Три недели назад любимый приволок с работы заморскую заразу.
Вообще, сначала он радостно вломился в дом посередь рабочего дня и объявил, что у них в офисе «ковид», и всем велено самоизолироваться, после чего самоизолировался в гараже и весело забренчал своими железяками.
Побренчать удалось недолго. Следующим утром он уже удивленно хлюпал носом, а ближе к обеду весь обвешаный соплями затопил камин и распластался в кресле напротив, вытянув к огню свои старые, заштопаные вдоль и поперек, но милые сердцу шерстяные носки.
Еще дня четыре он старательно изображал больного, грелся у камина, пил заботливо свареный мною брусничный морсик, шмыгал носом, чихал и по вечерам тыкал в меня термометром, на котором сиротливо светились заветные 37.5. Я усиленно проявляла внимание, содержала любимого в холе и лелее, варила морсик и куриный бульончик, пока мне вдруг не пришла в голову идиотская мысль тоже сунуть под мышку градусник. Градусник продемонстрировал 38.1.
Юрьич был вынужден устыдиться и сократить демонстрируемый объем страданий.
Через день мы поменялись местами. Температура у любимого вернулась к нормативным показателям, зато моя устремилась в космические дали и застряла где-то ближе к цифре 39. Голова внезапно стала чужой, руки перестали слушаться, а ноги соглашались ползать в радиусе не больше трех метров от кровати. Туалет оказался в недосягаемых *бенях (культурных граждан очень прошу не читать вслух это неприличное слово).
Девять дней я лежала пожёваной плюшкой, плавилась в собственной температуре и время от времени хлебала парацетомол. Реальность возвращалась ненадолго. Хватало только чтобы сползать в туалет, укусить что-нибудь съедобное, дабы совсем не отвыкнуть от пищи насучной, и сосчитать на выдохе до 30 (есть такой нехитрый способ проверить сатурацию без приборов). Остальное время я лежала и страдала, что мне нечего надеть на похороны.
Юрьич варил мне рисовую кашку и картофельное пюре, а в перерывах висел на телефоне. Врач, вызванный из поликлиники, не приехал от слова «совсем», а скорая помощь честно предупредила, что «средний срок ожидания» — четверо суток.
Через девять дней температура упала, а вместе с ней в преисподнюю провалилось давление. Меня, гипертоника со стажем, придавило к кровати словно асфальтовым катком. Пить кофе я не любитель. Но Юрьич облазил в доме все шкафы, тумбочки и антресоли и раздобыл три давно забытых упаковки шоколадных конфет. Конфеты были прочнее титана и давно мечтали умереть от старости в недрах наших закромов.
Я грызла их трое суток, не особо стремясь к тщательному пережевыванию и запивая брусничным морсом, как когда-то Мальчиш-плохиш лопал втихомолку свою корзину печенья.
Через трое суток давление приблизилось к базовым 110. И, хотя моими привычными до сих пор были 140/90, я смогла сгрести себя в кучку, и мы с любимым поехали в поликлинику — посмотреть в глаза участковому врачу и попробовать раздобыть себе больничный лист.
Осилив четыре часа в очереди к терапевту, я поняла, что на мне можно пахать.
Больничный открыли днём вызова врача и закрыли днем визита в поликлинику, а на робкое «может, мне еще денек-другой полежать?», выдали пачку направлений на анализы. Мы поняли, что этот квест другого уровня, и согласились, что лучше выходить на работу.
Вот уже четвертый день я передвигаюсь самостоятельно, без помощи стен и попутных стульев. В ознаменование этого события я затребовала прогулки на свежий воздух и горячих блинов в придорожной забегаловке. Юрьич вывез меня на бережок и пообещал утопить, если я еще раз устрою ему что-нибудь подобное. Сразу скажу, что повторять подобное я точно не планирую, мне не понравилось. Так что я искренне постучала себя пяткой в грудь, но про себя скромно подумала: рисовая кашка у Юрьича была очень даже ничего.