Есть в народе примета одна: как бабье лето в силу войдёт, держать надо ухо востро – какие паутинки по воздуху несёт. Короткие да тонкие, будет осень как осень, со своими заботами да радостями. Ну а коли длинные, толстые, да блестящие, что за каждую ветку цепляются, значит леший с лешихою свадьбу задумали, дочерей своих замуж отдавать хотят. Вот и ткутся наряды кисейные, да фата свадебная, а и горе тому, кто кортеж тот свадебный встретит, или, гостем на свадьбу попадёт. Ведь, окрутит нечисть, да так, что дай бог, ноги унести. Водой болотной опоит, которая мозги, не хуже самогона затуманит, на закуску грибочков подсунет, само, что ни на есть несъедобных, а то и дочку свою сосватает, когда для потехи, а когда и со злым умыслом.
Впрочем, как старики говорят: «По любви жениться – женой всю жизнь гордиться, а без любви жену взять, счастья в жизни не видать». А какая жизнь с нечистью, опоить любовью может, а вот счастья навряд ли принесёт. Ей мирская жизнь не по нутру, а так, утеха для души бесовской, рано или поздно, чёрное родство к себе позовёт. Человек мается потом всю жизнь, а и жизни той останется – хвостик с маковкой.
***
Жили на краю посёлка Сашка да Пашка – два брата - погодки. Мамке их давно пора бабкой стать да внучат нянчить, а они не торопятся. Обоим уже за тридцать, а всё никак судьбой своей не обзавелись. Вроде, из себя мужики видные, работящие, на стопку не падкие. Жили, правда, всегда по старинке. Мальцами ещё были, пацаны на велосипедах катаются, да в чужие огороды за подсолнухами ныряют, а они всё с отцом по хозяйству. Подросли когда, молодёжь по углам обжимается, а они то с мамкой за грибами да ягодами, то с отцом на охоту. Охоту любили очень, отец много всякого знал, на советы не скупился. Ну а как возраст уже подошёл, сверстники семьями обзавелись уже, многие поразъехались, а братья так и остались – молчунами да одиночками. Мать, бывало, ругала их: «Не найдёте невест от бога, так черти вам сыщут». А им что, где найдёшь этих невест, когда дома хозяйство большое, мать-старушка, да возраст не яблоневый цвет.
***
Дом домом, а решили они как-то развеяться, по лесу побродить с ружьишком отцовским, не столь ради охоты, сколь ради тишины и красот лесных.
Знакомые красоты давно уже кончились, вокруг места чужие, сюда они и с отцом ранее не хаживали. Будто сам леший завёл.
Место, куда забрели сегодня братья, давило на них мрачным ощущением присутствия чего-то чужого, непонятного и враждебного. Бурелом на каждом шагу: поваленные деревья с вывороченными корнями, похожие на зелёные щупальца диковинного зверя, так щедро они мхом обросли. Мешанина из веток, опутанных высокой травой, огромные пни с торчащими острыми осколками развороченной древесины.
- Эка занесло, ни зверя, ни птицы, - в сердцах выдохнул Павел, зацепившись за корягу.
В ответ Сашка только что-то буркнул себе под нос, оглядываясь в поисках тропки, которая выведет их из этого бурелома. Внезапно слух уловил позвякивание, очень на звук колокольчика похожее. Да и звук такой ясный, явно близко совсем. Но ещё большее удивление вызвали весёлые нотки гармони, да лошадиный топот, слаженный и чёткий, будто тройка лошадей по дороге мчится. Это в таких-то местах, где и тропки не видно среди зарослей, да поваленный сухостой на каждом шагу! Тут и самого смелого оторопь возьмёт. А весёлый шум всё ближе и ближе, вот и речь человеческая слышится. Кто-то песню поёт под звуки гармони, да не просто песню, а частушки с приколами. А в ответ смех, да такой задорный, сам бы выскочил и запел, или, хотя бы подивился на весельчаков, что в тайгу гулять заехали.
Пашка-то помоложе, любопытство посильней страха гложет. Стал он шею вытягивать, чтоб на то веселье хоть глазком взглянуть. А Сашке, не столь любопытно, сколь боязно, да рассудок подсказывает, что нечисто здесь. Неоткуда людям с гармонью в таких дебрях взяться, места дикие, необжитые, дымком от костра не несёт, шашлыком не пахнет, да и темнеет уже, само то, к огоньку поближе, да потише вести, а не шастать с песнями-плясками, не пугать лесных обитателей. Он брата дёргает, мол, давай схоронимся, не к добру весь этот шум посреди лесных чащоб. У самого предчувствие нехорошее, в ушах от звуков весёлых шумит, голова тяжестью наливается, слабость по телу пошла и противная дрожь в конечностях. А вот с Павлом всё наоборот, будто подменили: глаза заблестели, приосанился парень, заулыбался, напевать себе стал под нос и полез из бурелома, прям навстречу людскому говору. Ну а Сане что делать, он за братом двинулся, не бросать же его в незнакомой компании. Готов он был сто раз поклясться, что не было ранее полянки на этом месте, они с братом продирались здесь недавно. Вон две сосны, сцепившиеся вместе корявыми сучьями, вон дерево, с корнем вывернутое, а вот зарослей густых нет, трава низкая, мягкая, настоящий островок для отдыха. На краю полянки лошади, лентами да цветами украшены, сбруя новая, чудная, такую только на картинках у богатырских коней видели. А мелкие бубенчики прямо в гриву вплетены, чудно! Ни повозки, ни телеги какой. Посреди поляны скатерть на траве, а на ней! Павел слюну сглотнул: грибочки солёные, мясцо жареное в пряной подливке, рыба да дичь, соленья всякие, каравай с хрустящей корочкой, пирогов видимо-невидимо, ну и огромные бутыли с высокими горлышками, уж понятно с чем. Молодёжь тут рядом шумит да приплясывает. Ну а те, что постарше, во главе стола сидят, да речи ведут. Вроде, и ничего сверхъестественного, а странности в глаза кидаются: стол от снеди ломится, от кушаний пар идёт, а костра-то нет, на чём стряпали? Здесь и парни, и девушки, а транспорта и близко не видать, на чём сюда ехали? Да и одёжка какая-то не такая, на старинный манер, что ли, сарафаны с каймой да рубахи с воротниками узорчатыми. У девок венки из цветов, а волосья не прибраны, да и парни не стрижены, отрастили лохмы до плеч. Но ещё больше поражало то, что обувки на них никакой, это в лесу-то.
Появление двух охотников на поляне не вызвало у весёлой компании ни удивления, ни особых хлопот, будто изначала они званными гостями были. Как и положено подошли братья сначала к старшим, поприветствовали, о здоровье справились. Дедок, что во главе стола сидел, головой махнул, предлагая присесть, отдохнуть да голод утолить. Тут же девка чернявенькая и чарки поднесла. Пашка залпом выпил, за снедью полез, а сам с чернявой глаз не сводит. Сашка только губы помочил да хлебом простым закусил.
- Чего так? – усмехнулся дедок, - али не по вкусу? Коли гостем пришёл, так не обижай. У моего семейства нынче радость большая – дочку замуж отдаём.
Сашка про себя думает: «Впору внучку провожать, а он дочку, вот тебе и дедок».
- А то! – будто по мыслям прошёлся старик, - у меня ещё три на выданье. Глядишь, может, и ты зятем станешь.
Говорит, а сам буравит парня недобрым взглядом. Сашке и так не по себе, а тут от взгляда мороз по коже.
- А чего костёр не зажжёте, прохладно, не май месяц. Огонь уют и тепло принесёт да чаю горячего. Скоро совсем стемнеет, ничего видать не будет. Я и веток сухих сейчас быстренько соображу.
Хотел Сашка встать, да зад, словно в землю врос. Пашка уже с чернявенькой в пляс пустился, его брат сроду таким не видал, а на Сашку и не глядит вовсе.
«Когда набраться успел», - думает брат, а сам всё встать пытается.
- Геть! Вам бы всё костры жечь! Не боись. Тьма глаз не выколет, и зад не отморозишь, а чайку горячего тебе и так поднесут, - с нескрываемой злобой сказал дед и присвистнул по-молодецки.
Тут же поляна озарилась мягким ровным светом, льющимся из-под каждой травинки, будто сотни светлячков зажгли свои фонарики. А вот и вожделенную кружку с горячим чаем подносит молодуха. Венок из листьев и ягод украшает головку, а улыбка так и проникает в сердце, заставляя трепыхаться, как лесная птаха в клетке. Дурманящий аромат травяного чая приятно защекотал ноздри, и Сашка отхлебнул добрую порцию, обжигая губы и расплываясь в блаженной улыбке. Его неудержимо клонило в сон, как-то сами по себе отступили на задний план Пашка, весёлая гулянка в самом сердце чащобы, мучительное тревожное чувство, и вот уже сознание отключается, заваливая Сашку на бок, носом чуть ли не в чашку с квашенной капустой.
В себя он пришёл от тревоги, которое зачастую вырывает человека из крепкого сна, заставляя напрягаться каждый мускул от необъяснимого предчувствия нависшей опасности. Приоткрыв глаза, Сашка увидел, что веселье продолжается, но смахивает оно уже не на праздник души, а на чудовищную оргию нечисти, собравшейся в одном месте. Гостей поприбавилось, но вот теперь увидел парень совсем другой облик, от которого кровь стынет в жилах. Безобразные тела, больше напоминающие полусгнившие колоды с крючковатыми руками-ветками бегали по поляне, словно играя в какую-то дьявольскую игру. На колодах умостились карлики, обросшие зелёной слизью, и громко улюлюкали, подгоняя свой транспорт яростными ударами прутьев, зажатых в маленькие кулачки. Женщины с рыбьими хвостами извивались по примятой траве, создавая хоровод из голых торсов и блестящих серебристых хвостов. В середине этого хоровода скача и подбрыкивая волосатыми ногами резвились существа со звериными мордами, сверкая рубиновыми глазами и скалясь на «гостей» омерзительными ухмылками. Бешеная скачка только набирала обороты, по воздуху носились тени, напоминающие киселеобразную массу, и поливали всех дождём, состоящим из слизняков и пиявок. Огромный столб, как показалось сначала Сашке, зашевелился, затрясся в громовом смехе и изрыгнул из открывшегося чрева водопад мутной зелёной жижи, вперемешку с мелкими рыбёшками и болотными гадами. А в самой середине поляны стоял Пашка и обнимал сучковатую корягу, нашёптывая образине, по-видимому, ласковые слова, такое умиленное было выражение его лица, обрамлённое венком из дурман-травы.
Сашка попытался отползти подальше, но на его плечо легла тяжёлая рука, издающая острый запах раздавленных груздей и прелых листьев.
- Куда, соколик, собрался? Молодых вон, подарками одаривают, а ты что?
- Нет у меня ничего, - зло прошептал Сашка, - знали бы, стороной вашу свадьбу обошли.
Старичок засмеялся и показал на Пашку.
- Куда привело, туда привело, ему, вон, нравится.
Сашка с мучительной тоской посмотрел на брата, вьющегося вокруг нечисти, осознавая, что влипли они, по самое не хочу. Снова нахлынула страшная слабость, превращая тело в бездушное дерево, лишая возможности соображать и шевелиться. «А мамка как же? Все глаза уже, наверно, проглядела, она же хворая, мамка-то наша!» - только и успел подумать Сашка, погружаясь в кошмарное забытьё.
***
Очнулись братья, когда солнце высоко поднялось над верхушками деревьев, громко заявляя о ясном тёплом дне. Лесные птахи деловито порхали, насмешливо поглядывая бусинками глаз на Пашку, который скорчился у корня поваленного дерева. Ни поляны, ни травы-муравы, как был бурелом, так остался. Голова у Сашки трещала так, как будто пил он всю ночь и не по маленькой. Пашке было и того хуже, кишки выворачивало наизнанку. Чёрная земля, пережёванная трава и другое дерьмо изливалось из желудка назад, окропляя лесную твердь. Ни рюкзаков, ни старенького отцовского ружьишка, да и упоминаний о ночном пиршестве не было. Вот только на сухой ветке рядом с Пашкой висел веночек из завявшей травы, когда-то украшавший макушку парня. Сейчас он напоминал пучок пожухлых стебельков, насаженных кем-то на острый сучок.
- Ты как? – обратился старший к Пашке, превозмогая тошноту, – ну ты и нажрался вчера.
- На себя посмотри, у самого нос дерьмом оброс, - бросил в ответ тот и согнулся в новом приступе рвоты.
Выбирались из чащобы долго, сил на разговоры не было, часто останавливались, чтобы передохнуть и испить водицы из лесного ручья. Ночь казалась теперь наваждением, принесённым дурным гнилостным воздухом, не могли ж они и впрямь лешего встретить, да гостями на свадьбе гулять. Когда начались знакомые просеки, выдохнули с облегчением: «Вот они места родные, выбрались таки!»
Никому о том случае не рассказывали, чего людей смешить. Если Сашка окунулся в домашние заботы с головой, стараясь не вспоминать, свидетелем какой куролеси был, то младший, Пашка, приуныл, будто тяготило его что. Нет, нет, да и погрузится в думки свои, глядя на лесные просторы, раскинувшиеся за селом. А вот по весне, вообще чертовщина твориться стала. Встанут рано утром, а весь двор мхом усыпан, словно кто нарочно накидал, под крыльцом лягушки квакать стали, у ворот лукошко с жёлтыми листьями да поганками стало частенько появляться. А потом каждую ночь на забор веночек стали вывешивать, да не из цветов, что бабы вплетают, а из травы простой ла молоденьких веточек. Мать увидела, за сердце схватилась: «На кого из вас лесавка глаз положила? Говорила, от бога жену не найдёте, так нечистый сосватает!»
Пашка хотел рассказать, да брат отговорил, люди взрослые, старого человека пугать не надобно, сами разберёмся. А с чем разбираться? С травой да лягушками? Пашка мрачнел с каждым днём, говорил брату, что чернявенькая зовёт его, знаки подаёт, обещал де да клятву давал, что венцом скреплена. Говорил, что жизни без неё нет, белый свет не мил. Сашка слушал и сомневался, всё ли у брата с головой в порядке. А вот как граница весны с летом обозначилась, пропал Пашка. На двор вышел вечером, а назад не воротился. Искали, конечно, по окрестностям, да и вглубь забирались, власти розыск вели, да и народ в стороне не остался. Только поиски эти ни к чему не привели. Сгинул меньшой, оставив престарелую мать да брата своего, а баловать престали. Мох во дворе, венки на заборе больше не появлялись, да не знал никто про них, кроме Сашки да матери.
***
Года три прошло. Старший брат женился, ребятёнка завёл на радость себе да матери. Та о внуках мечтала, вот и сбылась мечта на старости лет. О Пашке вспоминали, всё надеялись, что знак подаст или сам вернётся. Мёртвым его не видели, значит живой, с той надеждой и жили. Саня родных мест покидать не собирался, работал, хозяйство держал, дочку растил. На работе с пареньком одним сдружился, Гришкой звали. Паренёк молодой, а начитанный, про него слава по посёлку шла, что дар ему с рождения дан. Никто толком объяснить не мог, что за дар такой, но в одном соглашались: может парень болезни лечить и дома от худого очищать, не хуже попов. Сам Гришка отмахивался да посмеивался, что преувеличивают люди много. А Саню мысли точат о брате пропавшем, с тем и подошёл как-то к Гришке. Всё, как есть, на духу рассказал. И про встречу среди бурелома, и про поляну, и про пляски нечистые, про старика да угощение, да ещё, как потом с братом чуть живые выбирались. Не забыл про чертовщину сказать, коя дом мучала, пока брат в неизвестность не сгинул.
Что леший в лесу хозяин, этим никого не удивишь Любит попугать, с дороги отвести, в чащу непроходимую человека засунуть, может и помочь, коли нужду в этом большую увидит. А вот братья, видать, на самую свадьбу нагрянули, когда нечисть лесная да болотная тешится. Сашка угощением побрезговал, вот дурман от него стороной прошёл, зацепив самую малость. Пашка себе волю дал, мало того угощался от всей души, так ещё в лесавкины объятия попал, обещания в любви давал, да позволил венком их скрепить.
Ка бы сразу знать, вовремя кинуться, отвести беду можно было, а сейчас поздно. Черень так просто своё не отдаст, времени много прошло. Даже если получится вернуть, то не Пашка это будет уже, оболочка одна бездушная, по ругам и ногам клятвой связанная, про родных своих забывшая. Нужно такое, живущим мирскими заботами? Сказать это в глаза, надежды последней родных лишить, а надежда большую роль в жизни играет.
Гришка долго смотрел на Сашку, тщательно подбирая слова, чтобы не разбудить чувство вины, за то, что брата лесавка увела, не лишить надежды, которая в сердце жила.
«Знаешь, Саня, что я думаю? Сидит твой брат сейчас где-нибудь живой-здоровый, жизнью умудрённый. Переживает, мучается, что вот так, впопыхах на поиски счастья ушёл. Родные места, всё равно назад потянут, потому как, сколько человек на чужбине не ходит, а в родительский дом возвращается. Настоящее счастье в родном доме зарождается, и живёт там, и ждёт, и будет ждать. Время нужно, чтобы человек это понял, время».