Солнце светит так озорно, словно кидается лимонами. Один, другой, третий летит в тебя, и воображение разгорается. И ты уже видишь войну и гранату с названием «лимонка», лежащую в кармане твоих брюк, заправленных в узкие голенища…
Здравствуй, новый день, здравствуй, молодость, утренняя майская зелень за окном и голуби на соседней крыше!
Кухарка Зина в белом чепчике, прошитом золотой канвой, хлопочет возле плиты. Рот обведён помадой, в глазах – игривый огонёк…
– Жульен с шампиньонами и соусом бешамель!
Платону семнадцать лет. Его родители работают в управленческом аппарате Моссельпрома и уже год как проживают в новой квартире, неподалёку от Красной площади. Домой приходят только ночевать, а в воскресные дни ездят отдыхать на дачу.
Солнце, помогая Зине, раскладывает ложки и вилки на столе. Пожалуйста, приготовьтесь к чудесам! Трогает ещё пустую тарелку и махровый халат Платона с длинными, скрывающими пальцы рукавами…
– Салат из Кандинского, густо посыпанный перцем Дали, – отвечает Платон кухарке, выйдя из творческой задумчивости. Блестит своими фисташковыми глазами, рассматривая Зину исключительно с точки зрения живописных форм. Потом откидывается на спинку плетёного кресла и весело смеётся.
Платон – будущий художник. Он учится в мастерских ВХУТЕМАСа и безумно влюблён в авангардизм.
По карнизу окна, ещё заклеенного по случаю зимы бумажными полосками, разгуливает голубь. Его крыло лоснится, по телу то и дело пробегают волнистые сине-зелёные отражения. Оранжевый зрачок с любопытством, хотя и с некоторой опаской, рассматривает стол. Платон закатывает рукава халата и театрально хлопает в ладоши. Раз, два, три, – и картина меняется!
Облака, похожие на футбольные мячи на поле ОСОАВИАХИМа, плывут над Москвой. Среди облаков порхает голубь и пишет крыльями, обмакнув их в воздушные чернила, стихотворение…
Платон улыбается своей наполовину увиденной, наполовину придуманной картине, вытирает салфеткой губы, так и не вкусившие еду, и встаёт с кресла. Зина, уже привыкшая к странностям жизни творческой среды, пытается что-то сказать вдогонку, но Платон машет ей рукой.
– Дали… перец… текучие формы… потом… – бормочет молодой художник и почти бежит в свою мастерскую.
Мастерская представляет собой отдельную комнату в квартире, с тремя большими окнами, залитыми светом и теплом.
Вдыхая запахи красок и растворителя, разлитые по мастерской, Платон сладко потягивается. Затем подходит к мольберту и долго смотрит на него, наблюдая в своём воображении, как увиденный им голубь превращается в голубя нарисованного. Кошка Муся равнодушно глядит с дивана, как Платон выдавливает краску на палитру, отходит с кисточкой в руке, застывает на месте, а затем быстро, словно торопясь куда-то опоздать, рисует голубя. В виде оранжевого треугольника, заключённого в нимб, больше похожего на автодорожный знак, чем на птицу. Молодость Платона рождает смелость, задумка – азарт, и вскоре холст целиком покрывается краской.
Ничего нельзя понять, но и понимать ничего не надо. Художник, в конце концов, не швея, озабоченная мыслью о том, подойдёт ли платье заказчику!
Платон отходит от мольберта и долго любуется рисунком. Да, что ни говори, а Дали гуляет поблизости. Пикассо тут же, со своими кубическими формами. Между ними пробегает Кандинский, неся на блюде эскимо. И предлагает двум мэтрам европейской живописи попробовать русский десерт…
Впрочем, это всё фантазии. Игра воображения, без которой невозможно создать шедевр… Этому учат преподаватели ВХУТЕМАСа, да и сам Платон эту магию творчества уже постиг…
Платон подходит к окну, видит голубей, гуляющих по крыше соседнего дома. И произносит так, как произнёс бы Гамлет Шекспира, приехав в Москву в командировку:
– Быть иль не быть картине?
Быть, конечно.
Спасибо, голубь,
завтракать иду!