Я продолжала работать внештатным корреспондентом в "Морской газете". На задания меня посылала уже не только Валерия Лебедева, но и военный журналист Марат Николаевич Кузнецов, капитан 3-го ранга Александр Пылаев и даже зам. редактора Н.Е. Комаров.
Я чувствовала, что мои материалы принимались с интересом и получали высокую оценку у сотрудников военного издания. Я не только писала хронику, репортажи с места событий, но и повествовала о культурных новинках, литературных обзорах, рассказывала о творческих достижениях известных людей, брала интервью у военных и гражданских лиц, у ветеранов войны, у инвалидов с ограниченными возможностями,- словом, для меня уже не существовало темы, где я могла бы застрять или погнать брак. Журналистика стала моим призванием.
Не хвастаясь, все же могу сказать, что за годы работы в редакции, я, незаметно для самой себя, стала, практически, профессионалом, уже ничем не уступая своим маститым собратьям по перу. Каждый написанный материал приносил опыт и знания, расширял мой литературный кругозор. И хотя гонорар мне не платили, но и без него- душа все равно ликовала. Ведь страсть к писательству жила во мне еще с детства.
В творчестве я выкладывалась настолько искренне, честно, открыто, что, порой, с бесшабашной смелостью выражала собственную позицию и независимое суждение по какому- либо насущному вопросу.
Вскоре судьба снова предоставила мне шанс проявить себя на журналистском поприще и рассказать читателям о преступлениях в военной среде. Николай Евгеньевич Комаров решил доверить это задание мне.
Собственно, столь серьезный материал должен был написать московский специальный корреспондент, но он запаздывал. И, чтобы услышать, что происходило в первый день суда, отправляли вначале меня. А уже прибывший журналист, по моим записям, продолжил бы историю об осужденных из воинской части.
Задание предстояло жесткое. Я впервые попадала на закрытый процесс гарнизонного суда, где разбиралось уголовное дело моряков- срочников, совершивших побег из воинской части.
Отправляя меня, Николай Евгеньевич особо напирал на идеологическую часть судебного заседания. Я должна была сформировать материал таким образом, чтобы поступок ребят признать безответственным и противоправным. Мои личные суждения уже не принимались.
Запомнив нужные рекомендации начальника, я отправилась в здание суда, которое, к счастью, находилось недалеко от редакции "Морская газета".
Первый шок я испытала, когда дежурный офицер, перед входом в зал, просканировал меня со всех сторон металлоискателем. Одно дело- видеть это в киношных боевиках, но совсем другое, когда все происходит наяву и именно с тобой. Никаких опасных предметов, конечно, при мне не имелось и, предъявив удостоверение журналиста, я, наконец, попала в святая святых судебного действа, где должна была решиться судьба беглецов.
Удивило и то, что народ почти вплотную заполнил зал. Хотя, вполне возможно, здесь могли присутствовать и родственники тех ребят, что находились сейчас под стражей.
Я внимательно оглядела трех худеньких, стриженных мальчишек, которые, скорбно понурив головы, сидели за железной решеткой. Ничего хулиганского в их поведении не наблюдалось.
Появился военный прокурор, подполковник юстиции Ю. Скребец. И, как по команде, публика в зале поднялась с мест.
Когда все уселись, началось заседание суда. Как всегда, выступали обвинители и обвиняемые, свидетели и адвокаты...Учитывалось и мнение потерпевших и мнение тех, кто считал себя правыми в сложившейся ситуации.
Нюансов было много, и я решила вначале записать ход судебного процесса и лишь затем, дома, еще раз осмыслить и подготовить материал.
Суровый прокурор то и дело предупреждал публику, чтобы в зале соблюдалась тишина. Лицо военного чиновника казалось одеревеневшей маской, настолько выработанная жесткость впиталась в его поведение.
Ничего хорошего мальчишкам на заседании суда не светило. Здесь правила бескомпромиссность и это было ясно с самого начала. На них без конца сыпались обвинения в моральной неустойчивости, инфантильности, в постоянном нарушении дисциплины и прочих "идеологических" промашках, но главное, в чем особо терзали парней- это в попытке самовольного ухода из воинской части.
Отвергнутые раздраженной публикой, они уже не смели надеяться на жалость. Казалось, в этот миг весь свет отвернулся от беглецов, забывших про свой воинский долг и служение Родине.
Но, вот, наконец, настал момент истины. И ребятам дали слово, чтобы они объяснили причины своего безнравственного поведения. Только неожиданно все повернулось другим боком и, собравшиеся в зале, вдруг усмирили свой пыл негодования.
Один за другим подследственные рассказывали горькие истории: скрывать и замалчивать, что там происходило в части, им уже было нечего.
И начала всплывать такая страшная правда о "дедовщине", о неуставных отношениях со срочниками, где считалось нормой существование подобных порядков, кроющихся в унижении человеческого достоинства первогодков- военнослужащих.
Слушания в зале продолжались, но люди словно прозрели и уже более внимательно прислушивались к обвиняемым. В один миг "нарушители" превратились в жертвы, которые мучительно, из последних сил, пытались выжить в этом аду.
Мальчишки, запертые в железной клетке, горько рассказывали суду, как "деды", имея власть по старшинству, учили их "жить", издевательски заставляя лизать языком грязный пол, пить воду из унитаза, жевать потные носки своих мучителей...
Фантазия этих выродков была просто неистощима. За каждое непослушание ребят зверски избивали, травили психологически и морально.
Офицеры не вникали в разборки военнослужащих и жалобы не принимались в расчет. У бесправных и зависимых от "дедов" ребят, поистине оставался лишь единственный выход- побег.
В минуты их скорбных признаний, я уже понимала, что и мне придется нарушить указание начальника и написать не разгромную статью про беглецов с пошатнувшейся дисциплиной, а открыто встать на их защиту. Поднять для читателей трудную тему "дедовщины", процветающей повсеместно в воинских частях и старательно замалчиваемой командирами.
Я не могла об этом промолчать. Потрясение, которое я испытала в зале суда, давало мне право написать правдиво и искренне, как понимала я, а не так, как было угодно начальнику.
Остается лишь сказать, что приехавший журналист из Москвы, был вынужден все же писать по моим правилам, направив содержание репортажа на дискриминацию и нарушение уставов между военнослужащими старшего и младшего призывов.
Тема "дедовщины" все же всплыла в статье московского корреспондента- ведь если историю копнуть глубже, то невольно она наводит на мысль: не потому ли избегают мальчишки служить в армии и во флоте, понимая, что их ожидает принуждение к неуставным правилам и обычаям от сослуживцев- старослужащих. И выдержать этот беспредел дано не каждому юнцу, попадающего во власть "дедов". По сути, служба для мальчишек- новобранцев, прошедших сквозь "садистский полигон"- это не только нарушенное здоровье, но и годы, вычеркнутые из жизни. И, конечно, рассказать об этом читателям было необходимо.
Несмотря на выпавшие испытания, судьба все же благоволила мне, подарив и счастливые встречи со многими известными людьми.
Мне повезло около десяти лет проработать в редакции со знаменитым флотским поэтом Борисом Александровичем Орловым. С 1993-го года он был назначен главным редактором еженедельника Ленинградской Военно- морской базы и Военно- Морских Учебных заведений в СПб "Морская газета".
В 1996-м году, благодаря неустанной творческой работе Бориса Александровича, редакции присуждается премия им. Валентина Пикуля, а в 1997-м году Патриарх Московский и Всея Руси Алексий 2-й награждает газету медалью Святого благоверного князя Даниила Московского.
Родился известный поэт в деревне Живетьево Ярославской области. Стихи начал писать с детства. Родители Бориса всегда ценили литературное творчество русских писателей, поэтому в доме часто звучали стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета...И уже с ранних лет Борис чувствовал и ощущал отточенность и поэтическую музыкальность великих мастеров слова.
Именно поэтому он как-то признался, что не воспринимает душой простенькие и непритязательные стихи Агнии Барто. Слишком наивными кажутся строчки про девочку Таню, которая громко плачет из-за мячика.
И понять его вполне можно. Ведь чем более широко духовное пространство поэта, тем более в нем выделяется и свежесть образов в стихах, и глубина мысли, и философские осмысления жизненных впечатлений.
Барто оправдывает лишь то, что она детский поэт, а наивность образов в ее творчестве, подталкивает к развитию фантазии у ребенка. Тоже, собственно, нужное дело в литературе.
В дальнейшем Борис Орлов окончил Ленинградское высшее военно- инженерное училище им. Ф.Э. Дзержинского. Служил на атомной подводной лодке на Северном флоте.
В 1979 году поступает в Литературный институт им. А.М.Горького на заочное отделение, который заканчивает в 1985 году. А уже через год он был принят в Союз писателей СССР.
В настоящее время Борис Александрович является автором 18 книг стихов, изданных в Москве, Мурманске и Петербурге. Стихи публиковались и во многих центральных журналах, газетах, альманахах и коллективных сборниках, а также за рубежом, в том числе- в США.
Борису Александровичу уже 65 лет, но и в зрелые годы он по- прежнему пишет свои яркие, образные и неподражаемые стихи, неизменно присутствуя в литературном пространстве, где в полной мере проявляется цельность его характера и мировоззрения.
Поэтический его уровень очень высок. Он лауреат многих литературных премий, наград, 6 раз избирался делегатом съездов Союза писателей России.
Все впереди: и бездны звездных трасс,
И даже тупики идеи ложной.
Хотя пугает будущее нас,
Его исправить в настоящем можно.
Не надо камни в прошлое бросать,
Искать изъян и грех в чужом уставе.
Конечно, можно все переписать,
Но невозможно прошлое исправить.
И поныне Борис Александрович несет на себе огромную нагрузку административной работы, участвует в городских мероприятиях, делится накопленным литературным опытом с молодыми писателями.
Всегда с радостью вспоминаю годы работы с Борисом Александровичем в редакции, издательстве и типографии "Морская газета", где, начиная с 1993 года, он 11 лет исполнял функции главного редактора известного военного издания.
Чуткая к его творчеству, я, конечно же, тоже пыталась писать стихи, выражая образно то, что шло из души, моего видения мира, только вот шло пока коряво и неумело. И весь мой пыл мастер срезал на корню.
"Вот талант есть, а образования нет."- замечал он шутливо, и я в который раз отправлялась исправлять графоманские строчки своего очередного сочинения. Я не понимала тогда главного, что стихи надо не только умело рифмовать, но в них должен быть заложен смысл, написанного тобой. И не пишутся стихи через силу, подбирая к ним удачное словосочетание, они должны идти из сердца, откуда и возникает интуитивно необходимая информация и образность строк.
Однако, подсказки и замечания Бориса Орлова все же сыграли свою роль в моем литературном развитии. Я поступила на писательские курсы, но об этом пока впереди. Потому что, это было скорей не желание, а очередной поворот судьбы.
Другим известным поэтом, журналистом и историком в Кронштадте считался Марат Николаевич Кузнецов. Работал он также в "Морской газете".
Его искренние, трепетные стихи восхищали и пленяли всех, кто когда- либо их слышал. В кажущейся простоте строк хранился огромный потенциал его поэтического дара. Даже в нескольких предложениях он мог выразить суть жизненной ситуации, ее содержание. И всегда казалось, что иначе и сказать было нельзя, именно так сказать- просто и образно, как это делают настоящие художники слова.
Снова мокнут на асфальте листья,
Под ноги ложатся к ряду ряд.
Снова осень свою шубу лисью
Тихо надевает на Кронштадт.
***
Купола с крестами над собором-
К Вере возвращается Кронштадт...
Милый город, на тебя позора
Вылили мы не один ушат.
А теперь ты гордо и красиво,
Позабыв обиды и печаль,
Всем на загляденье и на диво,
Как корабль, глядишь в морскую даль.
***
Несмотря на известность, Марат Николаевич не издал ни одного персонального сборника, продолжая писать свои светлые, лирические стихи в стол.
Лишь однажды, его жена Надежда Ивановна, собрала его бесценные творческие записи и принесла мне, чтобы я помогла осуществить вручную "самиздат" книги.
Машинистка в редакции напечатала тексты, вывели их на компьютере, я отксерокопировала 20 экземпляров на ксероксе, а переплетчица скрепила и оформила их в маленькие, самодельные книжечки. Все- таки это было хоть что-то, что давало возможность подарить или дать почитать людям.
И так как Марат Николаевич также давал мне задания, чтобы написать очередной материал в газету, то и по стихам он тоже не давал мне спуску, заставляя вновь и вновь добиваться более отточенной рифмы в стихосложении.
Я до сих пор удивляюсь своим первым опытам, которые трудно назвать чем-то серьезным, а тем более, литературным взлетом в этой области.
Но возможно, настоящий поэт все же заметил в моем неуклюжем творчестве определенные задатки и попытался их раскрыть.
И за годы работы с замечательными мастерами слова, я невольно впитывала присутствующую образность в стихах Бориса Орлова, а правильно нарабатывать рифму- училась у Марата Кузнецова. И, конечно же, этим людям, поддержавшим меня и определившим мой дальнейший профессиональный путь, я буду благодарна всю жизнь.
У Марата Николаевича удивительная судьба. Он родился в 1939 году в Узбекистане в Самаркандской области. Еще с юности мечтал стать флотским журналистом.
Закончив школу, поехал поступать в Ленинград, в военно- политическое училище им Жданова. Но комиссия завернула обратно, сказав, что принимают только тех абитуриентов, кто вступил в партию.
Вернувшись домой, он, не раздумывая, вступает в ряды членов КПСС. На следующий год прибывает в училище и снова облом...Из Москвы приходит директива, которая устанавливает строгие правила: кто в армии или на флоте не служил- не принимать.
И Марат Николаевич пошел служить. Направили его в Таманскую дивизию, где он также успешно печатался в дивизионной газете.
Через год целеустремленный молодой человек снова посылает запрос в Училище, но вновь приходит беспристрастный ответ, что училище подлежит расформированию и набора больше не будет.
Как говорится, судьба постоянно ставила палки в колеса, пока не помог случай. Приехал представитель из Львовского Высшего военно- политического училища и командование дивизии рекомендовало его, как самого лучшего корреспондента газеты для обучения на факультете журналистики.
Так исполнилась, наконец, долгожданная мечта Марата Кузнецова. В 1964 году, закончив Училище, он направляется в Кронштадт на стажировку в "Советский моряк", уже впоследствии переименованную в "Морскую газету".
Но не только стихи принесли Марату Николаевичу известность. Именно он смог впервые поднять тему кронштадтского мятежа в 1921 году. Собирая по крохам материал в течение 10 лет, работая в архивах, которые постепенно открывали во времена перестройки, он написал, наконец, свою знаменитую книгу "За что был расстрелян Кронштадт".
Однако книгу встретили в штыки местные критики, историки и краеведы. На презентации, несмотря на представленные архивные материалы, автора разгромили подчистую. Закоренелые коммунисты по- прежнему доказывали теорию "белогвардейского заговора", хотя, в сущности, мятежа и не было. Ведь начиналось все с недовольства политикой большевиков и главного требования кронштадтских моряков- передачи власти советам. Но большевики начали расстрел непокорных...Вот, в сущности, и вся печальная история.
Именно тогда, видя несправедливое отношение к автору, вынудило меня написать статью "Правда у нас только одна". Это был беспощадный разгром всех клеветников, воинствующих оппонентов, недальновидно осмысливающих содержание книги М. Кузнецова.
Статья невольно вызвала определенный испуг и у главного редактора "Морской газеты". Орлов два месяца запрещал печатать столь откровенные политические размышления, но, в конце концов, оковы цензуры спали, и материал был отдан в печать.
Конечно, за годы работы случалось разное. На поприще внештатного корреспондента трудилась не только я, но и известная самодеятельная певица и поэтесса Кронштадта- Людмила Свириденко. И каждой хотелось показать свое творчество в лучшем виде.
Марат Николаевич несколько раз писал о самобытном таланте Люды в газету, собственно, она это, конечно, заслуживала, но тем не менее, на душе у меня скребли кошки, появлялась обида, что наносило мне явный урон в отношениях с людьми, которых я все же уважала и ценила.
В шутку или всерьез, однажды Марат Николаевич преподнес мне стишок, дав открыто понять: насколько мои возможности уступают Людмиле. Как всегда, его строчки били точно в цель, обнажая всю запущенность моей ситуации.
Нераспустившийся цветок,
К теплу и солнцу стебли тянешь...
Ах, неужели ж ты завянешь,
Не выпустив хоть лепесток!
Стало больно. Стало стыдно. Но поступила я все же мудро, убрав зависть из своей жизни. Ведь страдать из-за чужих талантов- неблагодарное дело. Главное- оставаться самой собой, где в своем мире ты хозяин.
Когда я это поняла, стало намного легче жить. И что может быть дороже взаимоотношений с близкими тебе людьми, с которыми ты когда-то трудился на общее благо газеты.