...Всю ночь, как и три преды¬дущие, лил дождь. Я несколько раз просыпался от особо гром¬кого раската грома и прислуши¬вался к резкому шуму дождя, стегавшему по пленке, которой была накрыта палатка. Затем опять проваливался в беспокой¬ный сон. Утром меня разбудили смех и возня в зеленой высокой палатке, расположенной метрах в десяти ниже по горному скло¬ну. «Опять девчонок залило», — подумал я сочувственно, от¬крыл палатку и — о радость жизни! — в неё ворвались пение птиц и ласковый шум прибоя за обрывом. Пробравшись по узкой тро¬пинке на обрыв, я ахнул вос¬хищенно и от открывшейся пере¬до мной картины наступающего утра. Внизу, над темно-зелёным озером с красивым названием Лиманчик плотными клочья¬ми висел туман, а выше по гор¬ной ложбине он уже был весь пронизан рассыпающимися солнечными лучами. Море тоже было тихим и необыкновенно прозрачным.
А вверху? Я поднял голову и застыл, поражённый увиден¬ным, хотя к своим годам — увы! — пора бы уже и отвыкнуть удивляться. Ну что значит к сво¬им годам? Да, мне пятьдесят, а Саше — двадцать пять. Но, Боже мой, когда я посмотрел вверх и увидел Сашу, стоящую с распахнутыми руками, впиты¬вающую ту же красоту утра, что и я, и на ней ничего не было, я забыл о тех годах, что нас разделяли. Слегка прикры¬тые глаза, счастливая улыбка, округлые груди — передо мной стояла утренняя богиня. И этой богине утренней свежести хоте¬лось поклоняться. Сколько длился этот счастливый миг? Минуту? Две?
Саша открыла глаза, зацепила меня взглядом, да так, что я вздрогнул, при-крылась ладонями и исчезла в лесу, как утреннее наваждение.
На самом деле, Саша — обыкновен¬ная москвичка, однажды приехавшая в университетский лагерь «Лиманчик» и влюбившаяся в него без па¬мяти. И действительно, как можно остаться равнодушным к нецивилизован¬ной красоте здешних мест. Саша при¬ехала не одна, а с двумя подругами и вы¬соким молчаливым студентом, который был у них, похоже, исключительно для разведения костра. По вечерам костер светился и маняще потрескивал, моск¬вички звали на огонек, но я отнекивал¬ся. Мне не хотелось спугнуть то состоя¬ние очарованности, которое стало овладевать мною. Ведь я совсем не знал девушку, притягиваю¬щую мои взоры, и мне не хоте¬лось в ней разочаровываться. А вдруг она ненароком рассме¬ётся на чью-то грубую шутку? Или все-таки я не хотел разо-чаровывать ее? Что я, соб¬ственно, хотел от Саши? Да, ничего. Замечала ли Саша мою очарованность ею? Не знаю.
Однажды у одного русско¬го писателя я прочитал: «Жен¬ская нога купалась в воздухе». И это выражение мне запо¬мнилось своей меткостью и зримостью. Как же можно кра¬сиво относиться к женщине, чтобы написать такие замеча¬тельные слова ? Пусть даже та женщина не стоила этих слов. Мне ничего не хотелось от Са¬ши, мне просто хотелось смот¬реть и смотреть, как ее тело ку¬пается в Лиманчиковом возду-хе, а по вечерам слушать гитар¬ный перезвон: «Как хороши в Лимане вечера».
Все-таки она что-то чув¬ствовала, потому что в после¬обеденную фиесту, после ку¬пания в море до изнеможения, Саша вытаскивала каремат из палатки и бросала его на каме¬нистый склон в том месте, где я мог ее видеть. Я сидел на брёв¬нышке около своей палатки со стаканчиком красного вина и гадал, специально ли она так делала. Потом Саша вытягива¬лась на альпинистском коврике с легким сто¬ном: «Как хорошо», касаясь твердого основания голой гру¬дью, и проваливалась в бла-женный сон. Прижатая грудь немного выдавалась за конту¬ры Сашиного тела и создавала такую чувственную картину, что у меня перехватывало ды¬хание. Позже, когда ее тело покрылось легким великолепным загаром, я вооб¬ще не мог на неё смотреть и вешал на ве¬ревку, разделяющую наши стоянки, большое махровое полотенце. Но и сквозь полотенце, я слышал, чувствовал, видел Сашино пробуждение, её коша¬чью при этом грацию, и ни о чем не хо¬тел думать. Даже о своем дне отъезда, который всё приближался
Её подруги – красивая еврейка и вы¬сокая худая девушка с легкой матер-щинкой на губах – прекрасно дополняли Сашу. И как-то сразу было видно по от-дельным словам, по пробегавшему меж¬ду ними смешку, что они давно и хоро¬шо знают друг друга. Когда я утром шёл на пляж «Диану», они уже лежали на камнях, за скалой недалеко от пирса, и солнце бесстыдно их освещало. Но это было настоль¬ко невинно, что я спокойно смо¬трел на них, перекидывался, как морскими камешками, несколь¬кими словами, и шёл дальше. Однажды они попросили их сфотографировать. Саша даже потянулась грудью к объективу и улыбнулась, — может быть и мне, и — щёлк!.. Теперь мне не страшны долгие зимние вечера. Я поймал лето в клетку своего воображения.
...В один из дней погода на¬чала резко портиться. На кам¬нях никого не было. Но я все-та¬ки надеялся и в этот раз полу¬чить свой кусочек солнца. Оста¬вив позади грохот камнепада, я подошел к «Диане», и в этот мо¬мент солнце прорвалось сквозь набегавшие облака и осветило одинокий пляжный зонтик и женскую фигурку рядом с ним. Неужели Саша?
Это была, действительно, Саша, тоже прорвавшаяся сквозь падающие камни и те¬перь боявшаяся одна идти об¬ратно в лагерь.
– А зачем Вы пришли сюда в такую погоду?
– Вас хотела увидеть!
– А зачем? — я уже не мог остано¬виться со своими вопросами.
– Спросить Вас, зачем Вы стали ве¬шать полотенце?»
Мы лежали на тёплых плитах и мол¬чали. Сашина рука лежала в моей, и я был счастлив этой минутой, которую хо¬телось превратить в вечность. Нас про¬низывал жар. Жар, который шёл отовсюду, от солнца, от наших сплетенных рук, от несказанных слов. А потом нале¬тели пограничные вертолеты.
Сначала вдоль кромки моря прошел один. Затем другой, но уже значительно ниже. Как будто первый вертолет ска¬зал по рации другому: «Серёга, пройди
ниже, там парочка подозрительная. Вот-вот в Турцию подадутся». А Серёга в ответ первому: «Да ты что? Не видишь что ли? Им сегодня не до Турции». Тут уж Саша не выдержала: «Эй, хватит ле¬тать! Разлетались. Не мешайте нам. Тай¬фун вам на голову!». Уж лучше бы она этого не говорила. Вертолеты пролете¬ли. И небо стало мрачнеть прямо на гла¬зах, как будто вняло Сашиным словам. Вдоль берега задул ветер. И упали пер¬вые капли крупного дождя, оставившие на каменных плитах мокрые, похожие на кляксы, пятна.
– Саша, останови стихию, которую ты вызвала! — я не заметил своего «ты».
– Не могу. Вызывать могу. Останав¬ливать не могу. И не хочу.
И она прижалась ко мне еще горячей от недавнего солнца грудью.
Ветер, между тем, усиливался. Зон¬тик начало вырывать у меня из рук. И мы побежали к еле заметной расще¬лине. Здесь был небольшой затишек, а под зонтиком, где мы сели, так и не разжав объятия, — наверно, это меня спасло, — было даже уютно. Блеснул луч солнца, чудом пробившийся сквозь черноту неба, и осветил бушующее мо¬ре. А потом пришел смерч.
Воздушный сине-чёрный столб упал из черноты, ударил в мо¬ре метрах в тридцати-сорока от нас, вобрал в себя воду с та¬кой силой, что море отступило от берегов, и выскочил на бе¬рег. В расщелине завыл ветер и вжал нас в нее, затем рванул зонтик с такой силой, что если бы я не разжал руки, и Саша не стиснула меня в своих объ-ятиях, он бы унес меня вместе с ним. Со скал посыпались камни. «Ой, мамочка! Я буду хорошо себя вести, только спаси нас», — закричала моя нечаянная любовь. Смерч пронесся мимо нас, и ветер переменил направле¬ние, стараясь выдуть нас из щели, но ему мешали это сде¬лать камни у входа и сплетён¬ность наших тел. Через мгно¬вение воздушно-водяной вихрь скрылся за поворотом и ушел в сторону Дюрсо. Полил сильный дождь.
Мы, счастливые, спасён¬ные, мокрые, не в силах вымол¬вить ни слова, брели под этим дождём в «Лиманчик» и возвра¬щались к жизни. Когда мы под¬нялись на свой обрыв, дождь уже закончился. Большая чай¬ка поравнялась с нами и летела, поглядывая чёрным глазом.
На третий день после смер¬ча я ушел из «Лиманчика», унося с собой Сашино лицо с прикушенными губами. «Саша, я напишу тебе. Адрес я помню: Москва, ул. Трофимова..., Царедворцевой Саше. Правильно? Ну, до встречи в «Лиманчике». Я возвращался в заплани¬рованную жизнь. Жизнь, в которой су¬масбродство совсем не приветствова¬лось. И холодное, как нож, безразличие опять начало входить в меня. Но в смо¬листо пахнущей сосновой роще, перед тем, как выбраться на асфальт, веду¬щий к автобусной остановке, меня как будто накрыло Сашиной жаркой вол¬ной, идущей из «Лиманчика», и сердце у меня задрожало.
Валерий Жердев-Ярый