Майское солнце стояло в зените, когда мы закончили оформление в отделе кадров флота. Я получил должность рулевого на пароход «Норильчанин» морского неограниченного класса. Мой однокурсник Владимир Звёздочкин стал на нём матросом. Мы на шесть месяцев практики, как мне казалось, распрощаемся с городом на Неве.
Я уже разузнал всё о морском буксире от курсантов, побывавшим в прошлом году на нём. Он был зарегистрирован, как спасатель морских судов, терпящих бедствие в Балтийском море. Чтобы не проедать напрасно бюджет пароходства, занимался, когда спасать было некого, буксировкой морских лихтеров за рубеж. Но всегда был готов оставить буксируемый объект в ближайшем порту или на рейде любого укрытия, чтобы по сигналу бедствия броситься на помощь судам, подавшим в эфир мольбу о спасении.
Я, Александр Ершов, как и мой товарищ по практике, учились на третьем курсе мореходного училища на отделении «Морское судовождение». И это была наша третья учебная практика.
Конечно, я мечтал о современных теплоходах с новейшим навигационным оборудованием. Поэтому не особенно был воодушевлён, что попал на старый пароход. Эти суда изживали себя, и их осталось на плаву не так уж и много. Но изменить что-нибудь было невозможно, поэтому закинул на плечо небольшой рюкзак с нехитрыми вещичками и вместе с Владимиром направился в ленинградский морской порт, где на одном из пирсов стоял наш «красавец».
Владимир был не только однокурсником, но и земляком. Он родился и вырос в районном тверском посёлке Пено. Я жил в двадцати километрах от него, но подружиться мы не смогли. Земляк Звёздочкин был в моём понятии какой-то мутный парень, сам себе на уме, он не шёл на контакт с однокурсниками, предпочитал стоять в стороне и наблюдать за ними.
Я не знал, что ждать от этого мрачного парня, поэтому не откровенничал с ним тоже. Просто мы стали по воле судьбы коллегами по службе на пароходе «Норильчанин».
Когда я увидел своё судно издали, то оценил его морскую солидность настолько, что полюбил его. Перед нами стоял у пирса большой буксир с осадкой в четыре метра, острым высоким форштевнем и просторным баком с паровым брашпилем. Рубка презентабельно раскинулась на всю ширину парохода и имела впереди наружный мостик. С него удобно было наблюдать за морем.
Высокая чёрная труба с красной полосой и золотыми серпом и молотом на ней лениво дымила на стоянке.
Нижняя деревянная палуба была закрыта шкафутом с большими зарешёченными клюзами у палубы для беспрепятственного схода за борт воды от штормовых волн, и лишь кормовая часть, то есть ют по-морскому, открыт круглогодично солнцу и всем ветрам.
Хиленький вахтенный матрос Кирилл скучал на пирсе возле трапа. Он провёл нас к старпому Евгению Петровичу.
Старший помощник капитана, чиф – по-морскому, пожал нам руки, поздравил с назначением и забрал паспорта моряков. Затем моложавый мужчина вызвал по-деревенски кряжистого боцмана с влажными оттопыренными губами и маленькими серыми глазками-буравчиками, приказал разместить практикантов в каюте и ознакомить с правилами службы на судне.
Наша каюта оказалась на самой нижней палубе и была просторным помещением с одним круглым иллюминатором. Две кровати с рундуками под ними для вещей разделял довольно большой стол. В каюте стоял двухстворчатый шкаф, была даже умывальная раковина с зеркалом над ней. И завершал интерьер специальная полочка с закрепленными на ней на случай шторма графином и двумя гранеными хрущёвскими стаканами.
На этой же палубе, где и мы, размещался весь рядовой состав: рулевые, матросы, кочегары-мотористы, боцман, кок и буфетчица. Ниже было лишь машинное отделение, кочегарка и румпельная (машина управления рулём).
Сорокапятилетний капитан Владимир Иванович Иудин в форменном костюме с нагрудным знаком «Капитан дальнего плавания», в белой рубашке с чёрным галстуком и форсистой фуражке с большим крабом встретил нас душевно. Он пожал нам руки и пожелал счастливой практики.
Тридцатипятилетняя повар, невысокая мягкая женщина по имени Валентина, как говорится, была дама в самом соку, походила в моих глазах на большой букет свежей сирени. Она мило улыбнулась мне и подмигнула почему-то Владимиру.
Восемнадцатилетняя черноглазая Вика выглядела подростком. Она, как длинноногий жеребёнок, бегала по своим делам по судну. Тоненькая, высокая и плоскогрудая девчонка напоминала мне малолетнюю сестрёнку. Я по-родственному подмигнул ей. Она смутилась, покраснела и стала похожа на гвоздику в высокой узкой вазочке. Я тоже расцвёл от смущения, как майский степной тюльпан.
Три брата работали кочегарами и одновременно мотористами. Молодые сильные парни среднего роста очень отличались друг от друга, не смотря, что вышли из одной семьи. Черноволосый, как сажа, Степан был самый старший из них и очень серьёзный тридцатилетний человек.
Степенный Иван напоминал мне русских былинных героев. Он был такой же светловолосый мускулистый и голубоглазый. При разговоре басил, как тромбон в духовом оркестре.
Младший брат Борис, рыжий, как спелые рябиновые гроздья, оказался самым весёлым. Он травил анекдоты в компании и никогда не унывал.
Троица прибыла в город-герой из деревни в Вологодской области и мечтала повидать мир. Поэтому поступили в морской лицей, где выучились на мотористов. В пароходстве парней уговорили поработать год-другой на допотопном пароходе кочегарами-мотористами, пообещав затем современный теплоход и чисто заграничные золотые линии.
Машинным отделением командовал высоченный и худой, как жердь, мужчина сорока пяти годов от роду. Старший механик Семён Владимирович или по-морскому лексикону – дед – хорошо знал своё дело, любил его и целый день проводил в машинном отделении, чем приводил в ярость второго помощника механика. Тридцатилетний белобрысый, как молодой поросёнок, мужчина по имени Роберт негодовал:
– Я не салага, чтобы меня пасти, как телёнка на верёвочке, всю вахту. Он же дед, сидел бы в каюте да плевал бы в иллюминатор, чем толкаться внизу.
Верхняя палуба или средняя в документах по устройству судна находилась над шкафутом. По обеим бортам расположились каюты командного состава. Прямоугольные иллюминаторы выходили на море, поэтому замечание Роберта, сказанное в сердцах – «плевал бы в иллюминатор» – было не без основания, но так никто не поступал в море, ибо любой плевок мог ветер завернуть назад или заслать другому коллеге.
На этой же палубе находилась кухня и кают-компания для экипажа. Она же и столовая для приёма пищи. Два длинных стола. На одном принимали пищу рядовые моряки, на другом – комсостав. Никто официально не разделял команду, но матросы соблюдали субординацию и не лезли за стол к комсоставу.
Только боцман болтался между ними, как щепка в проруби. То сидел с матросами, то почему-то переходил к командному составу.
Выше средней палубы находилась верхняя, или шлюпочная палуба, где была рубка и две спасательные шлюпки на каждом борту, а позади небольшой ялик с лебёдкой для спуска на воду.
С другими членами экипажа познакомлю по ходу сюжета, скажу только, что служило на пароходе двадцать моряков после сокращения пароходством из команды врача, четвёртого механика и ещё одного штурмана.
На заграничные рейсы горком партии высылал на судно своего человека. Он получал должность первого помощника капитана или замполита. Это был, как правило, человек, не имеющий морского образования. Замполит присматривал за моральным духом экипажа, проводил политинформацию и составлял за каждый рейс отчёты в первый отдел пароходства.
Нынешний замполит Беляев Борис Семёнович оказался сердечным человеком. Он по-хорошему побеседовал со мной, расспросил о родителях, родне. Я не почувствовал в нём ничего нехорошего, проникся уважением за эрудицию и большой ум. Борис Семёнович писал стихи и публиковал их в газете «Смена» и «Моряк Балтики».
Я получил от старпома вечернюю вахту – с двадцати часов до полуночи, соответственно с восьми утра до полудня в подчинении третьего штурмана Дмитрия Савельевича Петрова. Он был недавний выпускник нашего училища, поэтому мы быстро нашли общий язык. Бог миловал меня на этой практике от собачей вахты, то есть чисто ночной.
Правда, третьего штурмана, как самого молодого и неопытного, курировал сам капитан судна. Он частенько находился в рубке и приглядывал за нашими действиями в наиболее опасных местах на фарватере и узкостях.
Я всегда прислушивался к словам опытного судоводителя, охотно набирался опыта. Из навигационных приборов в рубке стоял современный радиолокатор для наблюдения в плохую погоду за морем и эхолот, замеряющий глубину под килем. Не так уже плохо для такого старого судна.
В рубке было отделено небольшое помещение. Её называли штурманской комнатой. Там вели вахтенные судоводители счисления по курсу, на столе лежали морские карты, приготовленные третьим помощником капитана Дмитрием на запланированный маршрут до самого южного порта Швеции в Балтийском море. Нам предстояла отбуксировать в порт Мальмё лихтер с грузом леса и забрать оттуда другую баржу с рулонами бумаги в Польшу.
Два дня ушло на подготовку к рейсу. Сходили в Угольную гавань и загрузили уголь для машины.
С берега закачали из магистрали пресную воду.
Затем причалил продуктовый магазин. Вся команда перетаскивала на судно хлеб, муку, крупы, картофель, лук, морковь, мясные туши и прочие продукты.
На следующий день начали прогревать к походу машины. Я сдал вахту в это время и поспешил с Владимиром в машинное отделение, чтобы посмотреть, как работают паросиловые установки.
Впечатление было такое, что нечистый дух резвился там. Огромные коленчатые валы, казалось, обхватили сильные ручищи и с остервенением крутили их. Они то опускались вниз, то дыбились вверх. Остро пахло разогретым машинным маслом.
Паровые силовые установки или сокращенно ПСУ были огорожены решётками, что человек не мог угодить под её беснующие сказочные лапы.
Семён Владимирович заметил наше удивление и показал, что может запросто укротить своих монстров. Он повернул рычаг и многочисленные руки машины начали медленно и миролюбиво крутить коленчатые валы, затем замерли вовсе. Одни наверху, другие внизу, третьи в промежутке между ними.
Также заглянули в кочегарку. Там трудился Борис. Он большой совковой лопатой выгребал из неширокой шахты уголь и легко забрасывал в топку котла. Конопатое лицо парня лоснилось от пота. Во взгляде серых глазах читалось удовольствие от работы. Он подмигнул нам, нажал ногой на рычаг. Дверь легко открылась, обнажив раскаленное гудящее пламя. Парень накинул угля и закрыл топку. Затем удовлетворённо взглянул на манометр давления воды в котле и отставил лопату в сторону.
Я махнул рукой Владимиру, и мы выбрались из машинного отделения, направились в столовую, потому что начался обеденный перерыв.
Валентина отменно готовила борщи, котлеты, картофельное пюре и т.д. Мы с удовольствием поедали всё на тарелках, которые ставила перед нами Вика. Затем запивали компотом и лениво-сытые удалялись по своим делам.
В кают-компании на стеллажах была приличная библиотека. Команда читала книги, играла в шахматы, шашки в свободное от вахты время. Во вечерам двадцатипятилетний радист Михаил Борисович крутил иногда прокатные фильмы по заявкам команды.
В общем, быт и работа были вполне отлажены. На нашей палубе находилась прачечная с машиной для стирки и отжима белья.
На юте хранились штанга с различными дисками и гири для любителей тяжёлого спорта. Молодые люди накачивали частенько здесь немалую силушку.
Через пару дней я полностью освоился на судне и хорошо ориентировался в его отсеках.
После обеда буксир сыграл команду к отходу. Матросы убрали швартовые концы. Судно взбурлило воду винтом и отвалило от пирса. По указаниям прибывшего лоцмана второй штурман Юрий Иванович направил пароход снова в Угольную гавань порта.
На руле стоял тридцатипятилетний Тимофей. Высокий и сильный мужчина давно работал на буксире «Норильчанин», как и его низкорослый приятель и тоже рулевой Сидор.
Это были друзья, как говорится, не разлей вода. Такие разные по сложению тела, по темпераменту, но очень любившие друг друга.
Мне рассказал однажды Борис, что как-то товарищи выпили хорошо после долгого рейса. Затем заспорили и поругались по какому-то поводу.
Черноволосый горячий Сидор накатывался с кулаками, как колобок, на высоченного, как мачта, спокойного мускулистого Тимофея, кричал:
– Вот дам сейчас в морду, тогда поймёшь сразу, кто прав, а кто виноват.
– Так ты сначала дотянись до морды, – беспечно рассмеялся его приятель.
Сидор Григорьевич взбеленился так, что заскочил на швартовую тумбу рядом с ними, схватил Тимофея Вениаминовича за уши, спрыгнул на палубу, пригнув голову друга к себе и смачно плюнул ему в глаз.
После этого они помирились, обнялись и отправились в каюту спать. Скандал не остался незамеченным. На судах это было ЧП, но всё замял капитан. Он хорошо знал своих подчиненных и всегда брал с собой при своём переводе на другие суда.
В угольной гавани судно ошвартовалось впереди лихтера. Капитан приказал заводить на него буксировочный трос толщиной с человеческую руку. Вахтенный механик потравливал его с барабана паровой лебёдки, матросы, как слоны, с трудом тащили по пирсу к лихтеру, груженому лесом.
К моему удивлению на носу баржи из невысокого сооружения через металлическую дверь выбрались, как из преисподней, три бородатых и мрачных моряка. Они принялись деловито помогать матросам буксира. Примерно сорокапятилетние мужчины завели буксировочный трос через носовой клюз баржи и закрепили на огромном кнехте. Теперь баржа была надёжно соединена с буксиром и готова к транспортировки морем.
На лихтере, как оказалось, был экипаж: шкипер и два матроса, которые шли с нами в море. Правда, мне было не совсем понятно, как согреваются они на барже, чем питаются, есть ли вода для мытья.
Боцман Фёдор работал несколько лет на подобных плавучих средствах, поэтому охотно рассказал мне, что там всё продумано. Моряки греются угольной печью, готовят тоже на угольной плите, воду заливают в специальный танк с берега. Продукты закупают в плавмагазине. Даже можно отдать якорь на рейде, но выбирать его потом придётся вручную лебёдкой.
К вечеру прибыли пограничники, выставили оцепление на судне и барже. Отныне никто не имел права покидать плавсредства, никто не мог войти на них беспрепятственно.
Затем прибыла комиссия из таможенной службы и портовых властей, началось оформление открытия границы для моряков буксира и лихтера.
Через полчаса все закончилось, чиновники покинули борт судна. Сразу же капитан объявил по трансляции отход.
Матросы вышли к предписанным по этому поводу уставом службы местам. Команда отдала швартовые, закрепила их на штатных барабанах.
Буксир дал малый ход и потянул за собой лихтер. Под присмотром лоцмана караван вытянулся в морской канал, увеличил ход и направился к городу Кронштадт на острове Котлин, шли по любимому обычному месту плавания морского дореволюционного министра маркиза Жана Батиста де Траверса, который не предпочитал уходить на судах дальше. С тех пор восточная часть Финского залива получила название Маркизова лужа.
Сразу за ней открылись морские просторы Финского залива, пограничный катер снял лоцмана, и дальше управление судном принял вахтенный штурман Дмитрий. Я стоял за рулём. Капитан остался пока в рубке, но деликатно не вмешивался в действия своего молодого помощника.
Курс проходил мимо островов: Сескар, Мощный, Гогланд, справа огнями городов приветствовала, как мне казалось, Финляндия, слева подмигивала нам маяками Эстония. Я жадно впитывал все названия городов, заливов и бухт.
Так началось моё первое плавание на этом морском буксире.
Я крутил туда-сюда небольшое деревянное колесо с отполированными руками рогами. Небольшая волна в правую скулу буксира сбивала с курса, поэтому приходилось внимательно всматриваться в картушку магнитного компаса, предугадывая очередной «рыск» судна, и мечтать о современном автопилоте.
Белая ночь позволяла видеть прекрасно море. Я поглядывал за окно из рубки, замечая проблески маяков с островов на пути, пытался определить по их частоте название. Мне было очень скучно крутить колесо управления рулём четыре часа, поэтому развлекался тем, что придумывал разные истории, давал своим героям имена и наделял характерами. Это позволяло более-менее сгладить монотонность рулевой службы. Но я больше всего любил, когда вахтенный штурман сам становился к штурвалу и отправлял меня на помощь матросам. После выхода в море обычно мыли судно из брандспойта, терли переборки щётками с мыльной водой.
В компании молодых мужчин дело шло с шутками, прибаутками. Задорный смех накрывал буксир от клотика до киля. В таких работах любил участвовать и замполит Борис Владимирович. Он работал наравне с нами и смеялся от души над нашими анекдотами.
Мы понимали, что поэт наверняка опишет свои впечатление в очередном произведении, поэтому старались вовсю, травили морские истории, словно, как поётся в известной песне, в ожидании пьянки извертевшись на пупе.
Экипаж за переход до порта Мальмё, как говорится, притёрся и сдружился. Люди понимали, что специфика работы не позволяет замечать недостатки в характерах коллег, иначе безопасность плавания окажется под вопросом их-за частых скандалов и острых склок.
Рыжий весельчак Боря попытался прощупать курсантов, как говорится, на вшивость, когда стал предлагать Владимиру сточить заусенцы на кнехте, а мне помочь ему разогнать туман шваброй. Мы были уже не новички в морском деле, совсем не салаги, поэтому я отклонил его просьбу и спросил:
– Знаешь, как на флоте повара называются?
– Как? – хмыкнул недоверчиво Борис.
– Не как, а кок! – засмеялся я.
Замполит всё слышал, поэтому тоже посмеялся над кочегаром вместе с нами и рассказал новый анекдот сам:
– Идёт пьяный моряк. Бескозырку задом наперед надел, ленточки на лицо свисают.
Идёт, ленточки руками всё время раздвигает и говорит:
– Когда же эти камыши кончатся?!
Мы схватились за животы. Замполит нравился нам явно.
Я решил блеснуть тоже, вспомнил анекдот, как молодой матрос поймал золотую рыбку.
Та просит:
– Отпусти, братишка! Я выполняю любое желание!
– Ну тогда выполни первое желание капитана, когда он утром выйдет на палубу.
Капитан утром выходит, потягивается и говорит:
– Ну и погодка! Якорь мне в задницу!
Худо-бедно, но при крейсерском ходе в восемь-девять узлов, буксир за неделю «дочапал» до большого шведского острова Готланд, когда получили штормовое предупреждение. Небо стремительно темнело и вскоре выглядело свинцово-чёрным. Для нашего «Норильчанина» волна в восемь баллов не страшна, но лихтер с шапкой брёвен на трюме не перенёс бы её.
Капитан со старпомом решили уйти в ближайший залив, чтобы переждать, укрываясь за островом.
Без всяких приключений буксир стал там на якорь.
Ветер усилился через пару часов и яростно свистел в снастях мачты.
Команда любила такие стоянки. Во-первых, капала валюта за каждый день нахождения за кордоном. Во-вторых, штурмана и механики могли находиться в каютах, поэтому вахтенные мотористы, кочегары и матросы чувствовали себя свободно и не особенно фанатично исполняли свои обязанности.
В кают-компании радист Михаил крутил фильмы. Команда развлекалась, как могла.
Моя вечерняя вахта не позволяла мне смотреть киноленты, но я не особенно переживал по этому поводу и охотно отправлялся в рубку, где должен был посматривать за обстановкой вокруг судна.
Дмитрий Савельевич корректировал карты для перехода после Мальмё в польский порт Гданьск. Он поручил мне замерить силу ветра и его направление.
В конце мая было очень тепло. Я, прихватив анемометр и секундомер, направился со шлюпочной палубы на рубку по вертикальному трапу.
Ветер был очень сильный, но я не обращал внимания на него. Шведский большой остров прикрывал залив, поэтому волна была небольшая и буксир лишь слегка покачивался на ней.
Забравшись на крышу рубки, я, повернувшись лицом навстречу беснующемуся ветру, вытянул обе руки вверх. В одной – закрутились сферы анемометра, определяя силу, в другой – отсчитывал время секундомер. Через минуту нужно было остановить оба прибора, но я не успел сделать это. Потому что налетел сильный порыв ветра и моментально через ворот рубашки забрался внутрь неё. Льняная рубаха раздулась, как воздушный шар. Затем пуговицы не выдержали и вырвались из петель. Рубашка стала, как парус, и меня неконтролируемый воздушный поток отбросил назад, сшиб с ног. Я покатился к кромке крыши. В последний момент я успел ухватиться за вентиляционный грибок.
На шум прибежал третий помощник капитана и помог мне спуститься вниз.
– Брось это, а то добром не кончится, – сказал мне Дмитрий. – Смотри, как бесится ветер, словно, выпустили из кувшина джина. Потом пойдёт на убыль шторм.
Я кивнул головой, соглашаясь, а в душе был доволен, что легко отделался сегодня, ведь мог сломать себе шею, грохнувшись сверху на металлическую палубу.
На утро ветер заметно ослаб, и капитан ждал от радиста прогноз погоды, позволивший бы буксировать лихтер дальше. Но пока сила ветра в пять баллов была для баржи опасна.
После обеда мы увидели, как в залив втягивается большой морозильный рыболовный траулер. Красный флаг указал нам, что это был земляк. Вся команда нашего буксира высыпала на палубу и наблюдала, как рыболовное судно, способное ходить по океанам, нашло место якорной стоянки недалеко от нас.
Вскоре загремела якорная цепь и БМРТ «Владивосток» замер недалеко от нашего парохода.
Экипаж траулера тоже находился на палубе и приветствовал нас поднятыми вверх руками. Я не понимал, почему теплоход неограниченного плавания спрятался от шторма в восемь баллов. Он вполне мог идти при такой непогоде куда-угодно.
Вскоре на траулере спустили шлюпку, пять моряков сели в неё и подошли на веслах к нашему борту с подветренной стороны. Вахтенный матрос подхватил швартовый конец со шлюпки, закрепил и спустил по борту штормовой трап.
На наш борт поднялся старший помощник капитана БМРТ и попросил проводить к нашему кэпу.
Остальные моряки-рыбаки подошли к нам. Сразу было видно, что они за полгода путины соскучились по людям. Слово за слово, и начались разговоры о том-сём.
Как оказалось, траулер «Владивосток» шёл в Ленинград, но задымили подшипники на валах двигателей. Когда поняли, что теплоход не дотянет своим ходом до порта приписки, связались с руководством. Там приняли решение отбуксировать судно. И наш спасатель «Норильчанин» оказался ближе всех.
Траулеру дали координаты. Так рыбаки оказались здесь. Начальство должно было решить, что делать с лихтером – буксировать до места, и потом возвращаться к траулеру или заставить баржу ждать в этом заливе.
Но неожиданно вмешался наш старший механик Сергей Владимирович. Он присутствовал при разговоре с капитаном старпома траулера.
– У меня есть запас подобных подшипников для этих валов. Просто нужно взглянуть внимательно на ваши машины. Я думаю, что подойдут вполне. Тогда не придётся городить огород с буксировкой в порт приписки.
На том и порешили, что с утра отправят на «Владивосток» нашего деда, второго механика и Петра Константиновича. Наш инженер-электрик должен был вместе с коллегой траулера подключить контрольные датчики.
Подшипники оказались идентичными к счастью. И через два дня траулер уже прокручивал свои машины, испытывая их перед переходом в родной порт.
Экипаж поздравил деда с успехом. Семён Владимирович сиял от счастья, как начищенная боцманом рында перед днём моряка, настолько был доволен, что помог коллегам.
Мы тоже были горды, что помогли своим морякам. Наш начальник радиостанции Михаил Борисович поменялся с рыбаками фильмами.
На следующий день БМРТ «Владивосток» отправился дальше. Мы ещё выжидали пока успокоится море после шторма, не рискнули с лихтером продолжить путь.
Капитан траулера подарил от души нам бочку жирной селёдки, засоленной для нужд своей команды. Её передали краном с рыболовного судна, когда он подошёл к нашему борту вплотную.
Наш капитан в ответ передал рыбакам пять литров спирта. Кто был из экипажей довольнее подарком – неизвестно.
Но в этот же день Валентина наварила картошки и подала на стол к атлантической сельди. Вкус малосолёной рыбы был обалденный, команда с удовольствием ела и хвалила такой деликатес. Кок расцвела от удовольствия, как невинная девушка.
Вечерняя вахта прошла спокойно. Море успокоилось и гнало лишь зыбкую покатую волну. Капитан объявил на следующее утро отход.
Я сдал вахту Сидору Григорьевичу ровно в полночь и отправился в каюту. Я не успел открыть дверь в коридор нижней палубу, когда через стекло небольшого окошка заметил, как от Валентины выскользнул Владимир и заспешил к нашей каюте. Я отпрянул от окна и прижался к переборке, давая время однокурснику улечься в свою постель.
В каюте я сделал вид, что ничего не заметил. Владимир лежал с закрытыми глазами, притворяясь спящим.
В принципе это было не моё дело. Каждый себе сам хозяин и вправе поступать, как хочет, но меня удивляло другое. Я не мог понять, как за короткий срок парень смог договориться с женщиной. Она, как я слышал, была несколько лет не в браке, поэтому не удивительно, что подыскала в рейсе себе молоденького мужчину.
Я задумался о Вике. Она мне нравилась, но подойти к ней со столь деликатным вопросом, не решался. Я робел перед женщинами, был, как говорится, не орёл. Меня это угнетало, но ничего с этим не мог поделать и мечтал хотя бы пригласить в кино с приходом в любой советский порт. Это мысль успокоила меня, и я отделывался лишь обменом взглядов с девушкой.
Утром капитан сыграл отход в мою вахту. Боцман выбрал якорь, и буксир медленно стронулся на выход из залива с лихтером на буксире. Море успокоилось, и перед нами предстала зеркальная морская гладь. Солнце ласково пригревало с голубого неба. Белоснежные чайки зависали над буксиром к превеликому недовольству боцмана, который ругался, как пьяный сапожник, на них.
От корпуса парохода исходил вертикальный воздушный поток, в котором птицы парили, как в гамаке, и беспрестанно, казалось, гадили не только на палубу, но и надстройку судна. Чайки сжалились над пароходом и отстали, когда удалились на приличное расстояние от острова.
Свободные от вахты моряки любовались морем на палубе и потешались над боцманом. Фёдор Олегович женился недавно на девушке грузинской национальности. Ну и сыграл пышную свадьбу. Матрос Кирилл, с которым боцман дружил давно, был у него свидетелем. Гостей собралось не счесть, в основном, со стороны невесты.
Вот за столом один дядюшка девушки спросил:
– А скажи нам, Федя, вот ты большой человек на флоте, боцман, как мы слышали от твоих уважаемых родителей. А сколько ты зарабатываешь на судне?
Фёдор Олегович находился под градусом, поэтому решил прихвастнуть немного. Капитан получал сто семьдесят рублей, второй штурман – сто тридцать, боцману полагалось девяносто пять.
– Двести выходит на круг, – гордо заверил Федя гостей.
Гости замолчали и лишь переглядывались между собой. Фёдор Олегович расстроился, что его разоблачили родственники, похоже, притих тоже.
Затем старший из грузинских гостей сказал:
– Ты молодой ещё, Федя, всё впереди у тебя, будет достойная зарплата, мы верим в тебя, а пока мы помогать тебе станем, дорогой.
Вот моряки буксира и подначивали боцмана время от времени, напоминали о зарплате выше капитана. Молодой мужчина не обижался на них, смеялся тоже с ними над собой.
Порт Мальмё не принял сразу буксир. Мы бросили на рейде якорь. Вскоре примчался катер с агентом. Он забрал судовую роль у капитана и записал, сколько валюты в шведских кронах он должен был приготовить для экипажа.
За каждый день пребывания за границей матросам полагалось шестьдесят пять инвалютных копеек, капитану – рубль двадцать. Советский рубль стоил в то время на рынке семь долларов. Поэтому работа за границей неплохо оплачивалась морякам.
Любители рыбной ловли второй штурман Юрий Иванович и второй механик Роберт уговорили капитана спустить спасательный мотобот, чтобы опробовать его на ходу и заодно наловить рыбы.
Юрий слышал от старпома Евгения Петровича, который бывал здесь уже, что недалеко от порта в устье небольшой речушки бродят, как он выразился не без юмора, косяки с рыбой. Самая маленькая из них не меньше его ладони. Спортивный мужчина показал свою руку. Её ладонь была, как чаша сельповских весов. Все пожелали участвовать в рыбной ловле, но мотобот не выдержал бы больше половины экипажа. Желающие бросили на морского. Когда подсчитали пальцы, то я вошёл в походную команду.
Замполит пролетел при счёте, но уговорил взять его с собой запасным гребцом.
– Там мы на мотоботе! – рассмеялся Роберт.
– Тогда балластом для остойчивости.
Ближе к вечеру спустили на воду мотобот. Счастливчики уселись в него. Роберт запустил мотор. Юрий Иванович махнул рукой ему, чтобы включил малый ход, а мне, как рулевому, показал направление, куда я должен повести плавучее средство.
Вскоре мы подошли к молу и ошвартовались на почтительном расстоянии от местных рыбаков. Трое шведов удили с волнолома. Но таскали из воды не описанную Евгением Петровичем широкую, как лещи, рыбу, а гадкую узкую извивающуюся, как змеи, непонятную нам живность.
Я передёрнулся от брезгливости и категорически отказался ловить такую рыбу. Начальник радиостанции направился к шведам и поговорил с ними. Один из них говорил по-английски.
Затем Михаил Борисович вернулся к нам и показал рукой на дальний мол. Там недалеко в морской залив впадала речушка, и возле устья водилась наша рыба.
Мы направились туда. Каждый подыскал удобное для себя место и закинул удочку.
Ни одна любовница не получает столько внимания, как поплавок на зеркальной глади воды.
Было очень тепло в это время года. Вдали виднелся город, шоссейная дорога, по которой скользили автомобили.
Сначала клёва не было, но после того, как старший брат кочегаров Степан через час, витиевато выругавшись, в сердцах пообещал не ходить никогда на рыбалку в натовских и враждебных нам водах, после этого закинул свою удочку без всякой надежду на успех. И рыба опомнилась и принялась хватать наши наживки, словно извинялась за не гостеприимство.
Мы оживились и едва успевали вытягивать рыбу.
– Что же сразу не сказал им пару ласковых слов? – спросил Степана Пётр Константинович.
Улов оказался небывалым. До заката солнца наловили не меньше трёх вёдер рыбы. Нам попались и несколько узких и длинных рыбин.
Я хотел выбросить их в море, но меня остановил Михаил Константинович:
– Это минога, шведы любят её, маринуют впрок. Я обещал обменять её у них на толстолобиков, назовём нашу рыбу так.
Мы согласились, никто не знал из нас, как она называется по-настоящему.
По пути к мотоботу замполит рассказал анекдот:
– Милый, помнишь ты ездил на рыбалку?
– Да, а что?
– Щука твоя звонила, сказала, что с икрой.
Все рассмеялись, но как-то без фанатизма. Тема для моряков была животрепещущая.
Я решил немного разбавить мысли моряков о женщинах, ждущих на берегу, рассказал свою байку:
– Мужик приезжает с рыбалки, трезвый, как стеклышко, с полным рюкзаком рыбы. Жена в шоке:
– Оооо-го! Вот это улов!
Муж, расстроено: – Кум, зараза, водку забыл дома.
Пока добирались до шведов, которые тоже собирали снасти, чтобы отправиться домой, второй штурман успел рассказать свой анекдот:
– Поехали два моряка на рыбалку на ялике. Хорошо выпили на месте. Утром один просыпается, будит другого:
– Ты зачем сеть в поле поставил?
– А что я-то? Где ты грёб, там я и ставил!
Мы посмеялись от души. Тема была всем знакомая. Если бы не устав службы, не позволяющий пить во время работы, то вполне, и мы могли бы сушить вёсла где-нибудь на суше.
Шведы приняли с удовольствием миногу. Нам отдали толстолобиков. Они не ели такую рыбу почему-то.
На буксире мы передали одно ведро на камбуз Валентине. Остальную рыбу Роберт с Юрием Ивановичем обещали завялить, чтобы с приходом в Ленинград было что на стол к пиву. Никто не возразил и были довольны даже, потому что возиться с нею не хотели.
Вскоре лихтер забрал от нас портовый буксир, а наш пароход поставили к стенке причала, чтобы смогли заправиться пресной водой. Агент выдал третьему штурману валюту. Мы получили кроны, чтобы могли сделать покупки в городе.
Старпом разбил команду на группы согласно предписания службы безопасности пароходства, назначил в каждой старшего, обязательно из комсостава и коммуниста. Никто не роптал, привыкли и не особенно обращали внимания на такие сложности обыкновенной вылазки в город.
Я попал в группу под присмотром замполита. Мой непосредственный начальник Дмитрий тоже входил в неё. Кроме нас в группе были кочегары Иван и Борис.
До города добрались пешедралом, как шутили моряки, три километра преодолели за полчаса.
Совместно осмотрели достопримечательности города: церковь Святого Павла шестнадцатого века, Королевский парк, средневековый замок Мальмёхус, площадь Лилла Торьй.
Усталые, но довольные прогулкой, мы вышли на старинную улицу Sodergаtan, заходили в магазины и мелкие лавочки, покупали сувенирные подарки для родных.
Вдруг нас остановил Борис Владимирович. Он посмотрел на моряков и предложил зайти в магазин «Интим». Ему было интересно, что там продают для людей.
Мы, если честно, не имели понятия о таких магазинах, но загорелись желанием открыть для себя абсолютно новую страницу из развращённой жизни капиталистического Запада.
Я не буду говорить о чувствах своих товарищах в магазине, но сам буквально ошалел от увиденного здесь. Никогда мне не приходило в голову, что есть резиновые части человеческого тела для удовлетворения женщин и мужчин. Порнографические журналы заставляли краснеть от смущения. Я дрожащими руками перелистовал страницы. Разные игрушки для взрослых привлекали внимание на полках.
Мы вышли из магазина под удивлённые взгляды продавщиц в таких откровенных одеждах, что приходилось опускать взгляд, чтобы не уличили в невольном интересе к ним.
Затем остановились на улице и долго молчали, не зная, что сказать на это.
– Вот так живут они здесь, – прервал наше тягостное безмолвие замполит. – Одни ночуют под мостом и голодают, другие жируют и не знают ни в чём меры.
Юрий Владимирович показал на магазин «Интим».
– А теперь, друзья, идём домой, то есть на наш буксир, и забудьте, пожалуйста, от греха подальше, что видели со мной, – сказал он.
Мы кивнули и толпой направились к месту стоянки судна. О чём думал каждый из нас, осталось тайной. Никто больше не вспоминал это приключение.
Через пару дней получили приказ пароходства, забрать загруженный бумагой лихтер и отбуксировать в Гданьск.
Пароход вышел с баржой из порта Мальмё и взял курс на Польшу. Абсолютно гладкое море больше походило на чистое зеркало. Буксир безжалостно вспарывал форштевнем эту голубую гладь, а винт перемешивал воду и оставлял позади широкий след-коктейль на этой красоте.
Экипаж занимался своими делами. Одни несли вахту, другие – отдыхали.
Я решил сходить в душ после утренней вахты. Затем отправиться на обед в салон. Сегодня была пятница, то есть законный банный день. В пятницу и субботу подключалась вода в душевое и прачечное помещения.
Когда подошёл к душевой, раздался дикий вопль, дверь распахнулась, едва не угодив в мой лоб, изнутри выскочила, как лань, Вика в одних трусиках и бюстгальтере, кинулась мне на грудь. Я замер, почувствовав не только её разгорячённое водой тело, но и часто бьющееся от испуга сердечко.
Истеричный крик услышал не я один. Двери кают открылись и оттуда вышли моряки. Они с недоумением рассматривали нашу слившуюся в объятье пару.
Я опомнился и спросил:
– Что случилось, Вика?
– Он хотел изнасиловать меня там? – горько всхлипнула девушка, показывая на дверь.
– Кто?
– Он! – вскрикнула буфетчица, потом сообразила, что стоит перед мужчинами без одежды, вскрикнула и, оторвавшись от меня, юркнула в свою каюту.
Ко мне подошли Борис и Иван. Они предложили пройти с ними в душевую, чтобы зафиксировать на месте насильника. Другого пути не было, чтобы покинуть душ, только через дверь перед нами.
Случай был неординарный. Никогда не слышали, чтобы на флоте случалось насилие над женщинами.
Мы вошли и остолбенели, словно Кондратий хватил нас.
Из отъехавшей в сторону двери на переборке, из полумрака выглядывал презерватив. Он во всю свою длину торчал навстречу нам, то временами возбуждённо раздуваясь, то возвращаясь в состояние средней статистической величины.
Серые выразительные глаза Ивана, казалось, вылезли из глазниц. Он то глядел на покрасневшего, как рак, Бориса, то на меня, и не знал, что сказать. Он открывал полные губы, но из горла раздавалось ни то, ни сё, лишь какие-то всхлипы.
Из рассказа братьев я узнал удивительную правду. Как оказалось, три брата-акробата давно придумали это для себя. На судно разрешалось брать с собой в рейс лишь литр водки. Втроём получалось право на шесть полулитровых бутылок «Столичной». Очень часто буксир ходил в Финляндию, где предприимчивые кочегары выгодно продавали их в стране сухого закона и получали финские марки. На них закупали мохеровую пряжу, с блесками гипюр, которые продавали за немалые деньги в Ленинграде. Братья жили хорошо с таким прибыльным делом.
А вот для души решили делать бражку. Всем известно, что дни рождения праздновались на судах. Вне вахты пили разрешённую к провозу водку. Правда, спиртное расходилось по статистике по жилам моряков в первую неделю плавания. Потом они, как говорится, сосали лапу.
А наши кочегары потягивали бражку на морских просторах и были премного довольны собой. Они выпарили и вымыли пластиковую бочку из-под машинного масла. Затем забодяжили в ней брагу. Первое время хранили бочку в кочегарке. Но потом, когда дед едва не наткнулся на контрабандный товар, решили переместить её в душевую комнату. Там была кладовка для моющих средств. Дверь из-за малых габаритов помещения открывалась по направляющим шинам вдоль переборки.
Парни убрали нижнюю полку. Туда прекрасно поместилась бочка. Даже боцман не обратил на это внимания, думал, что это какое-то судовое устройство. Чтобы газы из бочки не выходили наружу и не выдавали запахом затею кочегаров, братаны сделали пробку с выходом воздуха через трубку, которую загнули в связи с малым расстоянием до находившейся выше полки. На трубку надевали обычно диэлектрическую перчатку.
В этот раз не удалось найти лишнюю пару. Электрик забыл заказать новые на этот рейс. И запасливый Степан нашёл выход из положения, пристроил презерватив на трубку, примотав изолентой. Мол, всё равно не увидит никто.
Вика в самом прекрасном настроении после душа одевалась возле кладовки. Дверь почему-то открылась бесшумно сама. Девушка не обратила внимание на это. Вот нагнулась, а в это время кто-то за ляжку погладил сзади, глянула в испуге, увидела и дёру дала в мои чувствительные руки.
Конечно «нычка» кочегаров осталась в тайне для верхней палубы. На нижней кочегары обошли каждого, обещали золотые горы и чарку-другую хмельной самоделки, чтобы молчали моряки.
К Вике зашли Иван и Борис и принесли конфеты с ликёром из шведского магазина, долго сидели за чаем и убалтывали девушку, чтобы держала прелестный язычок за белоснежными зубками, пожелали ей за это богатого жениха, как из чудесной сказки.
Я, конечно, ревновал маленько, на моей груди ещё остались девичьи отпечатки, которые поглаживал задумчиво время от времени, но поделать ничего не мог против такого чаепития молодых людей.
Пластиковая бочка осталась стоять благополучно на месте. Я проверил через день это. Только братья убрали презерватив. Просто надавили пластик, чтобы образовалось свободное пространство, и наглухо закрыли закручивающейся пробкой. Мол, газы лишь выправят сдавленную ёмкость до своих размеров.
– Век живи, век учись, – довольным голосом сказал Степан своим братьям.
Но до прихода в порт Гданьска затея кочегаров накрылась почти в прямом смысле медным тазом.
– Как ни тяни швартовый канат, а конец намокнет в воде, – мудро сказал однажды капитан.
Он, как говорится, накаркал беду на кочегаров. Кэп мылся в душе, когда рвануло в небольшом помещение так, что мама не горюй.
Владимир Иванович подумал, что буксир напоролся на что-то, худосочный мужчина на полусогнутых от страха ногах выскочил из душевой кабинки и угодил в мутную жидкость. От неё несло так, что хоть выноси святых. Пластиковую бочку разорвало на части, поспевшая хмельная брага взбунтовалась и вышла на сладкую для всех свободу. Степан просчитался, решив, что газам было достаточно места в пластике. Они не только заполнили свободное пространство, но и создали такое огромное давление, что бочка не выдержала внутренней нагрузки.
Тут всё и раскрылось. Братьев решили оставить на судне, не сообщать в пароходство. Такое решение могло быть лишь при нашем поэте Борисе Владимировиче. Он оказался не только человеком с понятием, но и большим человеческим сердцем. Любой другой помощник капитана по политической части списал бы молодых людей, чтобы доказать необходимость своего содержания за государственный счёт на судах загранплавания. На внутренних линиях не было такой должности.
– Кто не рискует, тот не лежит в гипсе, – утешил братьев неунывающий Степан после выговора от капитана.
……………………….
Впереди нас ждал польский порт. Бывалые моряки не особенно любили поляков, звали мужчин пшеками за особенность шепелявой речи, соответственно, польские блондинистые женщины стали пшёнками.
Польский народ был трудолюбивый, но жадный на деньги, и не любил русских людей. Им привили русофобство с древних времён. Социализм, построенный в стране после войны, мало изменил это. Поляки укоротили язык на время, но под семейном одеялом наедине с пшёнками костили русаков почём зря по делу и без. Они ждали лучших времён, когда ненависть к большому брату, не ставшему близким даже за нефтяные деньги, можно будет вылить ему на бедовую голову.
Я, практикант мореходного училища Александр Ершов, лично ничего не имел против этого народа, поэтому спокойно ждал встречи с новым для меня портом Гданьск.
Польша – социалистическая страна, поэтому валюта учитывалась для моряков особо. Капиталистическая – отдельно от неё. Для нас же важнее была капиталистическая, потому что на неё можно было купить больше качественных товаров. Социализм и на западе был социализмом, никто не лез из кожи, чтобы произвести достаточно товаров для народа, но в Польше продавалось их больше, чем в СССР, и нельзя сравнивать социалистический блок, где кормились в основном обещаниями, с капиталистическими странами, где полки ломились от реального товара. Но зато в социалистический город можно ходить по одному в увольнении.
– И хлеб с куриным мясом у нас дешевле, чем у них на Западе, – слышал я не раз слова училищного пропагандиста, когда нам готовили загранпаспорта.
Мне всё это было до лампочки, как любил говорить наш судовой инженер-электрик Пётр.
В Гданьском заливе к нашему пароходу подошёл портовый буксир и увёл от нас лихтер. Мы прощально помахали трём загадочным мужчинам на ней. Больше ни лихтера, ни её команды мы не видели ни разу. После разгрузки морскую баржу загрузят военным имуществом и утянут другим буксиром в ГДР на советскую военную базу.
Наш «Норильчанин» поставили в самом порту до особого распоряжения пароходства. К нам нагрянула польская санитарная инспекция. Капитан, конечно, недоумевал их посещению, но дипломатично промолчал и принял у себя в каюте. Две молодые и очень спортивные женщины сносно говорили на русском языке.
Мужской экипаж захлёбывался слюной, наблюдая за ними. Девушки понимали их трудности, поэтому выгодно выгибали тонкий стан, забираясь по трапу на палубу.
Второй помощник капитана, черноволосый высокий красавец с тонкими усиками под породистым носом с горбинкой, на правах вахтенного штурмана сопровождал красавец к капитану.
Он буквально купался в облаке тонких дорогих духов пшёнок и наслаждался нашей неподдельной завистью. Одна девушка оступилась на комингсе входной двери верхней палубы, и Юрий осторожно поддержал её крепкой рукой за узкую спину под белоснежной блузкой. На этом эротические картинки закончились для нас. Посетительницы пропали с наших глаз в просторной каюте кэпа. Сразу же туда прошествовала буфетчица с подносом на руках. Бутерброды с копчёной дефицитной колбасой были прикрыты салфеткой. Небольшой термос-кофейник источал приятный запах.
На следующий день после утренней вахты я получил увольнительную на берег.
Мне не хотелось быстро возвращаться на судно, поэтому долго гулял по городу. Я заходил в магазины, но ничего особенного не нашёл для себя. В одном мне понравились модные теперь клипсы для женщин. Я купил одни для Вики. Желание пригласить её в кино после прихода в Ленинград не проходило, а только усилилось за это время. Это не была любовь с первого взгляда. Просто захотелось иметь свою девушку, с которой стал бы проводить свободное время. Дальше я не заглядывал в нежных отношениях с противоположным полом, оставлял всё на само собой образующиеся взаимоотношения. Одним словом, был романтиком, прошу не путать с ботаником, и я не замечал истинной реальности дружбы с девушками, оставался кретином-девственником.
С Владимиром, с которым жил в одной каюте, не делился переживаниями. Он был полностью занят любовью со взрослой Валентиной, и его, как молодого бычка, каждый вечер инстинкт с непреодолимой силой тянул к ней.
Вдруг я заметил второго помощника капитана Юрия Ивановича. Я в это время сидел на скамейке в небольшом, но очень зелёном, садике высотного дома.
Юрий в белой водолазке, чёрных брюках с такими острыми стрелками, что можно, казалось, порезаться, и лакированных чёрных туфлях выглядел очень презентабельно. Он держал в одной руке букет роз, другой поднёс к глазам чью-то визитку. Мужчина посмотрел на номер дома, прошёл мимо, не заметив меня, открыл входную дверь и исчез внутри.
Потом я заметил в окне дома на третьем этаже пшёнку из санитарной комиссии, которую второй помощник проводил к кэпу на наших глазах.
Меня это озадачило, конечно, я не знал, что подумать об этом, но решил молчать, потому что не моё это дело, кто и куда ходит в городе. Моё дело учиться на практике судовождению, и я забыл об этой странной встречи с Юрием Ивановичем.
Когда подходил к буксиру, встретил матросов Вадима и Анатолия с большим мешком. Блондинистый Вадим с накаченной фигурой в виде равнобедренного треугольника вершиной вниз, сиял, как новенький польский злотый, и что-то говорил, захлёбываясь словами, своему другу и коллеге. Невысокий ростом шатен Анатолий – противоположность Вадиму – с невзрачной фигурой тоже треугольником, но вершиной вверх, собой напоминал чисто женский склад. Парень слушал Вадима без фанатизма.
– А вдруг это принадлежит кому-то всё-таки? – услышал я, как Толик спросил Вадю.
– Да это свалка там автомобилей, ничейная, каких тут, как грязи у нас на поселковых площадях, потом пойдёт всё на переплав, а так детали послужат ещё! – горячо возразил тот. – Да и тугриков поднимем малость на этом.
Матросы затащили мешок на судно, потом поволокли его на нижнюю палубу и стали распихивать железки по рундукам.
Я с интересом заглянул к ним, чтобы узнать, чем поживились парни на халяву. Конечно, я знал, что бесплатно даются только проблемы. Но разглядев зеркала бокового и заднего видов, пару приличных ещё амортизаторов, какие-то приборы, дверные никелированные ручки, которые составляли добычу моряков, немного позавидовал предприимчивым землякам. На блошином рынке запчасти стоили денег.
Но всё обернулось плохо для советских предпринимателей.
Через полчаса подкатила полицейская машина. В это время ошалевшие от жажды наживы друзья решили сделать второй заход на свалку. На них и указала из машины одна пшёнка блюстителям порядка. Моряки сами пришли в руки правосудия. Как оказалось, польский предприниматель скупал битые машины, разбирал на части и сам продавал детали.
После долгих разбирательств с капитаном судна «Норильчанин», когда он подарил им бутылку коньяка и пачку западной жвачки, полиция вникла в уговоры Владимира Ивановича, и оставила в покое моряков братской страны. Даже не забрали железо, мол, тащили издалека парни, трудились. Это пусть им останется в подарок.
Подарок подарком, но нужно было как-то загасить скандал на судне. Ведь за это не погладят по головке на родине.
Парни заверили капитана с замполитом, что больше никогда даже не посмотрят на то, что плохо лежит. Мол, они не думали, что так получится, как им казалось, c бросовым железом.
Их оставили на службе, но записали этот случай, как выговор, в личные дела будущих, думаю, буржуев.
Третий матрос на пароходе, который жил в одной каюте с ними, был Кирилл и находился на вахте. Он дружил с парнями, но избежал участия в воровстве.
Кирилл был некрасивый мужчина. В ямках серое лицо, неправильной формы в виде вытянутого влево яйца. Глаза серые и умные, длинное тело без единого грамма жира выглядело анатомических скелетом, на котором тельняшка не смотрелась красиво, висела, как мешок с нарисованными ребёнком рёбрами.
Я сталкивался по работе с Кириллом на пароходе. Он мне казался вполне адекватным и старательным моряком. Мы с симпатией относились друг к другу. Поэтому я не удивился, когда он пригласил на день рождения. Причём, как я понял, одного только меня. Кирилл нёс вахту у трапа, а я в рубке корректировал карты по заданию вахтенного штурмана. Значит, сменившись в полночь, вместо обычного чаепития в кают-компании, мы направимся к нему на рюмочку чая. Я был не против такого приглашения.
После вахты я спустился на нижнюю палубу. Кирилл, ожидавший меня в коридоре, сказал:
– Я забыл предупредить, что откушаем на нейтральной полосе, так сказать, чтобы мои друзья по службе не завидовали очень, – буднично сказал он.
– И, где у нас находится такая полоса? – сильно удивился я.
– Прямо через каюту буфетчицы пролегла она недавно, – ответил матрос. – Вика нам на зуб приготовила там, что бог подал, конечно.
Сильно заинтригованный этим, я, как кролик за удавом, направился за Кириллом.
Парень огляделся, как шпик, перед дверью в каюту девушки и, никого не заметив лишнего, тихонько постучался и сразу открыл незапертую дверь.
В девичьей келье горел небольшой настенный светильник. В полумраке помещения я рассмотрел на столике скатёрку. На ней тарелку с красивой нарезкой из копчёных колбас, рижские шпроты и салат Оливье. Бутылка водки, две тарелки с вилками и пара стопок бросились в глаза, как завершение приятного натюрморта.
На кровати лицом к стене лежала Вика и делала вид, что спала уже.
Не скрою, что я был неприятно поражен, что буфетчица выбрала для дружбы Кирилла. Я по сравнению с ним был, как Луи Ганье с Луи де Фюнесом. При этом нужно добавить, что скоро стану штурманом на морских судах заграничного плавания. А это не фунт изюма на полке сельмага.
«Может, просто дружат они. И ничего между ними нет такого», – слабо утешил я себя про себя, выпив первую стопку за здоровье молодца Кирилла.
Худо-бедно, но за час за разговором мы приговорили поллитровку «Столичной», съели всё, что приготовила девушка.
«Может, для меня старалась, не для него?» – сыграл в хмельной голове мой личный эгоизм, дав надежду, что останусь поговорить с Викой, когда Кирилл отправится на боковую.
Но неглупый матрос заметил моё смятение в душе и сказал:
– Больше нет ничего, извини, не дома находимся. Когда придём в Ленинград, то приглашу в ресторан всех, чтобы отметить нашу помолвку, – кивнул парень радостно на постель за спиной.
И я отправился побитым кобельком к себе. Кирилл остался у девушки.
«Очевидно, обговорить детали регистрации», – с сарказмом пришло мне в ревнивую голову.
Но это меня не интересовало теперь. Я выкинул из головы образ буфетчицы, как случайно промелькнувший на море.
Ночью пришло штормовое предупреждение. К утру свистел в снастях ветер и было видно, как высокие волны с брызгами разбиваются о волноломы порта.
Я направлялся в рубку после завтрака и видел, как с телеграммой в руке, начальник радиостанции Михаил Борисович пробежал к капитану.
Сразу же заиграл отход судовой транслятор. Где-то в районе Клайпеды подала сигнал SOS чья-то яхта. Нам приказали найти её и оказать помощь.
Пароход «Норильчанин» оторвался бесшумно от причала и взял курс на выход из порта.
Как только вышли за волноломы, первая волна, как пьяный мужик, со злостью размашисто ударила судно по носовой скуле. В небо взметнулись тонны морской воды и красиво накрыли бак. Самые стремительные брызги долетели до стёкол рубки, предупреждая, что погода не намерена шутить и нужно быть осторожным.
Капитан приказал вахтенному штурману проложить курс галсами, чтобы принимать волну всегда носом, не допускать бортовой качки, которая изматывала экипаж больше всего.
Кок Валентина и буфетчица Вика слегли в постели. Они явно страдали морской болезнью.
– Или косят под неё! – злился боцман Федя. Ему капитан приказал к обеду отварить картофель и накормить моряков вместе с сельдью из бочки, которую подарил нам рыболовный траулер возле шведского острова Готланд.
Болезнь болезнью, а обед никто не отменял молодым здоровым организмам.
Пароход сильно рыскал от ударов волн, и мне приходилось беспрестанно крутить рулевое колесо, чтобы выровнять курс.
Дмитрий Савельевич включил радиолокатор, чтобы определять местонахождение парохода, и хотел заметить на экране бедствующую яхту. Но волны давали тоже отражение, и среди этих точек вряд ли удалось бы выделить небольшое спортивное судно.
Вахтенный штурман отошёл от локатора, взял бинокль и внимательно наблюдал за свинцовым штормовым морем.
До литовского порта Клайпеда по прямой было двести миль. Двадцать часов идти крейсерским ходом, но встречная волна и бешенный ветер значительно уменьшило скорость парохода, хотя кочегары старались во всю и в поте лица держали давления пара на должной высоте. Больше семи узлов буксир «Норильчанин» не выдавал, значит, до точки, где видели парусник, шлёпать не меньше тридцати часов.
Судно ныряло с белесой вершины волны в тёмную впадину, чтобы натужно работая винтом, забраться на другую. По коридорам парохода можно было ходить только держась за поручни вдоль переборок. На ют и бак лучше было не соваться. Их накрывали волны и, пенясь, как настоящее шампанское, стекали с шипением за борт.
Меня подташнивало от болтанки, но это было обычное состояние почти всех моряков. Все, кроме кока и буфетчицы, исполняли свои обязанности. Боцман Федя взял себе в помощники матроса Кирилла и варил на камбузе картошку к селёдке, которая на удивление не очень быстро убывала из дарёной рыбаками бочки.
Моряки ели и похваливали парней. Голод не тётка, как говорится, и молодые организмы поглощали с удовольствием нехитрую снедь, запивали чёрным чаем с хлебом.
Экипажу приходилось спать урывками, потому что от качки моряки елозили в постели и невольно просыпались, чтобы через некоторое время забыться снова в тяжёлом сне.
На море это называлось штормованием, то есть выжидали одновременно ослабление волн и худо-бедно галсами (зигзагами) двигались к намеченной цели.
На следующей день после полудня ветер не стихал, гнал большую волну в сторону побережья Латвии в направлении порта Лиепая.
На вахте старпома увидели яхту. Бедное судёнышко, как пробка, подлетала на волне вверх и стремительно падала вниз. На палубе не было ни души. Видимо, команда закрылась внутри. Нам не хотелось предполагать страшного. Парус сорван, на мачте остались останки снастей, которые развивались по ветру, как редкие и жалкие волосы.
На корме заметили флаг, то есть там трепыхались его остатки. При некоторой фантазии, глядя на него, можно было по цвету матерчатой вертикали возле флагштока определить его польскую принадлежность.
Рядом крутился большой советский сухогруз и пытался взять яхту под ветер, то есть создавал мёртвую от волн зону. Но теплоход был в балласте и имел большую парусность. Его опасно ветром сносило на бедствующий парусник, и он отходил от него, чтобы снова приблизиться и прикрыть собой от непогоды.
Капитан «Норильчанина» вышел на связь с ним и посоветовал отойти от яхты совсем, чтобы не утопить случайно её под своим корпусом.
Владимир Иванович приказал Евгению Петровичу пристроиться позади парусника и сопровождать их. К борту яхты подойти было не возможно при такой болтанке, как и переправить матросов на её борт обернулось бы трагедией для спасателей.
Я на правах курсанта на практике находился в рубке и наблюдал за действиями капитана.
Старпом выглядел неважно сегодня. Бледное лица, обильный под на щеках выдавали какой-то недуг или непереносимость морской качки. Второе предположение я отмёл сразу, потому что Евгений Петрович не страдал этим. Кроме того, видно было, как мужчина горбился и прикладывал руку к животу.
– Ты не заболел часом, Юрий Петрович? – Владимир Иванович тоже заметил неладное со свои помощником.
– Да не пойму что-то, живот болит, словно ножом режут изнутри кишки на части.
Старпом побледнел ещё больше и стал оседать к полу. Я подхватил его и помог добраться небольшого диванчика в штурманском помещении.
Капитан всполошился и приказал связаться Михаилу Борисовичу с диспетчерской службой пароходства, чтобы доложить обстановку с яхтой, которую относит к берегу, и проблемы со здоровьем старшего помощника.
Через полчаса пришёл приказ от диспетчера службы безопасности мореплавания. Буксиру предписывалось оставить яхту. За ней присмотрит береговая охрана порта Лиепая, которой передали её координаты и направление дрейфа.
А пароход должен почему-то спешить в порт Вентспилс. К приходу будет обеспечена таможенная служба и пограничники для закрытия границы, и врач для обследования старшего помощника.
С трудом с помощью однокурсника Владимира дотащил Юрия Петровича до его каюты, уложили в постель. Старпом стонал от боли. Я намочил полотенце и приложил на правый бок мужчины. Ему стало легче вроде, но мужчину стало тошнить. Владимир сбегал за ведром к боцману. Капитан приказал мне не отходить от больного человека.
Гудком с парохода попрощались с бедолагой-яхтой, и примерно восемьдесят миль шли форсированным ходом до порта Вентспилс. Погода стала стихать, поэтому без проблем взяли на борт лоцмана и зашли в порт, где ждал нас свободный причал. Сразу налетела таможня, пограничники и врачи.
Границу закрыли нам. Старпома погрузили в машину скорой помощи и увезли. У него предположили аппендицит, который подтвердился в больнице города Вентспилс.
Снова связались с диспетчером пароходства, обрисовали картину, получили указание ждать сообщения от руководства.
Через пару суток из отдела флота пароходства к нам прибыл новый старший помощник капитан из подменного экипажа. Пятидесяти пятилетний невысокий полноватый мужчина, представившийся, как Борис Павлович Вронский. Он красовался перед нами в огромной фуражке с золотым крабом, чёрном костюме с капитанскими нашивками и белой рубашке с чёрным безупречным галстуком. Я ещё не видел на флоте моряков в столь почтенном возрасте. Из рассказа штурмана, прибывшего на замену Юрию Петровичу, мы узнали, что он работал всю жизнь в Черноморском пароходстве. Последние пять лет капитаном пассажирского теплохода.
Затем решил уйти из отдела флота и переехать в город Ленинград, где приобрёл с приплатой квартиру по обмену с жильём в Одессе.
Позже, не найдя достойного для себя занятия на берегу, подался в наше пароходство, где ему предложили службу в подменном экипаже. Моряки заменяли на судах тех, кто получал отпуска, заболел или другой уважительной причине сходил на время на берег. В связи с тем, что специалисты подменной команды постоянно меняли типы судов и районы плавания, туда набирали только опытных и квалифицированных судоводителей и судомехаников. Борис Павлович не имел замечаний в рабочем дипломе за время своей работе на юге, поэтому вполне соответствовал на эту должность и мог отработать до пенсионного шестидесятилетнего возраста старшим помощником капитана.
Через сутки пришла радиограмма отправиться из Вентспилс в порт Выборг. Там открыть границу и доставить морскую баржу с лесом в финский порт Турку.
Пароход «Норильчанин» вышел из порта Вентспилс и взял курс прямо на север мимо эстонских островов Сааремаа и Хийумаа. Капитан решил не сокращать путь через Ирбенский пролив по вполне понятной причине. В Рижском заливе район плавания сложный, а старший помощник не бывал здесь, как, впрочем, и второй штурман. Открытым морем идти безопаснее, тем более, что оно успокоилось и ходить по зеркальным просторам куда приятнее, чем лавировать по узким шхерам.
Я радовался новым дорогам по водным путям, как оловянный матросик, стоял вахты за рулём. На судне всё наладилось. Женщины поднялись с постели и варили нам вкусные обеды. По вечерам снова крутились фильмы. В кино мой названный Луи де Фюнес сидел рядом с красивой маркизой-буфетчицей на правах жениха и частенько держал её ручку в своих костлявых дланях. Он весело смеялся шуткам, открывая полный рот железных зубов. Вика же, напротив, прикрывала застенчиво ручкой свои прелестные зубки. Оба казались мне не совместимы для семейной жизни. Но в их взглядах угадывалась большая нежность и настоящая любовь друг к другу. И я понял, что иногда Луи Ганье проигрывает морскому дьяволу. Дело не только в породистой осанке мужчины, а в чём-то ещё, до чего не дорос пока практикант.
Я уже не ревновал девушку, смирился, проклинал свою нерешительность с прекрасным полом и поклялся морскому богу Посейдону закадрить себе молодую Амфитриту. Я изгоню из себя страх перед женщинами, как Посейдон оттеснил богов Нерея, Океана и Протея.
С такими мыслями я покинул мостик, передав штурвал сменщику. Третий помощник Дмитрий Савельевич сдал вахту старпому, показав на карте точку на курсе, проложенного чуть правее обычного направления движения судов в этом районе.
Пароход уже к этому времени давно обогнул эстонские острова и на траверсе финского полуострова Ханко пересёк импровизированную линию входа в Финский залив.
Перед Борисом Павловичем лежал путь мимо островов Найссаар, Прангли. И дальше нужно было взять курс между островами Большой Тютерс и Мощный. А там и до Кронштадта, как говорится, рукой подать, если смотреть на карту, конечно. По морю уйдёт на это не одна вахта.
Этой ночью я спал тревожно. Мне снились прекрасные морские русалки. Они звали к себе, чтобы искупался в волнующейся тёмной пучине.
Я пытался отговориться шутками, понимая, что красавицы не отпустят меня потом на волю. Но они настаивали такими сладкими голосами, что я стал терять разум и был готов прыгнуть к одной из них, чтобы закружиться вместе с ней. И вдруг услышал из её сладких уст скрежет металла. Пароход качнулся налево и снова выпрямился. Шум двигателя стих. Я окончательно проснулся, прислушиваясь к необычной тишине.
Владимир находился на вахте. Я лежал и ожидал неприятностей.
Через пять минут сработал сигнал «Водяная тревога». Затем капитан судна по трансляции сдублировал его голосовым сообщением:
– Внимание! Водяная тревога, предположительно пробоина с правого борта! Второму штурману, старшему механику и боцману провести разведку течи в корпусе судна! Команде по расписанию тревоги завести пластырь, машинной команде приступить к откачке воды».
Я быстро оделся и выскочил из каюты. По расписанию разных тревог, которое висело над кроватью у всех членов экипажа, мне предписывалось находиться при водяной опасности в ходовой рубке, выполнять команды капитана по управлению судном.
Моряки, кому предписывалось заводить пластырь, рванули на левую палубы. Там на шкафуте висел под подволоком брезентовый пластырь для заделки пробоины.
В принципе это кусок брезента размером четыре на четыре метра мог закрыть собой шестнадцать квадратных метров. По обеим краям его были закреплены канаты. Пластырь заводится, как правило с носа судна и протягивается канатами к месту повреждения корпуса. Затем концы натягиваются и крепятся на палубе. Вода прижимает брезент к трещине и не поступает внутрь.
Разведка места повреждения буксира доложила между какими шпангоутами находится пробоина. Вода поступала в жилой отсек рядового состава. Машинное отделение и кочегарный отсек могли работать ещё. Их затопит в последнюю очередь.
Это обрадовало команду. Теперь важно удачно завести пластырь, закрепить, бросить все насосы на откачку поступавшей воды. Потому что полностью перекрыть подтопление судна избежать не удастся.
После постановки брезентовой заплаты можно было идти навстречу спасателям. Из Кронштадта сообщили, что они вышли в море для оказания нам помощи.
«Спасатели идут спасать спасателя», – подумал я.
У меня не было страха почему-то. Буксир терпит бедствие, а у меня на душе спокойно. Скорее всего я верил капитану и старшим товарищам, что никто не погибнет в аварии.
Волны не было уже на море. Белые ночи на этой широте позволяли спокойно наблюдать за горизонтом. Да и белый свет успокаивал людей. В июне погода стояла тёплая. Матросы бегали по палубам в летней форме.
Чтобы завести пластырь требуется умелый координатор. В этой роли выступил сам Владимир Иванович. Капитан оставил на мостике виновного в аварии старпома и приказал ему следить, чтобы судно не снесло опять на рифы, на которых получили пробоину. Причины аварии будут потом разбирать инспекторы по безопасности судовождения, а пока все специалисты судна оставались на своих местах.
Под крики и споры моряков капитану удалось разложить брезент на баке. Затем завели под корпус концы через нос буксира на правый и левый борта. По команде кэпа моряки на левом борту тянули троса на себя, на правом – потравливали. Пластырь сполз с палубы через планширь на борт, двигался к ватерлинии, пересёк её и погрузился ниже.
Когда подсчитали расстояние до центра пластыря, то пришли к выводу, что он достиг скулового пояса, на котором произошло повреждение, оставалось передвинуть брезент дальше к середине судна, чтобы накрыть трещину.
Дед с боцманом доложили, что вода в корпус судна поступает намного меньше, и судовые насосы справятся с ней, не дадут затопить отсек полностью.
Капитан прибыл в рубку и распорядился, чтобы команда с нижней палубы перетащила личные вещи на верхнюю. Я отправился в свою каюту. Морская вода затопила уже пайол каюты, недовольно хлюпала под моими рабочими ботинками. Схватив вещи, забросил их в кают-компанию и вернулся к штурвалу.
Владимир Иванович спросил старпома:
– Зачем же вы пошли на красный буй, Борис Павлович. Он же поставлен на месте скалы под водой?
– Да я посчитал его за зелёный, – ответил тихо пожилой штурман. – Я думал, что он разделяет рекомендованный фарватер, чтобы не выйти на встречное движение.
Это было даже мне странно, что такой матёрый моряк смог перепутать морские буи. Да и на карте всё предельно ясно обозначено.
Левее острова находилась скала. И, чтобы суда не приближались к ней, над опасностью днём и ночью качался красный буй и светился красными проблесками.
Забегая вперёд, скажу, что старший помощник из подменного экипажа оказался дальтоником. Он не различал цвета. Как такое могло быть на флоте, где проходят ежегодно медкомиссию, осталось загадкой, как и то, что Бориса Павловиче когда-то после осмотра врачами приняли в мореходное училище.
И только к концу морской карьеры всплыл такой недуг мужчины. В результате которого наше судно могло уйти под воду, а мы оказаться в спасательных шлюпках далеко от берега.
«Действительно, – подумал я тогда, – сколько верёвочке не виться, а конец придёт когда-то».
А пока молодёжь сидела в кают-компании, спокойно ждала своей вахты или обеда. Паники не было вообще никакой. Словно случился рядовой случай. Моряки были уверены, что доберутся до суши.
– А сигареты забыли забрать? – вскрикнул вдруг рыжий Борис. Курящие встрепенулись и бросились на нижнюю палубу. Но двери были закрыты по приказу капитана. Вода на полметра заполнила помещения нижней команды и просачивалась потихоньку в машинное отделение.
Двигатели работали пока, и судно двигалось навстречу спасателям.
На следующий день мы всё ещё не встретили спасательный караван, направленный к нам. Зато получили приказ из пароходства, проложить курс в Лужскую губу, приблизиться к берегу на глубину чуть больше четырёх метров, чтобы безопасно лечь брюхом на дно.
Было не понятно, почему спасатели не встретили нас ещё, хотя по времени должны были быть давно рядом.
Приказы не обсуждались на флоте, и буксир, нещадно дымя трубой, почапал в Лужскую губу, поближе к спасительному мелководью, подальше от больших губительных глубин.
К утру дошли к берегу, нашли подходящую глубину и отдали якорь. И сразу же увидели целый караван спешащих спасателей. Два буксира притащили два понтона, которые сразу же подвели к нашим бортам и прикрепили на скорую руку. Специальное вспомогательное судно «Мирный» тоже ошвартовалось к нам. Его матросы потянули на судно огромные шланги с него. Затем наши моряки, сообща с ними, открыли световые люки, ведущие на нижнюю палубу, и опустили в одну из кают резиновые гофрированные шланги.
Убедившись, что всё сделано, как нужно, пожилой моряк с командным голосом дал отмашку рукой. На «Мирном» где-то под палубой басисто зарокотал насос. И я увидел через световой люк, как вода, которая достигала почти до половины высоты каюты, стала стремительно убывать.
И получаса не прошло, как наш отяжелевший пароход «Норильчанин», освободив брюхо от лишней морской воды, благодарно покачивался на поверхности. Понтоны закрепили надёжно для перехода в Ленинград.
Котельную загасили, и судно стало без движения, отопления, питьевой воды и света просто огромным железным ящиком. Лишних моряков решили переправить пограничным катером на берег, чтобы рейсовым автобусом из Эстонии отправились в Ленинград. Автобусная трасса проходила в двух-трёх километрах от места нашей высадки.
…………………………………..
Капитан оставил на буксире «Норильчанин» команду из пяти человек, чтобы охраняли имущество и помогали спасателям при буксировке парохода.
Мне не посчастливилось участвовать в походе каравана из Лужской губы в Ленинград. Капитан приказал мне и Владимиру вернуться в училище и согласовать с начальником практики Израилем Менделевичем Израилевым дальнейшую нашу судьбу.
Сердечно попрощавшись с экипажем, мы рванули семимильными шагами в Ленинград. Я надеялся на скорый отпуск и встречу с родителями.
Владимир грустил, что его разлучили с горячей Валентиной, и свободное от него место займёт кто-то другой из моряков.
– Ишь, чего захотел! – развеселился Израиль Менделевич, выслушав мою подсказку, что был не прочь махнуть хоть сегодня на родину. – К мамке под юбку, к девкам под ручку. А работать кто станет на флоте в разгар навигации?
Пожилой мужчина нахмурил шутливо кустистые чёрные брови, подошёл ко мне и протянул руку, здороваясь. Я пожал осторожно её, ощутив в своей руке лишь два пальца, поэтому недоумённо посмотрел в бесцветные глаза моложавого и всегда насмешливого начальника практики.
– Ты не понял, почему два пальца только получил от старого еврея? – спросил он.
Я в ответ пожал плечами, не понимаю, к чему клонит взрослый человек.
– Когда подрастёшь, больше получишь, – довольным голосом хмыкнул он. – Значит так, слушайте меня внимательно, юнги. Через неделю оформите пропуск на Канонерский завод, и вперёд с песнями отправитесь снова на буксир «Норильчанин». Там он будет поднят на эллинг, поможете с ремонтом и отправитесь в плавание на нём, куда прикажет ему и вам морская судьба. А пока можете пожить в своём ротном экипаже. Ваши кровати стоят на месте, как знаете. Только не забудьте у дежурного по училищу стать на довольствие в столовой. Всё понятно?
– Так точно, товарищ Израилев, – без особенного азарта ответил я.
– Не грусти, парень, успеешь еще подержаться за дойки подруг, какие твои годы!
Я кивнул, соглашаясь, и поспешно вышел с Владимиром из кабинета начальника практики.
– Ты куда теперь? – спросил я Владимира, когда записались у капитана второго ранга на проживание и довольствие в училище на семь дней.
– Пойду к Жанне, узнаю, свободна ли она теперь. Потом видно будет, а дома меня не ждёт никто. Мама пьёт поди каждый день, а отец давно умер от водяры. А ты?
– Пожалуй, рвану домой, если надумаю. Так что, если уеду, то налегай за меня на завтраки и обеды, – ответил я, удивляясь, когда успел однокурсник навести любовные мосты к разбитной тридцатипятилетней медсестре Жанне при училищном медпункте. Парень оказался не промах везде, как оказалось, и я спросил:
– Так она с капитаном третьего ранга крутит роман. Он же её шеф, начальник медицинской службы училища.
– Так мне не детей крестить с ней. У неё хватает радости не только на нас.
Через неделю я вернулся в училище. И на следующий день с утра отправился с Владимиром на Канонерский завод, где стоял на эллинге наш буксир.
С начала 1960-х годов Канонерский завод выполнял работы по переоборудованию, а впоследствии и плановый ремонт практически всех научно-исследовательских судов Российского космического агентства, обеспечивающих запуск и сопровождение спутников – от самых первых до современных: т/х «Космонавт Виктор Пацаев», т/х «Космонавт Георгий Добровольский» и других. Для этого были предусмотрены плавучие доки.
Эллинг – сооружение на берегу моря, реки или озера, оборудованное для строительства и ремонта судов. В них размещается наклонная к воде узкая площадка, называемая стапелем, с расположенными на ней дорожками для спуска судов на специальных салаках.
Всё это я записал в своём личном журнале, освещавшем этапы морской практики этого года.
Пароход на суше предстал перед нами огромным плавучим домом, выброшенным на сушу. Я даже удивился сколько крашенного красным суриком железа пряталось под водой. Где-то на середине можно было увидеть на корпусе рваную дыру длиной в полтора метра и шириной до пяти сантиметров.
На борту не было видно ни души. Сверху свисала железная узкая лестница длиной не меньше семи метров. Казалось, неживой пароход ожидал нас под летним солнцем.
Мы уцепились за перекладины лестницы и стали карабкаться наверх. Импровизированный трап цеплялся сверху за планширь и свободно свисал до земли. По борту прижималась вплотную, как к девушке, ниже скулового пояса держала дистанцию. Под нашими ногами лестница прогибалась и била по железу судна, издавая ужасный грохот, поэтому наверху вахтенному трудно было бы не понять, что вот-вот нагрянут гости.
Нас встретил рыжий кочегар Боря с белозубой улыбкой до ушей.
«Хоть завязочки пришей», – подумал я и улыбнулся в ответ более скромно.
Парень рассказал нам, что их, троих братьев, оставили на судне, потому что жить им было в городе негде, кроме общежития от пароходства для плавсостава.
Боцман, два механика, капитан, второй и третий штурмана – семейные люди – приходят из дома утром и работают до вечера. Остальные члены экипажа получили отгулы на время ремонта буксира.
Мы заняли прежнюю, обжитую нами каюту, которая почти просохла уже от вторжения морской воды.
Электроэнергия подавались с берега. Душевые и туалет были закрыты на ключ. Воду для чая и работы брали на берегу из гидранта.
Каждый член экипажа получал задание на день. Потом волен делать всё, что придёт в молодецкую голову.
Я корректировал карты с третьим штурманом Дмитрием Петровым. Второго штурмана вдруг вызвали в отдел кадров пароходства. Юрий Иванович почему-то попрощался со всеми и отправился с вещами на выход, словно знал, что ждёт его дальняя дорога. Мы не придали этому значения сначала.
Потом дошли слухи, что Юрия Ивановича повысили по службе, сделали старпомом, но на каботажных судах. Ему закрыли визу и отправили для работы в город трески и тоски в славный заполярный Мурманск. Никто, кроме меня, не понимал решения отдела кадров. До меня дошло, что каким-то образом первый отдел узнал о флирте мужчины в городе Гданьск, но я не стал рассказывать коллегам об этом.
«Лучше семь раз помолчать, чем один раз ляпнуть», – умненько подумал я по этому случаю.
Мы ходили питаться в заводскую столовую. Туалет и душевые использовали при сварочном цехе. Он находился ближе всех к нам.
Одним словом, быт и работа были налажены вполне сносно, практика продолжалась для нас, курсантов третьего курса, дальше.
Вскоре я получил задание от боцмана, стать на сутки вахтенным возле трапа. Я с утра спустился по трапу на землю, где намеривался, как полагается, провести целый день. Боцман Федя, чтобы служба не казалась мне мёдом, припёр ведро с краской, стальные щётки, кисти, валик и приказал зачищать поржавевшие места ниже ватерлинии и закрашивать их суриком.
Кто бы поспорил с ним по этому поводу, а я же взял под козырёк и принялся работать с душой, как говорится. Первым делом оборудовал сигнальный пункт для гостей судна. Я нашёл кусок трубы метра полтора, покрасил его свинцовым суриком. Затем прикрепил недалеко от трапа кусок фанеры, написал на нём:
«1. Днём лупит звонком три раза со всей дури.
2. Вечером – два раза вполсилы.
3. Ночью – один раз и очень осторожно».
И поставил трубу рядом с фанерой.
Капитан увидел моё творчество, скривился, словно раскусил клюквину, и пробормотал себе под нос:
– Бездельем маетесь, молодой человек.
Я сделал вид, что не расслышал и стоял истуканом возле трапа.
– В понедельник с утра придёт морской Регистр, чтобы определить площадь замены обшивки на месте пробоины. Чтобы не стучать со всей дури твоим звонком важному человеку, встретишь его на земле. Я и механик будем тоже к этому времени.
– Так точно! – ответил я, но не стал говорить кэпу, что вахту будет нести один из братьев, а именно красавец Иван. Просто передам ему, чтобы не спал в каюте, надеясь на звонок, а подобострастно встретил начальство, как положено вахтенному, у трапа.
После шести вечера пятницы на буксире никого не осталось из начальства. Моряки укатили домой к семьям.
Я остался до утра на вахте, но находился с книгой в каюте, уверенный, что по наружной лестницы без шума не проскользнёт даже известный по книгам майор Пронин.
Степан, Иван и Борис принялись квасить в каюте. Они запаслись горючим ещё вчера. Владимир сгонял в город и вернулся с пивом и бутылкой водки. Он молча показал мне на «Столичную».
Я без слов энергично помотал отрицательно головой, мол, не хочется одной поллитровкой пачкать нос в органическом веществе.
Однокурсник понимающе кивнул, подхватил спиртное и отправился к кочегарам. Потом я слышал громкие разговоры мужчин, смех, песни под гитару Степана. Моряки хорошо сидели, похоже, пили, закусывая всё той же селёдкой из бочки. Рыбы осталось уже немного на дне, но она не кончалась пока. Хотя женатики помогали холостякам и таскали потихоньку её домой своим женщинам и детишкам.
Утром я сдал вахту не совсем пришедшему в себя Борису. Он передаст вахту в воскресенье утром своему старшему брату Степану. Мужики не пили сегодня, устроили банный день и постирушки. Аккуратные братаны работали на буксире.
В воскресенье утром ко мне подкатил с загадочной миной на лице Иван. Владимир не ночевал сегодня на судне, вечером начистил форму и укатил куда-то.
– Выручай, друг, – без подготовки сказал кочегар. – Стань на вахту вместо меня. У нас важное мероприятие на берегу сегодня, никак нельзя не быть на нём.
Я не стал ломаться, ехать было некуда мне, поэтому согласился легко.
К обеду братаны направились к парому, чтобы отбыть в город.
Я остался один на судне и за капитана, и за деда, и за начальника радиостанции. Через час-другой походил по палубе, разминаясь, и отправился в кают-компанию к телевизору. Мне было скучно и грустно одному. На берегу не ждал никто. И я снова поклялся, что заведу себе девушку, чтобы было к кому спешить после рейсов.
На этой мысли успокоился и даже задремал в капитанском кресле.
Около пяти часов вечера меня потревожил звонок. Кто-то со всей дури лупил моей трубой по корпусу буксира.
Я рванул, как по тревоге, к трапу.
Внизу стояла большая компания. Кочегары и три весёлые яркие девушки.
Подвыпивший Степан поставил на место трубу, деловито закричал:
– Вахтенный, тащи станок строгальный, немедленно подай конец нам!
Я как бы не врубился в суть, глупо пошутил:
– Вам своих мало?
Девицы заржали, как необъезженные лошади. Самая миниатюрная из них и огненно-рыжая, как Борис, девушка закричала:
– Девочки, как хорошенький матросик, взгляните! Тут есть кому отдаться!
– Не дерзи старшим, сынок! – Иван показал внушительный кулак мне. – Бросательный конец подай, мы привяжем сумку с огненной водичкой. Ты осторожно вытянешь на палубу пойло настоящих мужчин и потом поможешь нам поднять жриц любви наверх. Мы гуляем сегодня. Неужели не ясно?
Степан, тоже недовольный вниманием ко мне, строго сказал рыженькой девице в короткой кожаной юбочке и светлой блузке, под которой угадывались аккуратные и упругие грудки:
– Ты губку закатай, Зин, на место. Это не целованный парень ещё, намаешься с ним, а мы и приголубим, и оплатим услуги, и проводим в город, как полагается.
– Да я ничего, молчу. Только пускай он меня доставит на борт, как Карлсон, на ручках, – засмеялась она. – Или слабо мальчику?
Я промолчал и спустил конец каната вниз. Затем вытянул наверх сумку и, красуясь перед девицами, едва касаясь перекладин лестницы, слетел на землю.
Девушки были одеты довольно модно. Полная белокурая жрица по имени Виолетта в короткой дальше некуда юбке-клёш и сеточкой колготках выгодно выставила на обозрение аппетитные ножки. Сквозь гипюровую блузку можно оценить кружевной бюстгальтер на полных грудях. Семён не зря исходил обильной тягучей слюной, глядя на неё.
Ещё одна девица, шатенка, стройная и длинная, как моя труба для звонка, демонстрировала бесконечные, словно от ушей, ноги и круглую, как футбольный мяч, задницу под туго обтягивающими джинсами. Цветная рубашка закрывала наглухо неразвитую грудь и впалый живот.
– Мила, – протянула она мне узкую ладошку холёной руки. За ней присматривал Иван.
– Александр, – осторожно пожал её ручку я.
– Ну всё, познакомились, теперь добро пожаловать к нам. Внизу не встретишь рай, с кем ни тянись! – Степан подтолкнул Виолетту к лестнице. – Я страхую её. Иван, значит, Милу, тянет. Ну, а мальцу оставим Зину для развлечения.
– А Борис, что станет делать? – задал я, пытаясь увильнуть от участия в сомнительной вакханалии.
– А он первым заберётся на палубу и будет принимать скоропортящийся товар.
– Сам ты такой, – огрызнулась Виолетта и без стеснения, задрав, заправила юбку под резинку колготок. – Где наша сестра не пропадала!
Девица уцепилась за первую балясину лестницы. Степан восхищённо сказал, поедая взглядом, пышную крейсерскую корму подруги на ночь:
– С такой не заскучаешь никогда!
Первая связка медленно поползла наверх.
Мила не стала оригинальничать, буднично стала на лесенку и довольно бойко устремилась за старшим кочегаром.
Следом лез Иван.
Зина перекрестила лоб и, посмотрев на меня, повисла на импровизированном трапе.
Я поднимался за ней, стараясь не смотреть снизу под юбку, но это давалось с трудом. Мой безвольный взгляд время от времени рассматривал то, что порядочные девушки надёжно скрывали под одеждой.
«Лишь бессовестный ветер мог без спроса поднимать юбку и глазеть на это безнаказанно, – пришло мне в голову. – И я подобен ему, смотрю бесплатное эротическое кино».
Мне ни к чему было, что бесплатно даётся только сыр в мышеловке. И мне придётся за такой «подгляд» заплатить высокую моральную цену.
Уже на палубе понял, что вспотел от волнения и телесного напряжения, и был премного рад, что девицы и их кавалеры исчезли с моих глаз на нижней палубе.
Но Зина успела крикнуть мне, что потом заглянет ко мне развеять моё одиночество.
К вечеру прибыл Владимир Звёздочкин. Он выглядел физически измочаленным, но довольным вылазкой в город, и сразу завалился спать в каюте.
Я отправился нести вахту в рубку. С нижней палубы доносились весёлые голоса гостей и басистые разговоры кочегаров. Там было весело.
К вечеру я перебрался в каюту, лёг на койку и, взяв в руки книгу, принялся с интересом читать её.
Я сразу не врубился, что кто-то сел рядом на мою постель. Это оказалась Зина. От неё несло спиртным и ещё чем-то непонятным, как мне казалось от девушки пахло развратом и чужим сексом.
Я отодвинулся от горячего тела Зины, прислонившейся к моим ногам, и вопросительно посмотрел на неё.
– Я слов на ветер не бросаю, малыш, вот и пришла к тебе. Меня бери бесплатно, пока спит Боря там, – девушка махнула тонкой ручкой на переборку каюты и скинула одежду.
Меня, как поразила молния, я тупо уставился на точёное тело девицы. Её белая кожа, казалось, просвечивалась насквозь. Шее и руки украшали милые рыжие точки, похожие на муравьишек из детских картинок. Я не знал, что делать мне.
Зина легла рядом и положила мне руки на грудь.
– Ну? – недовольно спросила она через минуту. Я не мог ничего поделать с собой. Это был бы мой первый опыт, но брезгливость, что девушку часом раньше трогали коллеги, усилилась до непреодолимого гадкого чувства.
Я перекинул девушку через себя и встал с постели.
– Иди туда, где была, – сказал я.
– И всё? – удивилась Зина. – Мужчин нет здесь или мне показалось?
– Показалось, – услышал я голос Владимира. – Иди сюда, я докажу, что это не так.
Девушка посмотрела на моего однокурсника и без слов направилась к его койке. Парень схватил рыжую фурию и подмял под себя.
Я выскочил из каюты и побежал в рубку. Лицо моё горело от стыда и сожаления, что поступил так, как никто не сделал бы любой из коллег. Я пока не мог понять – правильно это или нет, и ответ получу лишь через пару недель.
Худо-бедно я просидел в рубке до часа ночи и потом пошёл в каюту. От Зины уже простыл след. Я облегчённо вздохнул и лёг спать со спокойной совестью. Владимир не подавал признаков жизни. Оно и понятно – смертельно устал парень за эти дни. Утром я должен был встретить начальство возле трапа.
Я стоял утром, как штык, возле своего импровизированного звонка у лестницы, скучал, когда появился боцман Федя. Он поздоровался со мной за руку и спросил:
– Кэп на борту?
– Нет, но обещал быть с утра.
– Тогда обожду здесь, чтобы узнать, когда начнут кромсать днище.
Потом пришёл морской Регистр. Советский морской Регистр судоходства являлся государственным учреждением технического надзора и классификации морских судов.
Невысокий ростом мужчина в морской фуражке и чёрном форменном костюму с золотыми нашивками на рукавах выглядел солидно. Два поплавка о высшем образовании говорили о компетентности морского чиновника.
Следом спешил наш капитан в такой же морской фуражке, что и Регистр.
Мужчины поздоровались и начали разговаривать о чём-то, дожидаясь представителей судоремонтного завода. Боцман застыл в сторонке, открыв рот, прислушивался к начальству.
Минут через пять прибыли люди с Канонерского завода.
Все совместно осмотрели повреждение судна. Они ходили, не пригибая головы, под корпусом парохода, который лежал на высоких тележках эллинга.
Через полчаса люди договорились о сроках. Регистр определил площадь замены обшивки днища, подписал заказ на работы. Заводчане и Регистр ушли по своим делам.
Капитан с боцманом осматривали днище, определяли места, где требовалась покраска.
Я наблюдал за ними от трапа. Вдруг из сливного отверстия судна потекла робкая струйка, капли которой попадали на белый «аэродром» фуражки кэпа. Владимир Иванович не замечал этого пока, уставившись на киль судна, где пробивалась из-под краски обильная ржавчина.
Ручеёк тем временем усилился сверху. Капитан отскочил из-под него и скинул с головы фуражку. Отряхивая головной убор, мужчина соображал, откуда прибыла вода. И вдруг его осенило, что водичка была не простая и шла из сточной трубы мест общего пользования.
– Боцман! – рассердился кэп. – А ну быстренько посмотри, кому приспичило в туалет на судне!
Федя кинулся на лестницу, как на пулемётную амбразуру, и быстро перебирая короткими ножками, бойко поднялся наверх. Я смотрел с удивлением на его полный обтянутый туго брюками зад, который в мгновение ока оказался на палубе парохода. Боцман, гремя добротными ботинками, рванул в душевое помещение, предвкушая, как захватит там кого-либо из кочегаров за преступным действием.
Он остолбенел, застав там трёх девиц, которые уже справили малую нужду, оправляли одежду.
Скандал был страшный. Федя принёс швабру и ведро воды, заставил жриц мыть пол. Капитан вызвал к себе кочегаров и чистил их, как от сажи, почём зря не меньше полчаса.
Затем девиц без почестей спустили по лестнице на землю и приказали убраться от судна, как можно быстрее.
Жрицы с ворчанием о моряках-дешёвках ушли, пообещав боцману помять морду и оборвать усы на Балтийском вокзале. Угроза не была пустой, потому что Федя ездил домой с этого вокзала. А там работали девушки. Это был их родной дом. Но, забегая вперёд, скажу, что боцман остался цел и даже при усах.
Потому что уже на следующий день на пароход налетели рабочие завода. Они резали, чистили, срывали старую повреждённую обшивку, прикладывали, приваривали новую, зачищали и закрашивали швы.
Боцман, выпросив в помощь меня с Владимиром, метался под днищем, показывая нам, где нужно сдирать до металла железо и заново красить. Мы забыли об отдыхе, работали, как лошади, чтобы успеть привести в идеальный порядок подводную часть парохода до спуска на воду.
Капитан вызвал на борт из отпуска команду.
Через неделю пароход спустили на воду. Затем отправились к Кронштадту определить магнитную девиацию компаса, потому что после ремонта изменилось магнитное поле судна, которое давало отклонение в их показаниях.
После этого комиссия приняло судно в эксплуатацию. На место выбывшего второго штурмана нам прислали Николая Александровича Мозолина.
Без замполита за границу не дозволялось уходить, но в этот раз поручили капитану эту обязанность и дали телеграмму, подтверждающую разрешение на выход без помощника капитана по политической части.
Мы отправились, можно сказать, с полной командой в порт Выборг. Я стал рулевым при втором штурмане. Капитан доверял мне, поэтому поставил к новому штурмане в нашем экипаже.
Порт Выборг находится в круглом, как чаша заливе. Он хорошо просматривается из города, который построен намного выше уровня моря. Мы должны были забрать морскую баржу с лесом, открыть границу и отправиться в порт Турку.
В пятнадцать часов на другой день после швартовки в порту Выборг мне сообщил старпом Евгений Петрович, что меня ждут на проходной.
– Кто? – поинтересовался я.
– Какой-то гость из Питера, больше ничего не знаю, честно. Мне сообщил диспетчер капитана порта.
Я рванул на проходную, ломая по пути голову, кто бы это мог быть. Когда увидел, то просто обомлел от неожиданности. Меня ожидала Лариса.
– Ты? – удивился я. – Как нашла ты меня?
– Ты не позвонил мне, и я подумала, что потерял мой номер телефона, – лукаво сказала девушка. – Ну и хотела отдать твою книгу.
Моё сердце билось, как мотылёк, работало легко на повышенных оборотах. Мне было очень приятно, что моя новая знакомая разыскала меня.
Она отказалась от пропуска на судно, сказала, что через три часа её электричка в Ленинград.
Я позвонил старпому и договорился, что вернусь к вечеру. Потом повёл девушку в ближайшее кафе.
Я познакомился с Ларисой, когда ездил на неделю к родителям. За три дня до возвращения на судно на танцах увидел её с подругой. Мне понравилась рыжеволосая стройная и очень миниатюрная девушка.
Я поборол робость и пригласил её на танец. Потом проводил даму домой. Но сначала долго сидели на берегу заснувшего озера в лодке, разговаривали обо всём на свете.
Мне казалось, что я знал девушку давно, так легко и приятно было наше общение.
К сожалению, через два дня мне нужно было возвращаться на пароход. Лариса с подругой остались ещё на неделю. Они жили в Ленинграде и приехали в отпуск к Ларисиному дяди.
Девушка проводила меня на поезд. На перроне договорились, что я позвоню ей, когда буду в Ленинграде. Лариса протянула мне записку с номером её домашнего телефона.
Перед посадкой я отдал Ларисе библиотечную училищную книгу, которую держал в руках, собираясь с ней скоротать в поезде время.
– Вот, почитай Ги де Мопассана «Милый друг», пока мы ходим за бугор. Когда вернусь, то позвоню и заберу книгу.
Она взяла роман и положила в свою сумочку.
– Спасибо, непременно прочту.
На этом и расстались.
И только в Ленинграде до меня дошло, что потерял листок бумаги с номером телефона.
Я не мог вспомнить, куда засунул важную для меня записку, не знал ни фамилии девушки, ни адреса моей знакомой. Только имя и что проживает в Выборгском районе города на Неве. Конечно, можно будет потом узнать всё о ней у её дяди через моих родителей. Но на это потребуется время. И будет ли ждать красивая девушка, пока я разыщу её.
С этими невесёлыми мыслями и прибыл я на буксир. Потом работа отвлекла меня.
И вот в Выборге стоит передо мной та, которую собирался искать после практики.
Она заметила, что очень рад ей, повеселела тоже. Лариса протянула книгу со словами:
– Страница сто пятьдесят.
Я подумал, что там описан интересный момент из истории авантюриста, открыл на нужном месте книгу и увидел злосчастный листок бумаги с номером телефона.
– Вот баран! – хлопнул я себя ладонью по лбу. – А я все карманы вывернул, сумку обыскал, затем подумал, что обронил где-то её.
– Да ты не бей так себя по голове, пригодится еще в жизни, – от души рассмеялась Лариса.
Мы хорошо посидели с девушкой в кафе, расстались тепло на вокзале. Теперь я провожал девушку в Ленинград. И мы были уверены, что встретимся снова, когда я вернусь в город.
На судно я прибыл таким радостным, что заметили товарищи по работе.
Это увидел и мой однокурсник Владимир. Он улыбнулся мне, но как-то получилось у него грустно, словно угнетало чужое счастье. Я не придал этому значения, погруженный в свои личные переживания.
И только, когда вышли в море, заметил, что Владимир ходит по судну очень странно.
А вечером в каюте признался мне, что у него проблемы с мужским здоровьем. Он подозревает венерическую болезнь.
– Нужно сообщить капитану пока не поздно, – предложил я ему. – Морякам разрешено лечиться за бугром в исключительных случаях.
– Нет, потерплю, как-нибудь, а то не оберёшься потом разговоров да вопросов.
Мой однокурсник стал очень общительным со мной. Если оставались одни, то много рассказывал о своей жизни до поступления в училище. Я охотно поддерживал Владимира, потому что чувствовал, что парню требовалось выговорится.
В этот короткий рейс мой земляк изменился до неузнаваемости.
В порту Турку мы оставили морской лихтер и по приказу пароходства сразу же вышли в море и проложили курс в порт приписки Ленинград. Капитан и старпом не любили заходы в родной город, потому что сразу наезжали разные комиссии и службы.
Остальные члены экипажа, наоборот, радовались побывать рядом с домом.
Как бы там не было мы шлепали по довольно спокойному морю Финского залива в родную гавань. Небольшая волна не мешала скорости. Ветер не безобразничал, приятно обдувал лица моряков на палубе.
Залив сформировался во время Валдайского оледенения более двенадцать тысяч лет назад. Северные его берега скалисты, извилисты, изобилуют фьордами и шхерами, крупными заливами и полуостровами. Южные – подтопленные и болотистые, пологие. Вдоль южного берега тянется сорокаметровой высоты глинт, ранее бывший берегом Литторинового моря, а острова обнажились при обмелении ледниковых водоёмов примерно четыре тысячи лет назад, когда их уровень упал до нынешнего уровня современного Балтийского моря.
Это случилось на моей вахте. Около двух часов второй штурман Мозолин заметил по курсу светящиеся точки.
– Сети? – удивился он. – На судоходном участке.
И в этот момент что-то застучало с кормы по корпусу судна. Николай застопорил машину и принялся определять точку местонахождения парохода. На мостик прибежал капитан и вызвал старшего механика в машинное отделение.
Происшествие случилось недалеко от острова Мощный. Моряки предположили, что на винт намотался трос от оторвавшихся в шторм сетей, которые снесло на фарватер.
Машина могла работать лишь на малом ходу. Капитан решил укрыться в одной из бухт острова и дождаться помощи. Радисту приказал сообщить в службу безопасности мореплавания о координатах нахождения опасных сетей.
Потихоньку зашли в бухту и отдали якорь. Утром спустили шлюпку и обследовали судно с кормы, но ничего не заметили постороннего. Тогда старший механик предложил закачать воду в пустующий носовой танк, откачать питьевую воду из кормового танка. Тем самым предполагал, что нос от тяжести погрузится глубже в воду, а корма наоборот, поднимется и оголит винт.
Капитан сообщил в пароходство о намеченных аварийных работах, получил разрешение на это и дал «отмашку» деду, чтобы начинал операцию по освобождению винта.
Таким способом удалось оголить винт только наполовину. Но и так стало видно, как между лопастей и на валу обвился стальной трос. Его концы уходили в глубину.
Механик решил создать бригаду моряков. Владимир напросился сам в помощники, сказал, что хорошо плавает и владеет газорезкой.
– Откуда? – удивился я этому.
– Спасибо папе за это, научил, пока не сгорел от водки. Классный был газорезчик, скажу тебе. Да заодно охлажу свои перегретые болезнью причиндалы в морской пучине, – охотно рассказал Владимир, надевая плавки для работы в воде. Защитный костюм парень отказался надевать, сказал, что так легче работать будет.
Второй механик Роберт, Владимир и Семён Владимирович должны были освободить винт от троса. Степан, Дмитрий, Кирилл и Вадим должны были держать шлюпку под кормой и подавать в нужный момент ацетиленовый резак. Баллоны с газом находились на носу шлюпки.
Всё просто на первый взгляд. Но на воде эта работа требовала сил, сноровки и смекалки.
Шлюпку сначала закрепили канатом с судна. Потом Роберт с Владимиром опустились в море. Они держались за винт. Сначала выловили один конец и попытались его распутать. Но это не удавалось, поэтому решили резать на части его. Владимир взял в руки резак и зажёг его. Из режущего сопла вырвалось пламя. Курсант отрегулировал его и направил на трос. Вскоре кусок был отсечён от клубка и исчез в воде.
Тут встал вопрос, как прокручивать вал.
Дед передал вахтенному механику на судне, чтобы прокручивали для безопасности вал в ручную. Для этого было предусмотрено устройство, которое позволяло поворачивать многотонный вал на нужный угол.
Переговорных устройств не было, поэтому расставили моряков по цепочке. Семён Владимирович говорил из шлюпки одному матросу на корме. Тот кричал другому перед нижней палубой. Потом третий бежал в машинное отделение и передавал команду.
– Как сарафанное радио будет, – хмыкнул Владимир.
– Предложи другой способ, – не понравилось деду его реплика.
– Да нет, пускай так, как сказали вы. Я для слова брякнул только.
Так, раз за разом, освободили за час две трети винта. Бригада уже праздновала победу. Последний кусок троса не давался никак. Он застрял между фланцем винта и подшипником вала. Газорезкой, не повредив винта, его было не взять никак.
– Пускай прокрутят на триста шестьдесят градусов вал, а я потяну в сторону конец троса, – предложил Владимир.
В это время произошла смена передающей команду цепочки на палубе парохода. Новым людям обрисовали суть работы и расставили на местах. В машинном отделении нёс вахту Георгий Николаевич.
Дед поддержал идею курсанта, крикнул наверх, чтобы крутили вал, пока он не скажет – стоп.
Владимир взял в руки конец троса и приготовился тянуть его. В этот момент винт начал крутиться с большой скоростью. Курсанта утянуло под воду.
– Стоп машина! – дико взревел дед.
Винт замер на месте через пару секунд. Ремонтная бригада замерла от шока, смотрела на воду вокруг себя, но товарища не видела нигде.
Намотанный на вал трос вылетел и освободил винт.
Как потом выяснило следствие, Георгий Николаевич не понял своей задачи, и решил крутануть машину паром. Сарафанное радио дало смертельный сбой.
Владимира нашли возле левого борта судна ближе к форштевню. Его вытащили из воды. На голове была огромная рана, и парень не подавал признаков жизни.
Я был подавлен смертью одноклассника. Пароход «Норильчанин» поставили в Ленинграде к набережной лейтенанта Шмидта на Васильевском острове. На судне началось следствие. Я дал свои показания и прибыл в училище.
Начальник практики Израиль Менделевич поздоровался со мной за руку. Он подал мне для приветствия полную ладонь в этот раз и сказал:
– Мне жал парня, который погиб на твоих глазах. Ну а для тебя закончилась практика в этом году. Я засчитаю её до конца октября, а пока можешь отправиться в отпуск к родителям.
По дороге к Ларисе я подсчитал, что у меня впереди сто двадцать свободных дней.
Время достаточно для начала нового этапа жизни, но это будет уже другая история.