11.
И вот, я, в гордом одиночестве, философскими размышлениями о роли дикой природы в жизни урбанизированного общества, скорым шагом начинающего туриста, постигаю радость общения с горными, лесными тропами. А заодно, задаю себе вопросы относительно веселеньких казачков, ряженых любителей ретро автомобилей и странного майора Шубина.
Если вся эта компания позволяет себе вольности с огнестрельным оружием, да еще в таком массовом порядке... Столкнись Улитин с подобной массовочкой, не легко бы ему пришлось... Да что Улитин?! Самый раз всю областную милицию на ноги поднимать! Да! Вот прогуляюсь к озеру, осмотрюсь, заберу на обратном пути Торопова, и любыми путями в Новиково. И побыстрей!
И эти яблоки! Мать их! Материализовались прямо из картины! Или я пропустил какой-то фокус?
Однако через пять минут восхождения по лесистому склону сопки, я вполовину уменьшил скорость перемещения. Еще через десять почувствовал определенную усталость, ну а спустя еще пятнадцать минут, мне стало окончательно понятно, что горно-пеший туризм абсолютно не увязывается с моим менталитетом. Тем не менее проявляя волю и упертость, полученные мною от неизвестных родителей в качестве компенсации за утраченное детство, я взобрался-таки на гребень сопки, потратив на это мероприятие не менее двух часов.
"...Весь мир на ладони - ты счастлив и нем
И только немного завидуешь тем,
Другим - у которых вершина еще впереди."(*)(* В.С.Высоций)
Игнорируя заполняющие горизонты красоты соседствующих сопок, упершись спиной в ствол огромной сосны, рухнул на землю, с удовлетворением констатируя, что Лебяжье действительно находится по другую сторону гребня.
Вытянув, на манер усталых альпинистов перед собой ноги я с облегчением прикрыл глаза. Стараясь справиться со сбившимся дыханием, несколько раз, глубоко в легкие, втянул раскаленный солнцем воздух. И попережевав о несуразном складе своего характера, в соответствии с причинами, заставившими предпринять полу альпинистский штурм сопки, не вставая с места, принялся изучать открывшуюся взору местность.
Как и предполагалось, озеро находилось по другую сторону гребня, пятиконечной лазурной звездой, расположившись меж буро-зеленых холмов. Блистая отражаемыми лучами солнца, - реально существующее, созданное природой чудо.
Как человек, в большей степени привыкший к виду безобразных пятиэтажек и неубранных свалок, при виде восхитительного явления я впал в естественное оцепенение.
"Бриллиант ё! Бывает же такое?" - подвел я итог спустя некоторое время и ноздрями попытался уловить предполагаемую влагу и свежесть водоема.
Заработав очередную порцию раскаленного, пресыщенного хвоей воздуха, я стал осматривать озерную долину, размышляя о том, сколько же мне понадобиться сил чтобы просто спуститься и омыть в блаженных водах утружденные пешим переходом члены. И сколько же понадобиться сил и времени для осмотра и поиска интересующих меня объектов?
"Да, пока есть возможность, надо отдыхать", - рассуждал, угадывая в своих ощущениях все-таки неестественную усталость. "Лишь бы комарики не беспокоили".
Однако комарики и не думали беспокоить. Их не было. Так же как и всевозможных перепончатокрылых, ползающих и прочих приставучих насекомых.
Подивившись подобному стечению обстоятельств и своим странным ощущениям, я вслушался в лес.
"Тишина, однако",- подумал, не слыша положенного в подобных местах трезвона, пения, клекота, уханья и карканья разной пернатой живности.
С другой стороны, естественно, звуки городских подвалов, в которых сутками приходилось сидеть в засадах, мне знакомы более чем звуки родного сахалинского леса. А о звуках однокомнатной холостяцкой квартиры, я вообще мог бы написать большой развлекательный труд. Но моя генетическая память твердо подсказывала, что мертвая тишина бывает только в мертвых лесах, чего не скажешь (судя по деревьям) о месте, в котором в данном случае пребывал я.
И эта вонючая слизь.
С веток листвянки, укрывающей меня от палящего солнца, на руку упали несколько капель.
"Если так пахнут все живущие в этом лесу елки, то лучше все-таки сидеть в засаде. В корсаковском подвале",- подумал я, уловив смешанную с запахом эфира, резкую вонь разложения и попытался вытереть руку о мох. Однако единственным результатом моей попытки избавиться от маслянистых капель, стало то, что они еще больше размазались по кисти и запястью, и кажется еще сильнее проникли в поры кожи. Кроме того, на участках кожи, на которые изначально попала жидкость, проявились красные пятна.
Почувствовав неприятное жжение и повинуясь естественному рефлексу, я, преодолевая поглощающую сознание сонливость, пополз искать какую-нибудь лужу, дабы при помощи воды избавиться от неприятных ощущений. Переместился на полметра. Остановился, чтобы восстановить силы. Услышал треск ломающихся ветвей. Из последних сил задрал голову и наивно стал разглядывать летящий вниз предмет.
Через доли секунды он рухнул на место, которое я только что мужественно покинул.
- Ух ты! - воскликнул я, поражаясь собственному незнанию островной фауны.
Небольшой мешок, покрытый жесткой короткой щетиной с розовыми, похожими на лишаи проплешинами, выражая недовольство местом своего приземления возбужденно трясся, компенсируя свою неудовлетворенность выбросом голубых ломанных игл электрических разрядов.
Пока я разглядывал искрометный мешок, пытаясь соотнести его, согласно Чарльза Дарвина, к какому-либо из известных мне видов, жжение на руке рассыпалось в миллионы колючих точек, а состояние сонливости плавно перешло в полный наркоз.
Проплывая над собой, я успел заметить касание своей головы о сухую замшелую почву, услышать донесшийся сверху хруст ломающихся ветвей, раздавшийся откуда-то сбоку боевой клич аборигена-индейца, и твердо пообещать себе, не гулять по сахалинской тайге без костюма химзащиты. И танка.
Процесс возвращения всегда болезненней. По разным причинам. Поэтому, выбираясь из пустоты бессознательного состояния, легче тем, кто осознает, что кому-то еще есть дело до того, вернешься ты или нет, хватаясь за чье-либо, незримо присутствующее желание, разделить боль и страх. И тогда легче, когда кому-то есть дело до того, как возвращающийся будет себя чувствовать, преодолевая барьеры небытия.
Я себя чувствовал неплохо. Вернее, совсем ничего не чувствовал. А еще точнее, в тот миг, когда сквозь веки проник солнечный свет и мое сознание, продираясь сквозь частоколы красных вспышек, устремилось к этому свету, я понял, что из всех данных природой человеку чувств, я уже могу использовать два. Первое - это для того, чтобы видеть этот свет. И второе - прежде чем увидеть предметы в этом свете, осознать некое присутствие. Не ощущение, а именно знание и понимание того, что тебе помогают выбраться из темноты.
Я открыл глаза. И уже не в силах их закрыть, превозмогая ворвавшееся огнем солнце, попытался увидеть. Сначала тени и подчеркнутые ими силуэты. Потом предметы, мелкие и более крупные. Затем объемы и цвета. И, в конце концов, после того как память вернула предметам названия и определения, я увидел себя. Возлежащего в тени небольшой, с крышей пагоды, беседки.
По всей видимости, в свое время, беседка эта и являлась ни чем иным как пагодой. О чем свидетельствуют колонны из тонко выделанного камня и подобие алтаря, возвышающегося в центре. Очень не хватает колокольчиков, тех, которые звонят от дуновений ветра, но это так, для полноты восприятия. Впрочем, надписи, белой краской по древним барельефам, по замыслу исполнителей, скорее всего и должны были бы компенсировать отсутствие льющегося по воздуху звона. В остальном, учитывая уют, создаваемый красивым озером и крутыми, бархатно-зелеными скатами соседствующих сопок, замечательное место для медитации, живописи и занятий любовью, прозрачными августовскими ночами.
Ну и конечно, здесь можно лежать, вот так неподвижно, сколько угодно времени и размышлять о вечном, изредка позволяя себе отвлечься от глобальных мыслей на созерцание неких субъектов, в движении познающих суету бытия.
Их было двое. Целенаправленно перемещаясь вдоль берега, они приближались к "моей беседке", напряженно осматривая окрестные территории.
"Что-то их напугало ",- думал я, обозревая их обвешанные оружием, и от веса багажа прогнувшиеся, вдавливаемые в землю, фигуры. И тут же теряя интерес к происходящему, принялся изучать изображения на колоннах, исполненные поверх древних иероглифов масляной краской. «Светка сука!» - провозглашало одно из изображений, оставленное просветленным, в результате молитвенных бдений, последователем синтоизма.
Субъекты, тем временем, заметив меня, стали ухмыляться, тыкать в мою сторону пальцами и проявлять прочие действия, отождествляемые с признаками радости. Глупцы какие! Что может быть радостнее покоя и мыслей, предопределяющих эту радость?
- А ведь неплохо устроился, - отметил один из них, весь такой камуфлированный и в солнцезащитных очках.
"Да-а, не плохо",- согласился я, наблюдая как необычно, фиксировано перемещается очень далекое перистое облачко, а вместе с ним, также фиксировано двигаются познавшие суету бытия люди, оказываясь внезапно то по одну, то по другую сторону от меня.
- Смотри и навесик тут у него от солнца, и водичка, - порадовался за меня второй, тот который с адидасовскими лепесточками. – Хорошо тебе, не жарко?
"Да, хорошо ",- подумал я, и беспокоясь о том, что эти двое все-таки нарушат мой покой, стал изучать надпись на другой колонне.
"Витек – дурак!" - огласила она результат просветления еще одного (или одной) последователя (или последовательницы).
А тот, второй, уже сидел на корточках и тянул свою руку к моему лицу.
- Женя! - вдруг воскликнул он. - Да он уже холодный. Может он...
Тот, которого назвали Женей, нехотя перевел взгляд с далекого горизонта на мое тело.
- Не-ет. Смотри, как глазами вращает. Живой еще.
- Ну правильно, воздуха не хватает, или еще чего, - настаивал второй. – Точно! Смотри, он перестал дышать!
Тот, которого звали Женей, поставил свою ногу мне на грудь и рывком вдавил ее.
Со звуками треснувших ребер, пришло понимание того, что мысли о вечном и о сопутствующем покое, придется перенести на некоторое время. А пока, не ощущая положенной боли в грудной клетке и рефлекторного всхлипа легких, я попытался возмутиться нелепому обращению со своим неподвижным телом. Однако мои желания изобразить рев обиженного медведя, ознаменовались слабым гортанным мычанием и мощным выбросом газов из кишечника.
А эти двое, казалось, только и ждали подобного проявления. Очень оно их позабавило.
Вдоволь навеселившись и нашутившись по поводу моего физиологического состояния (минут пять не могли успокоиться, гады), они стали внимательно осматривать мое лицо, шею, руки, бросая, время от времени, друг на друга многозначительные взгляды и не менее многозначительно при этом фыркая и ухмыляясь.
Старательно выдавливая из себя мычания всевозможных тональностей, я попытался дать понять - насколько мне неинтересно наблюдать за их телодвижениями, напоминающими дешевую пантомиму.
- Завывает то как, сказать, наверное, что-то хочет! - наконец проявил сообразительность тот, которого звали Женей. - Послушаем?
- Ты знаешь коровий язык?- засомневался второй.
- У меня есть автопереводчик.
С этими словами, Шубин, сукин сын, достал из кармана черную, размера с портсигар, коробочку. На ее передней части, платиной, красноречиво сиял "Веселый Роджер", а под ним взаимоисключающая надпись - "Живая вода".
- Это и есть, автопереводчик? - засомневался Торопов, наблюдая, как майор сворачивает головку одноразового шприц - тюбика.
- Угу,- утвердительно кивнул Шубин.
Помассировав мне шею, он воткнул шприц под левое ухо и, впрыскивая содержимое, спросил:
- Как думаете, сколько стоит для государства наше желание поговорить на одном языке?
Торопов пожал плечами. Ну а мне, уже было совершенно все равно: я вновь вернулся в состояние покоя и теперь старательно избегал суетных мыслей. Даже сообщение стоимости одного укола, не стало причиной нарушения размеренного ритма уводящего в Вечность.
- Ты серьезно? - сквозь туман, слышался удивленный голос Торопова. - Кубик этой жидкости, стоит десять тысяч баксов?
- А чего ты удивляешься? Препарат экспериментальный, штучного производства, на конвейер не поставлен...
-... а теперь, разбегайся, кто может! - услышал я последние рекомендации Шубина.
И взорвался.
Осколки сознания, устремленные во Вселенную и вздыбленное тело, существующее вне боли и вне ощущений, присущих состоянию, когда сознание во Вселенную не устремляется.
Пока "осколки" гуляли по Космосу, познавая его структуру и природу жизни, тело функционировало и жило, подчиняясь неведомой воле. Пока сознание сливалось с многомерностью космической ауры, тело во всю испытывало на себе отсутствие гармонии земной жизни.
Я, (или не я?), ходил по тайге, взбираясь по сопкам и продираясь сквозь буреломы сахалинского ельника. Я (или не я), выполняя чьи-то команды, тащил тяжеленные ранцы, участвуя в схватке, вел методический отстрел стаи клыкастых рыжих зверей (или насекомых?), и всю ночь охранял покой сволочей, изможденных созерцанием моей деятельности.
Возвращаясь из Космоса, осколки привнесли в память массу ненужных деталей, осознанных мною также отчетливо, как и понимание величины собственной усталости.
Борьба между собственным Я, познавшим несправедливость обращения со своим материальным телом, и материальным телом, неукоснительно выполняющим чужую волю, ознаменовалась появлением первых лучей солнца и падением обмякшего вдруг тела.
Классика. Лицом вперед, не сгибая ног в коленях и не выставляя перед собой рук.
- Доброе утро! - тут же послышался счастливый голос Шубина.
Спустя секунду он перевернул меня на спину, осмотрел лицо, глазные яблоки. Посчитал пульс и, удовлетворенно крякнув, протянул мне армейскую флягу.
- На, выпей-ка водички, - сказал он, закуривая сигарету и устремляя взгляд к вершине соседней сопки.
Мне очень хотелось побыстрее начать неэтично выражаться, по поводу произошедших со мной странностей, но пить хотелось больше. К тому же "деревянный" язык вряд ли позволил бы произнести все необходимые в этом случае утонченные словосочетания.
Пока я с жадностью поглощал воду, майор осматривал горизонты.
- О, Саня! - проснулся Торопов. - Как дела?
Я продолжал пить.
- Как себя чувствуешь? - проявлял участие к моему здоровью Торопов.
Я не отрывался от фляги.
- Если выпьет всю воду – уснет, - сообщил Шубин, все так же радуя себя далекими пейзажами. - Уснет, значит легче перенесет пограничное состояние. Ну и, естественно останется жив.
- Может я и усну! - выкрикнул я, сглотнув последние капли жидкой глюкозы.
- Но перед этим, я вам, сволочам, скажу все что...
Туманные круги в глазах и наваливающаяся дремота, несколько притупили остроту вскрываемой проблемы и порядок ее изложения. Однако перед тем как провалиться в сон, я все же успел высказаться об отсутствии честности и порядочности у моих товарищей. На что они, хамски согласившись, уложили мое тело на расстеленный брезент.