Письмо утреннее

Кирилл Калинин
Что вам, милый мой Натан Николаевич, рассказать? С чего бы начать да как бы извиниться за отсутствие.
Такие времена, такой год, в котором я, человек весьма оригинальный, повел себя конечно же ещё более экстраординарно. А хули нам, гоям терять?
Живу теперь (хоть и временно, знали бы вы, как сложно квартировать в стране Ипонии), на берегу океяна, среди гор и храмов, в одной из старинных столиц сего государства. Ворожу так, по бытовому, потому что земля здесь чистая и духи в основном мирно сосуществуют с людьми. Есть, конечно же, и жертвы, и злобные демоны, но как обычно знаете же - самая поганая нечисть это люди. А они здесь, хвала богам, держат дистанцию. Среди прочего называюсь я именем иным, ношу иную одежду, и в который раз проживаю в целом совсем иную жизнь. Разве что по прежнему жадно вгрызаюсь в неё, боясь упустить какие моменты, иногда слишком ярко ощущая, что конец этого мира близок. Но это не к тому, что бы вы печалились, а просто разъяснить, что движет мной так алчно и с любовью наслаждаться каждым мгновением.
Что же до осени - она дивна, ноябрь катит к черту, а тут только только заохрились, зазолотились листья, ночи стали по настоящему студеными а утра яростно чистыми и свежими. Надо бы выбраться подальше в горы, ох и с удовольствием я бы пострелял тетеревов да куропаточек после на обеде отведал. Но кто ж мне тут даст палить из ружья. Все в гармонии да единении с природой. Так тоскливо иногда, ох знали б вы, сердешный. Такая скука смертная, что на приёме каком где с пятьсот рыл тебе представляют и со всеми надо о погоде да о выдое скота поговорить. Ей богу, не представляю почему у них тут настолько сложно с развлечениями. Ну, стараюсь, конечно, приспособиться. Изучаю древнюю игру в кости, местную письменность и историю. Гну свою линию разве что в общении с людьми слегка иными, свободолюбивыми, путешественниками в прошлом у которых можно и шутки пошутить и спросить, где тут дурман - травы достать. С остальными только прямая спина и использование профессионализма в дипломатичном подавлении зевоты. Иногда это меня доводит и я хлещу нашу сладку водочку с икорочкой по кабачкам, заливаю кровью драконьей что б подальше уплыть, поглубже упасть, но это так, от раза к разу, когда совсем планеты раком встают. На утро же по прежнему меня принимают за английского (отчего; то) лорда при променаде на Харадзюку, недалече от сердца Токио, что по прежнему даёт мне странное ощущение дома. Тем и тешусь. Увидел бы вас, обнял бы ух, а потом что б прям в загул да взасос. Но даже не мечтаю о сем, конечно же. Да и вставать пора, японец, что мне прислуживает, наверняка накрыл пресный и холодный завтрак (вечно недоволен что я сплю долго, как так, рассвет, а я не подрываюсь.; Наподрывалась моя светлость за свою жизнь, благодарствую, вам и не снилось), газеты ждут, небо нагло синеет среди слегка раздвинутых ширм, гимнастические снаряды ожидают. Добрейшего и приятнейшего вам дня, милейший барин.