Глава XXXVII. ЗАРЯ НЕЗРЯЧИХ
За круглым столом сидело четверо: трое пожилых и один моложавый.
Все в чёрных очках.
Четыре белые трости стояли в углу.
Передав лакею свою белоснежную палку, барон уселся на тронное кресло, заняв почётное место во главе стола (если, конечно, у круглого стола есть голова). Шестой стул оставался свободным.
- Присаживайтесь, голубчик, не стесняйтесь, - предложил Бобринский и, обратившись к соседям по столу, произнёс. – «Имя бредущего во тьме лабиринта скрыто за пеленою первых пяти». Разрешите представить – Глеб. Прошу усердно любить и рачительно жаловать.
Трое пожилых синхронно кивнули в ответ.
Лишь моложавый проигнорировал призыв барона. Он сидел, не шевелясь, безучастный к происходящему.
- Ну, что ж вы застыли? Садитесь, садитесь. В ногах правды нет, - подбодрил Бобринский смущённого гостя.
Глеб занял вакантное место и покосился на незрячую гвардию.
Комнату освещала дюжина толстых свечей: языки жёлтого пламени зловеще мерцали, отражаясь в чёрных стёклах очков. Хозяева оптики застыли в оцепенении, уставившись в непроглядный мрак своей слепоты.
Пять восковых фигур наивысшего качества – мадам Тюссо отдыхает.
Скрипнула боковая дверь, в комнату вошли два лакея. Один держал поднос с бокалами, другой бутылку, обёрнутую крахмальным платком.
Следуя вызубренному ритуалу, хрусталь выставлялся на стол и тут же наполнялся тёмно-бордовой жидкостью.
Бобринский первым взял в руки фужер. Поднёс его к носу, вдохнул молекулы винных паров. Трое пожилых последовали его примеру.
Глядя со стороны, можно было подумать, что слепцы принюхиваются, опасаясь отравы. После дегустации ароматов, гурманы пригубили вина и стали полоскать полость рта, оценивая прелести букета.
Моложавый и тут проявил независимость - манкируя величавую поступь обряда, он цапнул бокал за тонкую ножку, залпом осушил его, облизнулся и замер. Этот тип напомнил Глебу хамелеона, сожравшего муху выстрелом языка и затихарившегося в ожидании новой поживы.
- А вы, дорогуша, чего же не пьёте? – забеспокоился Бобринский. – Пейте, пейте. Вино превосходное.
Глеб уже смерился с мыслью: от барона ни черта не утаишь – видит всё, несмотря на незрячий свой статус.
- Мне бы воды сперва, - попросил он. – Целые сутки не пил, в горле всё пересохло.
Хозяин согласно кивнул головой.
Один из лакеев шмыгнул за дверь. Мгновение спустя перед гостем приземлился стакан с минералкой.
Глеб с жадностью набросился на воду. Газированные пузырьки щекотали гортань и кололи опухший от жажды язык. Приняв в лоно своё животворную влагу, желудок отозвался блаженным урчанием.
Утолив нужды обезвоженного организма, Глеб глотнул вина. Оно показалось ему слишком кислым и терпким.
Стараниями пустого чрева алкоголь просочился в кровь и звезданул по мозгам. Глеб опьянел.
Кроме того, проснулся голод, прибывавший доселе в коматозно-летаргическом состоянии. Скорее бы дали пожрать!
Когда он ел в последний раз? Ах, да, у Крысолова – пообедали на скорую руку перед самым турне.
С ума сойти, целая вечность прошла. А сколько событий! Канализация, подвалы дворца, «одуванчики», чёрная комната.
Теперь вот здесь…
Глеб огляделся по сторонам – красивая комната. Мрачноватая только: стены затянуты каштановым шёлком, потолок облицован коричневой древесиной.
И ни единого окошка – вот ведь кроты!
Честно говоря, он ожидал встретить Тимура и Кубика. Точнее, лелеял надежду. Фон-барон кичится своим хлебосольством, даже его, криминального взломщика, гостем назвал.
Прелестно! Ну, так и дуй до конца – сделай жест доброй воли, пригласи всю компанию к столу…
А Неточка? Где она? Бобринский так толком ничего о ней и не сказал.
Темнит, старый хрыч, виляет хвостом.
Ладно, поживём – увидим.
Вновь распахнулась дверь, лакеи внесли угощение: шесть тарелок, покрытых пузатыми крышками. Наконец-то!
Избавившись от продуктовой ноши, слуги сперва освежили бокалы, а затем обезоружили блюда, удалив с них броню превентивного купола.
Глеб с сомнением покосился на яство. На тарелке лежало несколько листьев салата, три варёных морковины и горсть зелёного горошка. В центре, на почётном месте, красовалась какая-то бурая масса, оформленная полусферическим образом.
М-да, не густо…
Оставалось надеяться, что вслед за закуской местная кухня осчастливит страждущих чем-нибудь более существенным. «Хорошо бы мяса кусок, - размечтался Глеб. – Можно с кровью... Ростбиф! И картошечки жареной!».
Поток кулинарных грёз оголодавшего пленника был прерван торжествующей репликой:
- Друзья мои, - обратился барон к сотрапезникам. – Я хочу поднять этот кубок за великую и сокровенную вещь, имя которой – тайна. Ничто так не сближает людей, как общий заповедный секрет. Ничто не цементирует дружбу крепче священного таинства. Кому-кому, а нам это известно лучше иных.
Пожилые слепцы закивали в ответ, а моложавый издал какой-то булькающий звук, отдалённо напоминающий словосочетание «да уж…».
- Тайна хороша, пока она остаётся тайною, - продолжил смутную мысль распорядитель застолья. – Это как в романах - интрига превыше всего! Тогда как разгадка, даже самая пикантная и остроумная, рождает токсин обманутых упований. «Ах, вот оно что…» вздыхает разочарованно читатель и пожимает плечами.
Подражая ужимкам гипотетических книголюбов, барон тряхнул костлявым плечом.
- Взять хотя бы меня. Просто так, для примера. Верней, не меня, а моё супружество. Все думают-гадают: зачем Бобринский женился на карлице? В чём тут замысел, где здесь подвох? Жёлтая пресса беснуется, бульварные страсти кипят. Ажиотаж полнейший! А признайся я, что всё дело в чувствах, обычных, банальных, но искренних… В том, что я полюбил… Катастрофа! Ведь на смех подымут: «Ха-ха-ха, безглазый пентюх, совсем мозги набекрень! Благо, красотку себе отхватил бы – с деньгами всё можно. А то…». Интрига лопнет, как мыльный пузырь. Пикантность обернётся скабрезностью. Эксцентричная парочка молодожёнов испарится, будто лужица пролитых слёз. И что останется? Слепой старик и горбунья-уродина. Нет уж, увольте! Пусть оголтелый плебс прозябает в неведении. Тайна, так тайна…
Бобринский изогнул губу в лукавой ухмылке.
- А впрочем, секрет секрету рознь. С вами, господа любезные, скрытничать мне не пристало – тут все свои. Точнее, почти все...
Головы слепцов, как по команде, повернулись в сторону чужака.
Под прицелом незрячих, но проницательных взглядов, Глебу сделалось не по себе.
- Тешу себя упованием, что в следующий раз, произнося подобную фразу, мне не придётся употреблять обидное слово «почти», - завершил Бобринский спич обольстительным посулом.
«В мой огород камешек, - догадался Глеб. – Намекает, что я своим для этой компании сделаюсь. Ну-ну…».
На правах церемониймейстера трапезы, барон первым осушил свой бокал, предварительно оповестив сотрапезников, что пьёт за их неистребимое здоровье.
- А теперь, господа, приступим к самому главному, - предложил он, вооружившись столовым серебром. – Bon appetit.
Зазвенели ножи и вилки, ужин начался.
Или обед?
Глеб потеря счёт времени.
По крайней мере, не завтрак – больно уж помпезно всё обставлено. Да и потом, вино… Хлестать с утра, это уже через чур - всё-таки почтенные люди, не гопота!
На вкус бурая масса напоминала импортный гусиный паштет.
Как его? Что-то на «Ф»… Фуа-гра, кажется.
Тимур как-то раз угощал, раздобыв старанием зазнобы ломтик драгоценного лакомства.
Паштет Глебу понравился – весьма деликатная штучка! Он мог посетовать лишь на объём провианта: наложили, как украли – курам на смех.
Порцию свою Глеб умял раньше всех. Уничтожил даже варёную морковь, которую обычно недолюбливал.
Хотел, было, облизать тарелку, но постеснялся: как-никак высшее общество, бомонд! Даром, что незрячий.
Дольше всех трапезничал Бобринский: раздувал ноздри и чмокал губами, смакуя каждую кроху паштета.
Когда со стола убрали пустые тарелки, Глеб вздохнул с облегчением - ну наконец-то! Ох уж эти аристократы, любители размусоливать на французский манер – по часу на каждую перемену блюд. Что за прикол так над собой измываться?
«Давайте, братцы, шевелите копытами. Несите свои разносолы», - подгонял мысленно Глеб неспешных официантов. Почему-то на этот раз в качестве главного кушанья ему привиделся не ростбиф, а свиные рёбрышки а-ля барбекю.
Но жареная картошка обязана быть всенепременно!
Каково же было его изумление, когда вместо вожделенных рёбер лакей внёс поднос, уставленный мелкими чашечками. По комнате растёкся аромат свежего мокко.
Кофе? Уже?!
Выходит, этот говёный паштет и был гвоздём застольной программы! Ну и дела…
Перед носом у Глеба приземлился напёрсток с эспрессо. В довесок к напитку прилагался кубик сахара и крохотное печенье, покрытое тощим слоем шоколадной глазури – циничная насмешка над полноценным десертом.
«Жлобы, скупердяи, сквалыжники, - честил устроителей банкета разочарованный гость, давясь крепчайшим кофе. – Тоже мне, элита! На приличную хавку не могли раскошелиться. Или они специально надо мной измываются? Продержали сутки взаперти, а теперь пытают паштетной гомеопатией… Эсесовцы!».
Покончив с кофе, гости встали из-за стола.
Бобринский пожал руку каждому из них. Молча.
Дольше всего он прощался с моложавым: не только тряхнул десницу, но ещё и облобызал его трижды.
Услужливые лакеи выдали слепцам их белые трости и помогли проследовать к выходу.
Закрылась дверь.
В комнате осталось двое - Глеб и барон.
- Ну что, голубчик, как вам ужин? – полюбопытствовал Бобринский, вернув себя на тронное место. – По-моему, удался на славу!
- Ужин? А разве мы ужинали? Я, честно говоря, не заметил. Хотя, тарелки вроде гремели – теперь вспоминаю.
- Язвите, молодой человек. Ёрничаете. Ай-я-яй!
Барон погрозил шутнику костлявым пальцем.
- Это был специфический ужин. Подобные фуршеты мы устраиваем два раза в год. Ритуальная трапеза. Можно даже сказать – причастие. Весь фокус не в количестве, а в качестве: паштет-то особенный. Произведение кулинарного искусства. И не только кулинарного. Такая штукенция должна солировать. Впрочем…
Бобринский хлопнул в ладоши.
В ту же секунду в комнату впорхнул сноровистый лакей, точно и впрямь ждал сигнала, притаившись за дверью. Пофланировав к столу, он поставил перед Глебом тарелку с дымящейся субстанцией.
- Суп-пюре, с грибами и спаржей, - представил хозяин припозднившуюся снедь. – Рекомендую. Учитывая неординарность сложившейся ситуации, сделаем для вас исключение. Кушайте, кушайте, насыщайте растущий организм. Супчик отменный! Не рёбра, конечно, но всё-таки…
Пока Глеб уминал пюре из спаржи, барон сидел, положив подбородок на переплетённые пальцы.
Взглянуть со стороны – семейная идиллия при свечах: дедушка-ветеран любуется прожорливым внуком.
Обхохочешься!
- Ну, и как вам компания? – поинтересовался Бобринский, дождавшись окончания чавканья. Вопрос он задал, не меняя позиции, отчего в движение пришла не челюсть, а верхняя часть головы.
- Компания? Это те, с кем мы вместе паштетом питались? По-моему, ничего компанейского в этих особях нет. Отпетые молчуны, за весь вечер ни слова не проронили.
Глеб облизал ложку и отодвинул в сторону пустую тарелку. Действительно, вкусный супец.
- Не скажите, батенька! На самом деле все они – милейшие люди. И кроме того, весьма колоритные и примечательные. Особенно моложавый – настоящий оригинал. Как-нибудь на досуге расскажу его историю. А то, что молчат…
Барон порвал сцепление пальцев и развёл руками. Примирительный жест – мол, ничего не попишешь.
- Так уж у нас повелось, голубчик. Так повелось… Да и то сказать - зачем зря языком балаболить? Мы друг друга без лишних слов понимаем. Коммуницируем на уровне порывов души и гипнотических инспираций.
«Инспирация? Ну-ну! Сам-то болтун ещё тот. Дай волю, любого пустобрёха за пояс заткнёт. Ишь, какую речь перед паштетом запендюрил! Не поленился ведь».
- А что касается моих размышлений о тайне, я их озвучил, прежде всего, для вас, молодой человек. Вы-то, батенька, инспирацией не шибко владеете, правильно я понимаю? То-то же!
Осадив строптивого гостя, Бобринский сменил гнев на милость и добавил с улыбкой:
- Впрочем, ничего сверхъестественного в инспирациях нет. Овладеть этой хитростью может каждый, было б желание…
- Если честно, ваши говёные инспирации я видел в гробу, - перебил его Глеб. В самом деле, сколько можно терпеть эти уловки и экивоки! – У меня на текущий момент одно единственное желание – получить ответ на два вопроса: зачем вы меня сюда заманили, и какого чёрта вам надо? Любите менять биографии? Хобби такое, да? Отлично, флаг в руки! Только уж будьте любезны, просветите беднягу убогого - чем вам моя биография приглянулась? Я ведь ноль без палочки, сами сказали. Почему вы выбрали именно меня для своих уродских экспериментов? Что, другого кандидата не нашлось? Подостойнее…
Бобринский снова заплёл пальцы косицей и уложил подбородок в этот костлявый гамак. Минуту сидел он молча, не шевелясь – настоящая мумия.
- Так ведь не я вас выбирал, - признался борон, насладившись паузой. – Не я, а она – дочурка моя родимая.
«Дочурка? Чёрная Дама, что ли? Ей-то зачем вся эта кутерьма?».
- Не угадали, голубчик. Опять пальцем в небо. Что-то вы не в ударе сегодня, туго соображаете, - старик укоризненно чмокнул губами. – Я другую дочурку в виду имел - старшую, а не младшенькую. Ту самую, что навестила вас лет десять назад. Помните? Явилась без приглашения. Вошла, как все, через парадную дверь, а вышла через балконную. Хотя, какое там «вышла» - выпорхнула! Испуганным мотыльком, ласточкой сизокрылой. Унеслась в неведомые дали…
«Выпорхнула? Лет десять назад? Через балконную… Так вот оно что! Выходит…».
- Именно! Догадались наконец-то? Браво, браво...
Барон запрокинул голову и пару раз сомкнул ладони, изображая аплодисменты.
- Да, друг любезный. Та женщина – моя старшая дочь. А сам я – господин Тотлебен. Модель пропащей головы, фантом похищенного бюста. Отставной генерал, запропастившийся без вести. Такие вот пироги…
* * *
Из мемуаров генерала Тотлебена.
Человек, существо ленивое – я об этом уже говорил.
Лень свою он любит. Лелеет и холит её. Несёт по жизни, как драгоценную ношу.
Инертная, постная, костная тварь – вот что такое человек.
До поры до времени он ещё трепыхается, совершает деяния в соответствии с утверждённой программой: родился, учился, женился, произвёл потомство.
Что там ещё?
Посадил дерево – и такое случается. Построил дом.
По крайней мере, обставил квартиру: мебель, обои, паркет, навесной потолок. Стеклопакет в оконной раме!
А дальше? Что дальше-то делать?
Почивать на лаврах в ожидании финального аккорда? Точнее, прощального пука.
«До смертинки три пердинки» - есть такая присказка.
Неужели сие - наш удел?!
Среднестатистический человек живет лет сорок, сорок пять — как носорог.
Произнося «живёт», я имею в виду слово, отчеканенное заглавными буквами на скрижалях бытия. Понимаете?
Жизнь и брожение биологической массы, как ни крути, разнокалиберные вещи! На одной чаше весов у нас биохимия, на другой – экзистенция.
Выходит, сорок лет. Всего лишь!
Обидно…
Возможно ли уберечь себя от прозябания?
Думаю, да. (И даже не думаю, чего уж там - знаю!) Но это не просто. Ой, как не просто…
Почему?
Да потому, что страшно!
Ведь нужно начать с нуля: вывернуть себя на изнанку, выкинуть на помойку всё, что любил. Отсечь прошлое. Переступить черту. Спалить за собою мосты. Жуткая перспектива!
Однако, другого способа нет.
Вернее, есть, но это так… Аварийный выход, инвалидный костыль.
Можно свести брожение на нет. Приструнить плоть, сказать «цыц» биологической массе. Молитва, медитация, «познай самого себя» и прочее, и прочее… Ловля эфирных бабочек на грядках эфемерной духовности.
Встречал я подобных голубчиков – подвижников и страстотерпцев. Ручки трясутся, слюнки текут, во взоре блаженный туман и свечение потусторонности. Словом, не от мира сего человек, одной ногой в царстве небесном уже.
Приятное зрелище? Скажем так - на любителя.
Я лично предпочитаю жить. Обожаю, чёрт возьми, это дело!
Сомненья датского принца не для меня.
«Быть, и никаких гвоздей» - таков мой девиз.
Итак, мой рецепт долголетия – менять свою жизнь, как змея меняет шкуру. Почувствовал приближение смертельной тоски, унюхал затхлый смрад застоя – вперёд. Сдирай с себя кожу существования: руками, когтями, скребком. Всем, чем придётся.
Я и с Тотлебиным разделался соответствующим образом: отодрал его от себя. С кровью, с мясом, но отодрал.
А ошмётки похоронил, зарыл их под осиной на кладбище!
Впрочем, всё по порядку.
С чего бы начать?
Однажды на глаза мне попалась книжонка.
Давно это было, в прошлой жизни какой-то. Тогда я мог ещё использовать органы зрения по назначению.
Забавная книжица, примечательная. Названья не помню, что-то там про алхимию.
Не скажу, чтоб я на эту книгу запал, но кое-что из чародейской премудрости принял на вооружение. К примеру – атрибутику: пристрастился именовать свои жизни на алхимический манер. Удобно, выразительно и стильно.
В самом деле, от чего не взглянуть на процесс бытия сквозь призму союза планет и металлов?!
Первая жизнь моя была немудрящей, зато героической и самой долгой из всех.
Как не трудно догадаться, прошла она под сенью планеты Марс.
Жизнь железа - чугунный лоб, стальные нервы. Для полководца лучше не придумаешь.
Марс – планета действия. Она полна напора и энтузиазма.
Упрямый и злой, маршировал я по жизни негнущимся шагом, был доволен собой и своим бытиём.
Однако, всему есть предел. Рычать и скалить зубы в семнадцать лет, это нормально, но делать то же самое в тридцать семь – неприлично и глупо.
От деградации и маразма спасла меня Венера, представшая в образе Ласки, моей белоликой зеленоглазой жены.
Не в том дело, что я обзавёлся семьёй (точнее, не я, а Тотлебен – следует помнить, что мы говорим о разных людях). Семья, это так – пустяки.
Страсть, вот в чём весь фокус!
Объятое этим чарующим пламенем, железо растаяло, превратившись в податливую эластичную медь. Волшебство трансмутации!
Я с удивлением вдруг обнаружил, что в груди у меня что-то вибрирует. Какая-то странная, но родная струна. Я понял, что сердце – не просто насос, качающий кровь. Это мускул любви, комочек трепещущей плоти.
Когда я увидел Ласку впервые, сердце моё спотыкнулось и ёкнуло, опешив от радости.
Так я прожил десять лет, содрогаясь от приступов сладчайшей аритмии.
Увы, медно-медовое счастье продлилось недолго.
Бетонной плитой рухнула на меня гибель жены. Сломала хребет, расплющила душу.
Так началась моя третья жизнь – самая мрачная.
Три тысячи дней и ночей прозябал я в тени Сатурна, пришибленный, окоченевший. Медь покрылась омерзительной патиной и превратилась в свинец.
Отравленный токсичным миазмом, я сделался тенью. Ползучей, уродливой, мрачной. Никто не смог бы узнать во мне прежнего Тотлебена.
Старик. Совершенный старик! Унылая, заплесневелая сушка.
А ведь мне едва за полтинник перевалило.
Избавление, как это часто бывает, пришло с нежданного боку.
После смерти Ласки я вышел в отставку – осточертело мне ратное поприще. А чтоб не скучать, устроился по совету одного доброхота в музей, взялся заведовать фондом каким-то.
Должность почётная, но чисто номинальная. Что-то вроде свадебного генерала на военно-исторической пирушке. Музейным охламонам было приятно, что в душных стенах их учреждения трудится персонаж, который сам по праву мог бы стать частью показной экспозиции.
И вот как-то раз забросили в фонд боевой десант: двенадцать бюстов героев войны, двенадцать гипсовых голов, состряпанных холуйской рукою халтурщика-бракодела. Двенадцать безликих обрубков, списанных в архивный утиль за ненадобностью.
Я, как заведующий, принимал эти «шедевры» по списку.
Вообразите моё удивление, когда среди прочих забытых и полузабытых имён я обнаружил своё собственное. Заклеймённая мудрёным инвентаризационным номером, мне явилась моя голова: усатая, пучеглазая, крутолобая.
Сперва курьёзный сей факт позабавил меня. Надо же – сам себя получил на хранение. Обхохочешься!
Но вскоре юмористический порыв подзавял и скукожился. Иные чувства овладели мной: сперва растерянность, потом сомнение, а после и ужас.
Я вдруг представил себя на кладбище - стою я там и пялюсь в гипсовые бельма надгробного монумента.
«Живой труп» - это же про меня!
На следующий день я вышел из дому, чтобы купить пивка в близлежащем ларьке.
По субботам пили мы с Ларисой Гавриловной пиво и кушали воблу – завелась у нас гаденькая такая традиция.
Но в эту субботу не довелось мне отведать напитка. Толи бутылка оказалась скользкой, толи сам я сплоховал, однако пивной пузырь вдруг выскользнул из рук, упал на асфальт и разлетелся на мелкие дребезги.
В ту же секунду в мозгу моём лопнул отвратительный гнойный нарыв.
Острая боль пронзила меня, помутив сознание.
Придя в себя, я понял, что делать.
Как был, без паспорта, с рублём в кармане, я пустился в бега. Удрал из дому и из прежней жизни постылой.
С Сатурном и его гнилыми чарами было покончено.
Помните сказку про комариного ангела?
Я ведь не зря рассказал её давеча. С умыслом! Для прояснения подоплёки событий.
Палить мосты, отрубать концы, заметать убегающий след – вот рецепт крылатого провокатора. В конце концов, грохнуть соседа молотком по башке, чтобы не было соблазна воротить оглобли вспять.
Так я и поступил.
Только сосед этот жил внутри меня самого. Притаился, подлец, в укромной щели апатичного мозга. Там я его и замочил.
Итак, новая жизнь!
Начать её, однако, оказалось непросто.
Прежде всего, не знаешь, куда себя деть.
Драпать – была моя первая скороспелая мысль. В другой город, в глушь. С глаз долой, из сердца вон.
Но без денег и паспорта далеко не уедешь.
Кроме того, бежать мне нужно было не от каких–то там ушлых бандитов, а от себя самого. В этом казусном деле курс побега неважен, и дислокация не имеет значения. Я решил остаться в столице.
Первую ночь провёл на чердаке заброшенного дома. Вторую – в подвале, в обнимку с трубой отопления.
Днём слонялся по улицам, пугливо озираясь по сторонам. Всё время мерещилось: сейчас меня узнают, окликнут по имени-отчеству.
Вечером третьего дня мне ухмыльнулась удача.
Возле пьяного угла я познакомился с матёрым бродягой.
Этот субъект отчего-то проникся ко мне душевной симпатией и взял под своё босяцкое крыло. Ночлег я обрёл на заброшенном кладбище, в компании отпетых маргиналов.
Так началась моя четвёртая жизнь. Погост стал мне домом, свора бомжей – семьёй.
Курировал новоприобретённое состояние Меркурий, пронырливый лукавый Бог, покровитель бродяг, торгашей и воров.
Алхимический символ Меркурия «жидкое серебро». Подвижная, неугомонная ртуть – полная противоположность тяжеловесному свинцу.
Ртутным шариком обернулся я, чтобы улизнуть из-под власти Сатурна, вырваться из его цепких клешней.
Как там, у нашего классика? «Усталый раб, замыслил я побег...».
Да уж, лучше не скажешь. В самое яблочко!
Для человека, привыкшего к комфорту и респектабельному существованию, жить жизнью бомжа нелегко. Особенно, если стал бомжом в одночасье!
Мне пришлось постигать азы бездомного бытия.
Я научился охотиться на голубей, потрошить и жарить кошек.
Научился тырить, что плохо лежит, жулить и попрошайничать.
Суровая школа «молодого бомжа».
Мои университеты.
Зато у меня не оставалось времени для идиотских рефлексий и праздного самокопания. Я просто был, существовал. Рос, как сорняк, как вьющийся плющ. Цеплялся за жизнь, не думая о целях цепляния.
Так прошёл целый год, и в конце этого срока судьба преподнесла мне нежданный сюрприз.
Смоленское лютеранское кладбище – место старое, закоренелое. Новых могил там уже не копают. Заброшенный, полузабытый некрополь – для бездомного бытия лучшего места трудно придумать.
Представьте же моё удивление, когда морозным декабрьским утром на кладбище заявилась компания гробовщиков. Причём, никакого гроба они за собой не таранили. Миссия их была куда как скромней: очистили от снега могильный кусок и застолбили его, вонзив в промёрзлую землю деревянный крест.
Возглавляла похоронную процессию инициативная старушенция: она вертелась, как юла, махала руками и писклявой фистулой отдавала приказы похмельным гробокопателям.
Голос показался мне знакомым.
Приглядевшись, я узнал командиршу – то была вторая супруга, соломенная вдова генерала Тотлебена.
За минувший год Лариса Гавриловна ужасно сдала, превратилась в старуху.
Не только она. Я тоже весьма изменился не в лучшую сторону.
Впрочем, наружная метаморфоза пошла мне на пользу – я мог стоять в пятнадцати метрах от опальной жены, не опасаясь быть узнанным.
Как не крути, даже в печальном положении могут отыскаться пикантные плюсы.
Дождавшись, когда оккупанты закончат своё похоронное дело и уберутся прочь с нашего суверенного кладбища, я подкрался к фиктивной могиле.
На деревянном кресте чёрной тушью было начертано: Тотлебен Г. Л.
Под именем – цифры: год моего рождения и год предполагаемой смерти.
По иронии судьбы на этом самом кладбище покоились мои лютеранские предки. Вплоть до прадеда.
Дед, отец и матушка обрели постмортальную прописку в московской земле.
Обитая за ржавой оградой некрополя, я и думать забыл о далёкой родне. А вот Лариса Гавриловна, напротив, запомнила.
Ума не приложу, каким макаром удалось ей выклянчить у городских властей разрешение на погребение несуществующих останков пропавшего мужа.
Хотя, чего уж там… Мне ли удивляться? Лариса Гавриловна – женщина упорная, кого хочешь уломает.
Временным крестом пометила она одобренный участок, а через полгода воздвигла на этом месте гранитный монумент.
Согласитесь, жизнь – забавная штука! Не часто удаётся побывать на собственных похоронах.
И чем больше жизней, тем больше сюрпризов.
Любуясь новоиспеченной могилой, я понял, что побег удался. Тотлебен мёртв, закопан в землю. Год кладбищенской жизни исцелил меня от него.
Я прошёл карантин, можно было двигаться дальше.
Существование бомжа не сулило мне уже ничего нового. Настала пора выбираться из этой трясины.
Легко сказать! Шустро сказка говорится, да не просто дело делается.
Тотлебен окочурился. Былое обаяние имени его кануло в небытие.
Новая биография требовала известных расходов. Теперь меня могли спасти лишь деньги.
Однако, откуда их взять?
И вновь на выручку пришла пресловутая алхимия.
Прелесть Меркурия в его изменчивости: он способен играючи перелицовывать обличия. Сегодня ты, его милостью, презренный изгой, а завтра, глядишь – уже на коне. Ходишь фертом, руки в боки.
Главное, не прозевать момент, не прошляпить удачу. Всё можно простить себе, но только не наплевательское отношение к знакам судьбы.
В то время в моду вошли игровые автоматы. Как их величали? «Однорукий бандит», кажется.
Сейчас этот бизнес слегка прижучили, а тогда инвалида-разбойника можно было отыскать на каждом углу.
Система простая: меняешь денежку на жетон, кидаешь железяку в отверстие, дёргаешь машину за ручку. В ней что-то начинает звенеть, моргают лампочки, мелькают картинки и…
Тебя оставляют с носом.
Конечно, выигрыш случается, но так редко, что только идиот может надеяться разбогатеть на этом сомнительном поприще.
Рядом с кладбищем была одна забегаловка – настоящий гадюшник. Но даже туда умудрились засунуть игрального монстра.
Как-то раз забрёл я в эту дыру: согреться и выпить пятикопеечных помоев, гордо именуемых «кофе с молоком».
В дальнем углу, перед грабительским аппаратом, сидел какой-то сумрачный тип. Он швырял в прожорливую щель жетон за жетоном и давил на штурвал.
Всё без толку! Жетоны таяли, а морда субъекта мрачнела.
Прихлёбывая мутное пойло, я смотрел на бедолагу и ухмылялся в душе - отрадно знать, что кому-нибудь хуже, чем тебе. Зрелище это успокаивает.
Вдруг сердце моё ёкнуло, встрепенулось, а в голове внезапной догадкой оформилась чёткая мысль: «Полный вперёд! Сейчас выпадет основательный выигрыш».
Не тут-то было.
Этот чудак на букву «м» уже потратил свой последний жетон. В сердцах матюгнувшись, он слез со стула и поплёлся к выходу.
Дрожащей рукой наскрёб я по карманам горстку монет. Мелочи едва хватило, чтобы купить один жетон.
Сонный халдей, торговавший кругляшками, с удивлением покосился на меня – не часто встретишь бомжа, неравнодушного к игровым автоматам.
Когда же минуту спустя я вернулся с пригоршней драгоценных фишек, харя его и вовсе вытянулась до неприличных пределов – стала похожа на отвислую сиську старухи.
В тот день я выиграл сто рублей.
Целый год не держал в руках такой сумасшедшей суммы.
Не скажу, что произошедшее изумило меня.
Я давно замечал за собой способность к мелким, непроизвольным предвидениям. Замечал, но не обращал на это дело внимания.
Первые приступы провидческого дара обнаружились у меня после Халхин-Гольской компании – побочный эффект контузии ядовитой стрелой.
Бывало, задумаешься о чём-то пустячном, расслабишь мозги, и вдруг – бац! Точно вспышка от бомбы. А вслед за вспышкой упорная мысль: должно произойти то-то и то-то.
Словом, озарение. А откуда что берётся – чёрт его знает!
Генерал Тотлебен к чудесному феномену относился спустя рукава – подумаешь невидаль. Скажем, кто-то умеет свистеть соловьём или хрустеть музыкально указательным пальцем правой руки. Забавно, но не более того.
Эх, большого дурака свалял генерал!
Не сумел оценить презент судьбы по достоинству, профукал удачу.
Хорошо, что его живьём закапали – так ему и надо, козлу.
Только промаявшись год в шкуре бомжа, смог я раскусить перспективы, которые сулил мне мой недоделанный дар.
Перво-наперво я решил проверить, не заряжен ли мой курьёзный талант холостыми патронами.
Неделю кряду обивал я пороги заведений, снабжённых однорукими хищниками. Выбирал те, что поплоше – из приличных меня гнали взашей. Часами сидел, наблюдая за игроками.
Очевидный и безусловный успех: о предстоящем выигрыше я знал за минуту до того, как машина начнёт изрыгать призовые жетоны.
Случалось это не часто, иногда целый день был угроблен впустую. Зато стопроцентное попадание!
Оставалось решить ряд технических проблем.
Первое – как заставить игрока отказаться от продолжения партии в тот самый момент, когда капризная удача готова оскалить улыбкой ехидный свой рот.
Пришлось взять в долю одного из моих кладбищенских сожителей. Выбор пал на бомжа по кличке Армагеддон – отпетый подонок, зато умел держать язык за зубами.
В критический момент по моей команде Армагеддон отвлекал раба «игральной лампы» от предмета его беззаветных страстей: то скандал закатит, то потасовку устроит, то одежду жертве своей облюёт.
Действовал мой агент решительно и вдохновенно. Но и по мордасам, конечно же, получал регулярно.
Зато премиальные, которыми я награждал этого камикадзе, с лихвой окупали физические страдания и моральный ущерб.
Другим подводным рифом стала проблема конвертации жетонов.
В день моего дебюта мне повезло - изумлённый халдей безропотно выложил рублёвый эквивалент барыша. Зато в следующий раз у меня просто-напросто отобрали жетоны и выперли вон.
Бомж, он и есть бомж – чего с таким церемониться!
Наученный горьким опытом, я решил прибегнуть к маскировке: потратил первый «гонорар» на приобретение спецодежды. Одно дело – зачуханный люмпен, и совсем другое – степенный мужчина в солидном костюме.
С лицом дело обстояло сложнее.
За год бездомного бытия фасад мой заметно поизносился. Но полностью человеческий облик я потерять не успел.
Вскоре, используя метод проб и ошибок, я пришёл к выводу, что особенно стараться мне и не нужно. Физиономия, похожая на руины средневекового замка, и тело, закованное в латы добротной одежды, соединившись в единое целое, производят на холуев игорного бизнеса отрадное впечатление.
Сразу видно, что перед тобой твёрдый калач, видавший всякие виды – с таким лучше не связываться.
Главное, держаться уверенно и с достоинством.
Возвращаясь на кладбище, потрошитель одноруких бандитов вновь превращался в бомжа.
«Рабочую» одежду я хранил на чердаке заброшенного дома, а выручку прятал в собственной могиле.
Покойный Тотлебен сослужил мне напоследок добрую службу, поработав кубышкой. И разрытая земля никого не смущала – захоронение-то новое.
К осени я умудрился накопить приличную сумму.
Настала пора выбираться из подполья. Тем более, бизнес мой начал хиреть.
Это сперва я думал, что автоматы стоят на каждом углу - играй не хочу! На самом деле, число заведений, оснащённых сберкассой, оказалось конечным, а дважды в одном и том же месте я старался не появляться – бережёного бог бережёт.
Итак, я созрел для следующей партии.
Первоначальный капитал у меня имелся, оставалось легализовать себя в обновлённом обличии.
И тут меня снова выручил провидческий дар: внутренний глаз мой сам собою открылся. Тайным оком узрел я направление движения и последовательность необходимых шагов.
Сперва, осознав и переварив информацию, я опешил – таким чудовищным и нелепым показался мне план.
Однако, за битого двух небитых дают. Трансцендентальный нюх (хвала одноруким тренажёрам) я развил основательно и научился ему доверять.
Презрев здравый смысл и осторожность, я внял совету духовного зова и ни разу о том не пожалел.
План моих действий был таков: перво-наперво я купил нижнее бельё и отправился в баню. За полтора года, минувших со дня моего исчезновения, мылся я всего два раза.
В шалостях с игровыми автоматами инфернальный смрад, проистекавший от моей несвежей плоти, был только на руку. Отправляясь на промысел, я брызгался дорогим одеколоном. Смешиваясь с ароматами парфюма, ядрёная вонь производила на халдеев парализующее действие.
Но обновлённый сценарий требовал телесной чистоты.
Смыв с себя струпья бомжатского быта, я облачился в парадный костюм, закрыл лицевой счёт в кладбищенском банке и отправился к Львиному мосту.
Догадываетесь, куда вела заветная тропа?
Соображаете, кого посоветовал выбрать в помощники мой расторопный талантец?
Её самую, Бедную Лизу - вечную деву, несчастную жертву интриг шебутного амура.
Казалось бы, безумие!
Кому, как не ей, точить на меня отравленный зуб.
Ан, нет! Не подвела меня аномальная интуиция.
Выслушав одиссею беглого генерала и отставного бомжа, Лиза тотчас согласилась стать моей тайной соратницей.
Взвалив на свои костлявые плечи бремя противозаконных хлопот, она достала мне фальшивый паспорт. Благо, нужные связи во властных кругах у неё имелись – не зря же она трудилась шифровальщицей в самом секретном отделе Тайной Канцелярии. Ну, и мои сбережения помогли!
Многим пришлось признательность выказать: кому бакшиш в лапу сунуть, кому хабар, а кому – хапанец. Зато всё вышло шито-крыто.
Так на свет появился гражданин Бобринский.
Ещё не сиятельство, но уже и не сявка без роду и племени.
Первое время я жил у Лизы - в коммуналке ей принадлежали две комнаты.
Потом обзавёлся собственным углом.
В освободившуюся жилплощадь экс-шифровальщица прописала дочь покойного Тотлебена - по моей настоятельной просьбе, разумеется.
С момента исчезновения генерала девчонка успела выскочить замуж и обрюхатить себя грядущим потомством. Молодые маялись без крыши над головой. С ополоумевшей мачехой, Ларисой Гавриловной, жить она ни за что не хотела, поэтому внезапное предложение сердобольной тётки пришлось ко двору.
Не стану лукавить – к медовой бочке этого доброго дела была подмешена дегтярная ложка корысти: мне было важно, чтобы за дочерью приглядывал доверенный глаз.
О причинах сего любопытства – позднее. Тут много чего объяснять придётся…
Между тем, моё положение крепло, а мошна пополнялась.
Я провернул пару-тройку рискованных, но прибыльных сделок, и зарекомендовал себя удачливым, прозорливым дельцом.
Верный вассал меркантильного Бога, я строевым упорным шагом двигался в указанном направлении. Если прибываешь с Меркурием на единой волне, деньги сами находят тебя, липнут к рукам, как какашки к штиблетам.
Главное – не привередничать в средствах и держать по ветру нос. Учуял цель, и вперёд! Без страха и упрёка.
Как правило, стяжателям земного богатства по достижении пенсионного возраста надоедает служить Золотому Тельцу - скучно становится. Поэтому, они либо отходят от дел, либо продолжают тянуть имущую лямку – по старой привычке, но без прежнего рвения.
Я же в свои шестьдесят только ввязался в игру. Всё мне было в новинку, всё интересно и всё по плечу.
С восторгом неофита лез я в самое пекло, и пекло сходило мне с рук. Кидался в омут отчаянных махинаций и выбирался сухим из воды.
Я чувствовал себя первопроходцем: Колумбом, Магелланом, Миклухой Маклаем!
Делишки, от которых Тотлебен отвернулся бы с гадливой гримасой, Бобринский обделывал с наглой улыбкой на хищном лице.
Успеху сомнительных, но дерзких предприятий, способствовал романтический ореол, сам собою образовавшийся вокруг моей скромной персоны.
Судите сами: хитрый, проницательный делец, умудрённый годами и убелённый сединами. А главное - никто не знает, откуда он взялся. «Выскочил, как чёрт из табакерки» - так говорили про меня.
Что ж, чёрт, так чёрт… «Кем бы ни быть, лишь бы быть» - таков мой девиз.
Сей лозунг я блюду доселе.
Самой крупной аферой господина Бобринского стала сделка с банком «Де Бир».
Об этом эпизоде стоит рассказать поподробнее.
Обтяпав данное дельце, я лишний раз убедился, что выражение «перст судьбы» - не пустой слащавый звук. Есть у судьбы фартовые пальчики. Есть!
Итак, «Де Бир».
Слыхали о таком банке? Нет? Ну, да ладно…
Влиятельный британский холдинг, один из старейших на островах Альбиона. Финансовый монстр.
Я, пользуясь своими новыми связями, помог этому чуду в денежных перьях проникнуть на отеческий рынок. Сами знаете, в наши дни Мировая Война – это борьба за сферы влияния. Кто смел, тот и съел.
Само собой, все лакомые кусочки давно пересчитаны и поделены. Новичков в этом сутяжном деле не любят. Однако храброму сердцу и удалой голове «статус-кво» не указ. Всегда отыщется способ изменить положение вещичек.
Короче, подсобил я британским товарищам не щадя живота своего, и товарищи эти не остались в долгу – рассчитались со мною сполна.
Причем, весьма оригинальным манером.
Когда-то, двести с лишком лет назад, одна любвеобильная императрица открыла в почтенном банке «Де Бир» счёт на имя отпрыска, рождённого вне брака.
Венценосная дамочка, сама однажды свергшая супруга, прекрасно понимала зыбкость придворного существования. Поэтому и решила обезопасить будущность своего бастрюка – на случай форс-мажорных обстоятельств. Мало ли чего?
Случись заваруха, куда сынуле деваться? Ясное дело куда – дуть в эмиграцию.
Так вот, чтоб на чужбине было чем кишку заткнуть, она деньжата и припрятала.
Однако Бог миловал - ни революций, ни переворотов, ни путчей.
Императрица благополучно скончалась в собственном ватерклозете от сердечного приступа, сынуля получил графский титул и тоже дожил до глубокой и обеспеченной старости.
Что же касается капиталов… Деньги так и застряли в британских клешнях.
Время шло, проценты росли, наследство императрицы разбухало на депозитных дрожжах.
И тут на горизонте появился ваш покорный слуга!
Забавное совпадение: бедующий граф, прежде чем стать почтенным вельможей, успел побывать в шкуре безродного вы****ка - рос он в семье придворного гардеробщика, а фамилию ему назначили Бобринский.
Чуете, куда ветер дует? Ведь и я стараниями Лизы сделался Бобринским.
Курьёзный нюанс!
Умники из «Де Бира» быстро смекнули, что к чему.
Расплачиваясь со мной за услуги, решили они обстоятельство это заангажировать к обоюдной выгоде обеих сторон.
Сказано – сделано! Лежалый вклад императрицы благополучно перекачивал на мой банковский счёт – вернули, якобы, наследство. Им это было выгодно с точки зрения налогов, а мне – во избежание контроверз при допросе с пристрастием.
«Откуда у вас денежки? - спросит меня господин прокуратор. – Взятки берёте, или же как?». А я ему: «Бог с вами, голубчик, какие взятки? Наследство! Заветный дар далёких предков – нашла награда героя».
Конечно, дельце было шито белыми нитками. Ткни в него следственным пальцем, и оно затрещит по швам.
Однако мир не без добрых людей – уберегли доброхоты от тыканья.
Но и я не остался в долгу - отстегнул весомую часть гонорара любезным особам во властных кругах. А оставшийся куш употребил на утоление собственных прихотей.
Во-первых, приобрёл себе логово – выкупил у казны «родовое гнездо».
Дворец Бобринских давно уже прибывал в плачевном состоянии, поэтому градоначальники только рады были избавиться от этой докучливой ноши.
Во-вторых, обзавелся титулом. Графом стать я не мог - графский чин не продаётся. Зато фон-баронское звание – сколько угодно. Оплатил Дворянскому Собранию вступительный взнос согласно утверждённому прейскуранту, и дело в шляпе. Для того баронов и придумали, чтобы на них наживаться.
Не стоит думать, мол, старый пройдоха пал жертвой тщеславных амбиций. Благородного сана ему захотелось. Ничуть!
На дворянство мне было плевать, тут дело в другом.
Сливаясь с призраком чужеродной фамилии, я выбирался из западни предыдущего имени. Сдирал родимые пятна Тотлебена вместе с поношенной кожей.
Да и для бизнеса полезно: одно дело – безродный торгаш, и совсем другое – аристократ, пусть даже липовый.
А главное – перст судьбы, о котором уже я обмолвился.
Наученный основательным опытом, я знал: если случаются подобные совпадения, значит ты на верном пути. Обожаю тождественность случая, ибо случай – язык, на котором общается с нами судьба.
Итак, на излёте шестого десятка, я стал не просто Бобринским, но даже бароном.
Смех и грех!
Родная сестра генерала Тотлебена, выскочив замуж за одного остзейского фрукта, тоже заделалась баронессой, и наглый вояка частенько потешался над её беспочвенным титулом. Кто б мог подумать, что сей зубоскал в новой жизни украсит фальшивым дворянским гербом парадный фасад своей экзистенции.
М-да, всё течёт, всё меняется.
Забавная штука – время, не правда ли?
Когда тебе перевалит за полташечку, начинаешь замечать, что оно ведёт себя каверзным образом. Если человек поставил на себе крест, решил, что всё уже в прошлом, время плетётся, как старая кляча. А если он ещё бодрится, «и жить торопится и чувствовать спешит» - лукавое время не остаётся в долгу и тоже давит на газ.
Не успел я и глазом моргнуть, как пролетели десять лет.
Мне стукнуло семьдесят, и я вдруг почувствовал с ужасающей ясностью, что жизнь моя снова буксует на месте. То есть время несётся, а жизнь – тормозит.
Такая вот нестыковочка.
Меркурий, слов нет, очаровательный Бог, но застревать в его объятиях надолго не стоит: ртутные пары ядовиты.
Четвёртая порция бытийного пирога была мною съедена, подметена под чистую – лишь крошки остались. Настала пора приниматься за новый кусок.
Но тут меня поджидал неприятный сюрприз: волшебный дар, гостинец Халхин-Гола, долгие годы служивший мне верой и правдой, отчего-то вдруг заартачился.
Не то, чтобы пропал, испарился – отнюдь. Однако начал выкидывать всякие фортели. Видения по-прежнему посещали меня (и даже чаще, чем дотоль), но стали какими-то мутными.
Намёков расплывчатых я не угадывал, их смысла туманного понять не умел.
Чувствовал себя иностранцем на вокзале: расписание – вот оно, перед мордой, а прочесть ничего не могу, букв заморских не знаю. Куда бежать? На какую платформу карабкаться?
А жизнь, между тем, ветшала, приходила в негодность. И вместе с нею ветшал ваш покорный слуга.
Вновь овладела мною апатия. Захотелось плюнуть на всё, послать всех к чёртовой матери.
Да только шиш! Не для того заварил я эту канительную кашу, чтобы сдаться, задрав к верху лапки!
Собрав в кулак остатки воли, я вызвал на поединок свой внутренний глаз.
Забросил дела, заперся во дворце и стал созерцать видения, пытаясь расшифровать корявый почерк судьбы. Засел, как сыч - ничего не видел, никого к себе не пускал. За исключением Бедной Лизы – она единственная посещала меня, снабжая провиантом и новостями.
Месяц, наверное, провёл я в добровольном своём заточении, барахтаясь в мутной луже провидческих грёз, и к концу этого срока кое-что в голове моей устаканилось.
Я обнаружил, что некоторые картинки являются мне чаще иных.
Лик Луны, например.
Лица моих дочерей.
И мой собственный портрет, обезображенный слепыми дырами глазниц.
Оставалось выяснить, к чему сей вернисаж? Что означают экспонаты этой навязчивой выставки?
Раскусить подоплёку Луны оказалось проще всего – судьбоносный знак, алхимический символ очередной моей участи.
Вертлявая ртуть исчерпала свой зыбкий лимит. Настала пора очерстветь, обрасти серебристой коростой.
Что ж, Луна так Луна. Внутренний глаз сделал свой выбор.
Сам, без моего участия. Не спросив ни совета, ни позволения, ни санкции.
А впрочем, я на око моё не в претензии.
Разобраться с дочерним видение оказалось сложней, но и этот головоломный барьер, в конце концов, я осилил.
Долго артачился, не желая принять очевидное, однако смерился, нашёл в себе силы…
Прошлое настигло меня, вот в чём фокус. Досадное пошлое прошлое.
Отчалив от острова по кличке Тотлебен, я пустился в дальнее плаванье, в поисках новых горизонтов и целинных земель.
Увы, увлёкшись круизом, я напрочь забыл о сферических формах коварного глобуса. И вот, спустя десять лет, вновь причалил к постылому берегу, только с другой стороны.
Тогда я решил обмануть своё прошлое.
Если не можешь победить врага, используй его. Мне был нужен союзник. И не абы какой, а особенный: родная кровинушка, женщина, мать.
Стоит ли удивляться? Луна – планета томная, обременённая эстрогенами. Воплощение женского, смутного, влажного. Она в ответе за матку, левый глаз, ночные дороги и отчётливость отражений.
Ночное светило само по себе уже зеркало – лукавый рефлектор, ворующий чужие лучи. Дети – тоже зеркало, хотя, подчас, и кривое.
Лица моих дочерей, слившись с ликом Луны, озарили украденным светом потайную тропинку к спасению.
Дольше всего мурыжил мне мозги мой собственный безглазый лик.
Никак не мог я смекнуть, к чему весь этот слепой маскарад.
А когда уяснил наконец…
Когда уяснил – было поздно.
Перво-наперво, я навестил свою старшую дочь - восстал из мёртвых.
Она была в шоке.
Я и раньше чувствовал, нам предстоит ещё встретиться - потому и поселил у Лизы, под тайным приглядом. Был в курсе её затруднительных дел: знал о детках убогих, о муже-чудике, о жизни надломленной.
Знать-то знал, да что с того толку?
Не угадал я её опорного настроения: думал, она в восторги придёт, обрадуется воскресшему жмурику. Как же, не хрен моржовый к ней из могилы явился - мажорный папаша, барон-богатей!
А она, сердешная, послала меня к чёртовой бабушке. Не то, чтоб из гордости – скорее, от страху: почуяла, что прах мой смердит роковою опасностью.
Чуткая была, проницательная, умела дорыться до сути вещей. Похоже, частичка моих Халхин-Гольских талантов к ней по наследству перекочевала.
А может, подвёл материнский инстинкт - сучка за версту чреватость унюхает.
Бог свидетель – я худого ей не желал! Ни ей, ни семейству её окаянному.
Явился во всей дружелюбной красе: с цветами и распростёртым объятием.
Помощь всестороннюю предложил, поддержку – и не только моральную. То да сё…
А дочь меня в шею!
За что?
Впрочем, вру – знаю за что. Точнее, догадываюсь.
Мне кажется, она себя убедила, что беды её произрастают от моего проклятого семени. Я – её ядовитый родитель – причина и следствие потаённого зла.
Откуда взялась такая уверенность?
И с балкона она шагнула по той же причине.
Что у неё в голове творилось? Чего она там себе напридумывала?
Этого я никогда не пойму и никак не узнаю.
В одном убеждён – смертью своей хотела она от меня откреститься.
Я, как узнал про гибель дочурки, в ужас пришёл.
Думал - всё! Каюк, катастрофа.
А оказалось – отнюдь.
Оказалось, так оно всё и задумано было.
Лунная жизнь моя алкала искупительной жертвы. Знал внутренний глаз, в какую окрестность косить. Знал!
Всё вышло по его неумолимой задумке.
Луна – это зеркало, я уже говорил.
Вампирша, похитительница приблудных мерцаний, она питается чужеродным лучом.
Чтобы начать новую жизнь, и мне был нужен самоотверженный лучик. А ещё лучше – прорва, стая, лавина лучей.
Неистовый взрыв. Слепящая вспышка.
Такою вспышкой стало самоубийство моей старшей дочери.
Повторяю, смерти её я не хотел – всё получилось само собой.
Сорвалась с небесной выси родимая звёздочка, рухнула вниз. Вспыхнула белым пламенем и сгорела дотла.
А я остался.
Преображённый, осиротевший, слепой.
Мятежная вспышка спалила мне зрение.
Глазные яйца упали в кипящую жижу горючих старческих слёз. Плюхнулись и сварились вкрутую.
Зато из купели этой, как Афродита из пены, вылезла моя новая пятая жизнь.
Настал черёд зори незрячих!
Заря…
На рассвете всё видится чётче. Бледный лик старшей дочки померк, но осталась дочь другая!
Я и её отыскал – как же без этого?
Младшая поразила меня своим сговорчивым нравом - тот час согласилась стать союзником, подельником и эпигоном.
Отверженный, брошенный, нелюбимый ребёнок, зла она на меня не таила. И воскрешению не удивилась совсем.
Не долго думая, собрала барахлишко и перешла на мою уединённую сторону, точно всю жизнь дожидалась подобного случая.
Так, рука об руку с моей младшей девочкой, вошёл я в чертог обновлённого существования.
Но это уже другая история…