5. Вторая ночь
Мужчина стоял на пороге саманного дома и повторял: «Меня зовут Андрей Лаубах. Меня зовут Андрей Лаубах». Он прожил в этом доме более четырех лет, но сейчас смотрел на этот дом и окружающую обстановку, словно видел всё в первый раз. Доски порожка давно подгнили, жалобно скрипели и готовы в любой момент провалиться, а стены дома были обшарпаны, обнажив, как у доходяги ребра, дранку. Дверь никогда не запиралась на замок. Всякий, кого мучила жажда, мог заглянуть на огонёк, но желательно со своим пузырем.
За саманным домиком был садовый участок, весь заросший бурьяном, с засохшими плодовыми деревьями, а сам участок был окружен заборчиком из серого полусгнившего горбыля. Только по фасаду дома Андрею удалось обновить забор и заменить горбыль на зеленый профнастил. Странно, он зарабатывал довольно приличные деньги, но они почему-то утекали сквозь пальцы, словно в песок, и, как ни бился, ничего не мог исправить, как по дому, так и по участку.
Купол высокого темно-синего неба, усыпанный стразами мелких звезд, раскинулся над домом. Осенний воздух был чист и свеж, и Андрей вдыхал его полной грудью. После работы на угольном складе он вымазывался как черт в угольной пыли, и часто работал без респиратора, который мгновенно забивался от пыли. Потом долго отплевывался угольной пылью.
Андрей толкнул дверь и вошел в сени. В сон шибанула вонь от застоявшейся мыльной воды в китайской стиральной машинке с отломанной крышкой. Он выругался. Говорил же сучке Ирке вылить воду еще неделю назад, но ей за пьянками и гостями было некогда.
В зале, освещенном голой стосвечовой лампочкой, за столом сидел сосед по кличке Буга, усеченной части фамилии «Бугаев», с лицом, похожим на помятую рублевую бумажку еще советских времен. Лицом Буга был очень похож на писателя А.Грина, только А.Грин после ссылки в Сибирь стал писателем и больше не попадал в места не столь отдаленные, то Бугаев, отмотав десятку за убийство, нигде не работал, пил не просыхая, а наклюкавшись, искал любой повод, чтобы подраться и расписать кого-нибудь ножичком. Дело шло к тому, что Буга должен быть опять загреметь в каталажку. Воздух свободы был для него слишком ядовит и поэтому был противопоказан. В тюрьме Буга чувствовал себя как дома.
- Андрюха! Д-дружбан! Г-где т-ты зап-проп-пастился? – заплетающимся голосом спросил Буга. - Т-тут к-как раз на т-тебя ос-сталось!
Преувеличенно осторожными движениями, чтобы не дай бог не разлить драгоценные остатки водки, Буга опустил горлышко бутылки в стакан и набулькал в него. Получилось ровно четверть стакана.
Андрей одним глотком выхлебал водку. Та имела резкий химический привкус ацетона. Его всего затрясло, когда жидкость обожгла пищевод и провалилась в желудок. Он схватил обкусанный ломоть хлеба, бросил в рот, и стал усиленно двигать челюстями, пытаясь зажевать привкус ацетона. Комната плавала в табачном дыму. Буга курил едучий самосад, и глаза у Андрея стали слезиться.
- А где бабы? - спросил он.
- Бабы? – удивился Буга. – Только что тут сидели.
Он обвел пьяным взглядом комнату, но женщин не нашел.
- С-стран-но, к-куды ж они делись, - пробормотал Буга. – А ты посмотри в той комнате.
Он махнул рукой в сторону соседней комнаты. Андрей заглянул в неё. Там на двух диванах, стоявших буквой «г», лежали ничком две женщины. У одной подол халата был задран на голову, обнажая грязно-белое, в веснушках, тело, трусы в красный цветочек спущены, и в толстую задницу была воткнута пустая водочная бутылка. Это была его жинка, Ирка. Другая, большая рыхлая женщина, была сожительницей Буги. Обе были мертвецки пьяны.
- Ирка, вставай, - Андрей стал трясти жену за плечо.
Жена что-то недовольно забурчала и повернулась на бок. С губ на покрывало тянулась тонкая струйка слюны.
- Вставай, сука, - не выдержал Андрей.
Ирка приподнялась и рухнула покрывало.
Андрей разозлился и отвесил Ирке пару оплеух:
- Чего разлеглась, сука!
Женщина заворочалась и кое-как поднялась.
- Чой-то мне мешает, - Ирка никак не могла одернуть полы халата, мешала бутылка. Она выдернула бутылку и с тупым изумлением рассматривала ее. Горлышко бутылки была измазано темно-коричневым дерьмом и неприятно пахло.
- Кто эт-то мне воткнул, - Ирка громко пукнула, и в комнате неприятно запахло.
Волна темной ярости накрыла Андрея. Он ударил Ирку кулаком в лицо. Она, как подрубленная, упала на пол. Андрей стал пинать её ногами. Женщина с мычанием ворочалась на полу.
- Ты чо Ирку охаживаешь? – перед Андреем появился Буга.
- Это ты бутылку ей в жопу засунул? – зло спросил Андрей.
- Я, - не стал отпираться Буга. – Обе лежат, слюни пускают, я и сунул. Прикольно-то как! Как цветочек в горшке, из жопки-то растет! гы-гы!
Он засмеялся визгливым смехом.
- А чо своей не присунул?
Буга пожал плечами:
- Так бутылка была одна, а в другой для тебя оставалось. Сп-пецом для тебя держал. Ты ж допил, рази, не помнишь?
Тебе сейчас засуну, - пообещал Андрей, но не нашел бутылку. Тогда повалил Бугу на пол и стал пинать ногами.
- С-сука, ты чо деешь? Счас встану, всю харю попишу! - истерично визжал Буга, сплевывая с разбитых губ кровь.
Андрей не обращал внимания на его вопли, а старался еще сильнее поддать, не только Буге, но и Ирке.
Буга продолжал выкрикивать ругательства, а Ирка закрыла голову руками, и каждый раз, когда ботинки Андрея попадал по ней, утробно хекала.
От палёной водки была неприятная отрыжка, Андрея мутило, в голове клубился темно-красный туман. Хотелось затоптать до смерти Бугу и Ирку. Он попал Буге по живту, и тот вырвал. Неприятно пахнущие рвотные массы расплескались по телам Ирки и Буги. Андрей вытер мгновенно пробившийся холодный пот со лба. Ноги и руки дрожали. Он опустился на диван и стал вытирать о покрывало ботинки, запачканные в рвоте. В спину кто-то толкнул. Он повернулся. На карачках стояла сожительница Буги – Надька-пьянь. Глаза безумные, губы дергаются, открывая зловонный рот с пеньками гнилых зубов. Надька покачалась на руках, а потом ржавым голосом проскрипела: «Чо тут-ти деется?».
- Ничего, - зло выдохнул Андрей. – Дрыхни дальше.
Под Надькой на покрывале стало расплываться мокрое пятно. Резко запахло мочой.
Андрей не выдержал. Мало того, что Надька-пьянь упилась вусмерть у него дома (хоть это был дом не его, а жены), напоив и Ирку, так еще и обсучилась. Покрывало было старым, из плотной жаккардовой ткани. Его в стиральную машинку не засунуть, а надеяться, что Ирка скоро придет в себя и вручную отстирает, - ждать не приходилось. После выпивки Ирка обычно неделю тяжко болела. Придется нюхать эту вонь, не похожую на запах недорого мужского одеколона, что хотел купить себе на день рождения, но вместо него купил жратвы и бутылку нормальной, хоть и дешевой водки. Палёнка и самогонка надоели.
. Утробно зарычав, он с немалой дурью приложил Надьку по темечку, в завитки грязных сальных волос. Та упала ничком на покрывало и больше не шевелилась.
- С-суки, с-суки, стал лихорадочно бормотать Андрей. – Ненавижу, ненавижу!
Он застонал, обхватил голову руками и стал качаться из стороны в сторону. Ощущение неправильности этой жизни, беспробудного пьянства жены, тяжелой и изматывающей работы, отнимающей все силы, охватило его существо. Калейдоскоп жизни ярко закрутился перед глазами. Вот батяня, угрюмый мужик, с ладонями-лопатами, копался в моторе под поднятой вверх кабиной Камаза. Рядом суетился полупьяный сосед. Батяня попросил соседа подать ключ. Тот вместо того, чтобы подать нужный ключ, нажал на рычаг, и кабина махом опускается на отца. Батяня неожиданно взвыл тонким заячьим голоском, так не вязавшийся с его массивной фигурой. Тело Батяни подергалось под кабиной и затихло. На колесо потекла черная кровь. Сосед смотрел на дело рук своих остекленевшими глазами и не мог тронуться с места, словно ноги проросли в землю. Прибежала мать, завыла дурным бабьим голосом, бестолково хватаясь то за кабину, то за ноги отца. Потом сползла на землю и забилась в судорогах. Из дома выскочили три сестренки, мал мала меньше, и заплакали возле мамки и папки. Андрейка подхватил длинное шило с тряпки, расстеленной возле машины, и ткнул острым концом в спину соседа. Шило неожиданно легко вошло в тело, сосед выгнулся и упал навзничь, а конец шила вылез наружу. Сосед засучил ногами и завыл. Тут Андрейка потерял сознание. Через неделю после похорон мать удавилась в сарае. Его и сестренок раскидали по разным детским домам. После интерната он попал в армию. После армии Андрей стал искать сестер.
Старшую сестренку, оказывается, сначала посадили на наркоту, а потом заставили продавать. Её поймали на сбыте. Теперь чалилась в зоне с большим сроком. Средняя жила с детдомовским парнем. Он был у них на квартире, которую средняя получила как детдомовка, оставшаяся без жилья. Недельку попьянствовал. Средняя сестра рассказала о судьбе младшенькой сестрицы Аленушки. У родителей она была самая любимая, отец в ней души не чаял, и из рейсов привозил в горшочках какие-то необыкновенные экзотические цветы обязательно красного цвета.
Аленушка попала в приемную семью, где отчим по очереди насиловал девочек. Она не хотела, сопротивлялась, и отчим жестоко ее изнасиловал, порвав все внутри. Отчима не посадили, у него были хорошие связи в полиции. Изнасилование повесили на старшего приемного сына, олигофрена, выросшего здоровым бугаем, что открыто дрочил на приемных дочек. Сейчас олигофрен проходил психиатрическую экспертизу. Аленушку долго лечили в больнице, а потом заперли в психушку. У нее, как сказала средняя, покрутив пальцем возле виска, поехала крыша.
Андрей набулькал водки в стакан и уронил, словно тяжелые камни, три слова: «я его убью». Средняя сестрица с хахалем были изрядно пьяны и не поняли, что он сказал, а если поняли, им было все равно. Ведь поил-кормил Андрей. У средней с хахалем денег отродясь не было. В квартире было хоть шаром покати. Они жили тем, что к ним часто приходили попьянствовать такие же горемыки и приносили в качестве закуски что-нибудь пожрать. Бывало, когда гостей не было, средняя с хахалем сидели голодные. Хахаль, прижившись у средней сестрицы, не хотел никуда идти работать. Из путаных разговоров по пьянке Андрей понял, что хахаль загремел за кражу, где в колонии с ним приключилось что-то нехорошее. Возможно, отпетушили. Поэтому хахаль боялся воровать, чтобы вновь не попасть на зону. Он удобно устроился на шее сестрички, свесив ножки. Крыша есть, еще и кормят бесплатно! Мечта, а не жисть.
Андрей переночевал на полу, на какой-то дранной тряпке, утром поплескался под холодным душем и пошел в психушку. Там его долго не хотели пускать к Аленушке, но он упросил-умолил-дал денег, и встретился сестричкой. Она превратилась в божий одуванчик, дунь и улетит, далеко-далеко, и следов не найти. Больничный халат на ней висел, словно под ним было не тело, а вешалка, а из рукавов и пол халата торчали тоненькие, как спички, ручки и ножки. Лицо было прозрачным, только на виске билась синяя жилка, показывая, что ее владелица пока жива. Глаза были потухшие, синь очей выцвела. Увидев брата, Аленушка печально-укоризненно спросила: «почему не привез мне аленький цветочек?»
Андрей ахнул. Он подзабыл, что отец привозил ей из поездок цветы в горшочках, но перед приходом купил коробку шоколадных конфет, которую положил в малиновый пакет. Дрожащими руками он достал коробку конфет:
- Это лучше, чем цветы. Это настоящие шоколадные конфеты.
Аленушка несмело улыбнулась, верхняя губа приподнялась, и вместо двух центральных резцов у нее были острые обломки
- Кто тебе их выбил? – сердце у Андрея защемило.
- Это дядька Тимка. Я кусала его хер, не хотела сосать, - шепотом пояснила Аленушка. Она обеспокоенно зыркнула по сторонам и тихо продолжила. – Только никому не говори. У него здесь тетка работает. Укол сделают, и буду лежать как колода.
Андрей про себя повторил: «я его убью» и протянул коробку конфет сестре. Та повертела в руках коробку и вернула со вздохом: «Я их не люблю. Мне бы аленький цветочек». Повернулась и, не прощаясь, ушла.
Андрей постоял с коробкой ненужных конфет и вернулся к средней сестре, которой рассказал о неудачном походе в психушку. Средняя, жадно запихиваясь конфетами, чтобы не досталось хахалю, подтвердила: «да, она всегда была такая, не от мира сего, вечно о каком-то аленьком цветочке бредила», а когда опустошила коробку, попросила Андрея:
- Братец, когда будешь у меня в следующий раз, обязательно купи шоколадные конфеты. Я их очень люблю, только редко пробую, денег вечно нет.
Андрей грустно посмотрел на нее. Когда еще увидит среднюю? Под правым глазом желтел бланш, что поставил сожитель, приревновав к какому-то собутыльнику, которому разбил в кровь лицо. Тот не остался в долгу и потыкал его отверткой. Сильно потыкал. Теперь сожитель лежал в больнице, собутыльник в бегах, а средняя сидела в квартире голодная. Сестричка была в застиранной красной майке «адидас», обтягивающей немаленькую грудь и короткой джинсовой юбчонке, еле сходящейся на пышных бедрах. Такая лапочка недолго останется одна, скоро на месте сожителя появится другой, а первому, если появится, или дверь не откроют, или ребра пересчитают. Был вокруг ее головы печальный серый ореол, и Андрей с грустью понял, что не заживется сестричка на белом свете, ох, не заживется! Кто-нибудь из сожителей из ревности по пьяной лавочке порешит. Но ничего поделать не мог. Не в силах был спасти сестричек. Мог только отомстить. Хотя бы одному. На базаре купил кухонный нож с длинным блестящим лезвием и орехового цвета ручкой. Положил в папочку, в которой хранил свои документы и поехал к отчиму, что снасильничал Аленушку.
Отчим с семейством жил в небольшом поселке. Дом у него был солидный, двухэтажный, за высоким забором из темно-красного профнастила. У калитки вверху на заборе висела видеокамера. Андрей покосился на нее и нажал на кнопку звонка. Пусть записывают. На базаре он прикупил ярко-рыжий женский парик, огромные противосолнечные очки, карнавальный нос и большого размера майку кислотно - зеленого цвета. Надев на себя парик, нос, очки, не узнал себя в зеркале, а когда натянул на майку, стал похожим на настоящего клоуна. Он еще себе камушек положил под пятку, чтобы прихрамывать при ходьбе,
- Вам кого, - услышал Андрей искаженный динамиком голос.
Он ответил.
- По какому вопросу? - продолжил выспрашивать голос.
- По личному. Я когда-то был его приемным сыном. Хочу отблагодарить.
- Дядя, дядя, - дернула его за штаны босоногая девочка. – Ты хочешь увидеть кабана?
- Какого кабана? – не понял Андрей.
- Нашего, - прыснула смешком девочка. Двух передних зубов у нее не тоже было. – Он седни бухой. Днюху празднует.
- Вот и хорошо, я ему подарочек принес.
- Поэтому и оделся как клоун, - кивнула девчонка и полюбопытствовала. - Мне покажешь?
- Нет, это для него.
- Жаль, - протянула девчонка. – Мне давно никто не делал подарки.
Андрей достал из кошелька несколько смятых купюр:
– Возьми, пойди себе конфет купи. Боюсь, сегодня тебя не покормят. Некогда хозяйке будет.
- Марула? Та догонит и еще половником по заду даст, - девчонка схватила деньги и побежала, только засверкали голые пятки.
Щелкнул замок, калитка со скрипом открылась, показав ромбовидного мужчину, в синих спортивных штанах и шлепанцах. У него была маленькая голова, узкие плечи, громадный живот и тоненькие ножки. Шорты с трудом были натянуты на брюхо. Мужчина от бровей до ступней ног был тщательно задрапирован рыжими густыми волосами. Череп был голый. От мужика вкусно пахло хорошей водкой.
- Ч-чего т-тебе? – заикаясь, произнес ромбовидный.
- Подарочек вам принес от Аленушки, моей сестрички.
Ромбовидный наморщил лоб в явно тщетной попытке вспомнить:
- Н-не п-помню такую, но п-подарочек д-давай. Я-я их л-люблю.
Наконец-то мучитель младшей сестрицы стоял перед Андреем. Несмотря на обещание убить, он не собирался этого делать. Убить было слишком гуманно. Раз, - и прервал нить жизни. Так ничего этот ублюдок не поймет, оскорбится, и на том свете будет жаловаться, что его убили по «беспределу». Андрею хотелось, чтобы педофил остаток своей поганой жизни страдал, как его младшая сестренка. Поэтому решил оскопить. Сколько раз по ночам представлял, как отчекрыжит ему яйца и заставит их съесть. Осталось воплотить свой замысел в жизнь. Спокойно и неторопливо. Почему-то был уверен, что сопротивления не будет. Ублюдки хлипки на расправу.
Андрей преувеличенно неспешно вынул нож, блеснувшей хищной сталью:
- Вот мой подарочек.
Он покрутил нож перед глазами ромбовидного ублюдка, чтобы тот впечатлился:
- Сейчас тебя как кабана охолощу. Пидором станешь.
Отчиму бы спешно удрать, спастись от ножа, но от обуявшего страха ноги словно приклеились к земле, и ему оставалось только бессильно наблюдать за острой сталью, которая сейчас лишит его, сластолюбца, возможности пробовать юное и сладкое мясцо глупых курочек и петушков. Он так называл про себя девчонок и мальчишек, попадавших в его приемную семью. Жена прекрасно знала о тайной слабости мужа и потакала ему, стараясь брать в приемную семью только красивых девочек и хорошеньких мальчиков. Отчим, на людях, старался быть заботливым отцом большого семейства, дома был жестоким тираном. Он избивал за любой проступок приемных детей, которые боялись его до дрожи в коленках. Если проверяющие время от времени замечали у приемных детей ссадины и синяки, то дети или отмалчивались, или неохотно буркали, что сами упали или подрались между собой. Правду говорить боялись: проверяющие уезжали, а отчим мог жестоко избить или в очередной раз изнасиловать. Ромбовидный, как загипнотизированный, смотрел на нож. Наконец, сумел выдавить блеющим испуганным голоском:
- Эт-то н-не я-я, н-не я-я…
- Ты, сука, ты! – прорычал Андрей, сорвал с него штаны, неожиданно легкомысленные трусы в игривый красно-белый горошек и ухватил за мошонку, проросшую густыми рыжими волосами. Отчим словно очнулся и затрепыхался в его руках. Андрей с омерзением ощутил, как катаются в руках чужие горячие яйца, и полоснул по ним ножом.
- И-и-и! – тонко, на одной тоскливой ноте, взвыл оскопленный, и, упав на землю, свернулся калачиком. К нему неспешно подошла голенастая пестрая курица и клюнула между ног. Оскопленный еще громче взвыл, словно пароходная сирена. Курица, шумно захлопав крыльями, испуганно отскочила в сторону, боком посмотрела на лежащее тело и неспешно пошла по двору, поклевывая только ей видимые зерна в пыли.
Андрей брезгливо отбросил в сторону липкий мешочек. Из будки с лаем выскочил огромный бело-рыжий пес. Он взвился в прыжке, но короткая цепь не дала дотянуться до незнакомца с ножом, но успел перехватить мешочек в воздухе. Клац, и мешочек исчез в пасти собаки. На крыльцо выскочила плоская тетка в темно-зеленом платье и бросилась к ромбовидному скопцу:
- Тимошенька, кто посмел тебя обидеть?
Лежавший на земле не отвечал, только продолжал сучить ножками и тянуть на одной ноте «и-и-и».
Женщина бросилась к собачьей будке, но Андрей не стал дожидаться, когда с цепи спустят собаку, закрыл калитку и ушел. По пути снял с себя клоунский наряд, и стал одним из незаметных прохожих на улицах поселка. Он знал, что его обязательно будут разыскивать, а если поймают, припаяют большой срок. Был готов к этому, но просто сдаться полиции не собирался. Пусть ищут клоуна в поле, или в толпе таких же клоунов. Андрей не испытывал угрызений совести. Как старший в семье, должен был заступиться за младшую сестрицу. Он выполнил задуманное. Точка. Андрей, не обладавший тонкой и сложной душевной организацией, не рефлексировал по поводу усекновения мошонки педофила. Не будучи религиозным, он хорошо помнил библейские заповеди: «око за око, зуб за зуб».
Яростно палило безжалостное июльское солнце. Где-то там, в шатре выцветшего небесного шелка скрывался Господь Бог, смотрел на неблаговидные дела своих детей, хлопал себя по ляжкам и хохотал до слез. Сколько прошло столетий, а люди не изменились, продолжали увлечено резать и убивать друг друга.
Андрей выбросил использованные вещи далеко от поселка, при этом каждую вещь выбрасывал отдельно. Сломал нож, и лезвие выбросил в какую-то трубу, забитую мусором, а ручку в заброшенный канализационный колодец.
Его будут долго и безуспешно искать, но так и не найдут, уголовное дело останется «глухарем» и канет в архиве таких же нераскрытых дел. В самом деле, одним делом больше, одним делом меньше, какая разница. Вскоре в этом поселке случатся подряд два убийства, и об оскоплении всеми уважаемого отца большой приемной семьи забудут. Свежие криминальные новости всегда интереснее старых, обсосанных до косточки.
Андрей после того, как отомстил за младшенькую, не стал заходить ни к средней, ни к Аленушке, а уехал далеко на севера. Где он там не работал, даже был матросом на рыболовецком сейнере, однако нигде не платили хорошо, а часто пытались зажать заработанные деньги. Одного такого субчика, что не хотел платить деньги, он со злости подрезал, за что щедрое правосудие отвесило червонец. Отсидел от звонка до звонка. Когда вышел оттуда, он напоминал высохшую и почерневшую от частых дождей жердь. Его никто не ждал. Он решил податься в теплые края. Там поскитался по поселкам и деревням, пожил с одной, с другой, но, ни первая, ни вторая, не понравилась, и наконец, сошелся с Иркой. Она была почти богатой, по сравнению с нищим и не имевшим своего угла Андреем. Под жилье ей отдали старый дом, на который не нашлось наследников. Дом был ветхий, требовал серьезного ремонта. Крыша протекала, дом покосился, но Ирка не обращала на такие мелочи внимания. Она была веселой, любила погулять, выпить, часто меняла кавалеров, и в доме по грязным одеялам ползали двое замурзанных мальцов, прижитых от пожелавших остаться неизвестными папашек, что сразу сдернули, едва Ирка забеременела.
Андрей остался у Ирки. Как же, родственная душа, детдомовская, нечета тем сытым, имевших крышу над головой и деньги, чтобы ни в чем себе не отказывать. Как он потом жалел, что остался у неё и плакался по пьяной лавочке, но в минуты алкогольного просветления, когда водка неожиданно придавала кристальную ясность мыслям, отчетливо понимал, что и с любой другой было бы точно так. Он был проклят с того самого дня, когда пьяный сосед опустил на отца кабину Камаза.
Ирка родила от него двух дочек, и теперь её мальцы нянчились с младшими сопливицами. Ирка к детям относилась легко, внимания на них почти не обращала, часто они сидели голодные, а пускалась в гульки со случайными собутыльниками. Пришлось Андрею учиться готовить и кормить детей, хоть и получалось у него плохо. Андрей, хоть частенько вместе выпивали, не оставлял надежды, что жена одумается и будет заботиться о детях. Во время очередной пьянки, когда в доме было не протолкнуться от собутыльников, а дети в очередной раз легли спать голодными, он впервые поскандалил ней. Ирка уперла руки в боки и нагло заявила: «мой дом, кого хочу, того и привечаю, а ты можешь катиться куда хочешь». Она села на колени случайному собутыльнику и дерзко посмотрела на него. Андрей не стерпел, навешал люлей собутыльнику, который так и не понял, за что его отходили. Досталось и Ирке. Она неделю ходила боком, синяя, но крутила ему дули и повторяла: «мой дом, что хочу, то ворочу». Участковый, которому Ирка написала заявление, на первый раз содрал с него штраф и пригрозил, что в следующий раз посадит. Андрей от злости хотел всё бросить и уехать, куда глаза глядят, но сопливицы, когда приходил домой, взбирались к нему на колени и счастливо лепетали: «пяпя, пяпя, пяпя». Слово «мама» в его присутствии они не вспоминали. Мальцы стояли рядом и терли кулачками заплаканные глазки. Он вздохнул и остался, только чаще напивался после работы, но старался готовить и ухаживать за детьми. У Ирки появился новый бзик, она частенько фестиваливала и отсутствовала дома по неделям. На просьбы одуматься, небрежно отмахивалась: «теперь твоя очередь сидеть с детьми, я слишком устала». Побои перестали действовать на неё. Андрей был вынужден, чтобы прокормить детей, своих и чужих, работать с утра до ночи. Тяжелые дни складывались в недели, месяцы и годы. Иногда, выпив, Андрей с тоской вспоминал о младшей сестренке Аленушке, порывался съездить и узнать о её судьбе, но, накатив очередную стопку, плакал пьяными слезами и понимал, что никогда больше не увидит младшенькую Аленушку. Возле него стояли дочки, теребили за одежду и жалостливо просили: «пяпя, не пей, пяпя, не пей». Ирка валялась рядом, в умат пьяная, но дочки к ней не шли, а мальцы стояли в сторонке и жалобно смотрели на него. Старшенькая дочка была похожа на Аленку, с синими глазками и русыми волосиками, а младшенькая – на его мать, крепенькая, с блестящими карими глазками и темными вьющимися волосами. Сердце Андрея не выдерживало, он плакал пьяными слезами и божился, что больше не в рот не возьмет. Ни-ко-гда! Пьяному легко давать обещания, до следующего раза, и с тоской думал, когда не выдержит и подожжет этот шалман, что сгорит вместе с ним в очистительном огне. Пока умилительные мордашки дочек его останавливали. С кем они останутся, если не сгорят? Очутятся в детдоме, и их, как Аленушку, будет кто-то насиловать? От бессильной злости он скрежетал зубами. Выход был один, - работать, пока не сдохнет. Кони дохнут от работы, а он сох и превращался в дерево, перевитое мускулами. Его лицо приобрело цвет мореного дуба.
После избиения Андрей через зал прошел в закуток, который про себя называл детской. Мальцы в одной постели, дочки в другой, крепко спали. Андрей поправил одеяло и перекрестил дочек. Теплая волна умиления от вида спящих мордашек на мгновение остудила воспаленную душу. На цыпочках он вернулся в зал и забыл о детях. Перед глазами грязный стол с объедками и пустой водочной бутылкой. Рядом в комнате избитые Ирка, Буга и Надька-пьянь. Где выход, где выход? Ощущение неправильности жизни раскаленным железом жгло душу. Сколько может так продолжаться? Сжечь все к чертовой матери? Горькие вопросы, один за другим теснились в голове. Он отчетливо понимал, что ему некуда уйти с дочками. Своего угла, как не было, так никогда не будет. Он навечно повязан с опостылевшей Иркой, у которой была крыша над головой. Хоть лезь в петлю, выхода не было. Иллюзорное забвение, хоть на миг, давала только водка. Нестерпимо захотелось завить горе горькое веревочкой. От жажды тряслись руки. Он пошарил трясущимися руками вокруг стола и, как удачно, возле табуретки, на которой сидел Буга, за ножкой нашел спрятанную бутылку. Козлина Буга оставил себе заначку, не хотел ни с кем делиться. Сейчас её лишится. Андрей скрутил пробку и стал, как воду, пить с горлышка. Паленая водка обожгла язык и десны, имела резкий химический запах, от которого хотелось рыгать, но он глотал водку, как холодную чистую воду, словно иссушенный жаждой путник в пустыне. Когда бутылка опустела, он бросил её на пол и обессилено упал на табуретку. В голове зашумело, горькие вопросы, на которые никогда не будет ответа, покинули его бедную головушку. Андрей умиротворенно закрыл глаза. Хоть на какое-то время станет легче, всё плохое должно забыться, но желанное облегчение не наступило. Неожиданно перед глазами появилась Аленушка, бесплотная тень, синие очи смотрели с укором, а бескровные губы шевелились. В голове раздался надтреснутый голос, совсем непохожий на её прежний звонкий колокольчик:
- Прощай, братец, я не дождалась от тебя аленького цветочка. Сегодня я умерла. Наконец-то я стану свободной, наконец-то свободной, слава богу, свободной, и никто не посмеет меня унизить. Жаль, что больше не встретимся в этой жизни. Жаль…
Андрей залился навзрыд горючими слезами, пьяному также легко плакать, как и давать обещания:
- Прости меня, сестрица, прости. Я знаю, что последний подлец, и нет мне прощения. Но пойми, никак не мог приехать. Не получалось. У меня на шее две дочки, жена пьет, вот и работаю без продыху.
- Я давно всех простила, только не простила отчима. Спасибо, что отомстил за меня. Я всегда буду об этом помнить, - бесплотная тень сестрички истаяла, но Андрей, чувствуя, что не сказал ей главные слова: любил, и всегда будет любить, рванул вслед за тенью.
Только не понял, где очутился. Белые стены. Белый пол, а вместо потолка – безбрежная синева. Андрей в недоумении стал озираться по сторонам: где он очутился и куда ему идти.
- Эй, ты не заблудился? – услышал он за спиной.
Андрей повернулся. К нему шел высокий моложавый мужчина с окладистой белой бородой. На нем был синий костюм, голубая рубашка с красным галстуком и коричневые туфли. Все новенькое, словно снятое с вешалки в магазине и еще не обмятое. Он завистливо вздохнул. Он всегда мечтал одеваться хорошо, только денег вечно не хватало. Нищета мерзко кривлялась и таращила злобные глаза: ужо, тебе, ужо, не сметь думать о достатке! Поэтому одевался в дешевый китайский ширпотреб. Летом – майки, шорты и сандалии, в холодные сезоны – легкая куртка, свитера, джинсы и разношенные армейские бутсы. Даже в сильные морозы носил легкую куртку. Ирка с шиком транжирила детские деньги, только шик в её понимании был один – в очередной раз нажраться. Последнее время Ирка пошла в разнос. Андрей частенько её колотил, но с оглядкой, боялся, что если его заметут, сопливицы точно окажутся в детдоме. Поэтому Андрей тратил свой заработок на детей, а на себя у него ничего не оставалось.
- Кто вы? – удивился он.
Мужчина насмешливо расхохотался:
- Сразу видны плоды атеистического воспитания. Я – Господь Бог. Как видишь, просто и со вкусом. Можешь меня так звать. Я точно не обижусь. Теперь мой вопрос: зачем пожаловал в гости? Я тебя еще не призывал. Негоже живому видеть меня. Бед потом не оберешься.
Андрей смутился:
- Я хотел попрощаться с младшей сестренкой, извиниться перед ней и сказать, что очень её люблю.
- Кто она?
Андрей сбивчиво и косноязычно рассказал.
Господь Бог на мгновение закатил глаза. Его губы беззвучно зашевелились, а потом утвердительно сказал:
- Есть такая душа. Только что поступила. Ты хочешь встретиться с ней?
Андрей смутился:
- Да. Хотел, но у меня нет аленького цветочка, а без него – никак.
- Это проблема легко решаема. Будет тебе аленький цветочек, краше которого нет на белом свете . Сейчас сюда доставят душу твоей сестрички, = Господь Бог щелкнул пальцами, как фокусник, тут же появились изящные женские руки, державшие аленький цветочек, а следом - его ненаглядная младшая сестренка Аленушка.
Женские руки вручили остолбеневшему Андрею аленький цветочек и подтолкнули к нему душу Аленушки. Он смотрел на младшую сестренку и не узнавал её. В последний раз она была живым скелетом, а сейчас – заморенное бесполое существо, беззубое, с голыми деснами, с провалившимся ртом и запавшими мутными глазами. Её чудные волосы свалялись и превратились в паклю грязно-серого цвета. На шее – незамкнутая странгуляционная борозда
- Это не Аленушка, - пробормотал в отчаянии он. – Это не Аленушка, - его голос сорвался на крик.
- Как не твоя ненаглядная сестрица Аленушка? - не понял Господь Бог. Он опять закатил глаза, и бесполое существо сначала растаяло в воздухе, но потом вновь появилось. Господь Бог твердо сказал. – Ошибка исключена. Это Аленушка. Такой она поступила. Но я уважу твои чувства, - Господь Бог вновь щелкнул пальцами, по душе Аленушки словно прошлась волна, и она превратилась в ту чудесную малышку, которую запомнил Андрей, когда расставался с ней.
Андрей почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Что с тобой сделали, любимая сестричка, что с тобой сделали, какие муки ты перенесла, что так рано ушла из жизни, превратившись из милой девчушки в древнюю старуху? Он не смог сдержать слез, что покатились по щекам. Девчушка тонким пальчиком вытерла слезу на щеке:
- Братец, спасибо этому доброму дяде, я уже не помню себя такой. Только не могла больше жить в психушке и повесилась.
Андрей обхватил тонкие плечи сестрички Аленушки и заплакал навзрыд, не стесняясь слез. Мужчины еще как плачут, только невидимыми миру слезами.
- Фу, - сестричка отстранилась от него, - как от тебя водкой несет. Батя ведь не пил. Поэтому и плачешь пьяными слезами, - догадалась она. – Только не плачь. Сделанного не воротишь. Поверь, мне сейчас так легко, когда умерла. Больше так жить не могла.
Рядом раздалось деликатное покашливание. Брат с сестрой повернулись к Господу Богу:
- Хоть это и не в моих правилах, и воздастся каждому по делам его , но есть сильное желание отступить от правил. Какой же я милосердный Господь Бог, если не могу облегчить страдания одной единственной душе? Аленушка, меня тронули слезы, хоть и пьяные, твоего братца. Повелеваю быть в сем облике без страданий и горестей навеки вечные. Я не отправлю тебя в ад, где ты будешь постоянно переживать грех самоубийства. Пусть для тебя раскроются врата Рая.
Господь Бог повелительно махнул рукой, и перед Аленушкой расстелилась длинная белая дорога, в конце сверкающая алмазами приветливо распахнутые огромные двери Рая:
- Иди, Аленушка, иди со своим аленьким цветочком. Как знать, в Раю ты можешь встретить счастье, которое не смогла обрести на грешной земле.
- Прощай, братец, - Аленушка нежно поцеловала Андрея в щеку, - спасибо, и за цветочек, и за Рай.
Она пошла по дороге, и её фигурка стала уменьшаться, а двери расти, и едва вошла во двери, как радостно запели трубы, зазвучали тимпаны, и двери закрылись.
Господь Бог внимательно посмотрел на Андрея:
- Готов ли пожертвовать своей бессмертной душой ради сестрицы Аленушки?
- Готов, - Андрей ни секунды не раздумывал. – За всех готов отдать свою душу.
- Даже за отчима-насильника, жену Ирку, кандальника Бугу, на котором печати негде поставить?
- Готов, не покривив душой, ответил Андрей. – не ведали, что творили.
- Верю, но не могу принять твою душу во искупление грехов человеческих. Нужна душа чистая, а у тебя руки в крови. Отчим – это мелочь, по сравнению с тем, что совершил этой ночью. Ты – убивец Ирки. Мне же нужна душа чистая, безгрешная, твоя отягчена злом.
Андрей застонал. Как – он убил Ирку? Не может быть!
- Поверь, я не обманываю, - Господь Бог прочел его мысли. – Поэтому будешь нести свой крест и каяться. Ты не подумал о своих дочках. Мне жаль, но лимит доброты я исчерпал до дна. Прощай.
Андрей словно на скоростном лифте сверзился с небес и очутился в убогой комнатенке с столом в объедках. Он убил Ирку, он убил. Эта мысль выжигала ему мозг. Он опустошенно опустился на табуретку.
- Пяпя, пяпя, - дочка дернула его за рукав. - Тебе плохо?
Андрей посмотрел на дочку. Детдомовская безотцовщина порождает детдомовскую безотцовщину. Круг замкнулся.
- Нет, доченька, все хорошо. Просто папа сильно устал, - Андрей проводил и уложил дочку рядом с другой. Больше их он никогда не увидит.
Андрей вернулся в комнату, где его поджидал Буга с ножом в руке. Вид у него был страшный, перекошенное лицо в крови, губы беззвучно дергались. Увидев Андрея, он скакнул к нему и всадил нож в живот с проворотом.
Андрей охнул и без чувств свалился на пол, и из-под щелястых половиц выступила вода, которая стала быстро наполнять комнату.
Буга, выронив нож, стал пятиться в другую комнату и испуганно повторять:
- Н-не я, н-не я, я н-не х-хотел, я н-не хотел.
Он юркнул в другую комнату. Там с разбегу бросился в воду и обратился в сома. Надька-пьянь вместе Иркой ни во что не обратились, их тела бултыхались в воде, вокруг головы Ирки медленно расплывалось, все увеличиваясь, красное пятно, а Надька–пьянь захлебнулась рвотными массами.
В зал, срывая двери в петель, втиснулась инвалидная коляска. Бомж попытался достать из воды тяжелое тело Андрея, но он, мокрый и тяжелый, выскальзывал из рук. Бомж крикнул:
- Мальцы, подмогните!
Мальцы, словно ждали его команды, выскочили из спаленки и, сипя от натуги, кое-как смогли затащить на колени инвалида тело Андрея, а потом, развернув коляску, вытолкнули её из дома. Потом закрыли дверь и прошли в спаленку. Вода была уже по колено. Они разбудили сестренок, которые захныкали спросонья и стали звать «пяпю». Мальцы переглянулись и самый смелый буркнул:
- Нет больше пяпи. Он просил передать, что если хотим спастись, делайте как мы.
Мальцы дружно нырнули в воду и превратились в двух бойких окунька.
Старшая сестричка ухватила младшую за руку и стала тянуть в воду. Младшая брыкалась и не хотела слазить с постели. Старшая осерчала и сбросила младшую в воду, и следом нырнула за ней. Они превратились в двух бойких красноперок.
Скрипели колеса инвалидной коляски. За коляской тянулась дорожка кровавых капель.
- Ох, и тяжел, ты, бродяга-масквач! Ишь удумал, второй раз на мне ехать, нет бы своими ножками топать. Еще одну такую ночь не переживу, пупок развяжется. Так и знай, если в очередной раз ткнут ножом, спасать ну буду.
Инвалид, разговаривая сам с собой, добрался до гостиницы, постучал, и ему открыла администраторша - отчаянно молодящаяся дама лет пятидесяти. Увидев его, она уперла руки в боки и недружелюбно спросила:
- Опять своего дружка бухого в дубель и в кровищщи привез? Опять стриптиз будете устраивать? Как вы надоели! Так и знай, больше дверь не открою, стучи – не стучи.
Инвалид покаянно развел руками:
- Клянусь, это в последний раз, больше не буду.
Администраторша скептически заявила:
- Обещала свинья в грязи не валяться.
Инвалид с трудом переместил тело на на землю:
- Так браток, давай полечимся, - и стал водить ладонями над животом. Рана на животе затянулась. – Запомни, ничего не было.
Плохой сон. Теперь раздевайся и иди в свой номер.
Тело послушно кивнуло, сбросило с себя окровавленную одежду и голым прошествовало в гостиницу. На этот раз администраторша промолчала.