Вы что… тут нельзя пить! Общественное место! Запросто загребут – весьма эмоционально верещала охранительница общественного спокойствия. В ответ наша дамочка похлопала себя по карманам, и даже открыла рот, дабы показать, что никаких предосудительных предметов не имеет и иметь никак не может. И правда, четвертинки нигде не было, ровно оная и не существовала на свете. А за спиной у Мыськи, в маленькой мусорке, что-то подозрительно заблестело, хоть она в ту степь и не оборачивалась, да и глядеть не думала. Так и пришлось всю кампанию пропустить. Совершенно неясно, что делали они внутри здания, но зато известно, что на следующий день директора и его замов замели по обвинению во взяточничестве, и в особо крупных размерах. То есть у них в сейфах, кошельках, карманах и барсетках нагрянувшие с утра фээсбешники обнаружили уйму меченных деньжат, коии вчерась были им вручены соответст-вующими сотрудниками. Причём сие зафиксировано было документально, со звуко- и видео-записью аж с шести точек наблюдения. Впрочем, наши герои в здании находились недолго, и что-то конкретное сказать об их роли в содеянном зело трудно.
Засим оне всей компанией были обнаружены на остановке автобуса, коий должен был следовать на самый край новой Москвы, в некий посёлок Каменку, в прошлом богатое торговое село,где родился известный оружейник Н.М. Филатов, начальник курсов "Выстрел". Там же, во времена войны 12 года, была ставка Наполеона Бонапарта, когда он после московского пожарища раздумывал, не напасть ли на Тарутинский лагерь россиян. В бытность свою же в Красной Пахре заезжал сюда и Михайло Кутузов, подыскивая наиудобнейшее место для своих войск. Правда, кое-кто из ожидающих пытался оспорить сии мысли, мол, дело было не совсем так или совсем не так. Особливо кипятилась одна дама преклонных лет, по виду типичная старая дева. Она утверждала, что никаких Кутузовых – Бонапартов в Каменке не было, это мол совершенно неправдоподобно. Но никаких аргументов в пользу своей версии не привела, исключая лишь сведения о своей редкой образованности. Я мол, окончила историко-архивный институт, и четырежды прослушала курсы повышения квалификации, так что знаю, о чём говорю. На это Сабзаде заметил, что формальное образование далеко не всё в нашей жизни. Вот Александр Блок, к примеру, по русскому и литературе имел оценку посредственно, а то и неуд. А Т. Эдисона вообще выперли из училища, он всем надоел своими бреднями о каком-то электричестве, коие якобы можно по проводам передавать. А вот был и ещё случай. Во времена Елисаветы Петровны при Московском университете было две гимназии, разночинская и дворянская. И вот из последней в каком-то там году выперли двух слушателей за неуспешность. Причём на пятом году обучения, им и оставалось-то ещё лишь пару лет проучиться. Да ещё и пропечатали о том в «Московских ведомостях», дабы иным неповадно было. А оные студиоузы были – Н.И. Новиков, впоследствии знаменитый писатель-сатирик, издатель множества книг и искусный журналист. А второй неуч – Г.А. Потёмкин, фаворит Екатерины, знаменитый администратор и управитель обширнейших земель. А их сокурсников, отучившихся благополучно, никто и не вспомнит нынче. Вот так вот-с, душечка. Душечка слегка обиделась, но возражать не стала.
Автобуса ждать пришлось почти полчаса, и народу собралось преизрядно. Многие, однако, ехали вовсе не в Каменскую сторону, а на близлежащее кладбище, и когда подошёл их нумер, вся толпа изрядно поредела. Но всё же, по случаю летнего времени, автобус заполнился плотно, парочка молодых мигрантов даже ехала стоя. Более пожилые граждане в халатах и тюбетейках сочувственно кивали им головами, но сим дело и ограничилось. Как оказалось, сие пёстрое воинство ехало в небольшой посёлок возле совхоза Вороново, где с некоторых пор открылся центр по работе с приезжими. Тут само собой пошли разговоры об азиатах и чучмеках, и один узбек кровно на них обиделся. Я мол, по-русски говорю не хуже иного туземца. В доказательство же сего факта он пропел такую песенку: Баю бай, должны все люди ночью спать, не блевать, не кататься на верблюде, вашу мать, вашу мать! И потом ещё: Поддатые негры танцуют ламбаду, их благословляет большой сатана; поручик Голицын, наденьте награды, корнет Оболенский, налейте вина! Народ посмеялся, кто-то просто пожал плечами, но нашёлся один дедок, что решил вступиться за родную речь… или за родную страну, он и сам толком-то не знал, за что бороться. Но бороться решил, и минут двадцать ругался с узбеком, пока не охрип. А когда вновь обрёл дар речи, образованный азиат уже вышел из автобуса. А старикан долго ещё фыркал и кипятился, как старый чайник на конфорке. Одно хорошо, сия болтовня как-то скрасила тяготы путешествия. А потом Залмаан разговорился с каким-то парнем, на вид студентом-обществоведом, на химические темы, и малу-помалу остальные невольно прислушались к оному диалогу.
Студент поведал, что давно увлекается химией, и очень хотел бы поработать с натрием, есть такой металл. Очень активный химически, мягкий и лёгкий. Он когда-то приобрёл у знакомого изрядный кусок сего металла, но очень грязный, весь покрытый окислами и какой-то ржавчиной. Причём толстым слоем. А вот как его очистить, аллах ведает. Ну почему же, раздумчиво молвил Лазоревич, надо просто-напросто бросить его в кипящую воду. Всё крайне просто – вода, как общеизвестно, кипит при ста градусах, а натрий плавится при 98. То есть бросаем его в кипящую воду, и дело в шляпе. Так он же легче воды?! Ну и отлично, собрал шумовкой, воду слил и вперёд. А примеси осядут на дно, они же тяжелее воды, и окиси, и гидроокиси, и перекиси. Студент задумался, что-то пытался сообразить или вспомнить, но наш герой его опередил. С ловкостью фокусника он извлёк из-под полы малюсенькую баночку с кипящей водой, и кинул туда какую-то блестящую горошину. Она тут же расплавилась, причём вся банка забурлила какими-то газами, и тут же взорвалась, раскинув окрест горячие едкие брызги. Никого не задело, но студиоуз, чудом избежав ожогов и травм, как-то сразу охладел к химии, и причём надолго. Тут некоторые зело взволновались, что мол, нельзя такие штучки в общественном транспорте сотворять, тут им не место. И вообще, не зная броду, всякую гадость в воду совать… или же гражданин всё заранее знал, и тут над ними просто поиздевался?! Но Залмаан все обвинения и наветы гневно отверг, мол, все всё слышали и видели, но никто ни ухом, ни рылом не повёл. А сам он по таким делам бо-льшой спец, и сколько химических фокусов не выделывал, всегда всё проходило архинормально. Кто-то сию парадигму пытался оспорить, но не осилил столь сложного дела. И постепенно все разговоры затихли, и минут десять народ ехал молча. Только студент-общественник бормотал невнятные проклятья по адресу химической науки и технологии. Ну вестимо, многие вспомнили и прошлые рассуждения об формальном образовании и его недостатках, но ничего путного к ним не добавили. То бишь и так всё ясно. Можно сказать даже, совсем и без слов.
Тут Романенко, захлопнув книжицу, коию с интересом листал уже полчаса, уставился в окно. Затем, откинувшись на спинку сиденья, негромко, но зело мелодично и ладно, пропел на весь автобус, поглядывая в окошко на корпуса комбикормового завода, коии как раз возникли в оконном стекле, таковую коротенькую песенку:
Жила корова в посёлке Львово,
Где комбикормовый завод.
Она бодала, кого попало,
И в страхе жил честной народ.
Раз на морозе сошли в Лесхозе
Два здоровенных бугая;
Они по шпалам прошли немало,
Достигнув Львовские края.
Теперь корова жива-здорова,
С утра до вечера в любви.
Так присмирела, что право дело,
Ходила к Спасу на Крови.
Даа, то ли ещё бывает во Львове и окрестностях оного… печально вздохнула Мыська, и непонятно было, печалуется ли она о судьбе коровы, попавшей в сексуально-половое рабство, или же ей жалко бугаёв, из последних сил потакающих коровьей похоти. Но вот пассажиры автобуса восприняли всё по-своему. Оне накинулись на Петра Алексеевича с жалобами на домашних скотов, не соблюдающих правил общежития, и с просьбами помочь. Мол, и в суд подавали на нерадивых хозяев, и те платили немалые штрафы, а их подопечные по-прежнему кусаются, лягаются и гадят по чужим огородам. Другие просили сообщить примерные цены на высо-кодойных коров и коз и места, где оных можно купить или достать. Кто-то требовал увековечить вышесказанные строфы в гисторических анналах поселения, а один дедок просил разъяснить происхождение слов корова и бугай, ибо нужных сведений не имеется и в словаре Даля. Казалось бы, и народу-то в салоне имелось не более дюжины, а вот ведь сколь разнообразны оказались интересы странствующей публики. Стелла даже пыталась часть вопросов разъяснить сама, или с Мыськой но тщетно, все почему-то требовали слова исключительно и лично от Романенко. Ну а потом, когда страсти поутихли, разговор как-то сам собой перешёл на названия, и затеяла сиё Мыська, давно жаждавшая слова. Львово это в честь какого льва названо, осведомилась она, но ей тут же ответили, что был некий Львов, небогатый помещик, коий и жил в оной деревеньке. Ну ладно, а вот Канал имени Москвы тоже нелепость, почему не имени Дмитрова или Лобни. И ваще глупость несусветная, каналам и рекам давать имена городов. Тогда Морской канал в Питере назовём уж Канал имени Кронштадта, а Обводный – Канал имени Автово, а Лиговский будет каналом имени Пулково. Кто-то возражал, но в общем народ согласился, одна барышня даже продолжила мысль далее, что и белокаменной тогда уж надобно поиметь канал имени Кремля (нынешний водоотводный), имени Выборгской улицы (Лихоборский) и имени Тушина (дерива-ционный). Кстати, продолжала она, Тушино ведь столичное село, там ведь Лжедмиттий второй царствовал, и ему почти вся страна подчинилась. На короткий срок, правда, но тем не менее. Оная идея поддержана массами не была, но новые названия продолжили появляться. Река имени Якутска, водохранилище имени Сызрани, озеро имени Приозерска, пруд имени ун-та дружбы народов имени П. Лумумбы… в общем, изощрялись как могли.
Впрочем, где-то через полчаса диспут стих, кто-то выдохся, а кому-то пора было и выходить. Когда автобус свернул к Рогово, в нём, окромя наших друзей, оставалось всего две пассажирки, которые в оном Рогове и сошли. Ну, кто-то там торчал ещё на заду, но их и видно-то почти не было, и в дискуссии они не вступали. Зато сели трое молодых людей, кои ехали в Каменку за гишпанским вином, дешёвым и закрытым винтовыми пробками. Базиль сердито проворчал что-то в том смысле, что истинное вино должно закрываться коркой пробкового дуба, и не чем иным. Но ему возразили, что вот южноафриканское сухое почти всегда под резьбой, и ничего, отличные ведь напитки, что белые, что красные. И не только то, что тут продаётся, но и в Европе, и в метрополии. А вы, молодые люди, бывали в ЮАР, оживился Сабзаде, но ему ответствовали, что нет, не были. Но вот их близкий друг много раз туда ездил, и говорит, что иной упаковки почти что не наблюдал, хотя Quercus suber и растёт по плантациям кое-где. Сам он бегун на марафонские дистанции, а из оных самая длинная как раз и находится в Южной Африке. Причём там трасса идёт от берега моря в горы, почти всё время бежишь или вверх или вниз. Последнее куда сложнее, и результаты, соответственно, фиксируются в двух вариантах. Их друг в гору выиграл всего однажды, и лишь до следующего соревнования, а вот под гору его рекорд почти пять лет продержался. А какова там длина трассы, поинтересовался Залмаан – да под сто вёрст будет, а то и за все сто. Ничего себе, ужаснулся Сабзаде, неужели можно так долго бежать? Они небось пробегут полсотни кеме, а потом идут шагом… и то едва живые. Залмаан возразил, что при подходящей тренировке можно и более пробежать, надо лишь правильно распределить силы и не расслабляться. Завязался спор, но тут автобус заехал на поворотный круг и встал. Роговские парни радостно побежали через дорогу в Пятёрочку, на ходу разворачивая пакеты и сумки. Неужели сиё и есть Каменка, удивился Базиль, но пассажиры и просто оказавшиеся здесь жители оный факт единогласно подтвердили. А где же Днепр, удивился Романенко, а когда ему объяснили, что ближайшая река – Нара – в 40 минутах ходьбы, а в посёлке всего два ручейка и прудик, удивился ещё более. Впрочем, вскоре выяснилось, что Каменка-Днепровская имеет место быть в Запорожской области, за тыщи вёрст отсюда. Да и ваще сих Каменок как собак нерезаных – и на Дальнем Востоке есть, и в Молдавии, где-то на севере, под Воронежем и под Пензой. И в Ивановской области… да и мало ли где ещё.
Уладив таким путём этимологию, наши герои пошли гулять по посёлку. Зашли в пиццерию, где за весьма скромную плату получили кучу долек отличной пиццы, всевозможных сортов, типов и оттенков. Мыська из кармана плаща вытащила три поллитровки, а из другого – литровую бутыль вермута. Просто удивительно, как там оно всё помещалось. И никто замечаний не делал, продавщица посетителям даже рюмки предложила, не из горла же напитки хлебать. Лазоревич на радостях и ей предложил стаканчик отличного коньяку (две другие бутылки были с перцовкой), но та отказалась. Мол, работы много, тут не до возлияний. Однако коньяк как-то оказался в большом пластиковом стакане, куда барышня недавно налила себе кофею. А вот весь кофей из ёмкости бесследно исчез. Но даму успокоили, что мол стоит ей допить горячительное, как кофе вернётся на своё место. Так оно и вышло. Но когда допив кофе, хозяйка прилавка отошла обслужить новых клиентов, её стакан опять наполнился до краёв. На сей раз кофеем с изрядной примесью креп-кого. Она пыталась протестовать, мол у вас у самих-то почти ничего не осталось, но тут с истым удивлением узрела, что все ёмкости почти полны. А ведь Базиль с Романенко прикладывались к ним почти ежеминутно. И бутылка вермута, коию дамочки недавно прикончили, вновь оказалась полной. Но тут в дверь ввалилось целое семейство, двое родителей и трое детишек от восьми до двенадцати лет, так что было уже не до раздумий. Вошедшие чем-то шибко понравились Мыське, и пока взрослые оформляли свой заказ, она скормила дитям по ломтю пиццы. Сие так умилило Сабзаде и Лазоревича, что оне выпили по паре стаканов перцовки за дружелюбие и заботливость своей спутницы. И опять наполнение ёмкости осталось прежним, и что странно, никто из всей оной компании не опьянел вовсе. И так продолжалось всё время, покамест оные граждане пребывали в сим заведении. Сие, однако, длилось недолго, ибо через полчаса пришла пора и на Обнинский автобус садиться. Был он маленький, но уютный, производства Павловского завода. Народу в его набилось прилично, кто-то, отоварившись в Каменке, возвращался в родные пенаты, а кто-то решил и до Обнинска прокатиться, всего-то меньше часа езды.
Не успел автобус тронуться, как наши герои опять ввязались в какой-то диспут. На сей раз, кто-то заговорил о доказательствах бытия божьего, их относительности и спорности, помянули и старика Канта. А Базиль, подумав, заявил, что ему лично более всего нравится доказательство В. Ерофеева, основанное на исследовании пьяной икоты. В самом деле, ежели бы сей процесс был чисто физиологическим, интервалы между иками были бы примерно одинаковыми, а их интенсивность быстро возрастала до максимума, а потом медленно падала до нуля. На самом же деле, как многие знают на своём опыте, всё происходит очень хаотично и внезапно. Народу в автобусе оная мысль не очень понравилась, и тогда Мыська предложила своё доказательство. Оно заключалось в существовании эволюции живых существ на нашей планете. В самом деле, вот возникли растения, заселили всю Землю, расцвели пышным цветом – так зачем же им ещё перерождаться? Плодить животных разных мастей, кои их же жрать будут? К тому же планета наша как возникла, так и почти не менялась, и Солнце светит по-прежнему, и все тела небесные на своих местах. Так что никакой движущей силы эволюции быть не может, окромя божественного закону. Ну конечно, глупо думать, что господь лично создавал и уничтожал динозавров всяких и мастодонтов, это типичный геоцентризм, да и антропоцентризм. Ему и дела нет до какой-то задрипанной планеты на краю галактики, что крутится вокруг заурядного жёлтого карлика. Он просто так мир устроил, и создал такие законы естествознания, что раз родившись, жизнь тут же начинала медленно, но неотвратимо изменяться. То в большом то в малом, то быстро а то медленно, но изменяться. Хорошо сие или плохо – не нам судить, это так сказать, объективная реальность, существующая вне и независимо от нашего сознания. Такая мысль тоже понравилась не всем, началась дискуссия, но довольно вялая и коротенькая. Защищаясь, Мыська высказала ту мысль, что большинство лиц, занимающихся историей Земли, то бишь геологи, палеонтологи и прочие, думают точно так же. И привела какие-то факты и сведения, сие подтверждающие.
Тут как-то сам собой разговор перешёл на геологов, мол им после распада Союза пришлось куда хуже других. Иные аж дворниками заделались. По сему поводу Стелла заметила, что сие всё резонно, но ведь в последние годы советской власти они жили как в раю и шибко обленились. Ведь их министр Козловский Е А был личным другом Брежнева, и за рюмашкой отборной водки или же марочного коньяка частенько добивался для своих подчинённых всяческих привилегий. Вот скажем, промысловикам-охотникам, дабы на нарезное оружие разрешение получить, прихо-дилось кучу справок собирать и уйму бумаг заполнять, сдавать экзамены… а потом ещё бегать по магазинам да комиссионкам, пока приличный карабин найдётся. А вот геологи на весь сезон, да за казённый счет, могли себе любое оружие заказать. И не только винтовки – карабины, но даже и наган, мол, для самообороны. Когда, мол, медведь или лось придёт к палатке, пистолет куда удобней всякого ружья. А уж жратвы-то и выпивки у них никто и никогда не считал. Понятно, что на оных первопроходцев постоянно жаловались не токмо граждане и гражданки, особливо лишившиеся женской и девичьей чести по поводу дармового снабжения, но и местные власти – бригадиры, знатные оленеводы, исполкомовцы и просто активисты зело преклонного возраста. Последние, впрочем, скорее от скуки, нежели от реальных утрат. Но всякий раз, как только дело доходило до Центрального комитета родимой партии, а то и ещё раньше, незабвенный Евгений Александрович быстро и умело улаживал сии конфликты. Он в личной беседе, доверительно и ненавязчиво, излагал членам и кандидатам в оные, свои взгляды на геогностические проблемы. Да, конечно, убедительно и словоохотливо вещал он высокопоставленным слушателям, геологи наши народ дикий, распущенный, да даже своенравный… по большому-то счёту. Но ведь и жизнь-то у них, товарищи, прямо скажем, дерьмовая! То в болоте, то в тундре, то по горам лазят, а то в тайге комаров, слепней и гнус кормят. И так год за годом, считай всю жизнь. Да и зимой, вместо давно заслуженного отдыха, будьте добры материал обработать, карты построить, кучу отчётов написать. Ну попортят они за сезон пару девок на весь район, убьют лишнего лося, выпьют бидон спирта сверх меры… так ведь сие всё мелочи! И притом-то ведь польза-то от нашей работы немерянная, да и геологов-то сих по стране кот наплакал, и полпроцента не будет от туземного населения. Да как же можно их не понять и не простить?!
Не все в высших органах поощряли и одобряли оное словоблудие, но в общем и целом сия позиция имела успех. Особливо, когда министр без лишних оппонентов излагал генсеку свого ве-домства скромные просьбы. Нахмурившись и помолчав для приличия пару минут, Леонид Ильич согласно кивал бровями, но не забывал напоследок и нотацию учинить. Ты же смотри, Женя, грозно напутствовал он, не очень своих бандитов-то распускай! А то ведь ежели со всех сторон на вас жалобы попрут, придётся принимать меры! Советский строй, знаешь, поважнее всякой там геологии. Ну министр, понятно, согласно кивал, каялся во всех грехах, и обещал исправиться. И за себя, и особливо за своих подданных. И так год за годом, ещё и при Горбатом сия система имела место. Ну а потом уж, пардоньте, все и вся сели в жопу. Слушатели, слегка обдумав услышанное, задали массу вопросов. Но ведь работали-то они действительно в трудных условиях? Несомненно. И было их, ведь и взаправду, не так уж и много? Конечно. так и ущерб от деятельности оной, как ни крути великим быть не мог? А вот это уже вопрос спорный, смотря как считать. Для нас сего ущерба как бы и вовсе нет, а для тех, кто пострадал конкретно, есть и немалый. Ну а напоследок, дабы дискуссию завершить, Мыська пропела на оную тему такую вот песенку:
Самолётка летит, диким воем тревожа тайгу,
Подозрительный тип накопал по распадкам песку;
Он там что-то искал, очевидно тяжёлый металл,
Что ценнее других, и блестит его радужный шлих.
Ну а тем, в самолетке, эти россыпи даром нужны –
У них ящики водки, и тушёнкой отсеки полны.
Весь сезон напролёт будут шляться назад и вперёд,
Что-то мерить в тайге, и таблицы писать при свече.
Впрочем это фигня, есть на свете дела поважней –
Не за этим тайга принимала незваных гостей,
Отдохнуть за сезон, водки выпить вагон,
Местных девок ласкать, и лосей на костре запекать.
Ну а те, что в ручьях промывают заветный металл,
Будут шляться в тайге, пока лёд все ручьи не сковал,
Первопутком уйдут до далёких посёлков своих,
Что б свой тягостный труд в пачки денег тотчас превратить.
Денег много, ура, и зима дуракам лишь хандра,
Надо жить, не тужить, т любить эту чёртову жисть.
Само собой, опосля оного песнопевства, дискуссия переметнулась на артельщиков-старателей и золотоискателей-одиночек. То же, кстати, собачья работа. Ведь мало добыть и очистить жёлтый металл, что само по себе зело непросто, так надо его доставить потребителям в целости и сохранности. А ведь желающих своровать, ограбить и обмануть всегда довольно, а часто и свои наровят припрятать, всё, что плохо лежит. Тут обнаружились и среди обитателей пазика некие лица, отменно пострадавшие от своих собратьев-старателей, ибо не все оне склонны к работе, тяжёлой и долгой. Те, что ленивее и глупее, завсегда готовы хоть месяц-другой голодать, пока не подвернётся под руку объект, достойный стибривания. Но тут автобус притормозил у остановки посёлка Бухловка, и мысли наших героев зримо и явственно перенеслись на оное название, зело приметное и престранное. А как здесь ударение правильно ставить, задумчиво молвил Сабзаде,
Бу;хловка или Бухло;вка? Второе как-то понятнее, бухло – оно всегда на слуху. Ему возразили, что первейший вариант тоже неплох, сие мол, от слова бухать. Ну, тогда должна быть Бухаловка, и никак иначе, возразили ему попутчики, но наш герой возразил, что сие грубо и не по-европейски. Оную мысль одобрили не все, но никаких конструктивных возражений не последовало. А тут ещё и новый повод для дискуссии объявился, последовательно и закономерно.
Автобус в тот миг проезжал некий Городок, где базировались всяческие военные подразделения. Не шибко большие, но видно важные, ибо оный посёлок территорию занимал изрядную и зело благоустроенную. И вот седой пассажир, с бородой и в пенснэ, поведал окружающим, что когда полк С-25 расформировали, то корпуса ракет средней дальности остались на позициях, там где и стояли. Мол, без двигателя, электроники, систем управления и горючки корпус никому не нужен, а в лом его везти накладно. Большая штуковина, а весит немного. Ну, потом аборигены пома-леньку растащили их на бытовые нужды – металл крепкий, не ржавеет, да и весьма лёгкий. То ли дюраль какой особый, то ли титан. Так ли всё было, ныне уже не установить, во всяком случае, окромя господина в пенснэ, никто ничего вспомнить не смог. А тут и новая тема подоспела – направо открылся поворот на совхоз Победа с большим плакатом Парка птиц. А само поселение, где оный поворот обретался, называлось Воробьи. Тут уж, вестимо, чего токмо не насочиняли наши иерои по поводу зоологии. Вспомнили и старую присказку, что хорошая кошка, мол, ловит крыс, кротов, полёвок и мышей, зайцев, лис, волков и медведей… хорошо не слонов с бегемотами. А Базиль по сему поводу процитировал тоже старинный стишок:
Зайцев, лис, волков и медведей
Разогнал наш дедушка взашей,
Приручил десяток лебедей,
И зажарил трёх больших лосей.
Кто-то спросил его, о каком дедушке идёт речь, не о его ли собственном? А то ведь просто ну былинный богатырь получился. Оказалось что нет, сие сугубо литературный персонаж. Затем порассуждали насчёт слова парк, есть ведь словечки и поконкретнее. Но долго злословить о сём не пришлось, автобус гудя и взрёвывая уже покидал Воробьи, поднимаясь на южный склон широкой долины речушки Истья. А дальше, за большой бетонкой, огромный лес, посёлки дачные, а за ними славный город Белоусово с ремонтными мастерскими, большой компрессорной на скрещении двух газовых труб большого диаметра и НИИ строительства газопроводов в экстремальных условиях (то бишь в тропиках). Впрочем, институт-то к тому времени как раз уже закрыли, а в его корпусе разместили более важные объекты. Пётр Алексеич, едва заметив на горизонте контуры городка, поведал всем, что знает драматическую историю одного аборигена, и готов ея рассказать. А так как возражений не последовало, он не медля приступил к изложение оного.
Итак, «Уездный трагик», рассказ Романенко в автобусе:
Такую кличку получил он в юности, ибо окончив Императорское театральное училище, уехал из Белокаменной в свои пенаты. Поначалу хотел осесть в родном Белоусове, но уж слишком тогда поселок был мал. От ткацкой фабрики к лесу сгрудились вдоль Варшавки избы, сараи и огороды, а за ручьем поля и перелески до самой Протвы. Там, где теперь на Гурьянова магазины, пятиэтажки и приземистая котельная, было дикое поле, а вместо розовых бараков на Мирной – вдоль проселка тянулось ольховое мелколесье. И вот после долгих раздумий наш Исидор осел в большом селе Угодский Завод, где получил в наследство добротную избу у поворота дороги на Высокиничи, почти в центре поселка. Но жил он там недолго – в феврале семнадцатого года, когда в Петрограде взбунтовавшийся народ сверг с престола царя-батюшку, его нежданно-негаданно, через неделю опосля революции, вызвали в Калугу, в губернскую канцелярию. Там ему сообщили, что в связи с необходимостью защиты новой, революционной России от грабительско – феодальной орды тевтоно-угро-османов он, Исидор Иванович Заболотный, подлежит призыву на воинскую службу в качестве рядового российской армии. Но поскольку оный гражданин известен как продюсер и актёр (наш герой тому зело удивился, но виду не подал), то служить его определили во вновь создаваемый ансамбль искусств Российской армии, что создаваем ныне в городе Ярославле. Куда гражданину Заболотному и надлежит отбыть с соответствующими бумагами и мандатами и со всей наивозможной срочностью. Что он и проделал зело оперативно, уже на следующий вечер отбыв по направлению к Белокаменной. Но ни в какой Ярославль так и не попал, да и вышеоз-наченного ансамбля, судя по всему, так никогда и не было создано. А попал он в Московский совет рабочих и солдатских депутатов, при коем в те дни как раз решили создать культурно-просветительскую секцию, а при оной – общедоступный и дешёвый театрик для зрителей самого неприхотливого уровня. Мол, ежели уж просвещать народ, так начинать надо с самых низов. И вот наш герой, с подачи хорошо знавших его депутатов из совета первопрестольной, стал в одночасье директором оного театра, его худруком и ведущим актёром. Сперва дело не клеилось – то не было денег на самые неотложные нужды, то не могли подыскать сносного помещения, то не было желающих служить музам за сущие копейки. Но постепенно дело наладилось, и к иулю месяцу театр уже давал по два – три представления в неделю. Короткие и незатейливые, оные пиесы представляли собой комедии весьма низкого пошиба, или же мелодрамы из купецкой и мещанской жизни. Иногда ставились и политические мизансцены, с осмеянием сплотаторов-хвеодалов, глупого царя и его жены-немки. Но народу нравилось, и редко когда в Советском театре (так он назывался первое время, а потом был переиначен в Общедоступный театр Московского совета) бывали свободные места. Господа актёры уже не жаловались на безденежье, ибо несмотря на дешевизну билетов, стараниями Исидора, бюджет завсегда сводился с превышением, благо декорациями обходились простейшими, да и на сцене выступали кто в чём мог. После июльских дней начальник одной районной управы предложил было Заболотному поставить пьесу про эсдеков-большевиков, про их якобы немецкие связи и немецкие деньги, но тот отказался. Мол, ясных и бесспорных доказательств нет, да и мало ли кто и от кого имеет деньги в столь бурные годы… К тому же, добавил наш герой, для него, человека в политике неискушённого, все левые партии более-менее на одно лицо, а для публики и подавно. Ну для их, естественно, публики, не шибко образованной, а часто и вовсе не грамотной. На том всё и закончилось.
А в августе посетил сей театрик некий цекист из Питера, Исидор даже и не понял, из какой он партии. Держался скрытно и скромно, сугубо в тени, но просмотренными спектаклями был очень доволен, и пожелал директору всяческих успехов. Явный кавказец, такой низенький, с рябым лицом и густыми усами, все его быстро забыли. В начале сентября, опосля умиротворения Корниловцев, наш герой рискнул поставить комедию про махровых реакционеров из высшего офицерства, коии самые слова республика, Совет и народ не могут слышать без зубовного скрежету. Но по настоянию директора, сам Лавр Георгиевич изображён был скорее с симпатией – мол, да, убеждённый монархист, но человек честный, прямой и лично храбрый, свои убеждения ни от кого и никогда не скрывавший. Спектакль прошёл на ура, но более ничего политического в репертуар Исидор не добавлял. И так дела шли превосходно, а кто там через неделю или месяц придёт к кормилу власти, один чёрт ведает. После Октябрьского переворота дела театра шли по-прежнему, недельное сражение в Первопрестольной его, слава Богу, не коснулось. Новое, сугубо большевистское, руководство Совета нашим героям по-прежнему мирволило, и в январе следующего, 18-го года, даже подкинуло изрядную сумму на реконструкция киятра. А когда и Совет народных комиссаров переехал в Москву, то и иные его члены побывали в исидоровом заведении. Как-то заглянул и тот самый начальник управы, он теперь у беков работал каким-то уполномоченным по продовольственному делу, хоть и оставался меньшевиком, но вполне и полностью интернационалистом, и сугубо новой власти сочувствующим. Он долго и весьма благожелательно болтал с Заболотным, а под конец посоветовал поставить ему небольшую постановку про закавказских феодально-буржуазных националистов, и как с ними давно и успешно борются тамошние большевики. Вежливый такой дядечка, явный юрист-крючкотвор с какой-то польской фамилией, но уж с больно колючими глазками. Исидору пиеса понравилась, поставили её буквально в три дня, и потом она больше года с успехом шла на подмостках вышеозначенного театрика. Однажды, кстати, на просмотре побывал и тот кавказец, теперь, вроде бы, нарком по национальностям. Ну нарком и нарком, их ведь всех не запомнишь. На сей раз он держался строго и властно, но спектакль похвалил, и даже предложил, всему театру во главе с директором, перейти в его ведомство. Мол, для просвещения отсталых народов по окраинам бывшей империи, именно такие представления и нужны. Короткие, яркие, без всяких заумий и екивоков. Исидор поблагодарил, но отметил, что на ближайшие месяцы они уже заняты делами московскими, и подводить свой родной Совет не могут. Ну а там конечно, с удовольствием, как токмо обстоятельства позволят. На том и порешили.
Но осенью 19-го, когда белые корпуса Кутепова подходили к Туле, театр закрыли зело скоропалительно. А весь наличный состав, и не токмо актёры и актрисы, отправился на Южный и Юго-восточный фронты, где их влили в агитбригады различных армий. А сам Исидор оказался приписанным к реввоенсовету Южфронта, в одном из членов коего он с трудом узнал того низенького грузина, что уже дважды волею судьбы пересекался с ним в послереволюционные месяцы. И тут, где-то дня через три после вполне сердечной встречи, наш герой отчётливо понял, что собеседник его человек страшный и жуткий, но совсем не в бытовом плане – тут он был с подчинёнными заботлив, и приветлив. Но поверх сего виделись в нём вселенское властолюбие, жестокость дикая и решительность такая, коию не остановит ничто. Столь быстрому прозрению, однако, он был обязан не токмо своему уму и проницательности, но и некому привходящему, случайному даже, обстоятельству. Он как-то выяснил, что его новый начальник и тот самый поляк из управы были знакомы ещё с Баку, где когда-то вместе боролись с произволом царизма и феодальными пережитками. И теперь они поддерживали старое знакомство, и причём очень тесное. Исидор, впрочем, не сомневался нисколько, что и иные сподвижники будущего вождя будут с глазами колючими, стальными нервами, и не обременённые излишествами в виде морали, этики и иных «принсипов». И тут стал перед ним извечный наш вопрос – Что делать?!
Сперва он просто хотел удрать, ну перевестись на другой фронт, сказаться больным, или сбежать куда подале, к Колчаку там, или за границу. Но за бугром нашему герою делать было решительно нечего, белое движение явно и неуклонно шло к печальному концу, ну а тут от такого не спрячешься, запомнит. И припомнит, не теперь, так когда во власть войдёт. И по зрелому размышлению решил наш Исидор у будущего вождя стать не то придворным актёром, не то шутом, лояльным впрочем, и беззлобным. А точнее и тем и другим, да ещё с примесью чтеца-декламатора и рассказчика анекдотов, слухов, сплетен и новостей. И прозвище своё старое вспомнил, Уездный трагик, оно тут зело к слову пришлось. Вождю и его присным сей персонаж понравился, и прожил он жизнь долгую, беззаботную и счастливую, ну насколько сие вообще было возможно в те времена. Ну вот пожалуй и всё.
Разочарованные слушатели, слегка, помолчав, забросали рассказчика вопросами. Как это так всё? А когда он умер и как? И что говорил, и о чём, и кому конкретно? Не просил ли за кого, и с успехом ли? Знали ли про него иностранцы, члены ЦК, всякие писатели-драматурги? И так далее, и тому подобное. Выждав немного, пока шквал вопросов не ослаб, Романенко терпеливо и подробно разъяснил, что к великому сожалению, сие действительно всё. Никаких записей, документов и дневников не осталось, вещественных свидетельств тоже. Неизвестно даже, где жил Уездный трагик, во что одевался, что пил и ел. И ни один ЗАГС не зафиксировал его смерти, его жён и детей, ежели они были. А свидетели его жизни никому и никогда ничего не говорили про оного персонажа. Да кстати, и родственники его, все до единого (вообще-то их было немного), клялись и божились, что ничего не знали о его жизни где-то так года с двадцать пятого. Ну а теперь и их нет в живых, никого, и узнать ничего нельзя. Так может оного трагика и вовсе на свете не было, или помер он в те же годы? О нет, Пётр Алексеевич лично встречался со стариком Исидором, давно правда… где-то во второй половине 50-х годов. И выглядел он тогда вполне бодро, хоть и был в немалых летах. Вот тогда он всё вышеизложенное и поведал, и ни словом более. А вы бы его порасспросили поподробнее?! Пытался, да-с, и зело настойчиво, но совсем безуспешно. Заболотный разговор закруглил, попрощался, и пропал навеки. Да как же вы его встретили? А это он меня нашёл. Написал письмо, что мол, знал моих родителей, непонятно, кстати, откуда, и назначил встречу. Где-то дней через пять – шесть, точнее не помню, в 11 утра, у пригородной кассы на станции Селятино. Так то вот-с. А вы не спросили, откуда он родичей ваших знал, и как адрес нашёл? Спросил, как же-с, и даже дважды, а он ответствовал, что сие государственная тайна. И письмо было без обратного адреса, и почтовые стемпеля на нём ужасно расплывчатые, стёртые, и по оным решительно ничего понять было нельзя.
На сим вопросы закончились, но подумав с пяток минут, попутчики начали выдвигать свои гипотезы. Самой остроумной была, несомненно та, что выдвинула пожилая гражданка зело культурного вида, что везла внука в Обнинск, на каруселях кататься. Она предположила, что гр. Романенко был побочным сыном оного актёра… ну а дальше всё ясно. Ей возразили, что их жизненные пути не пересекались совершенно, никогда и нигде, ибо родился Пётр в Сибири, под Иркутском, там где теперь расположился город Ангарск. А Исидор тогда уже давно пребывал в Белокаменной. Да кстати, а родственников его вы как нашли? Да очень просто – оформил разрешение на поиск в архивах, поехал в Калугу, и по церковным книгам их и разыскал. Где-то через полгода после встречи с Трагиком. А чё не сразу? Ну, сперва надеялся, что встретимся ещё, а потом долго разрешение оформлял, тогда всё было строго. Кстати, и о самом актёре там кое-что нашлось, и всё совпало с его рассказом. Ну ладно, сие совпало, но то что потом-то было, он мог и просто сочинить. Тема-то модная, вот и книга была такая… Тайный советник вождя… и ещё что-то подобное писали и говорили. Ну, то что он поведал о своей юности, о годах революции и гражданской войны всё подтвердилось, что только можно проверить. Проверял долго и зело тщательно, и всё совпало. А о последующем он, собственно, ничего и не говорил… тут и сочинять нечего. Так что нам остаётся только романы писать на оную тему. Да, точно… а классный бы вышел роман! Наверно… да только неохота домыслы развивать на пустом месте. Ну можно же сделать максимально правдоподобно… переплести повествование известными фактами. Или же просто фэнтази накатать. Вот вы и попробуйте, а я уж стар для сих дел. Тут в разговор вступила молодая особа, ещё на площади окрест метрополитена торчавшая рядом с нашими героями. И в автобусе, том и другом, она ехала с ними вместе. Так вот, сия особа осведомилась, не Базиль ли Иоаннович был тем актёром, ежели и не в современном виде, так в какой-то прежней жизни. На что Чапаевский предъявил дамочке кучу справок, удостоверений, выписок из иных документов и фотографий, из коих явствовало, что оный тип никакого касательства к Исидору не имел, не имеет и иметь не мог. И в Белокаменной он впервые…. Ну в этой жизни по крайней мере. Сие, правда, барышню удовлетворило не вполне, но ничего явственного она возразить не смогла, токмо порассуждала о неких явлениях нашей жизни, не всегда поддающихся объективному анализу. Привела кучу литературных примеров, но ничего конкретного, да даже просто похожего на злободневную правду, то есть подходящего к данному случаю, вспомнить не смогла, или не захотела. На том она и замолкла, иногда вздыхая о чём-то.
Как бы продолжая дискуссию, поговорили и об литературе вообще, и особливо о неких ея загадках. Вот к примеру, Залмаан предложил, что МАССОЛИТ в известном романе Булгакова расшифровывается как Московская ассоциация социалистической литературы, а не какая не массовая литература и не мастерская соцлитературы. Хотя, естественно, точно тут сказать ничего нельзя, но моя, мол, расшифровка естественнее и органичнее иных прочих. Вот, кстати, тот же роман Булгакова, на первый взгляд, совершенно аполитичен, не считая мелких, даже бытовых, намёков. Но стоит лишь представить Воланда как перефраз, или пародию, Ленина, а Коровьева-Фагота – Сталина, как всё произведение приобретает особый смысл. На возражения слушателей Сабзаде отвечал, что конечно, все ассоциации и параллели условны и неполны, но сие ведь не памфлет, а высоко художественное произведение, так что важны не различия, а сходство, даже лишь мысли и намёки, вызывающее оное. Что-то ему ещё хотели возразить, но тут на последней пред Обнинском остановке, уже на выезде из Белоусова, в автобус ввалился зело пьяный тип явно грузинского происхождения. Вёл он себя, однако, сугубо пристойно – расплатившись с водителем, дополз до ближайшей лавки и свернулся в уголке, никого не задев. А там начал негромко мурлы-кать себе под нос какой-то мотив, никому неизвестный, но зело приятный. Под него неплохо было бы подремать под летним солнышком, помечтать о пляже на берегу большого пруда, где купается по выходным почти весь посёлок, или о еловых посадках окрест оного же пруда, обильных сыроежками и груздями. Но долго мечтать не пришлось, ибо автобус прибыл на конечную и пассажиры были вынуждены его покинуть, иные не без помощи попутчиков. Ступив на тротуар, однако, пожилой кавказец моментально и безвозвратно протрезвел, так что все окрест были зело удивлены. Сам он тоже пару минут оглядывался окрест себя диким взглядом, но потом, крякнув, двинулся восвоясьи. Предварительно, правда, пострадавший за что-то долго благодарил Базиля, с чувством тряс его ладонь и на прощание попросил ещё раз-другой посетить ихние пенаты. Мол, обыденность и обывательщина заедает порой и недюжинные натуры, а уж что говорить о нас, простых смертных. Так что периодические встряски решительно необходимы. И тут же попросил Базиля сделать так, дабы можно было подольше не купаться и не мыться. Хоть и говорят мол, хорошо после баньки два-три месяца, но в реальности уже через месяц всё чешется и зудит. Его пытались убедить, что можно мыться частями, полоскать самое главное, ну ручки-ножки, попки-письки, как няня когда-то учила нас в детском саду. Но товарищ не хотел поступаться принципами и, с явной неохотой, Чапаевский обещал продумать сей вопрос. Но, судя по результатам, так ничего и не сделал, да даже и думать об оном деле толком не пожелал.
В Обнинске перво-наперво наши путешественники перешли железку по бетонному мостику, ибо подземный переход не понравился им особливой сыростью и мокротой. Их попутчик, приехавший в город за покупками то же со стороны Белоусова, из большого дачного посёлка, почти на две тыщи участков, поведал про сей переход забавную историю. В 90-ом году летом, они с соседями также вот приехали в Обнинск, хорошо дождь шёл, и все были в сапогах. А в переходе воды собралось по щиколотку, ну они и форсировали его вброд, как герои старого фильма… что-то вроде Парижские тайны называется. А на следующий год туннель залило полностью, выше крыши, хоть лето было очень сухое и жаркое, почти как в72-ом. Один парень для смеху кинул в воду, ну там где она стояла на входе вровень со ступеньками, кепку, и кричал, что там человек утоп. Ну тут уж вспомнили «Освобождение», берлинское метро и тётку, что на такой же лестнице плакала. Выйдя на улицу Лейпунского, они некое время созерцали её развороченное естество. И ведь второй год копають, сволочи, фыркнула Мыська, и хоть бы что доделали до конца. Вот надобно людям в Дикси зайти, или в Бристоль, и что – по ямам прыгать? Кто-то из прохожих ей возразил, что мол, по обочинам есть некие тропинки, и в сухую погоду вполне проходимые, но взыскательная дама сей вариант отвергла. Однако, тут же наши герои такой тропинкой и воспользовались, ибо им срочно и обязательно надобно было попасть в «Бристоль». Пополнить запас горючего в баках, как выразился Залмаан весьма фигурально. Впрочем, внимательный читатель легко поймёт, что под оным подразумевалось. В магазине торчали долго, ибо уже при входе случилась нечаянная заминка. Сотрудницы магазина требовали, дабы наши посетители одели маски, мол в стране эпидемия какого-то вируса. Базиль и Пётр долго убеждали их, что сие обычный грипп, только в тяжёлой форме, и ничего особенного тут нет. Вот от гепатита кажный год мрёт куда больше народу, и у нас, и за бугром, чем от этого вируса. Вспомнили и про испанку, от коей в 20-м году перемёрло больше людей, чем погибло в Первую мировую, но всё тщетно.Вспомнили даже цитату из Грибоедова, где Фамусов говорит, что на всех московских есть особый отпечаток, они не жалуют не масок не перчаток. Поворчали про намордники, но кассирша их быстро отшила, мол намордники на мордах, а у них лица, то бишь на них наличники. Так что не ворчите, граждане, и одевайтесь. Кто-то ещё заметил, что они не фокусники, дабы за полсекунды маску одеть, но делать было нечего. Мыська первая одела засаленную и порванную масочку, а более всех выпендрился Залмаан – он одел платок в красную клетку, по углам которого были привязаны большими узлами тонкие монтажные провода, кои и были закинуты за уши. Никаких возражений, однако, сей маскарад не вызвал, только одна дама в торговом зале заметила, что неплохо было бы и перчаточки одеть. Ну тут уж наши герои ответили ей по полной. Позвольте, но ведь повсюду на станциях, площадях и посадочных пунктах, не говоря уж о вокзалах, автостанциях и входах в метро в больших городах, стоят санитарные лоханки, из коих, как из древних водопроводных колонок на перекрёстках и площадях, брызжет живительная жидкость, только подставляй ладони. И как явствует из этикеток, сие тот же раствор, что предлагается посетителям в сберкассах, центрах госуслуг, да и во многих торговых точках. То бишь 75%-ый этанол с добавкой перекиси водорода и всяческих отдушек. Ну и нахрена тогда перчатки нужны, ведь оный раствор даже по официальным данным, работает полчаса, а реально и больше. Ежели конечно, его не облизывать с похмелья. А если брызгать на перчатки, так они расползутся через час – другой, и что будет с руками, тоже неизвестно. Ну понятно, что всякая гадость из перчаток вирусов и микробов поубивает, но и их невольному хозяину худо придется. Сие вроде как бы убедило ту самую даму, и наши герои смогли, наконец, проникнуть в торговое помещение. Тут Мыська и Залмаан долго терзали всех вопросами, почему это полусладкое вино, да иногда и полусухое тоже, зело дешевле сухого. Ведь всем известно, что природно полусладкие вина очень редки, особенно у нас, в Евразии, и стоить оные должны куда дороже сушняка. Ну а всё остальное есть тот же сушняк, но самого плохого качества, в коий для вкуса сыпят сахар кому не лень. Но сотрудники магазина, естественно, ничего сказать не могли. Мол что привозят, то и продаём, и ведь берут. А все вопросы к производителям. В общем, в итоге Базиль пообещал поднять вопрос у самого президента Путина, когда попадёт к тому на аудиенцию. Но видно, так и не попал до сих пор, ибо ничего в винном ассортименте не поменялось ни на грош, и не токмо в Обнинске.
Покинув, наконец, магазин, наши друзья расположились на скверике со скамейками, куда прибывали маршрутки со стороны города. На сей раз их возлиянию никто не препятствовал, да и вообще по случаю рабочего полдня народу было мало, и маршрутки разгружались редко. Вскоре оне обратили внимание на двух молодых девиц, скромно и опрятно одетых, коии медленно ошивались по площади без особой цели. Звали их, как выяснилось, Полина и Галина – один из водителей, коротавший время в ожидании рейса, решил с девушками позаигрывать. Но без особого успеха, те явно ждали чего-то (или кого-то) другого. По сему поводу Мыська вспомнила, как лет 10 – 15 назад ехала как-то зимой в столицу из Балаково, большого города на Волге, известного двумя большими электростанциями, атомной и гидравлической. И вот проводница в вагоне по телефону ругалась с мужем, коий обзывал ея шлюхой, сволочью и развратницей, и как видно, ужо не первый раз. Ну а работница транспортного цеха горько жаловалась Мыське, что в её положении иногда совсем невозможно отказать иным пассажирам в их невинных шалостях. А то ведь и жалобу напишут, сволочи, что мол, проводница не хочет удовлетворить самые насущные требования оных граждан. А к тому же и мужа видишь раз в две недели, а тут прижмёт к тёплой стенке такой авантажный гражданин, ну и поневоле расслабишься. Ну конечно, всякое бывает – иной и заплатит за всю поездку, а другой под это дело норовит ещё и лишний стакан чая спереть. Но таких, к счастью, явное меньшинство. Так что женская доля в работящем сообчестве всегда тяжела… так вот и с энтими мадамочками. Но до конца разобраться с оными барышнями нашим героям, увы, не удалось. К ним подсел некий гражданин, скорее даже господин, по новейшей фразеологии. И вот он осведомился у наших странников, чего мол они выпивают и закусывают, и в ус не дуют, посреди-то рабочего дня. Все вот мол, горазды власть ругать, а как работать, так все в кусты. Романенко ответствовал, что оне своё отработали уже, и по старости ли, али по вредным условиям труда, или по каким заслугам, но все уже на пенсии. И вот имеют полное право тунеядствовать, а работают пущай молодые и здоровые. Но господина так легко было не убедить. Он вспомнил и Петра Великого, что палками гнал подданных на службу, и вождя всех племён и народов, и многих-премногих иных, иногда к месту и не совсем, а чаще уж совсем ни к месту. Мыська в ответ заметила, что царь Пётр сам пахал от зари до зари, ходил в лаптях и жил на адмиральское жалованье, ни копейки к сему не прибавив. Ну и натурально, имел полное право всех лентяев и тупиц гонять палками и батогами. Вот только зря он патриарха упразднил, и поставил церковь на роль служанки самодержавию. Всё ж была какая-никакая общественная сила, более-менее независимая, а потом… обычный чиновник во главе синода, сиречь обыденного департамента. Ну а насчёт иных прочих – известно ли гражданину, что все лагеря в Стране Советов были убыточны, ибо везли зеков за тридевять земель, в дикие места, и стоило сие огромных денег. А кормили плохо, и жили они чёрти как, то есть смертность была огромная, и приходилось везти новых, опять и опять. А на вечной мерзлоте и похоронить человека было недёшево. Так что или всё дело было поставлено из рук вон плохо, или же лагеря изначально делались для уничтожения заключённых, а вовсе не для хозяйственных нужд. Да к тому же в охрану их стремились со всей страны, и рядовые, и начальники. И платили им с огромными надбавками, ведь сие особо опасное и трудное дело, зеков охранять. Это вам не под немецкие танки с гранатами кидаться. Даже Норильск, на рудниках коего добывалась чуть ли не половина платины и палладия в мире, принёс прибыль впервые в 59-ом году. То есть когда 90 % охраны попёрли на фиг, а вольнонаёмным стали платить разумные деньги за реальную работу. Гражданин, как всегда водится, заявил что всё это враки, выдумки классового врага или жидомасонов, но подтвердить оное мнение ничем не смог. А когда его повторно попросили насчёт фактов и аргументов, грязно выругался и вразвалочку пошёл прочь. Зато случайные прохожие, невольно услыхавшие диспут, ещё долгое время расспрашивали наших героев, уточняя всяческие детали. Но постепенно, этак за четверть часа, страсти улеглись, все всё вроде бы поняли, и народ затих в тяжёлом, но однако плодотворном, раздумье.
Какое-то время все молчали, но вскорости Сабзаде решил уточнить своё мнение по поводу самодержавной власти и вообще правления государственного. Как обычно, сие он сделал в виде частушки, на сей раз довольно складной и длинной, а конкретно вот такой:
Царскосельский бал, все кто мог сношал
Шустрых девок в гроте между скал;
Флигель-адъютант стибрил аксельбант
И пошёл просраться под айлант.
Вышел царь во двор, грозен и мудёр,
И затеял гневный разговор –
Мол, дворянство срань, выжиги и пьянь,
И куда ни глянь, всюду дело дрянь.
И мещане то ж, и купец не гож,
От такой страны аж бросает в дрожь!
Так он всех честил, долго говорил,
Наконец затих, утратив пыл.
И сказал ему, самому царю,
Старый шут, сожрав свою кутью –
Что мол жизнь, увы, нам не фунт халвы,
Но ведь рыба – тухнет с головы!
Да, мы все плохи, и у всех грехи,
Но и на себя-то посмотри!
Царь аж посинел, мол ты слишком смел,
Будет очень мрачным твой удел;
Но подумав с час, написал указ,
Что б простить шута на этот раз.
Тут, само собой, вновь вспомнился присутствующим Уездный трагик, хоть добрая половина зрителей и не присутствовала в Каменском автобусе. Были всяческие предположения и домыслы, кто мол сей стишок накропал, да только никто к консенсусу не пришёл. А наоборот, разговор как-то нечувствительно перешёл на физические проблемы. И то ведь верно – Обнинск город физиков, и ваще первый наукоград России, как о том когда-то возвестил рекламный щит на повороте к вокзалу с Киевского шоссе. Потом, правда, что-то написали про лутчий или прекрасный город, но сие уже не оригинально. Вот и Мыська вспомнила что в Ангарске, как по Ленинградскому проспекту на трамвае едешь, на трёх девятиэтажках виден лозунг – Ангарск любимый город. Коллеги ея, среди которых, как мы помним, были и уроженцы тех мест, дружно решили сей факт проверить. Вот как из Обнинска уедем, так сразу. А пока все двинулись к вокзалу, узнать как там ходит рельсовый транспорт в сторону столицы. И почти сразу же Пётр Алексеевич нашёл повод отличиться среди изысканной публики. По первому пути, в сторону Брянска, как раз продвигался огромнейший товарняк, влекомый сразу трёмя электровозными секциями, причём средняя из оных была бустерная, то бишь без кабины управления. И ехал он с преогромнейшей скоростью, так и подпрыгивая и урча на стрелках. А поелику на многих платформах стояли самоходки с 6-дм гаубицами, рядом с ними в теплушках солдаты слушали музыку, а большую часть прочих вагонов составляли систерны с горючкой, то наш иерой и объявил громогласно, что мол война с Хохляндией началась. Ему возразили, что вот ведь везут в том же поезде и какие-то балки, трубы и фермы, и вагоны с цементом, но он ответствовал что да, естественно, ведь надо же будет по линии восстанавливать взорванные бандеровцами мосты, станции и разъезды. А вот кстати и рефрижераторы, бойцам на месяц вперёд жратву везут, а вот и вагоны с боеприпасами, видите оне опечатаны, и часовые на площадках стоят. Часовые, впрочем, более походили на обычных кондукторов, да и печатей никто узреть не смог, но почти с четверть часа иные дамочки и тётки волновались от сих известий, бегали по перрону и окрест оного, и о чём-то рьяно верещали по мобильникам. Но потихоньку сии страсти улеглись.
Тут, кстати, скоро экспресс на Москву пойдёт, вспомнил один из участников диспута. А что это, электричка или вагоны сидячие, как в дальнем поезде, поинтересовался Романенко. Не, ли****ричка, но кресла мягкие, получил он ответ. И тут же Мыська стала всех уверять, что ли****ричество открыли в Латвии. Жила там одна дама, супруга профессора Петровской академии в Митаве, там где теперь ЛСХА, вот она этим и занималась. Звали её Ле****рюкайте, ну а потом, когда замуж вышла, стала Ле****рюкене, вот в честь ея новое явление природы и обозвали. И лишь потом данному термину придали более благообразный вид, с греческим прононсом. Не все в оное поверили, но дискуссия оживилась. Вспомнили и физика Лейпунского, и его любимые нейтрино, и как водится, кто-то стал утверждать, что их и вовсе нет. Никто их мол, никогда и нигде не видел. Когда же его спросили, а кто и когда видывал протоны там, электроны или альфа-частицы, юный естествоиспытатель ответил, что сии корпускулы уверенно просматри-ваются в камерах газовых и пузырьковых, в полупроводниковых и иных ловушках. А вот нейтрино сие мифическое оными приборами, да и любыми иными, уловить невозможно. Ну а то, что какие-то косвенные следы как-то можно заметить… так чёрт их знает, отчего они. Эдак всё непонятное можно обозвать как угодно. Сие вроде того, что астрономы, не фига не поняв, чёрной материей называют. Ему возражали, что вот какие-то японцы всё проверили и вычислили, но парень стоял на своём. А публика уже начала японские дела обсуждать. И тут Стелла, конечно, не утерпев, вспомнила приличествующий случаю стишок:
Для тех, кто служит в дзайбацу,
С б…ьми сношаться не к лицу –
У них почтенные гражданки в содержанках.
Ну, её спросили конечно, что такое дзайбацу, она ответила, что сие мол большой финансовый концерн, подмявший под себя различные отрасли народного хозяйства, и самолично ими распоряжающийся. Нынче, впрочем, сей термин особо не в ходу, а вот перед Второй мировой был на устах почти всех японцев, мало-мальски грамотных. Да и у всех иных, оной страной хоть немного интересовавшихся. Интересующихся и тут нашлось немало, и кто-то конечно поинте-ресовался, как это так косоглазые в Пёрл-Харборе пиндосов ох…или за милую душу, уступая им по всем показателям, и промышленным, и военным. Пришлось объяснить, что и в экономике япошки не так уж уступали европейцам, во всяком случае отрасли, на войну работавшие, достигли уже тогда большого совершенства. Ну а насчёт проблем сугубо военных даже и сравнивать нечего. Америкашки-то, проведя множество манёвров и штабных учений, твёрдо решили, что серьёзное нападение на Пёрл-Харбор невозможно. В самом деле, им нужны нефть, рис и металл из Малайзии и Индонезии, а сие серьёзная морская операция. Можно обойтись без авианосцев, истребители со своего берега дотянут, но надобно мощное прикрытие для множества транспортов – линкоры, крейсера и так далее. А вот на Филиппины без авианосцев не высадиться, далеко больно, и нужно их там как минимум два. И ещё один для нейтрализации островных баз, всяких там Гуамов и Мидуэев. То бишь для удара по Гаваям остаётся максимум три авианосца почти без прикрытия, а бухта там мелкая и извилистая, торпеды применять нельзя (проверяли сто раз), и пикирующим бомбардировщикам атаковать ох как непросто. И от пиндосовских истребителей прикрыться нечем. Однако же япошки обошлись на юге без особого прикрытия, и с Филиппинами справились вовсе без авианосцев. И торпеды прекрасно работали, просто к ним приделали некие деревяшки для стабилизации глубины, и авиацию противника почти всю грохнули на аэродромах. Да, ещё непонятно было, как до оных островов доплыть – ежели прямо, так заметят за тыщу вёрст и приготовятся к бою, а если обходить с севера, так там штормы, туманы и снег, ни один самолёт взлететь не сможет. Ан вот взлетели, и отбомбились как надо, и приземлились обратно почти без потерь. Ну и по сему поводу было исполнено очередное трёхстишие, в японском вроде бы духе:
Много в Гавайских водах
Линкоров зимой сгорело;
Ликует страна Ямато.
Были ещё какие-то вопросы и уточнения, но близилось время посадки на поезд, и наши друзья прошли на платформу, дабы занять места, указанные в проездных документах. Нумерация вагонов шла с конца, но сие было не страшно, ибо номера писаны были большими яркими значками на кажном тамбуре, и ошибиться было мудрено.
Минут за пять перед посадкой Базиль, зайдя в кусты по малой нужде, столкнуцлся там с неким гражданином лет тридцати пяти. Он мазал каким-то кремом наголо выбритую макушку и гримировал физиономию, рисуя на ей глубокие морщины. А ты отец в каком вагоне едешь, спросил он Иоанновича, и узнав что в пятом, довольно усмехнулся, мол и я там же. А какое место? А какое свободное будет, у окна поглубже. Так ты что же, без билета поедешь? Естественно, нафига 420 рублёв отдавать. В нашем вагоне садится мало народу, ну и проводница в соседний пойдёт, помогать. Ну я и проберусь в тихий уголок, газету достану, сидит себе старикан и ладно. Вот видишь, и волосы совсем седые, не зря перекисью красил. Наш герой, слегка удивившись, заметил, что на всё про всё (перекись, грим, бритьё, крем) куча денег уйдёт, да и времени то же, так не дороже ли сие выйдет, чем билет-то? Но гражданин возразил, что не может поступаться принципами, и докончив свой маскарад, двинулся к заброшенному переезду через пути, у южного конца станции, где, как он объяснил, проще всего забраться на платформу зайцем. Ну а наши друзья, зело подивившись такому упорству, также пошли на посадку, но уже вполне законным путём, благо и время прибытия поезда уже приблизилось основательно.
Электричка стояла у платформы минуты три, ибо билеты были с местами, и проводницы сверяли с оными данные пассажиров, почти как в дальнем поезде. Наконец экспресс тронулся, быстро набирая темп, и вскорости исчез под мостом объездной дороги, уносясь через леса, холмы и овраги в Балабаново. Но токмо он отъехал метров на двести, и потом с полчаса, ежели не более, слышалась вдоль рельсового пути какая-то частушка, нелепая и дикая. Многие пассажиры, по безденежью или по опозданию на экспресс не севшие, и торчавшие на платформе, в самом вокзале и окрест него, запомнили её слова и дикий, разухабистый даже, и зело протяжный мотив:
Плеханов, Игнатов, Засулич и Дейч с Аксельродом…
И Дейч с Ааксельрроодомм! О хохо хохохо хо хо!
И Дейч с Аксельродом? С Пэ Бэ Аксельродом?!
Да-да, с Аксельродом Пэ Бэ, хе хе хе хе, хэхэ...
С Пэ Бэ Ааксельррроодоом! Ухуху хухуху ха ха!
С ПЭ БЭ АКСЕЕ ЛЬРОООО ДОМ МММ!!!