Мои Милфы, роман

18+!

Полную версию романа "Мои Милфы", вы найдете:
https://www.litres.ru/aleks-kosta/moi-milfy/

Время справедливо к искусству и вину, но несправедливо к людям. И почему-то, когда женщина выдыхается достаточно, чтобы отдавать именно свой неповторимый вкус и аромат, время накладывает на нее всевозможные ограничения. Ее тело становится предателем, а жизненная энергия стянута социальным обручем «в вашем возрасте не…».
Для меня, несправедливость времени обернулась иначе. Еще в юности, я узнал о его подлой сущности. Ну, а как ещё могло получиться, что я на целых двадцать лет был моложе той женщины, для которой был создан, а она – для меня!?
Время, как тектонические плиты после огромного землетрясения, кое-как смыкается в местах разлома, крошится, так или иначе не соприкасаясь, друг с другом, совсем не думая о судьбах людей. А ведь, какие-нибудь двадцать лет, и мы двое и, может быть, единственные на всей Земле, были бы счастливы, по-настоящему любили друг друга. И по жизни с этой любовью: уверенно, богато и красиво, как что-то, идеально подходящее друг к другу. 
Как Джон и Жаклин Кэннеди. Хотя, Жаклин была страшновата, а моя Жмо – просто красавица. Скорее, как мистер и миссис Смит, увы, они не существуют в реальности, и такое сравнение тоже не подходит. Возможно, как Жаффрей де Пейрак и Анжелика, хотя, боюсь, этот фильм многие не то, что сейчас не помнят, так даже и не смотрели.
И конечно! У них было бы нескончаемое сексуальное влечение друг к другу: страстное, разнообразное, даже спустя десять, двадцать… что там, тридцать и пятьдесят лет вместе, они бы все еще, изучали, познавали друг друга, не боясь, не ленясь... о, каким бы мог быть мой союз с ней!
А все время! Подлый, скучный отсчет, абстракция, неволящая хуже любой тюрьмы. Мне было шестнадцать, а ей тридцать шесть. И никаких, совершенно никаких, кроме пошлых, общественных преград, между нами конечно же — не было и быть не могло.
Как, я думаю, для любого шестнадцатилетнего, когда эрекция каждую секунду, но онанировать так часто слишком и стыдно, и больно, нравственные и моральные преграды, все равно, что жуки, ползущие по рельсам, по которым несется скоростной грохочущий поезд. 
Твои членосимволы не так уж анекдотичны, на самом деле, да, мистер Фи!?
И вот! Летний день, подмосковный пруд. Моя Жмо в раздельном импортном красном купальнике из тонкой, почти как пленка, ткани. Все остальные мужчины, в том числе и мой отец, ее муж, напились и разошлись спать. Мы остались вдвоём и хотим друг друга. Ее соски твердые, через почти несуществующую ткань лифчика выпирают, как два драгоценных камня, с рассыпанным жемчугом вокруг.
Покатаемся? – она показала на большой черный бублик, камеру от грузовика. Настоящие надувные плавательные принадлежности, еще тогда не вошли в обиход, в только что, образовавшейся, России и, люди плавали с покрышками, пенопластовыми кусками и пустыми канистрами.
В лучах ее улыбки блеснули ее золотые волосы, а я почувствовал себя Фродо, встретившим эльфийскую принцессу Галадриэль после долгого похода через мрачные земли, которая вот-вот даст всезащищающий плащ, накормит вечносытными лепёшками, и конечно же, подарит самое главное – вечную любовь.
Уродский пруд-вонючка стал прекрасным оазисом, грязная вытертая трава превратилась в бархат. А слово «покатаемся» конечно же прозвучало, как «потрахаемся». Вторя «тра-ха-ха-ем-ся-ся-ся», квакали лягушки, «тра-тра-тра» чирикали птицы.
Когда я думаю об этом сейчас, спустя столько лет, почему-то вспоминается анекдот:
В плацкарте едет девушку и мужчина. Поезд трогается, и мужчина садится рядом с девушкой очень близко, с явными намерениями. Проходит пара минут, и он почему-то возвращается на свое место, отворачивается к окну. А девушка уже заинтересовалась, к тому же, не понимает «чего это он»? Хочет завязать разговор, замечает у него на пальце перстень с большим камнем.
— Скажите! А это у вас опал или стекло? – спрашивает.
— Да нет… – разводит он руками, – Просто… просто расхотелось.
Жизнь юноши с повышенной сексуальностью, похожа на такую же ситуацию, только наоборот. Ты все время опадаешь и стекаешь, но никогда, слышите, никогда-никогда, – не перестаёшь хотеть.
Потрахаемся? – повторила Жмо, и я улетел в бесконечный водоворот своей неудовлетворенной сексуальности, ответив что-то вроде «ау-гда», что означало «да», одновременно с «всегда» и «я всю жизнь этого ждал». Мы сошли на глинистый берег, я спрыгнул, по щиколотки оказавшись в иле, который показался мне тягучей медовой патокой, подкатил к краю черный бублик, в который спрыгнула она, расставив ноги, обняв его покатые бока, и я поплыл, толкая булик перед собой. Передо моим взглядом оказалась тонкая полоска красных трусов, с мелкими точечками волос, в каждую из которых я готов был превратиться на всю оставшуюся жизнь, как Маленький Принц, живя нас своей, пусть крошечной планете, но от этого, не менее, обожаемой.
Я уперся руками в круг, вплотную к ее лодыжкам, и заработал ногами, выводя наш «плотик любви» на середину темной поверхности.
Потрахаемся… трахаемся… трахаемся… – звучало отовсюду, из камышей, шевелящейся тины. А за нами, под водой, тянулся белковый след моих многотысячных стенаний.
Мы подплыли к небольшому островку, с укромным склоном под, чудом растущей там, раскидистой березой, и мягкой опушкой. Я прислонил «плотик» к покатому берегу, не только представляя, но в полной мере, уже чувствуя, как впиваюсь губами в ее грудь, собирая губами вкус озерной воды, покусываю, немного солоноватый, немного сливочный сосок. И потом хватаю всю ее сиську прямо в рот, пока руки заняты бёдрами и самым лучшим, что есть у всех «пятидневных цветов» – ягодицами, закрывающими, как пухлые плюшевые ворота, самое главное, самое лучше, что может раскинуться перед взором мужчины на этом свете.
В тот самый момент, когда я уже мысленно ощущал языком поверхность того, что готово открыться только для настоящей любви и, гораздо реже, для того, чтобы пустить новую жизнь, она совершила примерно такое же движение, как, наверное, делает палец на курке пистолета, направленного на еще живое существо: короткое, точное, неожиданное, которое убивает. 
Жмо, моя идеальная женщина, оттолкнулась от «островка любви», показав, что надо плыть обратно. Пруд вновь стал вонючкой, илистые берега с сорной травой снова выглядели кучей грязи, а не переливающимися изумрудными барханами. 
Оглядевшись, принюхавшись к затхлому запаху воды, травы, я понял кое-что важное: С этого момента, моя неудовлетворенная сексуальность останется со мной навсегда.
Теперь я понимаю, что это и предопределило мою профессию. И, надеюсь, не только… еще и призвание.
А, если бы я воздвигал памятник гештальту, то поставил бы фрагмент груди в купальнике, с явно выраженным соском и бисерным ореолом вокруг, а над ним, уныло, обреченно, склонившуюся березу с повешенными низко, ветками, как символ юноши, живущим одиноко и ненадежно, посреди затхлой темной воды, окружающей его, жизни.
Не очень художественно, зато правда.
***
Благодаря этому я стал психотерапевтом. Но, обычно я люблю рассказывать другую историю, что я попал в эту профессию традиционным способом. То есть, через внушение, а точнее, через кинематограф.
Впрочем, я правда стал жертвой «Каламбия Пикчерз», а точнее, фильма «Цвет ночи». Будучи слабым и трусоватым с рождения, я никак не мог найти себе персонаж для подражания в размытых образах из фильмов девяностых, мне мало, что откликалось. Военные, спортсмены, скалолазы, они были мне чужды так же, как ночевать на дереве и прижигать полосные раны охотничьим ножом. 
Но, наконец, появился герой, достаточно интеллектуальный и милый, но при этом не размазня, а главное, обладающий судьбой и профессией, вовсе не обрекающей на удары по морде и прыганья с парашютом. А еще, судя по фильму, к этой профессии прилагался светлый дом с множеством спален, с бассейном и Мерседес-кабриолет в гараже.
За фильм «Цвет ночи», Брюсу стоить дать Оскар, а человеку, отвечающему за кастинг, «Золотую малину». Сложно даже представить актера, менее подходящего на роль запутавшегося психотерапевта, чем он. И так же, сложно переоценить уровень актерского таланта, при котором он все-таки сделал эту работу и сделал на отлично.
Впрочем, когда я смотрел этот фильм в детстве, меня это мало интересовало, важен был символ: крутой чувак, чья работа проходит в условиях теплых комнат с пончиками и кофе, к тому же, богатый. Возможность быть крутым и не лазать по скалам, не стрелять в других людей, не переворачиваться в машине… иллюзия, обман, во что и превратилась моя работа…  хотя, ни его, ни, впоследствии меня, это не уберегло от трагического поворота судьбы.
Все потому, что нас с Брусом подвела страсть, граничащая между желанием всех вылечить (помочь!) и желанием всех трахнуть.
И хоть желание помочь и желание трахнуть – похожи друг на друга, они иногда, все-таки противоречат.
В этом противоречии, томлении по не свершившемуся, я и провел десять лет практики, пока не встретил Миранду.
О, Миранда! Мой первый настоящий «пятидневный цветок»!
Часть 1. Миранда
1.
Миранда, сорок четыре года. Муж, двое детей, девочки, восемнадцать и девятнадцать, учатся заграницей. В прошлом, журналист. Встретила мужа в двадцать пять, считает поздно «по тем временам».
В тот момент профессионально успешна, представляла несколько издательств, часто ездила заграницу, гордится, что «могла даже тогда».
Много рассказывает про дедушку. Занимал высокий пост в одной из советских газет. Испанские корни, родители дедушки приехали за «новой жизнью» после революции, говорит об этом вскользь (но с гордостью), больше ничего о них не знает или не говорит.
 Упоминает поездку в Испанию до девяностых «еще, когда никому нельзя было» (ее слова). Ездила с дедушкой потому что «ему было можно». Рассказывает о ней компульсивно с вытесненным. Говорит, что там первый раз начала «дышать» или «как будто, до этого сидела в чемодане» (тут что-то с этим чемоданом).
После поездки решила стать журналистом. Много для этого делала, плюс связи партийного дедушки.
Про отца мало знает, не хочет говорить, «ушел рано, как у всех». Мать тоже контр-фигура, противопоставляет поездку в плацкарте в Крым «с носками», настоящей поездке в Барселону, где «начала дышать».
Центральная фигура мужчины и вообще – дедушка: Он – лучший!  Остальные… кто?
(Фигура «они» не определена. Дедушка – лучший, а кто тогда – все они!?)
Явного негатива нет, но обесценивание, которое зачем-то нужно (зачем?): дедушка – лучший, а они – просто так.   
Еще про дедушку: К тому же, он – испанец. Открыто говорит, что он подарил ей ее кровь и смыслы (так и говорит «смыслы»): путешествовать, быть свободной. Или так: путешествовать, значит быть свободной.
Как журналист? Выбор профессии не случаен. Свобода мнения и передвижений!?
Сейчас не знает, чего хочет. Семья богатая, у мужа крупный бизнес, что-то с электронным документооборотом. Миранду не интересует «деньги откуда-то должны поступать». Когда встретила мужа, был «с дырой в носке».
Может ездить, куда угодно. Раньше так и делала, пока не поняла, что «это не свобода, просто передвижения». И еще «картинки меняются, другое остается». Что это, другое?
Муж хороший, «даже лучший». Говорит с презрением? Нет, презрение на поверхности. Обида? За что? Может лишил профессии, призвания!? Не такой, как дедушка. А какой? И почему не такой, а до этого был такой!? Но, обида есть. Первый раз тогда у нее увидел резкое выражение, губы опустились, появились прорези на подбородке и глубокие морщины вниз по шее, а вверх по щекам – мелкие, сеткой.
Захотелось встать, протереть ей лицо, как ребенку, полотенцем, когда он намазался клубникой или чем-то таким марким. Бережно, но сильно. Почувствовал у нее там боль, с какой-то примесью «веселого висельника». И точно, сразу постарела лет на десять.
Муж дает полную свободу, деньги не контролирует: «Все есть, но ничего нет. Как в чемодане сижу».
Чемодан опять … какая-то травма тут, самая детская, вытесненная, но не глубоко. Пока эпизода не нашел, только абстракция. 
Рассуждает: А может, жизнь прожита не так? Но, сама в это не верит.
«… Бросила карьеру журналиста, когда у мужа пошли дела. Хотя, сейчас могу вернуться, да хоть… все издательство купить. Но, это – как будто… ушла мечта».
Спросил «во что ушла», задумалась, лицо оставалось прежним, подмышки, кожа вокруг, кривились, до этого была гладкая, как масло.
Захотел ее сильно. Не секс, что-то большее… пока не знаю.
Спросил: Чего еще хочется?». Идиотский вопрос, тупиковый. Ответила: Это не то. Все не так. Добавила: Хочется, чтобы не только картинки.
Потом контакт оборвала. Отвечала, но без энергии. Появилась чушь «наверное, это старость», сопротивление ко мне, брала на возраст, как на понт, ушла в защиту, потом в атаку.
Значит, что-то задел. Что? Или просто из-за того, что отвлекся, сам порвал контакт?
После сессии, долго не мог прийти в себя. Думал, но больше представлял. Во-первых, чемодан и «чемодан». Что это «сижу, как в чемодане» или «сижу, как в чемодане». Второе, кто такие – «они». Дедушка понятно, муж понятно. Кто эти остальные? Куда они ее не пускают? Или это ложный путь? Специально уводит в «они – не такие», потому что так для нее безопасней.
Дедушка подарил «кровь» и «смыслы», муж дал деньги, свободу. Что не так!? Много лет все было хорошо. Социальный успех, сепарированные дети. Что сейчас? Может ничего? Просто пришла. Нет, такие просто не приходят, не инфантил и не созависимая.
Ничего не мог решать, в какой-то момент почувствовал озерный запах, легкий, потом сильный, как задушило. Увидел Жмо, с начала лицо, потом купальник.
Почему сейчас? Почему после Миранды!? Внешне чем-то похожи. Да, но в остальном, совсем нет.
Понял, что хочу ей помочь, хотя обещал себе больше так не делать. Помочь Миранде, потому что не смог помочь Жмо, не смог ее спасти. А Миранду спасу. 
***
ППТ Миранды в подмышках. Не просто так пришла с короткими рукавами под шубой. Обратить внимание туда! Особенно если так же придет второй раз. Значит, там телесный триггер.
Еще! Тема путешествий, как заклинание волшебства. Или пропуск в другой мир. Сценарно, напоминает Алису: в зазеркалье интересно, там друзья, там миссия.
Миранду в зазеркалье что-то, кто-то не пускает. Может сама? Да, но почему? Из-за чего? Раньше же пускала, куда хотела. Даже к тому, кто «с дырой в носке».
То, что помню из ее слов, про мужа. 
… Как было? Как у всех. Познакомились случайно. Сошлись, сама не понимаю, все разное, мы разные. Парень, «бабушкин» свитер, очки, один носок драный. И я, с зарплатой почти в тысячи долларов. По тому курсу, это было… в общем, очень много было. И это еще не считая подработок. Хотя, не важно. А так… умный, талантливый и совершенно несчастный. А может, мне так казалось. Хотя, нет, уверена, что несчастный, по глазам увидела. Невероятно привлекательный! Вот, что! Для меня привлекательный … до сих пор не знаю, почему. 
Встретились на книжной выставке. Еще бутерброды мне предложил. Сказал: Вы такая красивая, возьмите мои бутерброды. И протянул пластиковую коробку, перетянутую резинкой. Резинка еще, как раньше в трусы вдевали. Серая, толстая, зашитая черными нитками в кольцо. Черт, меня аж пробрало «бр-р». Может с этого все и началось!? 
Ну, я взяла. И так далее. Я вам не сказала, у меня испанские корни. Я испанский учила с детства, даже с дедушкой один раз в Барселону ездила, когда никто не ездил, до девяностых. Музеи, коррида, все эти костюмы, в общем… была я вся такая «загранишная», не только в том, что много зарабатывала. Представляла сразу несколько крупных издательств. Когда работать начала, побывала в Европе, даже в Токио была, да много где… машина своя. По тем временам это что-то значило, не знаю, помните ли. И вот он «с дырой в носке». А ну да…
Первый раз переспали у меня, сразу после выставки, после бутербродов этих. Он поехал, хотя вроде и рад, но голову повесил. Когда ко мне пришли… у меня квартира была, от деда досталась в одном из домов-книжек на Калининском, на Новом Арбате, то есть, и я смотрю, как-то он ходит странно. Спрашиваю: Ты чего, нога болит? А он: Да, нет. Наступил на что-то… ну да, потом догадалась. Это он, чтобы дырку в носке не показывать.
Дальше как-то все само закрутилось. Он электронный каталог придумал, фирму создал по электронному учету. Его, может, поэтому, никто не тронул в девяностых. Хотя тогда всех коммерсантов трясли. Но, кому вообще нужен был тогда электронный учет? Да и никто из тех людей вообще не знал, что это такое.
Постепенно пошло. Один крупный заказ, второй. Я тоже помогла. Как журналистка, со многими людьми могла встретиться, просто позвонить, в том числе из государства, на прием попасть.
Сейчас у него крупный холдинг, заказы по всему миру. А я домохозяйка. Десять лет ничего не пишу, пятнадцать не работаю, как дети родились. У нас двое детей. Как в том фильме, только наоборот, девочка и девочка… Обе учатся в Сингапуре. Совместно так решили. И правильно, пусть…  Да и они уже взрослые. А я хожу по этому большому дому и все вспоминаю, как Леня, моего мужа Леня зовут, тогда дошел до ванны, в одном рваном носке, потом обернулся и так виновато: Да, наверное, наступил на что-то… и так еще, ступню больше подогнул, как птичка. 
И мне стыдно. Знаете, почему? Потому, что я о тех временах скучаю. Может, я вернуть хочу, чтобы я снова была такой крутой-молодой, а он таким? Не знаю, хотя глупо это все, банально.
Просто… мне иногда кажется, что это я теперь, как он тогда, в дырявых носках хожу. В свитере каком-нибудь, как мешок. В общем, такая история. Не знаю, может я вообще не совсем правильно пришла. Чего-то не хватает, но чего?
— А что вы чувствуете? – в действие пошел мой дежурный вопрос-пятиминутка. Тупой до основания, но действенный. Особенно, когда нужно задвинуть клиента с обращениями типа «Может, мне чего-то не хватает?».
— Я чувствую… золу я чувствую.
— Злость? – не понял я.
— Золу. Пепел, где-то там. – Миранда показала назад, за спину.
— Пепел в прошлом?
— Да нет, в прошлом нет. Я не знаю. Зря я про это, меня мое журналистское сбивает. В общем… 
И правда по-журналистски – это «зола-пепел внутри», но милфологически точно: пятидневный цветок чувствует приближение пепла, которым станет. Это больно. Одновременно, приятно. Жизнь – распад, хуже того: неуклонное желание распад приумножить, чтобы сохранить. Как энтропия… Так соединяется наша лженаука с фундаментальными, мистер Фи?
Для милфологии: пятидневный «цветок» все знает, может с этим мирится и, чаще всего, мирится. Пепел внутри, сложно не мириться. Да, «цветку» хочется пустить «пепел» по ветру, не складывать тяжелыми штабелями внутри, жить ему еще хочется, жить заново… 
Еще важно: настоящая милфетка всегда дает новые возможности. Ничего не забирает, но и не жертвует. Просто ей нужно, чтобы все вокруг было – лучшее, а лучшее – лучшим. Тавтология на уровне языка, зато как есть, на уровне смысла.
2.
Я должен объясниться, рассказать о цветочной теории и классификации, центральной и самой важной части – милфологии. Я намеренно не сделал этого сразу, так был бы существенный риск, что вы бы не дослушали, посчитав идею банальной или неправдоподобной.
Уверяю вас, это не так! И пусть, на первый взгляд, она покажется настолько пошлой, что вы поспешите не тратить время на все остальное, все-таки, примите ее такой, какая она есть.
В этой пошлости скрывается простота, даже обыденность. Которая, как известно, и есть правда.
К тому же, и тут уж вы должны верить мне твердо, моя цветочная теория многажды подтверждалась на практике. Она и является практическим инструментом, несмотря на свою псевдоромантическую обертку.
И… так! Женщин я сравниваю с цветами, больше всего похоже на розы. Чтобы понять, почему, обратите внимание, как стареет роза. Купите цветок, пока бутон ещё тугой, лепестки будто склеенные, сковывают то, что внутри. Стебель твердый как пластик, шипы торчат в стороны, под прямым углом, каждый хорошо виден и если быть внимательным, можно взять так, что не уколешься.
Это возраст женщины, примерно, до двадцати пяти лет. Простота? Ну, нет. Конечно же, женщина не может быть простой даже до двадцати. Скорее, шаблонность. Все такие розы похожи. Красота!? Конечно! Яркая красота, в сочетании с ощущением искусственности. Что и не сразу определишь, перед тобой – настоящий цветок или пластиковый?
Подержите розу два-три дня. Ориентируйтесь по бутону, как только он начнёт «разваливать» (появятся первые признаки) лепестки – вы увидите женщину тридцати-сорока.
Теперь невооруженным взглядом видно, что цветок настоящий. Стебель темнеет, шипы немного заворачиваются вниз. Обычной осторожности недостаточно – можно уколоться. Стоит руке чуть съехать – и вот вам, кровь, надо быть на чеку. Непросто с трехдневным цветком! Но, именно в этот период, роза отдаёт большую часть своего аромата. В этом вопросе, мои наблюдения поддерживают не только поэты, но и сексологи: к тридцати пяти сексуальность женщины достигает своего пика.
Но, что такое пик!? Что-то резкое, острое. То, что может приносить короткое удовольствие, но чаще – разочаровывает в конце: А!? И это все?
Аромат трехдневного цветка – сильный, но едкий. Это уже не запах отдушки, которой побрызгали однодневную розу, это аромат самого цветка, равно как и самой женщины!
Это интересно, очень соблазнительно, во всяком случае, для тех, кто любит, ну... скажем, любит однозначный вкус чего бы то ни было, односложный и определенный, тогда-то да!
Да-да-да! Такая женщина для вас. Как еда из проверенного ресторана, который зарабатывает на бизнес-ланчах. Кормят вкусно, добротно, почти полезно, к тому же – за умеренные деньги. Нет тяжести в животе. Вы поели и готовы отправиться в путь.
Но, если вы… гурман! Да, я думаю, вы понимаете, к чему я. Если вы гурман и не выхлебаете полбутылки вина сразу после открытия, а даете вину проветриться… просто даете вину выдохнуть, не притрагиваясь к нему. Не притрагиваетесь до поры… как и к цветку, как и к женщине.
У женщины, в современном мире, это состояние достигается в сорок-пятьдесят лет. Время, когда запах не едкий, а чувственный, не бьющий в нос, а проникающий в поры так, что вы прежде не успеваете разобрать, а мозг уже взрывается всеми красками, клокочет и вибрирует.
Женщина в сорок-пятьдесят, – та, которая дает не только вкус, но и послевкусие. Сладостный и терпкий, с нотками амбера и кислинкой, аромат, который можно учуять, засунув нос поглубже в стакан, в прямом и переносном смысле «стакана».
Но, если вы так сделаете (сумеете), то это – тот самый букет. И забудьте про чушь, написанную на бутылках вина за десять евро, являющихся аналогом тридцатилетних женщин и трехдневных цветов: вишня, табак, кайенский перец... опустив нос в бокал с таким вином, ничего, кроме искусственного винограда, восстановленного этиловым спиртом, вы не почувствуете.
А вот «правильно выдержанные» женщины в сорок-пятьдесят ¬¬– это благородное вино, пятидневная роза. Она продышалась, одновременно, наполнившись. Да, загнула шипы, потеряли часть лепестков, что – тем больше, придаёт ей очарования... вон они, эти мертвые кусочки валяются вокруг.
Следы времени, следы того, что они пережили… это так же прекрасно, как жизнь и распад, в своем вечном, трагическом танце Эроса и Танатоса, который не закончится никогда, даже когда на Земле останутся только бактерии. 
***
Для моего дела, которое приносит мне не только хороший доход, но и вдохновение, классификации из трех типов, вполне достаточно: однодневный, трехдневный, пятидневный. 
Меня интересует только третий. Я гурман. Но, я хочу, чтобы вы знали. Есть ещё и четвёртый тип, самый редкий. Настолько, что аналогии с цветком, для его описания, недостаточно. Цветок может быть цветком или гербарием, вот и все.
Я бы сравнил таких женщин, пятидесяти-шестидесяти лет с… вы удивитесь, с чаем с корицей. Разумеется, я не имею ввиду дрянь из пакетиков с химией. И заранее извиняюсь, что мои сравнения проходят через вкусовые признаки, так выражается моя оральная ярость. Так-то! Решив вскармливать младенца искусственно, сотню раз подумайте, тем более, если это мальчик.
Да, вот… если вы заварите хороший листовой черный чай, в небольшом чайнике, желательно прозрачном, чтобы видеть, как порхают чаинки, умирая в кипятке, потом нальете его в кружку с тонкими стенками (важно не отвести большую часть тепла, поэтому в Китае издревле так ценится фарфор), потом размешаете содержимое палочкой корицы, отопьете немного, то первые глотки дадут вам стойкое понимание: корицы мало, чай слабый. Хорошо бы добавить еще заварки, а лучше бы, молока и меда!? 
Но, потерпите с выводами. Такой напиток – не кока-кола, и даже не хорошее вино. Он раскрывается не сразу. Он и не должен. Потому, что он дарит свой вкус. А по-настоящему дарить что-то эфемерное, ускользающее, можно только на грани реальности и яви, на грани «существует» и «не существует». 
Четвертый и пятый глоток подарят вкус, чуть перченый, чуть сладковатый, ощущаемый где-то на середине покровов языка. А вот шестой, седьмой, восьмой и далее, пока на дне чашки не останется тонкая лужица, сделают с вашими вкусовыми чувствами – переворот. С тех пор, вы будете искать этот вкус и послевкусие всегда и везде.
Такой была моя Ла! Настоящий, редкий, как клевер-четырехлистник, семидневный цветок!
***
В случае с милфами и милфологией, как и в случае с нимфетками, важно понимать суть явлений. Обыватель, знающий термин «нимфетка», любую девочку до восемнадцати, в короткой юбке и без прыщей, причислит к нимфеткам, что будет совершенно неправильно. Тот же Гумберт, слоняясь по Рю де ля Помп, выделял одну-двух настоящих нимфеток среди сотни, причем, это не зависело от внешней привлекательности, лишь являющейся часть условия, необходимым, но недостаточным.   
Такая же ситуация с настоящими милфами. Не всякая женщина в сорок-пятьдесят, сохранившая фигуру, сделавшая губы и грудь, знающая толк в макияже, носящая одежду, подчеркивающую ее ППТ, попадает в классификацию, как милф.
В какой-то мере, даже и в большой, милфовость связана с сексуальностью, с желанием трахаться в сорок и делать это достаточно долго и разнообразно, чтобы к пятидесяти быть оттраханной много, часто, по-разному и разными, чтобы потом спокойно, заслуженно «засушиться» в икебане. 
Это неплохое определение милфовости, но настолько огрубленное, что, боюсь, как и с мистером Фи, в конце концов, на поверхность всплывет ложное толкование: если телка в сорок хочет трахаться, – это милф.
Я не просто так применил вульгаризм «телка». Специально, чтобы вы ощутили контраст между женщиной-милфой, прекрасной, притягивающей, любящей… в первую очередь, – любящей себя, свою внешность, свою энергию, свои желания. И просто телкой, достигшей возраста третьей замены паспорта, но все еще, недотраханой. Той, которая никогда и не была цветком, а была травой и станет сеном.
Поставлю вопрос прямо: Что такое настоящая милф?
Отвечу! Сорока-пятидесятилетняя женщина, которая любит себя, любит свою физическую сущность (тело, внешность, ППТ) и, что немаловажно, любит свои желания, и любит все это на протяжении всей жизни. С тех самых пор, когда она, тогда еще будучи нимфеткой (возможно, хотя я не готов утверждать связь «нимфетка-милфетка», в силу отсутствия исследований и клинического анализа), раздавила первый прыщик на лбу, но не подумала «ну вот, уродина» или «ну все, это конец», а занялась вопросами, направленными на улучшение, на любовь к себе: где взять средство для кожи и какие продукты оставить в рационе, чтобы прыщей (раз уж так случилось), было поменьше.
Тоже происходит с милфой, когда она увидела первый седой волос или корку на бедрах. Она не думает «ну все, это конец», она хочет что-то сделать для себя, чтобы продолжить свою красоту. А главное – свою жизнь, которая клокочет внутри, несмотря на то, что тело начинает подводить.
И в этом ее настоящая магия! Возможно, не такая дьявольская, как у нимфеток. Зато, наполненная тем, что красивее красоты всех «Лолит» всего мира: последние годы настоящей милф, прежде чем она «засушится», наполнены истинным пронизывающим трагизмом покидающей красоты.
Более того! И это прекрасней всего остального, самое прекрасное! Наполнено покиданием самой жизни!
А что может быть притягательнее глубины трагизма превращения органики в неорганику, в сочетании с сильным желанием трахаться!? Истинное, чистое, острое соединение Эрос и Танатос в отдельно взятом красивом женском теле!
О, если вдруг! Милфология, как знание, попадет не только к братьям по психотерапии, но и во литературе, прошу не давать ей ярлыков «анти-Гумберт».
Милфовость лежит на противоположной стороне оси жизни женщины, но это все та же ось, по которой поэты, художники и даже философы, «ходят», вот уже тысячи лет и на которой нет ничего «анти».
Но, мои предупреждения напрасны. К сожалению, я в этом уверен, милфология никогда не войдет ни в один учебник по психологии, хоть в самую ничтожную брошюрку, которые обычно печатают на серой бумаге в крапинку, как будто на валах типографской машины засиживались насекомые.
Даже в такие дрянные издания, в которых, на самом деле, хранятся самые полезные данные, милфология не попадет. И это, насколько несправедливо, настолько и символично для нашего общества.
Даря тебе, мой неизвестный непознанный читатель, все выводы милфологии, как искусства, науки и, в первую очередь, практического метода, заключённые в одном знании, мне не приходится надеяться, что хоть кто-то сможет повторить мои результаты, даже вооружившись всеми, уже полученными, данными.
Увы, нет.
Как никто не смог воспользоваться учением мистера Фи. Лицемерные его последователи все извратили, перепутав сексуальность со слиянием, объект с вытеснением. Не говоря уже о том, как в исторической перспективе отрезали все самое важное про пресловутый Эдипов комплекс, который вовсе не означает: убить отца и изнасиловать мать… все-все запутали и, как следствие, извратили, хуже, – уничтожили, пытаясь упростить то, что мистер Фи с такой любовью и трепетом собирал, прохаживаясь вдоль холодных психиатрических ванн и электрошоковых «драконов». 
А может, старый нарцисс, ты сам всех запутал? Так просто и легко направить всех этих жалких никчемных последователей? Не указав однозначно, что сексуальность – это не генитальная суета, происходящая между родителями и ребенком, между мужчиной и женщиной, а – слияние, во всех его видах и в одном единственном, жизне-смертельном, восстановительно-распадном... вечный танец Эроса и Танатоса, который невозможно до конца постичь.
Зря ты так путал следы, они бы все равно не поняли. Увы и ах! Так что уноси свое истинное знание и радуйся, радуйся, радуйся... Чему!? Ну, хотя бы тому, что оно открылось тебе и было с тобой столько лет.
Как и мое. Не знаю, сыграло ли оно роль в том, что твой жизненный путь оборвался так рано!? Наверняка.
Мое знание вот-вот меня убьет. По-своему, это хорошо. Оно становится чем-то большим, чем суждения одного человека, разрастаясь в объеме, поглощает свой источник.
Христос, Ганди, Маркс. Никто не избежал такой участи. Возможно незавидной, но в высшей степени компульсивной: я создал что-то, что переросло, поглотило меня, и в конце… уничтожило.
3.
Миранда часто повторяет «хочу чего-то нового, но другого». На вопрос: Как это может быть? – отвечает: Чтобы не потерять то, что есть.
Про чемодан больше не говорила. Далее привожу по памяти.
«… Хожу по большому дому, и мне кажется, что я в чем-то виновата. В чем? Муж успешен и у него работа, дети учатся, у них все хорошо. В чем я могу быть виновата? Что не строила свою карьеру, не делала что-то важное? Нет же, все самое важное я как раз делала. Виновата в чем…».
Чувство вины – кажется основным. Но, это обманка, сублимация! Проше всего поставить чувство вины во главу угла и им «размениваться». Ни раз в этом убеждался. Так же, как и стыд.
Тогда что? Конкуренция с мужем? Типа того, что: Он всего добился, а я ничего. Тоже нет, слияние с ним есть и сильное. Много общих воспоминаний, друзей, смешных моментов. Для нее – его успех – ее успех. Жаль, что так мало таких женщин.
Важно для милфологии: для настоящей милфетки, успех ее спутника – ее успех, поэтому оба успешны. Милфа не завидует, не конкурирует. Поддерживая своего мужчину, хоть любовника «на час», хоть мужа, она поддерживает себя. В этом знание ресурсности пары, любовь к главному ресурсу – жизни: ее мало, лучше поддерживать, а не «раздувать».
Подумал: Мне так хорошо с Мирандой, потому что она хочет, чтобы у меня получилось.
Пока «плавал», ее повело в какую-то чушь про бизнес, проекты, творчество. Хотел ей напомнить ее же словами «меняются только картинки». Но сама опередила, подытожила: это все не то, не так.
Умница! Хоть опять это «не то, не так». Что-то было «не то, не так» очень сильное в ее «ванильной» жизни, что-то, что оставило переходный момент. Как в зазеркалье… (сценарно, Алиса, это точно), но что? Первая любовь? Спрашивал, ответила «как у всех», прямо так же, как про отца.
Важно с тремя восклицательными! Не пускает меня в фигуру деда. Главное: себя не пускает. Он как портрет в музее. Идеальный, сильный, хороший, мудрый, любящий. Открыл мир, показал «смыслы». Но, что теперь с этими смыслами? Куда они делись и почему? А может, она не может продолжить то, чем он ее зарядил, тем, чего хватило только до сорока!? Тогда, что это?
К концу встречи, почувствовал, что Миранда может больше не прийти. Отчаялся, не знал, что делать. Ругал себя и жизнь, очень хотел ее. Но, не так, как прежде. Хотя бы как секс. Уж пусть без слияния.
Опять это вездесущее слияние, мистер Фи!? Помоги, подскажи, не знаю, что делать.
***
Спасибо! Не знаю, ты ли помог, но в конце сама меня вывела. Рассказала эпизод, как дедушка привез из-за границы большой чемодан, полный подарков, прямо под Новый Год. Дальше по памяти:
… Долго ждала в тот вечер, но знала, что придет. Он всегда приходил, если обещал. И в этот раз пришел. И еще как! Наверное, это самый мой лучший Новый Год. И хорошо, и как здорово, что он пришел как раз так поздно, почти как Дед Мороз, в полночь. Он и выглядел, как Дед Мороз, только не какой-то идиотский, в ватном пальто, а в дубленке, настоящей и шапке такой красивой, с меховым отворотом.
— Привет. Встречайте! – загремел с порога, а я уже и так знала, что он.
— Де-душ-ка-а…
И сразу уткнулась ему в дубленку эту. Мягкую, очень приятную, хоть и холодную.
— Ну Миранда? Как ты себя вела в этом году?
— Как обычно, хорошо! – сказала, глаза закатила, очень подарков ждала.
— Тогда это тебе! Получай от дедушки… 
И чемодан пододвинул. Огромный, больше меня! Я не пыталась поднять, просто обняла. Я таких чемоданов никогда не видела. Из настоящей кожи, с тремя хитрыми замками и металлическими углами-набойками. Никакой ни в клеточку, благородный, коричневый.
— Там что-то мне? – спросила.
— Это все тебе! – сказал и щелкнул замками, открыл, а внутри все в ярких коробках.
Кажется, мать чем-то была недовольна, типа «зачем столько». Помню только, что она из кухни кричала. А оттуда запах этих ее вечно горелых пирогов, у нее всегда подгорали снизу, с такой черной окантовкой, и запах кислый, грязный какой-то.
А я тогда в этот чемодан уткнулась, чуя что все это кислое – где-то далеко. Теперь далеко! А рядом – только новые запахи, настоящие. Такие, как пахнет этот чемодан. Чем-то настоящим: кожей, деревом, машиной, поездами, самолетами. Путешествиями!
Открывала коробки, все ахала. Столько игрушек! Много елочных. Таких красивых, ярких. Раньше у меня таких никогда не было…
Я в тот Новый Год, помню, первый раз, очень быстро заснула. От запахов, подарков, волшебства и всего этого, как… как в…
Не закончила, я додумал: Как в чемодане, полном волшебства.
Сказал ей, не ответила. Заплакала по-настоящему, не невротически. Подмышки как масло, без «сеток».
Хотел, но не сказал: Сейчас ты тоже ждешь волшебства, чтобы быстро заснуть. О, мой пятидневный цветок, прекрасная Миранда, вот, чего ты хочешь: заснуть с волшебством.
Это я знаю, как сделать. Если ты доверишься мне. Я знаю, какое волшебство преподнести тебе, ради тебя…
Время закончилось. Не надо было, но рискнул, спросил: Почему так часто в ее словах «сидеть, как в чемодане» и «не могла дышать, как будто в чемодане».
Хотела что-то ответить, но запнулась. Не договорила. Уходя, сказала: Встретимся.
У меня встал, запахло озером. Увидел Жмо, с лицом Миранды. Ей не шло, разные типажи кажется, хотя в чем-то…
Трахаться хотелось невероятно. Хотя, нет! Не совсем, не только трахаться. Опять слияния. С Жмо, с Мирандой. С Жмо-Мирандой, как угодно.
Психотерапия научила меня многому. Но, главному: когда сильно чего хочешь, это случается. Обычно, совсем не так, как представлял. Но, случается ведь!
***
— Привет, проходи! Прямо и направо, я здесь. – крикнула она, когда я вошел в квартиру.
Миранда была в дальней комнате, за поворотом длинного коридора, заполненного полками до потолка, вдоль всей правой стены. В каждом сегменте шкафов, наверху, горело по светильнику, по отблескам напоминали факелы с настоящим огнем, другого света не было, а весь коридор, как проход в пещере к тотемному гроту.
Я сделал несколько шагов, разглядел, что полки завалены всякой мелочёвкой, в таком освещении, выглядящая таинственно. Открытки, посуда, шкатулки. То, что красиво, но… сувенирная дрянь, которую спеша, покупают в зале ожидания аэропорта или в лавках у дороги, складывают, но никогда не пользуются.
Были там и какие-то тесемки, упаковки, конверты, пакеты. Большая часть использованная, надорванная, смятая, запутанная. Как будто, криминалисты на месте преступления в «магазине путешествий», собрали улики и разложили их по этим толстым деревянным поверхностям, кровавым от «кострового» освещения.
Криминалисты и правда здесь постарались. Хоть и ненастоящие, внутренние собиратели улик. 
Пока шел, несколько раз хотелось остановиться, рассмотреть-повертеть какие-то предметы, раз они все, были так важны для хозяйки.
— Я здесь. – сказал она.
«Конечно ты здесь!» – подумал я и вошел в большую комнату, с приглушенным светом и тоже «костровым». 
Ну, конечно, ты здесь…
Подошел, опустился на колени, взял за лодыжки, погладил и сильно сжал. Провел руками вверх, обхватив икры, обведя пальцами, прощупав колени «нет, не здесь», добравшись до бедер, сжал их, забравшись кончиками пальцев в промежность. Добрался до ягодиц, услышал дыхание, несколько «о-х-х», напомнившие всхлипывания открытого пламени, когда ветер треплет его, пытается погасить, одновременно раздувая.
После двух-трех сильных всплесков, понял, что теперь могу делать то, что мне надо. Повернул Миранду, поставил на диван, хотя мне бы больше подошел пол, но ладно… опять взялся за лодыжки, на этот раз крепко. «О-х» сменилось короткими криками, огонь пытались задуть, но он сопротивлялся, трепетал все сильнее. 
Точно зная, что нужно делать и как, все-равно боялся, делал впервые. Мог ли остановиться!? Нет. Теория нуждалась в практике. Она жаждала подтверждения, поэтому я жаждал Миранды. Это не была любовь, тем более – не сексуальное влечение.
Это была настоящая страсть, самая сильная из мужских страстей – познание, несущее позыв весельчака-Эроса и трудяги-Танатоса. Совсем не тоже самое поверхностное либидо, которое толкает мальчиков на дурацкие подвиги.
Ты же с такой страстью снял своего первого пациента с электродов и усадил в кушетку!? Да, мистер Фи? С такой страстью рассказал общественности, что Дора хотела сосать член своего отца, а не мистера К? Смело в те годы, очень… Не знаю, был и ты смельчаком, мистер Фи? Или это страсть познания сделала тебя таким!? Твой литературный современник перевел это: … часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.
Смерть, которая хочет жизни и жизнь, которая хочет смерти. Одно и тоже? Ты это хотел сказать!? 
Не отпуская рук, не уменьшая нажим, дотянулся до второго ППТ, Миранда не изменяла своим «узорам», открытые подмышки были здесь, пульсировали и светились, ждали меня. Сунул язык, ощутив, что к привкусу озерной воды, примешалось что-то сладкое с корицей. Тот самый запах, который возникал во время наших встреч в кабинете. Чуть не захлебнулся сразу тремя: озером, корицей, сладостью. Продышался, вошел сзади.
Она не кричала и не стонала и вообще, в комнате стало совсем тихо, не считая всплесков пламени в светильниках, отчетливо доносящихся из коридора.
«Как перед грозой». – подумал я, но отогнал эти мысли, страх сейчас был ни к чему.
***
Продолжая рассказ о Миранде, я с радостью обращаюсь к теме женской физиологии, хоть и вынужден несколько отступить от сисек-сосков-ореолов, предметов моего личного вожделения, вызванного травмой искусственного вскармливания.
Но, отступить недалеко, на пару сантиметров, вправо и влево. Чтобы представить вам – его величества, женские подмышки.
Подмышки мужчин – просто части тела, подмышки женщин я причисляю к первичным психо-поведенческим триггерам (ППТ). Хотя, я люблю называть их узорами, так красивей. А женские ППТ – по-своему, антология красоты, тем сильнее, что красота эта неявная, для посвященных. 
Подмышки разноплановы и переменчивы, как сама женская природа. Возбуждают настолько, насколько скрыты, всего-то пара складок кожи, образующих теневую лощину.
Я уверен, если бы природе не пришлось возложить на влагалище столько функций, оно бы было сделано по форме, подобно женской подмышке при опущенной вниз, руке и… упоительные воротца в которых скрывается истинное оральное наслаждение для настоящего гурмана.
Похожие на два цветка, если руки согнуты, или самые настоящие очаги для ласк, если руки вскинуты вверх, еще лучше, заведены за голову.
Существуют сотни углов идентификации женских подмышек, как рисок в транспортире, их столько, что сложно описать их и упорядочить, даже с моей страстью к классификации. И не буду, лучше просто смотреть.
Что ж, ближе к науке. Еще до начала практики, я обращал внимание на отдельные участки женского тела, которые чаще всего находятся в психофизическом действии, происходящем не так явно, как обычная моторика. Это настоящие движения «тело-душа» которые, как и все, что настоящее, – на первый взгляд, незаметно, имеет микрометрические подрагивания, больше даже энергетические, чем физические. Тайные сообщения тела, незаметные как чернила из молока.
В милфологии – это узоры. То, через что женщина, милфетка все свои годы чувствовала и воспринимала жизнь и, чем она показывала, привлекала, удерживала.
Не только сердце сокращается семьдесят раз в минуту, это делает все наше тело.
С полной научной ответственностью, я признаю, что узоров в женском теле может быть несколько. Как правило, они сосредоточены в узлах движения (сокращения), но сокрыты. Подмышки, лодыжки, сгибы ног, противоположные коленям, два небольших участка кожи за ушами и чуть ниже, все это может быть ППТ-узорами. Но, это только часть их них. Остальные – менее очевидны в плане физиологической детерминации, поэтому тело женщины сексуально по отдельности, и все вместе.
И я готов кричать на стогнах, что каждая женщина, хоть отдаленно, но знает, какие у нее ППТ. Проводя рукой, наклоняя голову, неявно двигая поясницей, плечами, ногами, стопами, скулами… женщина пускает в ход то, что в ее теле, означает важный вход-выход ее психофизиологической энергии.
Только, умоляю вас, не путайте ППТ с эрогенными зонами. Не упрощайте. Истинная красота женщины, жизни в целом, не нуждается в упрощении.
***
Миранда не могла дольше сжимать руки, вырвала, всплеснула, попыталась схватить, обнять, оттолкнуть… может, все вместе. Передумала, опустила вдоль тела, вздрогнула и расслабилась.
Я ощутил мощный толчок снизу. Хорошо, что крепко держал, а то могла бы оборвать контакт в тот самый, момент, когда я почувствовал у нее оргазм на уровне ППТ, фасций, тонких, но прошивающих все мышцы и кости и на уровне чувств, нынешних, и тех, которые есть в воспоминаниях.
Это и есть слияние органики, которая стремится к распаду в самом слиянии? Так, мистер Фи!?
Не отпуская рук, чуть ослабив, держа язык в подмышке, вошел глубоко, как мог. В конце, головку защекотало, одновременно сдавливая. Задержало, зацепило, как будто в глубине был специальный крючок, идеально подходящий к моему пенису. Но, не успел в полной мере, насладиться. Произошло то, чего я ждал, в полном неведении, как именно это будет.
Очнулся на тротуаре, среди оживленного потока людей, странных, они все были в яркой, но старомодной, одежде. Сзади было здание, похожее на один из павильонов ВДНХ, но с вывесками на иностранном языке. Попытался оглядеть себя, но не смог. Успокоившись «это сон», подумал, почему все вокруг, как декорации в старом фильме.
«Это не мой сон». – понял я.
Рядом стоял мужчина, как будто что-то его подсвечивало изнутри медово-красным светом, такой цвет я недавно видел. Где?
Ему около шестидесяти, но крепкое, хоть и не крестьянское, телосложение сорокалетнего и очень черные глаза, такого же цвета, копна волос. Рядом девочка, лет десяти-двенадцати. Я бы не узнал Миранду, если бы не лодыжки. Такие же, только тоньше, идеальной круглый формы, «глазированные» чем-то невидимым, как защитой от передаваемого напряжения от остальных частей тела.   
Я попал в прошлое! – подумал и понял, в какое и куда. И почему? Все правильно, все сработало правильно. Здесь, тогда, что-то такое случилось, здесь была «кроличья нора». 
***
— Дочь? Подружка? – подмигнул таксист в зеркало.
— Внучка. Никому не говори, окей?
— А, внучка! Ну даешь, папаша!
— Спасибо. Я дедушка.
— Ага. А что за акцент? Ты из Атлантиды что ль?
Миранда чувствовала сильную злобу, не знала почему. Она первый раз услышала речь настоящего барселонца-испанца, точнее так: вообще настоящего испанца, и та ей показалась жутко уродливой, как будто слова не проговаривались, а проквакивались-прокрикивались. Но, дело было не в самих словах, наверное. Тогда в чем!? Может в этом дедушкином «никому не говори».
— Из Советской России. – сказал дедушка.
— А… – протянул таксист. — Советы! Сибирь, Гулаг, Сталин, матрешка.
Удивительно, но уродливо произнесенные русские слова показались Миранде куда приятнее, чем речь на испанском. 
— Похоже. – усмехнулся дедушка. 
Миранде снова стало не по себе, что дедушка так ответил. Она хорошо помнила, как он взгрел Витьку во дворе за то, что тот неправильно ответил на вопрос о командующем Вторым Белорусским фронтом. Витька, не подумав, ответил «Жуков», хотя это бы Рокоссовский. А тут дедушка стал совсем другой, как будто, он стал ниже таксиста. Какого-то таксиста… и дедушка! Большой человек в ее стране.
Миранда решила дальше не слушать разговор, тем более, что отвлечься было чем. За окном мелькали картинки, будто перед глазами пролистывали заграничные журналы. Вывески, люди в странной и, в основном, красивой одежде, здания и вообще цвета. Это напомнило Миранде, как в начале показа фильма на проекторе, снимают защитную вставку с линзы, серые очертания становятся яркими картинками. Тут так же. Пять часов назад, в Москве, все было серое, а тут все стало живым и ярким.
Спасибо, спасибо дедушка! – искренне сказала она на русском и сжала его руку.
— О-ла! – снова подмигнул таксист в зеркало, и это еще больше не понравилось Миранде. — Слушай, друг? А это точно внучка? А, хороши!? – тот показал руками, как будто, взвешивал что-то на ладонях.
— Ты руль держи. – сказал дедушка, но опять, почему-то опустил глаза, как будто ему стало стыдно.
«Ему что, стыдно, что я его внучка!?» – подумала Миранда. И от этой мысли стало тяжело дышать, а рука дедушки вдруг показались липкими, а волосы на них такими жестким, как будто она трогала шерсть свиньи. Постаралась отвлечься на «журналы» за окном, которые теперь не мелькали, а тянулись. Они доехали до центра города, попали в то, что Миранда узнала по картинкам в учебнике напротив фразы «конжестион эн ла карретера», которая ей всегда казалась особенно певучей.
Раньше она пробок никогда не видела. И не поняла, почему в учебнике, диалог о пробке был явно с негативным подтекстом: — Тут на светофоре пробка! — О, нет, не может быть. Ты скоро!? — Да, какое тут скоро…   
Что в пробке плохого!? Можно рассматривать все вокруг, к тому же неприятный таксист больше к ним не обращался и ничего не «взвешивал», открыл окно и разговаривал с другим таксистом, на противоположной стороне.
Ее поразили маленькие столики, стоявшие на тротуарах вдоль дороги. На каждом из них стояла банка с длинным носиком и блестящей ручкой, видимо с сахаром, а рядом серебристая штучка с салфетками. Сами предметы были не такими уж странными, но необычно было то, что они стояли прямо на улице, на столиках, вот так просто.
Позже, после возвращения в Москву, она сформулировала, что больше всего удивило ее в Испании. Нет, не коррида, не театр и даже не здания архитектуры Гауди. А туалет в аэропорту с садом внутри и столики с салфетками и сахарницами вдоль улицы.
За эти столики, пока они медленно ехали «эн ла карретера», садились люди, в основном пожилые, с газетами или журналами, заказывали кофе или еще что-то в маленьких рюмочках, возможно коньяк, выпивали, читали и обращались к прохожим. Вот, просто так сидели, пили кофе, читали и разговаривали со случайными людьми. 
Неужели здесь так можно!? – с удивлением, подумала она. И это был радостный момент. Миранда почувствовала, что ей такого не хватало в Москве: людей, которые могут садиться за столики на улице, пить кофе, разговаривать, читать газеты. 
Помимо этого, радостного открытия, было другое, нерадостное. К концу поездки, она утвердилась в своем мнении, что дедушка чего-то стыдится. Но, чего?!
Ответ на этот вопрос звучал совсем грустно, так, что сложно было в него поверить, хотя верить приходилось: Дедушка стыдится ее. Он стыдится своей внучки, своей любимой Миранды.
Почему? За что!? А главное: почему здесь, когда они наконец-то там, где так долго мечтали побывать вместе?
Эти мысли перебила череда событий, когда они приехали к родственникам, которых Миранда раньше слышала только по телефону и видела только на фотографиях. Мелькание «журналов» продолжилось, правда не таких живописных, как в центре города. Множество знакомых-незнакомых лиц были, как будто она встретила актеров фильма, после снятия грима. Лица, раньше смотревшие с фотокарточек, были похожи, но прежнего лоска не было. 
Звучало множество голосов, некоторые «выквакивали» слова, как таксист, другие произносили, напротив, растянуто. А в целом, все смешалось в одну ярко-жаркую массу людей и эмоций, от которой она быстро почувствовала себя уставшей.
На какое-то время провалилась, вспомнила поездку в плацкарте в Николаевское с мамой. Где, в начале пути все сидели, чопорно разговаривая, вытирая пот платками, а после того, как стемнело и стало прохладней, достали еду и выпивку, и все приобрело противоположный вид: крики, анекдоты, смех. Миранда даже вспомнила, что их сосед все время рассказывал анекдоты, в основном смешные. Но, когда попадались неприличные, мама закрывала ей уши руками, а ее тогда жутко раздражали эти ее руки-селедки, с длинными сухими пальцами.
В конце воспоминания, она поймала себя на мысли, что сейчас этих рук ей очень не хватает. На время захотелось, чтобы кто-то закрыл уши от незнакомых слов, разных произношений и какого-то общего бестолкового шума, наигранного и ненастоящего.
Очнулась, обнаружив себя рядом с холодильником, сидящей на маленьком табурете. Напротив, прислоненный к стенке, стоял чемодан. Дедушкин огромный чемодан с ребрами из дерева поперек кожаной поверхности, на углах, с металлическими набивками. Тот самый, с которым она так часто играла в детстве. И представляла, как они с дедушкой берут его и отправляются в больше путешествие. С трудом толкала, возила его по полу длинного широкого коридора дедушкиной квартиры, изображая что-то среднее, между паровозом и слоном, произнося «чу-х-х» и «у-у-у-м».
Тем временем, из дальней комнаты доносились разговоры-крики. По отдельным частям фраз, Миранда вдруг поняла, что все то время, пока она учила испанский в школе, столько лет готовясь к этому путешествию, их обучали ненастоящему испанскому. Языку, который стразу выдает самозванцев.
Тысячи дурацких выражений, как теперь она понимала, никуда не годных, что-то вроде «как вам аккомпанемент». И кому может пригодиться это «как вам аккомпанемент»? Да, их также учили и просторечному «пшел вон», но учили говорить это почти так же, как и про аккомпанемент.
Еще в такси Миранда подумала, а осознала только сейчас, что настоящая испанская речь, помимо, конечно же, самих слов, состоит из того, как их говорят. Поэтому, сухое «ви-тэ», которое требовала выучить Маргарита Петровна, как и другие просторечные выражения, не имели, здесь никакого смысла. Даже если бы Миранда их повторила, точь-в-точь, удивив какого-нибудь дворового мальчика богатством слэнга, тот бы ничего не понял.
И кому я сейчас хочу сказать «пшел вон», так, чтобы меня поняли!? – удивилась она своей странной мысли.
Вспомнила смешные переводы фильмов, которые она смотрела на кассетах, где были выражения «иди ты к такой-то матери» или «ах ты, сын такой суки». И еще вспомнила фильм про человека, который был шпионом, попал в Нью-Йорк и в закусочной сказал что-то вроде «ну-ка, быстро дай эту хрень, пожалуйста». После «пожалуйста», его выгнали, разоблачили, а может и убили, конца она не помнила. 
Но, сейчас почувствовала себя таким же плохим шпионом. Разоблаченной! В чем? Может…  что, потратив столько лет и тысяч часов, чтобы выучить испанский «в совершенстве», как того всегда хотел от нее дедушка, она выучила какую-то уродливую кальку, а не сам язык!? 
***
— Здесь не принято оставаться у родственников. – сказал дедушка, когда они ехали в гостиницу.
«Слава Богу!» – подумала Миранда, но ничего не сказала. Только представила, как жуткая орущая голова тети Руанды нависла бы над ней утром «ты как, девочка». А в дальних комнатах опять кто-то, не переставая кричал-квакал на языке, которому она посвятила столько времени, но который остался для нее чужим, как и все здесь.   
На этот раз, таксист попался немногословный. Сухой дядюшка неопределенного возраста, похожий на индейца. Оказалось, не лучше, даже хуже. Дедушка пытался с ним заговорить. То шутил, то чуть ли, не просил какого-то совета. В конце концов, сказал что-то о ней, Миранде, как будто, если другое не сработало, воспользовавшись «секретным» оружием.
Дедушка, главред «Правды», с которым здоровались люди на улице, когда они шли по Калининскому, а он отвечал только сдержанными кивками!? Ее дедушка, который смог остановить строительство спортивного центра, напротив их дома, чтобы тот не заслонял вид с балкона на Замоскворечье. Ее дедушка, который побывал в стольких странах, когда никто не мог этого сделать, даже министры… который дал ей все, что…
И тут, он унижается… нет, не унижается, пытается рассмешить, понравиться что ли!? Лебезит! Вот, что он делает! Слово, которое она ненавидела, подходило лучше всего. Ее дедушка лебезит, именно… перед каким-то старичком-таксистом. А тот отвечает, чуть пожевывая губами, как скупой бросает хлебные крошки воробьям изредка и помалу.
А может быть, это со мной что-то не так!? – опять подумала Миранда, но быстро затолкала эту мысль подальше, благо они опять въехали в центр города, и за окном продолжилось переворачивание «журнальных страниц».
В гостинице стало легче и лучше. Персонал учтиво обращался на «правильном» испанском, брались во всем помогать, не шутили по поводу нее или того, откуда они приехали. А главное, дедушка стал прежним. Да и сама гостиница Миранде очень понравилась, она раньше не бывала в таких. 
Разместившись, они поднялись в ресторан на крыше, где в дальней стороне, располагался бар на широком балконе с видом на город. День заканчивался, и сумерки в Барселоне показались Миранде не такими, как в Москве и очень понравились. В Москве все становилось чуть серым, потом немного лиловым, а дальше, почти сразу, черным. А тут небо окрасилось в персиковый, потом в медовый, пока не стало красно-шоколадным.
— Как красиво! – сказала она.
Они сидели за столиком, дедушка пил коньяк, а ей взял молоко со взбитыми сливками и очень красивый необычный десерт, что-то вроде пахлавы, только с большим количеством фруктов и какой-то патокой, которая все их склеивала, не давая развалиться. Острые грани искусно нарезанной клубники, киви розочками, банановые пики – стояли ровно и плотно, как постройки средневековой крепости.
— Да, красиво... – сказал дедушка.
Он смотрел на вид с балкона, но по взгляду она поняла, что его мысли далеко. А ей хотелось поговорить с ним по-настоящему. Начать с таксиста, рассказать, как сидела и о чем думала у холодильника и о том, какой язык здесь, а какой она учила в школе. Главное, объяснить, обсудить, что она, в какой-то момент, почувствовала себя чемоданом, забытым, ненужным. И еще ей хотелось сказать про голову тети Руанды, размалеванную, как у циркового актера в ненастоящем бродячем цирке.
«Жаловаться собираешься?» – сказал внутренний голос.
Миранда передумала, не стала ничего говорить, продолжила смотреть, как небо из молочного шоколада превращается в темный, ожидала, что оно станет совсем черным, но такого не произошло, то осталось шоколадом с красноватым оттенком. Допила молоко, съела сливки, но так и не тронула десерт, не хотелось разрушать такую красоту. Хотя, дело было в другом. Глупость конечно, но ей казалось, что если она разворотит фруктовые башенки, то одновременно и окончательно сломается что-то настоящее, что еще осталось от ее мечты. 
Что-то не то происходило и с дедушкой. Хоть он, по журналистской привычке, умел пить, хотя никогда не злоупотреблял алкоголем, сейчас быстро выпил целую бутылку коньяка и теперь сидел, подставив руку под голову. Больше не смотрел на вид с балкона, а куда-то под стол.
Миранда подумала бы, что он сильно пьян, если бы когда-то видела его таким.
— Что с тобой? – спросила она.
Дедушка не ответил, отвел руку от головы, и та чуть не упала. Повернулся, как в замедленной съемке, посмотрел на нее. Его взгляд был ужасным. От черных глаз остались белесые круги, как у рыбы, которая, сдохнув, долго пролежала в воде.
— Пойдем спать. – сказал он через какое-то время, когда Миранда уже начала бояться, что, вдруг, у него случится инсульт или что-то такое.
Худшее ждало ее в номере. Миранда почти заснула, почти забыла все неприятности сегодняшнего дня, даже разочарование начало разбавляться чем-то тягучим «это жизнь, в ней все не совсем так, как представляешь». Но тут в ее комнату вошел дедушка. 
— Я так… так… – сказал он, сбиваясь, садясь рядом, на кровать. 
Больше всего ее поразил сильный крепкий запах спирта, в сочетании с другим сильным запахом. Старости! Бессилия! Она иногда чувствовала такой у их соседа, бывшего военного, но опустившегося и пьющего, до срока, постаревшего. Такой запах, как будто в пакете хранили еду, которая там испортилась. Ту вытряхнули, но остался запах испорченной еды, пакета и хуже всего – пустоты, запах опустившейся старости.
Такой запах сейчас был у ее дедушки.
— Я виноват. Я сделал все не так. Совсем… теперь я понимаю это! – он привалился к ней, а Миранда подумала: «Лучше не слушать. Лучше сразу заснуть».
И действительно, от заплетающейся растянутой речи деда, почти заснула. Но, даже сквозь сон, слышала то, что он говорил. Признание!
Картинки сменялись как хронология, как статья в газете, в которой повествование, разворачивается, сопровождаясь последовательными кадрами «как было».
Вот дедушка с ее мамой. В молодости она очень похожа на нее, Миранду. Они стоят рядом с самолетом, как будто хотят улететь. Но, это военный самолет на выставке и его шасси закатаны в цемент постамента, так что, он точно не полетит.
Еще несколько кадров, на которых дедушка и ее мать улыбаются, он совсем молодой, выглядит даже не как отец ее матери, а скорее, как брат. Дальше появляется третий человек. Она узнает своего отца, хотя он выглядит не так, как на фото, которые ей показывали, ниже ростом и какой-то смятый, что ли...
Дедушка так же стоит рядом, но он уже – не с ними. А его ноги почти как тот самолет, замурованный в цемент.
Мы не полетели. Мы не уехали. – мерцают слова отрывками слов и сопровождаются голосом дедушки, не его обычным, хорошо поставленным, а каким-то хлюпающим, будто он одновременно злится и извинятся.
На следующих фотографиях появляется ребенок, лица не видно, он укутан в пеленки. Ее отца уже нет, а дедушка есть. Он стоит рядом, но при этом, бесконечно далеко. И его ноги опять словно замурованы. 
Мы не уехали. Из-за тебя… мы не поехали. Мы должны были. Из-за тебя, все из-за тебя…
Слова приносят жуткую боль. Миранда на секунду просыпается и видит, что дедушка, который сидит рядом, у ее кровати, теперь уже не только с замурованными ногами, но и всем телом, только рот шевелится, гадко и криво, кое-как выговаривая слова: Из-за тебя… из-за тебя… из-за тебя…
«Все-таки, я во всем виновата. Что-то не так со мной». – думает она, продолжение мыслей в такси.
От ужаса, что это ей не только снится, а происходит с ней на самом деле, Миранда закрывает глаза, сжимает до боли в веках. Удивительно, но сразу засыпает. Пусть и серым пустым сном, но хоть так.
***
Утром дедушка вел себя как обычно, но запах был тот же, как у пустого пакета, в котором долгое время портилась еда. Миранда отчетливо чувствовала, но уговаривала себя «пройдет».
Они быстро позавтракали, быстро собрались и поехали на экскурсию в Коста-Брава. Дорога шла по холмам, было чем-то похоже на Крым, но только больше и ярче. Дедушка что-то изредка говорил, Миранда кивала в ответ.
Ее не покидало ощущение, что он теперь другой, чужой. А может, всегда был таким? И никак не могла забыть его слова «если бы не ты… из-за тебя… все из-за тебя».
Они висели, саднили внутри, ощущением: я в чем-то виновата, я не такая. 
На одном из затяжных подъемов, попали в пробку, впереди были, то ли дорожные работы, то ли просто односторонний участок и машины пропускали по очереди.
Она не вполне поняла точное значение надписи на знаке «Куидато пор деланте», но смотреть на карабинерэ было интересно. Его движения были, одновременно, быстрыми и вальяжными. А еще удивительно: он улыбался, как будто ему нравилось то, что он делает.
«Здесь всем нравятся то, что они делают, даже если делают ерунду». – неожиданно подумала она, и сразу как-то по-другому восприняла события вчерашнего дня, особенно поведение «альбомных» родственников.   
Они доехали до эпицентра затора. Оказалось, что бетономешалка съехала с дороги из-за лопнувшего колеса, перегородив оба потока по диагонали.
— Вот. – дедушка привалился тяжело, неприятно. — Вот, посмотри! – он показал куда-то.
Наконец, увидела, но не поняла, что там особенного. На пригорке, рядом с которым стояла бетономешалка, сидело двое мужчин, свесив ноги в обрыв, внизу которого была стройка или свалка. Механизм, перемешивающий бетон не прекращал пыхтеть, а эти двое о чем-то весело разговаривали.
Она рассмотрела бетономешалку, вблизи, почти игрушечную. В Москве бетономешалки и другие грузовики были огромными, грозными. А эта, как из «Детского Мира». На небольшой грузовичок прицепили механизм и посудину, по форме чем-то, напомнившую лампу Алладина.
Скорее всего, двое сидящих, это водитель и тот, кто ехал с ним, решили не чинить колесо или просто подождать, устроить привал. Между ними стояла высокая, пузатая бутылка в соломенной оплетке. Миранда уже видела такие, дедушка привозил в них из заграничных поездок красное вино. Что-то лежало рядом на расстеленном куске ткани, хлеб и какие-то овощи. Эти двое разговаривали без умолку, одновременно ломая хлеб, отхлебывали прямо из бутылки, покачивая ногами, то смеясь, то наигранно хмурившись.
— Вот, посмотри! – повторил дедушка.
— Да что? – не выдержала она.
— Я всегда об этом мечтал.
— О чем?
О том, чтобы стоять в заторе? О том, чтобы смотреть вниз, с обрыва, на свалку? Чтобы быть водителем бетономешалки? Ничего из этого явно не вписывалось в то, о чем мог бы мечтать ее дедушка. 
— Да, вот! – показал он. — Смотри, они-то сидят, а бетономешалка крутит-крутит-крутит… понимаешь!? – дедушка мечтательно откинулся на сиденье, сплел руки. — Вот это жизнь!
— А что такого?
— Ну как… у них машина сломалась, а они сидят, разговаривают и выпивают. А бетономешалка все равно крутит-крутит, и они спокойны…
— Ну и что? – Миранда почувствовала злость, причину которой сама не понимала.
— Да все это. Прости, это взрослая тема. Я не должен… ты пока не понимаешь.   
«Нет, не понимаю. Нет же! Нет-нет-нет… и не хочу понимать!» – хотела закричать она, но не закричала.
Перед глазами пронеслись картинки, как дедушка водил ее, еще маленькую, в свой огромный кабинет, одно из окон которого выходило на набережную Кремля. Как он въезжал на белой «Волге» во двор, а Миранда бежала ему навстречу. Он всегда привозил ей что-то, небольшой подарок, сувенир, мороженое, даже если приезжал два раза в день, привозил оба раза. 
— Ты хотел быть строителем? – спросила она.
— Хм-м… – горько ухмыльнулся дедушка. — Да, нет. – он посмотрел в окно в другую сторону, где ничего, кроме поля, не было. — Нет. Вот так, сидеть. Смотреть вдаль. Просто сидеть, просто смотреть вдаль. И пусть что-то само крутит-крути-крутит… 
— Ну, да….
В следующий момент, их машина обогнула препятствие и дальше открылся свободный участок дороги. Прежде чем водитель ускорился, Миранда увидела, что один из сидящих из бетономешалки обернулся, посмотрел на нее. 
Ей показалось, что это самое омерзительное лицо, которое она когда-либо видела. С жесткими черными волосами с проплешинами, крючковатым, но маленьким носом и глазами, не то, что мутными, а с желтизной, как будто змеиными.
«Это ты таким хотел стать, дедушка?» – вздрогнула она.
Дальше она уже ничего не понимала. Ни куда их привезли, ни самой экскурсии, ни как они возвращались обратно.
В гостинице, когда дедушка сказал, что они поедут к тете Руанде, с ней случилось что-то, подскочила температура, она слегла, он поехал один.
А первое, из того, что она помнила ясно, это как очнулась в углу, между тумбочкой кровати и стеной, ногами сжимая, руками обхватив, чемодан, положив голову на толстую кожу и ребристые, с холодной металлической обивкой, бока, с которых скатывались крупные капли.
Постепенно рыдания утихли, но слезы напротив усилились. Она расслышала собственные слова: Чемодан-чемодан-чемоданушка… ну пожалуйста, пожалуйста, чемоданушка… пусть все будет по-прежнему, пусть все будет так, как было, как раньше… 
И увидела, как маленькая катает этот чемодан, блестящий, без потертостей, по длинном широкому коридору дедушкиной квартиры и мечтает о том, как однажды, они с дедушкой, соберут и положат внутрь все свои самые любимые вещи, отправятся в путешествие.
Они поедут в Испанию, их родину, где все будет так замечательно и хорошо, как только может себе представить сердце пятилетнего ребенка.
***
Очнулся, обнимая что-то большое и холодное. Чемодан! – испугался, но быстро понял, что это унитаз, судя по всему, меня стошнило, но я нахожусь в ванной квартиры Миранды, в наше время, в своем теле и обычном течение жизни.
И хоть меня вывернуло так, что сил больше не оставалось, я понял, что это не конец и есть кое-что еще, какой-то эпизод, который я должен увидеть, пропустить через себя.
Умывшись, вернулся в комнату. Было темно, но тело Миранды светилось «костровым» пламенем, таком же, как у светильников в коридоре, над полками с сувенирной мишурой. 
«Это музей ее путешествий!» – понял я истинное значение этих полок, предметов, остатков чего-то.
«Только картинки меняются». – вспомнил ее слова. И это «картинки меняются» – как то, что навалено на стеллажах, как картинки, они есть, но ничего больше не значат, а над ними огонь, хоть и тоже ненастоящий, но почти такой, который в любой момент может все поджечь.
— Вот ты где? – сказала она.
— Да… давай еще. – сказал я.
Подошел, нагнулся, взял ее за лодыжки, как за уключины весел, которые должны были отвезти меня к какому-то из «берегов», сунул язык в одну из подмышек и… поплыл. 
На этот раз, оказался не в Испании. «Там больше делать нечего.» – понял и увидел коридор, тот самый, по которому недавно шел. Только, вдоль правой стены не было полок, но все было увешано картинами или чем-то еще, в рамках, а свет был обычным.
«Просто лампы». – увидел на потолке круглые бра советского типа, дорогие, из прессованного хрусталя. Присмотревшись к стенам, разглядел, что это действительно, не совсем картины, а вырезки из газет, вставленные в рамки, за стекло. Штук сто, не меньше, как мне показалось.
«Журналистская свобода, заключенная в оковы рамок и, закрытая стеклом». – подумал, пока шел вдоль них.
Вдалеке что-то блеснуло, другим светом, ни «костровым», но и не обычным, ламповым, как если бы там сработала небольшая молния. Пригляделся, там стоял человек. Невысокого роста, внешность чем-то напоминала старика Грушу из Чиполино, но этот был молодым «стариком». Вытянутый череп, сгорбленная спина, волосы жидкие, но длинные, струящиеся, с большой вероятностью на будущую лысину а-ля Ростропович. Несмотря на такую внешность, в нем чувствовалась сила.
— Давай! – сказал кто-то молодому «Груше» из комнаты справа, я узнал голос Миранды.
«Это Леня, муж». – понял я.
Леня наклонился, сделал какое-то движение внизу, снял что-то, потом протянул руку в сторону комнаты.
Я пронесся по коридору быстро, насколько мог, но тот предмет уже исчез. Саму Миранду я тоже не увидел, ее фигура уже скрылась, зато рассмотрел Леню. Пестрый вязаный свитер, не такая уж, как могло показаться издалека, грушеобразная голова, обычный лысеющий череп еврейского юноши, покатые плечи, никогда не знающие физической нагрузки, кривоватые ноги, короткие руки с маленькими кистями, узковатыми к ногтям, узковатыми пальцами.
Что она в нем нашла!? – искренне удивился я.
Но, в Лене, если не обращать внимание на внешность, что-то все-таки было. Синий огонь вокруг и… если ее дед был темно-медовым, как догоревшие дрова, то Леня был острым и точным пламенем, как горелка, которая может резать все, что угодно, если ее направить.
Носок! – вспомнил я и понял, что Леня передал Миранде. – У него был рваный носок. Так это… их встреча после книжной выставки!?
— Вот. – из темноты комнаты, показалась Миранда.
Я отпрянул. Так она была похожа на Миранду из моего времени. А, Леня протянул руку, взял носок, выдавил «спасибо», но не стал одевать.
— Не одевай пока. – сказала Миранда, опять вступив в темноту.
Леня, кажется, замотал головой-грушей, потом сделал какое-то движение и накренившись всем телом, не вошел, а провалился в черный прямоугольник комнаты, где стояла она. Со стороны было видно, что его «грозовой» свет еще какое-то время горел, пока полностью не смешался с темнотой и не стал мягче, желтее и краснее.
Так погиб служитель науки Леонид и родился бизнесмен Леня.
А я понял, кое-что важное: Леня только на первый взгляд противоположность дедушки Миранды, на самом деле…
***
— И что мне делать с Леней? – первое, что спросила Миранда, за завтраком.
— С Леней?
После ночной репрезентации многое, почти все, стало понятно. Разочарование в путешествиях, почему оставила карьеру, в которой были и смыслы, и свобода, что не так с дедушкой и почему он скрытая контр-фигура, а муж Леня, наоборот, поэтому с мужем все хорошо, при кажущемся противоречии.
Но, неужели Миранда тоже поняла все это, и ее вопрос «что делать с Леней», на самом деле означает: как Леня оказался в ее жизни?
— Может быть, это бунт «за дедушку»? – ответил я, чувствуя, одновременно легкость и усталость, странное ощущение, которое не хотелось портить психотерапевтическими ужимками из разряда «а что ты чувствуешь…».   
— За дедушку? – удивилась она, поставив ударение на «за».
— За и против.
— Ну а… может, ты все усложняешь?
— Неожиданно.
— Посмотри…  – и Миранда достала ежедневник, добротный, но побитый жизнью.
«Со времен работы журналистом. До сих пор носит. Хотя по размеру, явно не для дамской сумки». – понял я.
Вытащила из внутренней части обложки, как из потаенного места, два прямоугольника, поставила, прислонив к кофейнику с двух сторон. В отблеске никелированной поверхности, казалось, что у людей на фотокарточках, живые, по крайней мере, анимированные глаза. И обе пары глаз смотрят на меня с подозрением, а может и враждебностью: Что ты тут собрался делать?
На одной был, на первый взгляд, невзрачный тип, с глазами навыкате, жидкими волосами, фигурой похудевшего Карлсона, но со взглядом, без сомнения, выражающим чрезвычайный ум и внимательность.
«Леня, муж». – понял, заметив только одну ошибку по сравнению с тем, что увидел «там». В реальной жизни, Леня, достигнув пятидесяти, не стал лысым, сохранил эти струящиеся, жидкие волосы, теперь уложенные в аккуратную прическу. В остальном, совпадал полностью.
Со второй карточки на меня смотрел настоящий тигр, но не в том виде хищничества, когда зверь всех вокруг убивает, а в вальяжном – когда добыча достается без убийств.
И опять, была только одна неточность. У дедушки Миранды волосы на голове были не копной, а с двумя лысоватыми частями, которые не отталкивали ущербностью, даже, не умаляли тигриности образа, вызывая ощущение, как если бы эти два куска выдрал другой хищник, в долгой, яростной схватке. Не залысины, а шрамы борьбы.
— Дедушка и муж… – сказал я, Миранда кивнула. — А они встречались?
— Нет. Дедушка умер за два года до того, как я встретила Леню. И хоть ему уже тогда было семьдесят четыре, а все равно обидно. Ты знаешь, что…
Дальше я не слушал, не мог. Я смотрел на карточки, светящиеся, бликующие. Изображения то собирались, то размывались, становясь сепией.
Две противопоставляемые фигуры… так ли? Конкуренция есть, да... дедушка давал советы по поводу будущего мужа, а Леня наверняка ревновал ко всем рассказам «как мы с дедушкой» и «какой дедушка был». Даже я ревновал во время сессий в кабинете, значит и он тоже.
Миранда наверняка и хотела, чтобы мужчины, дорогие ей, ревновали – вот таким образом, а может, она хотела не ревности, а сравнения. Рассказывая другим мужчинам про дедушку, смотря на реакцию, она сама сравнивала. Сравнивала и проверяла! Вот так, в режиме «реального времени», кто круче? 
А тут, Леня! Который оказался совсем другим, противоположностью. Но и противоположностью какой-то странной. Почему так? Потому, что надо было свергнуть дедушку?
Свержение началось во время испанской поездки и завершилось, когда Миранда взяла носок Лени, ее будущего мужа, чтобы заштопать. Сильный эпизод, не просто так, его мне показала «матрица». А сильное в нем то, что… Что? Она же тоже, не просто так, несколько раз повторила про мужа, что достался «с дырой в носке».   
И настоящим значением слов «давай, я зашью», можно считать: Дедушка, а ну посмотри, что я делаю! Вон, какого я выбираю! Бедного, страшного, без настоящей «крови», без «свободы». А все-таки! Я сделаю из него настоящего «испанца», не то, что ты и родственники твои – бутафория. Ты же просто мечтатель сидеть на склоне, смотреть на свалку и пить вино. А вот из Лени я сделаю, да-да, вот видишь…
— Слушай, а кем Леня хотел стать? – спросил я. 
— Кем, кто… – Миранда, кажется, тоже где-то витала, — Аа-а… – поняла смысл вопроса, — Я почему-то никогда так не спрашивала, ни разу. Я думаю, он и не хотел вот так вот, никем стать, кроме как… библиотекарем. Он и сейчас библиотекарь, просто библиотека у него большая, а он главный библиотекарь. Тут мы с ним похожи. Всегда знали, чем хотим заниматься.
— А дедушка как-то говорил тебе о том, какого мужа тебе хочет? Извини, банальный вопрос. Но, раз уж они оба здесь, то… – я махнул рукой в сторону карточек, чуть не сбив обе, что было бы театрально и символично.
— Ты все-таки пытаешься их помирить?
— А ты?
— Я? Я бы хотела, чтобы они встретились. Я имею ввиду, вот так в… – она посмотрела на меня глазами, полными слез и веселья.
— Такие, как сейчас? В смысле, когда Леня успешный и…
— Да!
— Почему?
— Чтобы показать.
Глаза Миранды больше наполнились слезами и ее больше, настоящей грустью. Гумберту бы понравились такие глаза, глаза нимфетки-милфетки. И если бы такая была старшая из Гейз, бывший рантье стал бы через десяток лет добропорядочным налогоплательщиком маленького американского захолустья, а не умер бы в тюрьме. 
— Они встречаются. 
— Ты прав, ведь я… – начала Миранда.
После «они встречаются», я опять не слушал, силы уходили на то, чтобы не потерять цепочку мыслей. 
«Я пытаюсь их помирить. Дедушку и мужа. А их не помирить… их нельзя помирить. Их не нужно мирить? На их противоборстве держится система «Миранда». Все то хорошее, что она делает. Из мужа-библиотекаря – главного «библиотекаря», из детей – «граждан мира», учатся заграницей, не живут дома, к шестнадцати, а то и раньше, уже стали нормально-сепарированными. И еще! Что она делает с людьми, которых встречает… и со мной! Она хочет – чтобы они путешествовали. Путешествовали, да… в разных смыслах и «смыслах», были свободными, чтобы у них получилось так, как она не смогла. Да, она даже чаевые парковщику дает типа «спасибо, что вы есть и делаете это». Поэтому все от нее без ума! Даже Марина, администратор в центре, и то говорит… что она там говорит… не важно, все о нее кончают, потому что она каждому дает… что? Свободу, путешествия. смыслы…
Что такое путешествия?! Не сидеть на месте? Быть не как все. Свобода? Выбор? А может, старая песня: слияние Эрос и Танатос? Когда мы путешествуем, перемещаемся к другим людям, видим другую жизнь, что-то прежнее умирает, что-то новое появляется, будучи обреченным, тоже умереть вскорости, как картинки за окном, в поезде, машине, которые… появляются и умирают… тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Опять это слияние, мистер Фи!?
Миранда дает всем путешествия и «смыслы», как когда-то думала, что ей дал дедушка. Чтобы все, дорогие ей люди, по разным причинам обретшие эту дороговизну, путешествовали в мыслях, мечтах, желаниях и целях, а не сидели на стром «чемодане».
Вот, что хочет Миранда. Хотела для всех. А теперь хочет и для себя. Ее «пять дней» пробили. Все сделала для других, теперь хочет для себя! Хочет, но не может. Пока… Давай милфетка, давай! Беги Форрест, беги…
Очнулся, почувствовав во рту что-то теплое и приятное, на ногах тяжелое, но тоже очень приятное, как будто, туда поставили два теплых золотых слитка «это тебе».
Опустил руки, нащупал, понял, что на мне Миранда, и она меня целует. Вспомнил, что за всю ночь, мы так ни разу и не поцеловались. И сейчас, она целовала меня, как будто это избавление. Как уксус всех ее переживаний и бед, которыми я наполнился, этими поцелуями, она превращала в вино, разбавляя горечь свежим виноградным соком.
Провел вверх по бедрам, приподнял ее и вошел. После нескольких движений не смог остановиться, что-то еще звало – туда. Потянулся, взявшись за лодыжки, сжав руками. 
— Да… – выдохнула она, — Ты же так любишь. – спустила вторую бретельку, сама ткнула меня в правую подмышку.
Ее тело сделало волну. И я нырнул в эту воду, в толщу, в гребень. 
Увидел крутой склон, ощутил ногами траву. Судя по наклону и мельканию, понял, что бегу вниз. Где-то сзади была дорога, гул машин, справа, ближе, механическое «шух-шух-шух». Это бетономешалка! – понял я.
 Сюда же попали два голоса, разговаривающие громко, но спокойно. А сзади, один резкий голос, выделяющийся, как ведущий соло среди секстета. Тот голос кричал: Ми-рр-энда… – испанское произношение спуталось с английским, так, что получилось «э» вместо «а».
Впереди и справа был край земли. Или, конец мира, мира конец… мир-энд-ааа… Конец ее мира! – прорвалась моя собственная мысль через множество этих звуков, — И конец мира, от которого она убегала.
И убежала! Я увидел, как пленка сбегания с холма откручивается назад, а Миранда-подросток смотрит в открытое окно машины, где на заднем сиденье сидит встревоженный дедушка. Эта тревога вызвана этим «мир-эн-даа»: с Миром все будет нормально, а вот с ним покончат раз и навсегда.
— Это не свобода. – обрывками, задыхаясь, говорит Миранда, показывая назад, в сторону обрыва, бетономешалки и тех двух, которые загнали машину на обочину, перегородив движение, а теперь сидят, разговаривают, выпивают, но ничего не делают, кроме как смотрят в пропасть, смотрят в «конец Мира» или «Мира конец». — Это не свобода, слышишь! Это просто сидеть на краю обрыва, а внизу свалка. Сидеть и ждать, что тебе помогут.
— Да, ты права. Прости меня… – говорит дедушка.
— Не надо. Нет… ты же не хочешь извиняться. Не за что. Я слышала то, что хотела. Но, сейчас мне нужно другое.
— Что… что? – «тигриная» голова прояснилась и смотрела, как хищник смотрит на Луну, – как на что-то бесконечно далекое, но очень, для него, важное. 
— Я хочу то, что я хочу. Что-то для самой себя.
4.
Не то, чтобы я фанат закрывающих сессий, скорее, я их презираю, но Миранду я позвал. А может, хотелось покупаться в собственной доблести? Орально яростные – самые алчущие до славы.
Ведь, слава, все равно, что детское восприятие груди, которую дают после долгих стенаний и, который были лишены искусственно вскормленные.
Пока не забыл и пока Миранда не пришла, записал:   
Миранда, сорок четыре года, муж, двое совершеннолетних нормально-сепарированных детей, финансово успешная семья.
Для милфологии: Милфетка, пятидневный цветок, ППТ – подмышки, лодыжки.
К сорока «доделала» мужа, по внушениям дедушки. Когда муж стал «готов», почувствовала себя одинокой. Ушла «фигура», стала не нужна. «Как в чемодане сижу» – это оттуда.
Замещение в путешествиях сама разгадала. Ее же слова: меняются только картинки, но это – не путешествия, или: это не свобода, только перемещения.
Еще одно важное, хоть и тривиальное, шаблонное. Сценарно «чемодан» связан с «они», но не только с людьми, а всем внешним, окружающим. Отсюда это «сижу как в чемодане». «Чемодан» в основном спасал: подарки, закрытое от всех «волшебство», что-то близкое, родное, когда вокруг все враждебное, в «чемодан» можно было спрятаться, укрыться. 
Эмоционально, это еще очень сильный образ защиты, который телесно повлиял на ППТ. Подмышки и лодыжки, как масло, что на ощупь, что на вкус, никаких травм, ушибов, перекосов, даже когнитивных. 
Этот «чемодан» продолжал защищать, пока не выполнила предписания дедушки: свобода и путешествия. Выполнила не в себе, потому что разочаровалась в фигуре деда, как главного мужчины ее жизни, а другую не нашла. Не нашла, в ком воплощать предписания, кроме себя!
Для милфотерапии! У настоящей милфетки, главная фигура – она, особенно, когда часы бьют «пять дней».
В «пять дней» Миранды, ее «чемодан» стал «пыльными стенками», и прошлое переписалось.
Наша психика машина времени с испорченным штурвалом, согласен, мистер Фи!?
С любовью и вниманием, она собирала «дары» прежних путешествий. А теперь, те под огнем, вот-вот сгорят. Даже вздрогнул, вспомнив стеллажи. И как там эти лампады... когда провожала, убедился, что слух прошлым вечером меня не обманул. В чашах горел настоящий огонь. И все это, над кучей ерунды, которая могла вспыхнуть от одной спички.
«То, что покупают, но никогда не пользуются? Так, пусть горит?»
— Загореться же может? – сказал тогда Миранде. 
— Недавно установила, так как-то…
— Теперь… – хотел продолжить «и так хорошо», но не стал, просто махнул рукой.
— Хорошо, уберу.
— Хорошо. И ты, я…
— Не надо… – взяла за плечи, поцеловала, но в том поцелуе теперь была только сестра.
— Тогда приходи на закрывающую сессию.
— Приду.
Когнитивно, освобождение в том, что «больше не надо сидеть в чемодане». Сама поняла, когда спросил: Ты путешествуешь, сидя в чемодане!?
Сценарно, все открыто: буду свободна, когда обеспечу свободу передвижений, в разных смыслах: деньги, идеи, возможности. Короче, все социальное.
Обеспечила, через мужа. И так даже лучше! Ближе, по-женски. Иначе, могла попасть в «одинокая женщина плачет у окна», не попала.
Для милфологии: милфетка никогда не попадает в «одинокая женщина плачет у окна», всегда встречаются какие-то люди, мужчины, женщины. Милфетство притягивает, потому что это притягательно, самое притягательное: жизнь и смерть в одном красивом теле. Вита реликто! Славься, славься…
***
— У него было что-то, кем он хотел быть, по-настоящему?
— Наверное, космонавтом, как и все тогда. Это же пятидесятые-шестидесятые, все хотели полететь туда, в космос. Так что…
— Я имею ввиду что-то не такое шаблонное. Может, он хотел… я не знаю, еду готовить или картины рисовать? Что-то, без амбиций особенных.
— Да, нет. Он всегда был амбициозным. Поэтому и был таким, я думаю.
— Ну… – вдруг почувствовал, что вера в правильность «матричной» Миранды начала таять и нарастать страх: Может я вообще делал все неправильно!?
— А! Ну да! Вспомнила. – сказала она.
— Что?
— Он строителем хотел быть еще. Это я тогда в той поездке первый раз узнала.
— А как?
— А как… мы поехали на экскурсию, километров сто от Барселоны. И там что-то на дороге случилось. Я уже не помню что, но…
— А… бетономешалка врезалась, колесо соскочило. Двое из нее сели на пригорок, достали овощи, хлеб и вино, в большой бутылке, с плетеным основанием. Сидели, пили, ели, разговаривали, смотрели в пропасть, в которую ты чуть не упала.
До сих пор не знаю, сказал я это вслух или каким-то другим образом, но когда сказал, услышал «шух-шух-шух», и увидел, как трава задевает красивые идеальные лодыжки.
— Откуда… я только сейчас вс-пом… откуда ты знаешь?
— Ну… можешь вспомнить этот эпизод?
— А зачем? Я не понимаю. 
— Это важно. Вспомни.
— Хорошо. Но, там вспоминать нечего. Отъехали километров пятьдесят в сторону Коста-Брава, остановились, потому что бетономешалка врезалась в столб. Ничего такого страшного, крови или покойников. Легкое ДТП, пострадал бампер, капот, не больше. Но, грузовик перегородил дорогу, а обратно не могла поехать, так что все ждали, пока приедет тягач, оттащит, а полицейский направлял два потока через один.
— Ты очень хорошо это помнишь, хотя было давно.
— Ну да. Я вообще ту поездку хорошо помню. Почти как вчера.
— Почему?
— Почему… тут нет секрета и даже поводов… для анализа. Я знаю, почему. Я ждала ее долго, все детство! Как только, в восьмидесятых можно было взять меня заграницу, дедушка взял, и мы полетели.
— А до этого дедушка летал заграницу?
— Да, конечно. Он же журналист… был, как и я. Точнее, я как он. Не важно… Да! Летал, много раз, сотни, наверное. Везде побывал. Ну, кроме уж совсем стран…
— А почему он раньше тебя не брал?
— Как тебе объяснить. Время такое было, нельзя было просто так кого-то брать и лететь. И билеты нельзя было купить, и вообще. Железный занавес, в общем. Слышал, что тогда… хотя, дедушка мог, наверное. Не знаю, я не думала об этом. Скорее всего, мог и раньше меня брать, но взял тогда. Ну и что? Только не надо его обвинять! Взял, когда смог.
— Хорошо. Давай к тому эпизоду с бетономешалкой. Еще что-то помнишь?
— Ну да… но, не хочу.
— Просто вспомни. Мы близко.
— К чему…
— Чтобы достать тебя из чемодана.
— Ну… а почему ты думаешь, что я хочу доставаться оттуда?
— Потому, что ты к этому готова. И лучше меня знаешь это.
— Ну…  хорошо… помню, что дедушка какой-то тихий был тогда. Так бы он… может если бы он был прежний, то сам бы вышел, отодвинул бы эту бетономешалку, чтобы такая длинная очередь из машин не стояла. Или, не знаю… помог бы регулировщику. В общем, сделал бы что-то.  Нет, чушь, не знаю. Он же всегда что-то делал, чтобы другим помочь… там еще было, что он тогда перебрал накануне, расчувствовался от встречи с родственниками. Ну, знаешь, выпил лишнего по приезду. Тогда вообще все много пили, особенно журналисты. Но, не это… он какой-то стал. Не знаю, может… может…
«Давай, скажи, что разочаровалась в дедушке. – мысленно просил я. — И это будет прямая дорога».
— Стал каким-то другим в той поездке?
— Да! Стал! Тебе далась эта поездка!? Можем мы о чем-то другом?
— Нет.
— Ну да… Я подумаю, но… да, стал другим. Не таким. Обычным, что ли. Может, потому что вокруг все были настоящие иностранцы. Знаешь, костюмы, внешность и… сам понимаешь, это было очень странно для человека, который никогда заграницей не был. То есть для меня. Дедушка стал обычным. Не таким, как в Москве. В Москве он все время отличался. Как и все, у кого был доступ к иностранным поездкам. Вещи, все такое. Да и не только. Короче, это целый мир, целая эпоха, сейчас это уже сложно объяснить.
— Сваливаешься.
— Сваливаюсь?
— Да.
— А… сваливаюсь. Я знаю, что…
Потом я отключился. И так знал, что она скажет. Да и потом, сказать это было важно не для меня, а для нее. В общем-то, как всегда в терапии.
И, пока Миранда что-то кричала, плакала, орала, рычала и совершала прочие духовные движения, которые обычно совершает клиент, успел подумать, какое интересное сценарное решение имеет этот чемодан. Как портал, проходя через который, встречаешь, то волшебство, то разочарование. Двуликий Янус, ставший сценарным проводником, как кроличья нора для Алисы. А собирательный образ путешествия, – как перемещения туда – в край, где свобода – это зазеркалье, к котором хорошо, потому что там друзья и там «смыслы». Но, что делать, если путешествия или то, что было волшебством, принесло разочарование? Край земли, конец земли, конец света, конец мира…
— Я тогда разочаровалась в дедушке. Это ужасно.
— Почему, ужасно? Потому, что он дал «кровь» и «смыслы»? Объяснил про свободу и путешествия?
Мало, кто из коллег со мной согласен, но я готов кричать об этом: сразу после катарсиса (который я предпочитаю называть глубинным самопереживанием, что ближе к реальности), нужно быть прямым и конкретным, насколько это возможно, хоть это обычно и очень жестко. Но, это так же, когда тренер перед последним жимом или прыжком, не мямлит «все хорошо, ну еще разок, ты главное дыши», а орет, выплевывая слова: а ну еще раз, сука. Да-ва-й-й! 
— Да… ужасно.
— Он же их не отнял, эти «смыслы»!? Они есть у тебя. Сейчас тоже.
— Как… я же тогда разочаровалась. Я еще помню, мне хотелось тогда выйти из этой машины и побежать, бежать куда-то вниз или вдоль дороги. Не важно, лишь бы не оставаться рядом с этим, этим уродом… бежать подальше от этого… не оставаться с этим…
— Пустым мешком?
— Да, пустым чемоданом с чертовыми вырезками. Чертовы вырезки! Старые газеты! Висели по всему коридору. Я их все, все-все, первым делом сорвала и выбросила, когда он умер. По всему коридору… эти его… Господи, если бы я знала тогда. А может… может, я из-за этого бросила журналистику? Проблем-то не было, Леня поддерживал. С детьми мы по очереди сидели, да и деньги на няню были. Да и что, обе дочери, слава Богу, были здоровые, никогда не плакали. Так, что… о, Господи, неужели из-за этого? Вся жизнь из-за этого, из-за него… как так, что теперь делать…
— А твой муж путешествует?
— Кто? Леня?
— Да, Леня. Путешествует?
— Он много ездит по работе, если ты об этом?
— Но, это не путешествия?
— Я не знаю.
— Знаешь. Он делает то, что похоже на путешествия.
— Похоже на путешествия? Делает, наверное. Слушай, я все равно второй раз не выдержу. Не надо меня хоть мужа лишать. Я его люблю, просто…
— Что?
— Просто, он… да, он делает то, что хотела я. Встречается с разными людьми, по всему Миру. Много перемещается в разных странах.
— Создает смыслы!?
— Да… Я не помню, я рассказывала то, чем он занимается. Не только документооборот. Сейчас его основной проект – электронный бизнес. Люди, собственники компаний проходят… как бы это сказать, оцифровку бизнес-процессов и им… становятся… у них появля-е-тся…
— Становятся свободными? Могут путешествовать!?
— Боже…
— А у тебя сейчас нет путешествий, только перемещения. Картинки меняются, все остальное остается? Как в чемодане сидишь?
— Да… потому, что…
— Твой дед дал тебе «кровь» и «смыслы»: путешествуй, будь свободной. Свобода мнений, свобода перемещений. А когда тебе было пять, он подарил чемодан с игрушками. Волшебный проводник в мир путешествий. Но, потом много лет не брал с сбой. Проводник был, а путешествий не было. Понимаешь, я обычно не говорю так… Но, тебе скажу. Потому, что ты и так все поняла. Тебе просто нужны слова. Ты сделал из Лени себя, а из себя – Леню. Он путешествует, он дает свободу себе и другим. И это очень хорошо. Потому, что ты любишь его, а он любит тебя. И будет любить. Но, есть кое-что важнее… для тебя! Ты ему помогла стать тем, кем он стал. И за это, он будет тебя не только любить, но и вечно тебе благодарен. Я не про деньги. Деньги и так понятно, они должны откуда-то поступать – как ты сама говоришь. Я про то, что он не будет против, что бы ты не сделала. Так сделай. Твоя «программа» с Леней окончена. Я не про развод. Я имею ввиду – ты сделала для Лени то, что от тебя хотел дедушка, чтобы ты сделала с собой. Да, прости, ты так ему отомстила, дедушки. «Вот! Смотри! – наверное сказала бы ему, — Вот, смотри. Взяла доходягу в дурацком свитере и дырявом носке, а сделала свободным и путешествующем. Смотри, как я могу!
Я ждал какой-то реакции, но Миранда молчала. Молчали и ее ППТ. Все пришло в равновесие.
— Из-за разочарования, Миранда. – продолжил, немного подождав. — В той поездке. И в дедушке. Который хотел быть водителем бетономешалки. Ну, он тоже не виноват. Ему сколько тогда было, шестьдесят? А он к тому моменту, сколько был на ответственном посту? Двадцать лет.
— Двадцать пять. – не своим голосом, сказала она.
— Вот. А ты лучше меня знаешь, что такое редактор главной газеты в Советах. Сама знаешь, сколько там… да это как раз никакая ни свобода и вообще, никакая не журналистика. Это политический пост. То, чего дедушка хотел для тебя, он просто сам не получал. Он этого хотел для себя. А мог реализовать только в тебе. Потому, что любил тебя. Как и его родители не реализовали. Приехали за «свободой», за новыми «смыслами», иначе, зачем они приехали в молодую, тогда по всем европейским взглядам, прогрессивную страну, Советскую Россию, со всеми ее эмансипэ и прочим, из консервативной Испании… где все садятся за столики с газетами, маленькими чашечками… они приехали, но не нашли здесь ни свободу, ни смыслы. Они так и деда твоего воспитали, своего сына. Они хотели этого от него, а он – от тебя!   
— Да…
— Ты разочаровалась в дедушке тогда. Это не важно, надо было или не надо было. Это было движение юности, сепарация. Но, он любил тебя. Почему? Потому, что он хотел от тебя то, во что верил. Но, ты сделала это для мужа. И муж любит тебя. И ты любишь себя. По-настоящему. Это очень редко встречается. Так что, иди и сделай что-нибудь для себя.
— Что?
— Не знаю, что хочешь.
— Я хочу… я подумаю. Я хочу… я сделаю! 
Выходя, Миранда обернулась. Я подумал, что она спросит «мы еще встретимся», подразумевая постель, а я бы не смог отказаться. И это бы все усложнило, да и мне надо было двигаться дальше в милфотерапии, браться за более сложные случаи. Но, она сказала другое.
— Ты подарил мне вторую жизнь. Спасибо.
— Это… – я чуть не ляпнул банальность типа «этой мой долг» или «я не мог иначе», но вовремя сказал: — Это тебе спасибо. Это было так… во всем.   
Она улыбнулась и вышла. Она ушла из моей жизни, как уходит настоящая милфетка, с настоящей улыбкой. Немного сексуальной, немного благодарной, немного растерянной. Но, главное – с улыбкой, после которой, как никогда, хочется жить дальше и лучше.
Нота бене для милфологии и вообще для практики: Либидиозное либидо, мать его! Заставляет нас делать с другими то, что мы хотели – для себя. Потому, что страшно – это делать с собой.
Мистер Фи, это правда поскудно!