Антон Суровцев шёл по дороге. На первый взгляд дорога казалась самой обычной. От окраинных новостроек она вела к дачному посёлку и где-то с год назад после нанесения на неё асфальта вышла из статуса просёлочной и стала дорогой загородной.
Тротуаров вокруг дороги не наблюдалось, только узкая обочина в мелкой гальке, вдавленной в суглинок. За обочинами ровными просторами раскинулись поля, перемежаемые редкими заграждениями лесополос.
Дорога была проложена вдоль 45 параллели с востока на запад. Выходя из дома в рассветных сумерках, Антон спешил выбраться из городских лабиринтов до восхода солнца. На отдалении город вжимался в горизонт, и зрелище рассвета приобретало черты сказочной мистерии. Красный шар солнца поднимался огромным плазменным шаром на фоне далёких игрушечных домов, сливающихся в серую неровную, туманную линию.
Солнце вставало строго за спиной Антона. Город оставался на востоке, а впереди, на западе скоро должны были показаться металлочерепичные крыши дачных домов.
Тёплая осень ласкала увядающие деревья, но не в силах была влить сочность в бывшую изумрудную густоту листвы. Кроны деревьев напоминали головы стариков с поредевшей, блеклой шевелюрой. Откровенно жёлтого и красного цвета в листве не находилось, только зелёный, жухлый, выцветший, спровоцированный летней засухой. Впрочем, Суровцева это мало беспокоило. Два месяца назад он перенёс ковид, и с тех пор вся его жизнь была направлена не на любование природными видами, а на осознание случившегося и грядущего.
Болел Суровцев тяжело, но обошёлся без больницы. Поднялась температура, сдавило обручем голову, отключились мышцы, поддерживающие тело в состоянии тонуса. Пришлось взять на работе отпуск за свой счёт. Суроцев не любил связываться с больницами и предпочитал лечиться дома, лёжа под одеялом в полном расслаблении мыслей и тела. Начавшуюся болезнь он поначалу списал на ОРЗ. Из симптомов его удивила лишь неестественная слабость. Мышцы упорно отказывались держать корсет тела, невозможно было даже сидеть, и первые двое суток Суровцев вставал только, чтобы налить себе чаю с лимоном и выпить обезболивающее, дабы приглушить головную боль.
К выходным он почувствовал себя лучше. В субботу даже вышел до ближайшего магазина. Купил себе пачку сибирских пельменей, острых корейских салатов и копчёного мяса. Это был последний день, когда он поужинал с аппетитом.
Наутро, разогревая в микроволновке остатки пельменей, он с удивлением заметил, что мясо по вкусу ничем не отличается от теста, а тесто похоже на разбухшую от воды бумагу. Суровцев попробовал принюхаться к тарелке. Его нос никакого запаха не уловил. Не пахли пельмени, не пахли острые корейские разносолы, не пах чеснок. Да что там чеснок, Суровцев не мог уловить носом даже запах нашатырного спирта! Водичка в крохотном пузырьке ничем не выдавала свою ядрёную спиртовую суть.
Суровцев слегка запаниковал. Нос старался, работал, пытаясь захватить потоки ароматов, но сейчас они были просто безликими дуновениями эфира. После осознания этого факта на Суровцева снова накатила волна слабости. Он залёг в кровать, прислушиваясь к своим ощущениям. Как ни странно, эмоций не было никаких. Они словно бы вместе с запахами вошли в зону недоступности для головного мозга. Все фибры мира, все его струнки, видимо, продолжали своё звучание. Нос как верный пёс исправно ловил потоки воздуха, но хозяину – головному мозгу их передать не мог.
Когда мозг перестаёт обрабатывать в должной мере сигналы от своих вкусовых и обонятельных анализаторов, мир перед человеком предстаёт в его практически первозданном виде – набором символов и сигналов, напоминающих двумерный плоский код – чередование белого и чёрного и их слияние в оттенки серого. И вся эта «первозданность» очень похожа на мертвечину серого пепла или праха.
Антон Суровцев понял степень своей отключенности от мира, как только попытался выйти из дома в один из периодов улучшения двигательной активности. Летние деревья и травы тогда превратились просто в набор определённых линий. Линии едва вибрировали, посылая сигналы. Нос ловил их, стараясь изо всех сил, передать мозгу информацию, но что-то не срабатывало в голове, и запахи воспринимались как обезличенные потоки мёртвого эфира. Эфир колыхался под действием невидимой силы, но его волны были лишены всяких индивидуальных характеристик, которые обычно посылают мозгу окружающие объекты.
Мир перед Суровцевым предстал во всей бессмысленности своей изначальной мертвечины, которую оживляет лишь сознание человека. Этот процесс оживления подобен чтению книги с чёрными буквами на белом фоне. При чтении мёртвые неподвижные буквы, действительно, словно оживают, рождая образы, а за ними и эмоции с чувствами. Так вот, у Суровцева образы остались, но эмоции и чувства исчезли! Судя по всему, ковидный вирус заблокировал доступ мозга к эмоциональной сфере. Во время болезни ум у Антона мог только рождать образы, а соединение их с эмоциями и чувствами отключилось.
Весь мир для ковидного больного теперь представлял собой набор определённых символов и картинок, неразличимых по сути и разных только по форме. Деревья и трава казались нарисованными простым карандашом, пища тоже представлялась набором разнообразных конструктов из одних и тех же линий.
Перед Антоном проявился линейный мир, похожий на пространственный конструктор, который лишь направлениями линий обозначает разницу между предметами. Все предметы составлены из одной сути, из одних простых деталек, просто ориентированных между собой разными способами, а мозг, словно гипнотизёр обманывает человека в том, что они разные и по сути тоже. Скажем, яблоко ничем не отличается от луковицы, они составлены из одних и тех же клеточек – «буковок». В шкурке яблока клеточки расположены чуть плотнее, чем в шкурке лука, и внутри яблока «нарисованы» семечки. Если не чувствовать вкуса и запаха, то вполне можно обмануться и принять одно за другое.
- Ты понимаешь, что у тебя не поражение обонятельных рецепторов, а повреждение мозга? – сказал ему по вацапу бывший школьный приятель, а ныне практикующий врач.
- Понимаю. Нос в полном порядке, а вот с головой что-то не то. Эмоций нет.
- Температура?
- В норме. Только слабость.
- Следи за температурой. Кашля нет?
- Нет. Ничего нет. Вообще, ничего нет.
Антон Суровцев пытался анализировать своё болезненное состояние. Лёжа на кровати, он смотрел в потолок бетонной плиты, откуда словно бы шло депрессивное вирусное гипноизлучение:
- В жизни нет смысла. Она есть лишь мёртвое копошение. Мозг читает книгу смерти и воображает, что это жизнь. Но это не жизнь, это просто набор мёртвых символов, которые мозг в своей агонии пытается выдать за жизнь.
Обычно у человека мысли возникают изнутри. А тут сам вирус словно бы со стороны диктовал человеку свои правила и условия жизни.
В обычной жизни Суровцев старался не впадать в депрессию. Ему была близка философия стоиков, он привык жить без излишеств, рационально планируя своё будущее. Но в период болезни ему было очень трудно справиться с вирусным могильным фоном. Вирусоговорилка с бетонного потолка бормотала одно и то же о бессмысленности жизни и днём, и ночью. Трудно было противостоять такому натиску, видя мир как конструкт из мёртвых каркасов разного масштаба.
Суровцев попытался отвлечься фильмами. Он пересмотрел все новинки и хиты последних сезонов, чтобы хоть как-то вернуть себе былое ощущение разнообразной и многосмысловой социальной жизни. Но ни один из фильмов не преподнес ему спасительного смысла. И он быстро понял, почему так происходит. В каждом фильме просматривалась идея стремления человека к наслаждению. Пища, антураж, секс – вот эти три кита выставлялись как основные ценностные столпы в деле функционирования и поддерживания планетной платформы наслаждений. Пища, антураж и секс порождали и соответственные сферы индустрии еды, зрелищ и похоти.
В деле получения трёх видов наслаждений людям предлагалось достигать некоего острого пика. Чем острее наслаждение, тем большую ценность имеет оно, тем самым, переходя в статус неукротимого вожделения. Ценность наслаждения того или иного вида задаётся мозгом. Мозг словно властитель дёт клеткам тела возможность попасть в зону доступа к наслаждениям. Без его разрешения клетки такой возможности не имеют.
Такая структура внутреннего телесного управления фактически повторяла структуру государства, в котором человек полностью зависим от властей, или, скажем, от денежной системы. Человек не имеет прямого доступа к наслаждениям. Сначала он должен получить доступ к деньгам и только потом к остальному. Деньгами же распоряжаются власти. Такая фрактальность мира вызывала определённые вопросы. Почему человек должен полностью зависеть от какого-то властителя? Почему клетки тела должны полностью зависеть от мозга?
- Мои клетки потеряли способность самостоятельно генерировать наслаждение. Включением наслаждения заведует мозг. Без участия мозга я не имею доступа к наслаждению. Если у меня нет наслаждения, то какой смысл может быть в моей жизни? Разве несут в себе смысл некие функциональные действия, не окрашенные чувством настоящего или грядущего наслаждения? Жизнь – это же не только механика процессов? – так Антон разговаривал сам с собой и одновременно, словно бы с неким невидимым собеседником.
Собеседник не имел определённого образа, но был пространственно отделён от вируса. Депрессивное гипноизлучение вируса шло словно бы с потолка, а собеседник находился на уровне самого Антона, где-то рядом или далеко, но в зоне некоего круга.
Вирус продолжал монотонно и механически транслировать отсутствие смысла в жизни, лишённой наслаждения. Собеседник же мягко призывал искать иное наслаждение, иной жизненный путь.
Такая раздвоенность сознания объяснялась тем, что вирус словно бы отключил мозг от управления телом через эмоции. Теперь мозг потерял доступ к кнопке наслаждения на панели управления эмоциональным вкусом жизни. А ведь наслаждение - это необходимый компонент вкуса. Без наслаждения «вкус» просто превращается в бессмысленный «кус».
Так случилось, что во время болезни мир для Антона потерял не просто запах, но и вкус. Вкус пищи остался только базово сладким, горьким и солёным. Все остальные тонкости букета исчезли. Зрелища тоже перестали радовать разнообразием. Машины напоминали жуков, дома казались термитниками, люди – мухами. Секс превратился в механические упражнения. К счастью, все контакты с подругой он прекратил, ссылаясь на болезнь.
Суровцев смотрел на себя со стороны и видел как мозг, словно растерянный властитель в голове пытается взять бразды правления в свои руки, вернуть каналы передачи вкуса клеткам, чтобы снова «рулить» кнопкой «наслаждения». Мозг заставлял тело бегать по магазинам, выискивая желанные «вкусняшки». Но, скажем, все сорта пива были «на одно лицо» с горьковато-солёным привкусом мутной воды, шоколад источал приторную болезненную сладость, от солёно-ватных бургеров, вообще, тошнило. Фрукты тоже были похожи на подслащенную и намокшую целлюлозу.
- Нет наслаждения в мёртвом мире, - бормотал с бетонного потолка вирус.
- Ищи иной путь, иное наслаждение, - мягко противоречил ему «голос» невидимого собеседника.
В безуспешных попытках отыскать новый источник наслаждения Суровцев начал ходить. Не в силах получить наслаждение от сна, он вставал на рассвете и отправлялся прочь из дома по заветной дороге, которая вела к дачному посёлку. Выходя в предрассветных сумерках из бетонной коробки своего дома, словно из склепа, он старался не вернуть себе прошлое наслаждение, а получить новое, неизведанное ранее или забытое. Так, во всяком случае, настраивал его невидимый собеседник.
Каждый шаг давался Антону большим трудом, ноги казались тяжёлыми, он еле передвигал их. Но, несмотря на такие трудности, сам процесс механического движения был для него похож на процесс пробуждения из смертельного сна прошлой жизни, которая сейчас всё больше казалась ему похожей на смерть.
Во время ходьбы Антон не смотрел на свои ноги, он пытался прочувствовать их не как функционалы для осуществления процесса хождения, а как каналы связи с самой планетой. Ноги представлялись ему корнями, и, видимо, они могли давать возможность получать некую жизненную силу от земли. Сама Земля казалась ему гигантским трансформатором солнечной энергии, который мог наделять человека жизненной силой, праной через ноги. Эта прана давала ощущения гораздо более сильные чем трёхфазовая (горько-сладко-солёная) еда. Утром горький кофе, сладкая булка, солёная колбаса на пресном ватном хлебе. Всё остальное в баночках и специях точно такое же – трёхфазовое. Можно было и не шарить глаза в поисках вкусняшек на полках магазина. Все вкусы сходились к трём исходным и ничего не прибавляли в спектр пищевых эмоций. Но вот ходьба несла в себе что-то иное, неизведанное.
Несмотря на то, что перед Антоном каждый раз проявлялась одна и та же дорога, она каждое новое утро несла в себе что-то удивительное. Дело было даже не в деталях, а в ощущениях. Словно бы он шёл каждый раз по разной дороге. Память сама по себе выключалась, и знакомое вчера дерево сегодня казалось таинственным и новым.
Болезненное лето прошло в почти ежедневной утренней ходьбе. Вместе с летом прошли и признаки ковида. Наконец, к Суровцеву вернулся вкус пищи. Но вернулся он не совсем в том качестве, каким был раньше. Теперь Антон стал ощущать вкус и наслаждение от любой пищи. Пищу уже выбирал не мозг, а само тело. Тело без приказного посредничества мозга наполнялось потоками вкуса, словно бы соприкасаясь с изначальной сутью того, что попадало в рот. Чашечка кофе теперь ровно как и кружка чая были подобны многострунной и многоканальной симфонии, которую создавал не мозг, а само тело, вкушающее прану продуктов. Кусок хлеба вызывал не меньшее наслаждение, чем кусок мяса.
Вместе с исчезнувшим диктатом мозга исчезла и ценностная градация пищевых наслаждений! Каждое наслаждение теперь было не высшим или низшим, а особенным и цельным, словно инструмент в едином оркестре вкуса жизни.
Вместе появлением новорождённых видов наслаждения стали отмирать старые связи. У Антона и до болезни было не очень то и много друзей, а после болезни и этих не стало. Сослуживцы в счёт не шли, с ними приходилось общаться по рабочим вопросам. А вот друзей по бытовым интересам у него теперь не осталось. Исчезли посиделки в кафе, поездки «на природу», осталось только волшебное и томящее чувство утренней встречи с дорогой.
Общение с рассветной дорогой приносило теперь Суровцеву больше сил и информации, чем коммуникация с любым человеком. Суровцев ощущал небывалое наслаждение от своего уединения. Это наслаждение как ток перетекало из земли в его ноги-корни и далее по телу- стволу, достигая кроны-головы в самую последнюю очередь. В прошлой своей жизни, до болезни, он не испытывал ничего подобного. Обычно силы и уверенность он черпал из общения с людьми.
По иронии судьбы его работа как раз была и связана с человеческим общением. Контора по подбору кадров занимала не самое последнее место в городской управленческой иерархии. Она курировалась солидными людьми из городской власти и имела ценностный вес для работодателей всех мастей, как частных, так и государственных. Будучи начальником отдела кадрового делопроизводства, Суровцев понимал, что от его слова зависит направление жизненного пути, по которому пойдёт человек. Он словно шлагбаум открывал человеку дорогу или ставил знак тупика.
До болезни ему нравилась его работа. Что-то среднее между врачом, сыщиком, разведчиком, тайным управителем. Быть знатоком человеческих душ не всем дано, и Суровцев подспудно ощущал свою избранность.
Ему приходилось испытывать людей на тестах и при личной беседе. Раньше его работа казалась ему наполненной смысла, но сейчас она превратилась в процесс перекладывания из пустого в порожнее. С появлением ковида исчезали прежние связи между людьми. Общение несло в себе ощутимую опасность. Эпидемия наступала медленно, но неотвратимо. Скептики и неверующие вынуждены были закрыть свои рты, видя мучения своих знакомых и родных. Ковид косил людей избирательно, но жестоко. Переболевшие и выжившие в буквальном смысле слова вздыхали с облегчениям, надеясь на иммунитет. Но, как выяснилось позже, иммунитет длился всего лишь несколько месяцев, и вирус брал человека вторым более тяжёлым приступом. Постепенно к людям должно было прийти понимание безысходности ситуации тотального и неотвратимого заражения и вечной борьбы с болезнью.
На работе, вглядываясь в лица соискателей, Антон уже давно ничего не находил в их глазах, кроме страха. Каждый из претендентов на служебное место жаждал получить работу как возможность доступа к источникам наслаждения. Ценность источников наслаждения у людей определял мозг. Ни у кого из людей в глазах не светилась рассветная дорога, только секс, антураж, еда и страх смерти как фон, на котором это наслаждение перерастало в неукротимую вожделенную жажду получить желаемое.
Весь социальный мир заточен на торговлю наслаждениями и за реестр ценностей того или иного вида наслаждения отвечает мозг. Мозг определяет ценность, скажем, горошины алмаза как неизмеримо более высокую, чем у горошины бобового растения. Хотя из второй могут вырасти зелёные листья и вкусная пища, а вот первая способна только блестеть. Суть же ценностного выбора в том, что алмазных горошин на всех не хватит, а бобовые доступны всем. Раз всем, то нет возможности создания пика для избранных «счастливчиков». Ценностные пики – вот то, к чему стремится мозг. Пик -это для него желанная высота доминирования высшего над низшим. Только ценностные пики дают желанное острое наркотическое наслаждение.
В мире искажённых мозговых ценностей не мудрено стать несчастным, ведь созданием таких пиков занимается планетарная индустрия. Симулякр моды диктует человеку вожделенные и недоступные образы одежды, еды, машин, домов, тел. Тот, кто включён в эту безумную гонку, неминуемо истощается.
Общаясь с людьми, Суровцев теперь явно ощущал заразу, исходящую из их голов. Спасти от заразы его могла только дорога. И на рассвете вновь и вновь он открывал для себя знакомый путь. Ноги пружинили, тело пело и ликовало само, без участия мозга, наслаждаясь вкуснотой воздуха, глубинами неба, широтами горизонта, шёлком травы. С наступлением осени приходила новая вкуснота холодного хрустящего острого ледка на крошечных лужицах, и сладких ягодно-розовых пенок облаков на южной стороне неба.
Вот и сейчас в лёгком предрассветном тумане он вновь шёл по известному маршруту. За спиной начинало медленным громадным шаром выкатываться солнце, потоки света которого мягко касались контура тела. Всякие новомодные индийские гуру настойчиво убеждают человека жить «здесь и сейчас», выключать свой мозг. Но как можно мозг заставить выключить самого себя? На харикири не все способны. Толпы людей ходят за гуру с «отключенным мозгом», который на самом деле исповедует новую ценностную программу наслаждения, собирая со своей паствы деньги. Да и сами эти люди начинают считать себя избранными, возвышаясь над обычными низшими людьми и гордясь пиками своего нового антуража посвящённых.
Суровцев теперь очень ясно понимал, что вирус ковида отключил право мозга на кнопку эмоционального управления, которая настойчивым зуммером желаний прежде всегда гудела в голове. Где она там теперь эта кнопка и где её искать? А, главное, зачем? Кнопка должна быть не там, внутри головных мозговых каверн и расщелин, а в том месте, где сама ладонь находит его.
- Это я, я здесь, - говорит человек, пальцами показывая на свою грудь.
Вот она кнопка души, дыхания, вдохновения. Как удивительно состояние, в котором мозг «вычищен» от ценностных установок. Тогда всё в мире кажется ценным, каждая песчинка его источает особую суть.
Но если все люди станут такими «всеценностными», то как тогда существовать миру капитала? Ведь он основан на ценностной градации. А если она исчезнет? Возможно ли представить такое в полных социальных масштабах?
Суровцев пока представить не мог. Но на примере пищевых магазинов он понял, что теперь мозг бессилен водить его в буквальном смысле слова за нос по полкам с новинками. После болезни Суровцеву вполне хватало обычных продуктов, без тщательного выбора из разных предпочтений. Любые продукты, являя свою вкусовую суть, напрямую, без посредничества мозга доставляли ему невыразимое первородное наслаждение. Даже если бы на полках исчезло вся еда, ему хватило бы краюхи хлеба, чтобы насытиться в полной мере всем удивительным вкусовым букетом, что содержится в каждом продукте. Как через один голограммный «пиксель» можно увидеть всю голограммную картинку, так сейчас Антон мог насладиться вкусом всего пищевого мира, употребляя любой его продукт.
Такое прямое и цельное наслаждение едой неразрывно рождало всё остальные виды наслаждений. Шаги по земле, дыхание, созерцание, прикосновение к вещам – всё ярко, остро, чувственно отзывалось во всём теле.
Антон Суровцев шёл по дороге. Солнце уже взошло, по краям дороги проступали детали. Распушив крылья, сизые голуби купались в луже после ночного дождя, окуная в воду брюшки и клювы. Рыжая собака, выйдя из-за строительной будки, приветливо помахала хвостом, пару раз глухо пролаяв для проформы. Мимо проехала белая семёрка, гремя ритмами животной музыки, свернула с дороги в кусты. Суровцев сморщился при мысли о влажных салфетках, выбрасываемых из таких машин. В следующий свой поход он решил взять мешок и перчатки для сбора мусора.
Дерево-великан на входе в лесную зону совсем облетело. Раньше оно было похоже на пирата в шляпе с выставленной в сторону рукой и ногой в сапоге -ботфорте. Сейчас же в остове лысеющих веток эта картинка не просматривалась.
Пройдя невидимую границу между городом и лесом, Суровцев продолжил уверенно печатать шаги. До работы у него ещё было достаточно времени. Дорога ровной асфальтовой лентой ложилась под ноги. Кое-где асфальт был «испачкан» пятнами битума. Вчера вроде бы такого не было? Да и костей, сваленных на обочину, вчера он не видел. Их было достаточно много, даже крупный череп лошади, обглоданный до отшлифованных косточек, пожелтевших от пыли и старости. Откуда здесь древние кости? Словно поддерживая его вопросы, в голове возник голос невидимого собеседника:
- Иди прямо, не оглядываясь, на смену эпох. Ты прошёл уже немало километров с того дня, как выбрал этот путь. Иди…
Впереди уже виднелись крыши дачных домов, над которыми висели облака в золотистом сиянии. Там впереди дорога заканчивалась шлагбаумом и надписью зелёными буквами на синей дощечке - Тупик.
Дальше Суровцев должен был повернуть обратно, но сегодня он почему-то решил этого не делать. Он зашёл за барьер, повинуясь желанию не из головы, а из точки души в середине груди.
За шлагбаумом дорога продолжалась, теряя асфальтовое покрытие и истончаясь до тропинки. Впереди Суровцева ждал лес. Густые, но невысокие деревья не пугали своим видом, скорее наоборот, они выглядели приветливыми и гостеприимными. Осеннее разложение не коснулось хвойных крон. Здесь не было и жёсткой высохшей травы, только бархатный ковёр из мягких рыжеватых опавших хвойных иголок. Ковёр слегка пружинил под ногами в удивительной чистоте своего покрытия. Кедры, пихты, ели, обступили Антона невысокими стланиками, позволяющими видеть весь объём неба при запрокинутой голове. Видимо, где-то дальше, они поднимались мачтами в высоту, а здесь уютно и дружелюбно, словно дети, они окружили Суровцева. Антон повернул голову назад, и не увидел выхода. И он уже понимал, что выход не за спиной, что само это место и есть выход.
- Ты понимаешь меня, благодаря тому, что ты прошёл через первую ковидную ступень, - так примерно сказал ему невидимый собеседник.
Антону было понятно, что собеседник говорит с ним на некоем ином языке образов, мозг просто переводит этот язык в понятные слова.
Образы были простыми и понятными, что-то вроде невысокой лестницы с тремя ступенями, обозначающими вход в некую зону. Сам собеседник словно бы примерял на себя образ Бога, невидимого, но вездесущего духа. Он возник в виде человекоподобного полупрозрачного туманного облака на входе в зону доступа, символизируя пришествия Бога на землю. Вирус ковида вырисовывался лучом, исходящим из рубиновой звезды- сердца Бога. Этот луч словно лазерный скальпель «говорил» о том, что над людьми проводится некоторая важная операция отсечения ненужных связей. Облако, изменило форму, сплелось в воздушный трос, уходящий в небо. Вместе с этим образом пришло понятие вечности как смысла.
- Что такое смысл? Это цепочка событий, которая никогда не обрывается. Если происходит обрыв такой цепочки, значит, в ней нет смысла, она «привела» в никуда. Смерть – это обрыв цепочки, это исчезновение смысла. Люди ждут пришествия Бога, называя его разными именами. А ведь имя Бога одно – Смысл. Бог пришёл на эту землю, чтобы вернуть человеку смысл, а, значит, отменить смерть. Вирус – это скальпель Бога, оперирующий мозг. Желающие жить вечно выживут и изменятся. Не стоит бояться заболеть, стоит бояться не измениться от болезни.
Три ступеньки ведут к Богу, к Смыслу, и их надо пройти. Болезнь – первая ступенька. Тот, кто радостно кричит всем о том, что он выздоровел, с первой ступеньки спустился обратно вниз. Тот, кто прислушивается к изменениям после болезни, поднялся на вторую ступеньку. А тот, кто услышал зов, получил возможность встречи со Смыслом. Весь прежний мир будет трансформирован. Болезнь пришла как потоп, медленной струйкой, но неотвратимо она затапливает человечество. Останутся только три ступеньки выхода к Богу, к Смыслу. Первая ступенька – болезнь. Боль – это голос Бога. Главное, услышать его. Вторая ступенька – это осознание Смысла, а третья – желание встречи со Смыслом.
Примерно так звучал у Суровцева в голове голос словно перевод с образного языка. Переводчиком выступал мозг, как трансформатор энергии Смысла.
- Трансформатор не может быть генератором. Мозг человека – это не генератор смыслов, а трансформатор Смысла. Вирус снимает корону с мозга. Мозг не главный управитель в человеке. Он посредник между человеком и Смыслом. Переводчик – не автор, трансформатор – не генератор, дирижёр – не композитор. Мозг должен работать не как причина- источник мыслей, а как следствие переработки потока Смысла. Смысл – это вечность. Вышедшие из Смысла люди потеряли вечность, они как оборванные нити уходят в смерть. Бессмысленность – это вотчина смерти. Потеря потока Смысла в космогоническом представлении равносильна потери планетой звезды-Солнца. Мозг, вышедший из поля Смысл, обречён на могильное забвение точно также, как планета обречена без живительного тепла и света звезды. Потому люди, нацепившие корону короля на свою голову, мертвы. Им только кажутся, что они живут. Вокруг них тлен и разложение, они помещены телами в бетонные коробки-склепы.
Суровцев заметил, что деревья вокруг него потянулись кронами в небо, образовывая своеобразный шатёр с выходом обратно на дорогу, в серой дымке которой далеко на горизонте угадывался город. Антон смотрел со стороны на суть городской жизни.
Бетонные коробки-склепы, опутанные сетью проводов и шлангов. Для того, чтобы получить желанное тепло и свет, людям нужно приложить много усилий в процессе добычи денег. Не в процессе труда или творчества (эти занятия могут не дать тепла и света), а именно, в ловле денег. Это основной смысл жизни каждого человека – поймать желанную денежку, которая исходит из центрального властного печатного станка. Точно также и клетки в теле человека пытаются ловить «дивиденды» от мозга. Мозг распоряжается внутренним теплом и светом, он «дарует наслаждение». А как же без него, без коронованного властителя?
Антон повернулся обратно лицом к лесу, а к городу спиной. Изумрудные кроны приветливо зашелестели, показывая ему тропинку к дому. Сложенный из рыжих стволов деревьев в форме шатра, этот дом мало походил на строительные конструкции, созданные человеком. Никаких труб, проводов, фундаментов, стёкол. Пол в доме – это плотно упакованные серые гладкие камни с ковром бархатистого мха. В зоне мха практически исчезает сила притяжения, и можно лежать на самых верхушках этого импровизированного ложа как в гамаке. Внутри дома родник с хрустальной водой и родник с золотым огнём тоже бьющий из под земли. У огня нет дыма, есть только жар земной праны. В просветы между стволами проникают лучи солнца словно бы слегка искривлённые, сфокусированные в одну точку, в один луч. Этот луч можно брать в ладонь и дотянуться им до любой точки звёздного неба, чтобы увидеть, что скрыто там, в других мирах.
- Ты видишь мир, в котором не надо бороться за существование. Это твой личный мир. Сможешь ли ты жить в нём? Или снова уйдёшь в мир людей? В общий мир пересечений и интерференций разных лучей, мир в пиках и впадинах?
Антон слышал голос Собеседника, понимая, что идёт обратно, что под ногами уже снова дорога к городу, надо спешить на работу. Завтра утром на рассвете, он снова будет здесь, в зоне доступа к Смыслу. Этого не избежать, от этого не уйти. Пришествие Смысла на землю уже произошло. И этот серый город впереди не может быть просто покинут им. Ведь он создан людьми или… Может быть, Антон сам создал его? Открыл лучом света? И теперь он понял, что в ответе за то, что создал?