«…Попрыгунья стрекоза, лето целое пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза…» - вот это написано про меня. Толком не училась, ушла из школы в техникум, его не закончила, нигде подолгу не работала, а только наслаждалась молодостью. Веселилась, играла на гитаре, зная всего три аккорда и так же «здорово» пела. Много времени посвящала развлечениям с друзьями, танцевала, купалась с нудистами, хипповала, моталась с такими же балбесами, как я, по стране. Во времена моей юности наша потрясная страна была эдак побольше. Так что мы, хиппи 80-х, объездили и Прибалтику, и Кавказ, и Украину, не платя за передвижение, автостопом и «на собаках» (как тогда называли электрички) зайцем. Прям зоопарк какой-то получился. Вещей с нами почти не было. За спиной болтался джинсовый, заплатанный рюкзачок или вышитая торбочка со значком "пацифик", обязательно, а на почти голом пузе висел, так называемый, «ксивник». Длиннющие распущенные волосы, трубка в зубах, широкополая фетровая шляпа с вышитой лентой на тулье, джинсы в разноцветных заплатках, бисерные фенечки, небритые подмышки, маленькая гитара, и мой портрет готов.
Мои друзья выглядели примерно так же, как я, так же себя вели, но с тою только разницей, что у них были более обеспеченные родители, со связями. И потом они своё нахипповавшееся дитятко куда-нибудь пристраивали, ну, а у меня отец умер от инфаркта в лихие 90-е, а мама осталась одна, получая нищенскую зарплату в своём НИИ и столь же небольшую пенсию. Вот, я и осталась в дураках. И лишь чудо и любовь Всевышнего спасли меня от убогого прозябания маргинала. Однако, тогда я совсем не хотела глядеть в будущее. У меня никогда не было никакой охоты думать о старости, немощи, болезнях... Я и сейчас, прожив полвека, не хочу об этом думать. Моим девизом были и есть такие слова из старой пошловатой песни пьяного застолья:
"Спешите жить, спешите жить и всё от жизни брать
Ведь всё равно, когда-нибудь придётся помирать!"
Кроме, постоянного в тёплое время года, кочевания из города в город, где на чердаках и в подвалах обитали такие же, как мы, люди без имён (только прозвище), мы в холодное время вели и, что называется, «культурную жизнь». Много посетили концертов. В те годы рок-музыканты, которых теперь знают все, кому сейчас уже больше тридцати лет, были ещё молодыми, не раскрученными и устраивали сейшны на квартирах, что называлось: «квартирники».
Один такой квартирник, году в 1986-м, запомнился мне особенно. Наверное, это потому, что имя Юрия Наумова, выступавшего тогда перед нами с гитарой, в наше время, более-менее, на слуху. Он исполнял тяжёлый блюз. В те годы он был интересным молодым человеком с каштановыми кудрями до плеч и впалыми щеками на удлинённом лице.
Мы тогда пришли на этот сейшн с подругой. Инна Тимохина. Единственная из хиппи, имя и фамилию которой я запомнила, потому что учились вместе. Обычно, у нас в ходу были такие прозвища, как, например: Купавна, Самара, Химки, Муссолини, Чай, Цыган, Ворона, Биостанция, Лада, Мир, Мышка, Май, Солнце, Дэвид, Жозефина, Акула, Батон или Щупальца. Чаще всего, человеку давали прозвище от названия того населённого пункта, откуда он пришёл, но, впрочем, это было совсем не обязательно.
Итак, в середине зимы, мы с Инной пришли в какой-то безликий спальный район, до которого долго добирались на метро и автобусе. У подъезда блочной многоэтажки стоял толстый парень в круглых очках и собирал с входящих деньги за концерт, предварительно спрашивая, куда они идут. Взяв у нас по рублю, что в те годы было не мало, он велел нам тихо, не разговаривая подниматься на этаж. У лифта нас встретила брюнетка модельного вида, но в толстых серых колготках и без обуви. Она тоже прижала палец к губам, велела нам, молча, проходить. Такие концерты были запрещены законом, и все боялись того, что соседи заметят входящий народ, и позвонят в милицию.
Мы вошли в квартиру, заполненную молодыми людьми. Прошли в комнату, где уже рассаживались ребята, кто куда. Те, кому не хватило места, садились на пол. Наумов был там, подстраивал гитару, перед ним уселся парень, похожий на того толстого очкарика, собиравшего деньги у подъезда, с кассетным магнитофоном, что бы записывать то, что будет исполняться. В те годы всё писалось именно на такие, вот, «кассетники». Топать, громко смеяться и разговаривать не разрешалось, все говорили в полголоса или молчали. На балконной двери висело дацзыбао: «На балкон не выходить! Стрёмно!», на входной двери, также, было написано: «На лестничной клетке не курить! Стрёмно!»
Мне повезло. Удалось сесть прямо около Наумова на низенький пуфик, и я держала чашку, из которой он, время от времени, пил. Одну песню он прервал на полуслове и сказал девице, которая сидела рядом со мной и вязала: «Если ты будешь продолжать вязать, то я сделаю из своей гитары испанский воротник!» Когда та девушка, покраснев до слёз, убрала вязание, и оба они друг перед другом извинились, он продолжил петь. Особенно меня впечатлила его знаменитая песня «Азиатская месса», где были такие слова:
Мама,
Монотонный ритм
это где-то там...
Слышишь,
Бьют тамтамы Рима
Гонят по пятам,
Годы по пятам
Манна...-
это адский ветер,
Азиатский ветер
Носит в миражах
Мама,
Если мне не светит,
Есть ли мне на свете
Место, чтоб бежать?... и так далее.
Были, конечно же и другие концерты, но я хорошо запомнила именно этот.
Запомнились мне и посещения всяких андеграундных выставок. Например, знаменитой ещё в 70-х, Двадцатки на Грузинской, Дмитрия Карабчеевского (сына писателя) в дворницкой квартире у метро «Белорусская». А так же, новых спектаклей только что появившихся коллективов, как то: театра Спесивцева, спектакль «Осень патриарха», театра-студии «На досках» и театра «На Юго-Западе», где был спектакль по рассказам Шукшина. Выступал Виктор Авилов, тогда ещё молодой и здоровый, в роли Броньки Пупкова и не только. Надо сказать, сильное было зрелище. Я тогда сразу поняла то, что у этого актёра большое будущее и не ошиблась. Жаль, рано он ушёл от нас...
В девяностых годах нас в системе оставалось всё меньше. Молодые хиппи почти не приходили, а мои ровесники один за другим, рано или поздно, заканчивали хипповать, а под давлением обстоятельств остепенялись, устраивались на работу и становились добропорядочными гражданами с семьями и воспоминаниями о романтической молодости.
Но я по-прежнему вместе с такими же неприкаянными «детьми цветов» упорно продолжала хипповать, к тридцати годам оставалась анорексически-тощей, иногда зарабатывала на существование, играя на гитаре в электричках, а мой спутник – на дудочке или позировала художникам или фотографам обнажённой или на портрет. Позже, уже ближе к нашему времени часто снималась в массовке и сидела в зале на ток-шоу. Платили за всё это сущие копейки, но мне хватало, пока была жива мама. Она ничего мне не говорила, потому что спорить со мной было бесполезно. Я была патологически глупа и упряма. «Свобода, свобода и свобода!» - только это и твердила, как мантру. Несчастная моя мамочка, потеряв всякую надежду меня образумить, только лишь постоянно молилась и ходила в церковь, где у неё была своя туса. Моим же богом всегда была только Свобода. И мы все лихие девяностые прогужевались, полной грудью вдыхая эту самую Свободу. С апреля по ноябрь бесцельно мотались мы по стране и даже впервые выбирались за рубеж, когда это стало возможно. Среди нас некоторые родили, одного, реже – двоих детей, но, всё равно, продолжали путешествовать с мужем или без, с младенцем в слинге за спиной. Были среди нас и пожилые хиппи. Тощие до костлявости, загорелые, с длинными седыми лохмами, щербатыми ртами, в протёртых до дыр, джинсах, в основном, седобородые мужики, но и дамы такого возраста тоже присутствовали. Среди этих «ветеранов хипповского движения» была супружеская пара из Западной Европы, неизвестно, каким ветром занесённые к нам. По-русски они почти не говорили, но как-то мы друг друга понимали. Они очень красиво пели баллады.
Когда наступал ноябрь, у нас, в нашей небольшой компании хиппи, начинались проводы зимы и встреча весны. Я не оговорилась. Именно в ноябре, когда деревья сбрасывали последнюю листву, становилось темно, грязно и холодно, мы раздевались до ярких футболок и шорт, носились по двору, где жили своеобразной коммуной, с цветами и лентами, призывая скорейший приход весны и увещевая ненавистную зиму поскорее закончиться, а лучше - не начинаться вовсе. И каждый раз мы искренне надеялись на то, что природа средней полосы России нас послушается, и в январе засияет солнышко, зазвенит капель, и мы снова вырвемся на волю. Зиму хиппи не любили. Она мешает нашему свободному передвижению.
Катушка от кабеля служила нам столом, на котором стояла нехитрая праздничная еда, мы прыгали через костёр с гиканьем. Волосы развивались на ветру, на наши вопли пришли поглазеть прохожие. А однажды приехало телевидение, и потом нас даже показали в репортаже о хиппи. Это было прощанием. Движение хиппи в России шло к умиранию. Наши ряды всё редели, всё меньше становилось нас, и всё чаще на нас смотрели, как на чудаков и городских сумасшедших.
Когда мне исполнился 31 год, я встретила очередного спутника, но, правда, без дудочки, и мы с ним вдруг решили поставить штамп в паспортах, что бы сделаться законными супругами. Почему нас осенила такая бредовая идея, сейчас уже не вспомнить. Наверно, это случилось из-за того, что с ним жила сумасшедшая мать, завалившая всю его квартиру мусором с помойки, и жить там было невозможно. Я просто пожалела своего друга и пригласила к себе. Но моя мама – верующая, и ей было неприятно то, что дети сожительствуют. Таким образом, у нас образовалась пара, и мы ещё лет семь жили так, как привыкли. Зимой подрабатывали, перебиваясь случайными заработками, а когда теплело, пускались в очередное путешествие налегке, наслаждаясь свободой и молодостью. Да, молодостью. Мы, как-то подзабыли о том, что нам обоим давно уже хорошо за тридцать. И вот, наша беззаботная жизнь вдруг круто изменилась.
Нам было лет по 36, когда умерла моя мама. Наша квартира сразу же стала пристанищем хиппи, но вскоре мы поняли то, что у нас нет денег на коммунальные платежи и даже пропитание, а, тем более, прочее для жизни. Мы стали пытаться зарабатывать, даже принялись, было, остепеняться, но у нас ничего не получалось. Мы оба оказались, по сути, детьми, которые не могут выжить без поддержки взрослых.
Когда несчастная мать мужа спятила окончательно и стала ещё и буйной, выбрасывала из окна людям на голову мусор и содержимое ночного горшка, обмазывала окна калом, он от неё попросту сбежал уже окончательно, бесповоротно и нашёл себе другую маму, мою. А когда она, «наша» мама, вдруг умерла, мы, двое великовозрастных детей, остались одни.
Какое-то время мы кое-как сводили концы с концами, пока, лет в 38-мь, не додумались до того, что нам можно поселиться на даче, а квартиру нашу сдавать. Что мы и сделали. В этом нам помогла подруга моей покойной матери. Она нашла жильцов, и в квартире, где я выросла, поселились два украинских бизнесмена. Они аккуратно платили нам деньги, и мы вдвоём, как-то, на них пытались жить.
Вещи мы почти все перевезли на дачу. На этой даче я не была с тех пор, как умер отец. Он начал там строить дом, возил нас с матерью и бабушкой туда на машине, но в 90-х умер от обширного инфаркта, не выдержав потери всего, что у него было. Автомобиль его мы продали, а про дачу как-то забыли, и когда приехали туда на электричке, я увидела то, что там нет электричества, газа, нужник во дворе, а вода в колодце. Но это ещё под беды. Дом оказался без оконных рам и стёкол и с пустым дверным проёмом. Внутри – птичьи гнёзда на потолочных балках, птичий помёт на стенах, и весь пол в этом помёте, скорлупках от яиц да в перьях. Подметя всё это, я постелила нам прямо на дощатом полу. Зато вокруг дома был разросшийся яблоневый сад, весь в яблоках, кусты малины, чёрной смородины и облепиха.
Председатель велел нам оплатить долг за участок, и мы отдали все наши деньги, так как образовалась солидная задолженность. Делать двери и окна было не на что, и мы всё лето прожили без них. Лишь осенью удалось сделать дверь и поставить печку из металла и керамики. После этих трат денег совсем не осталось, и мы жили на подножном корму. Хорошо, что в сарае нашлись книги о грибах и домашних заготовках! Всё это время я собирала грибы и сушила их. Связки с сохнущими грибами висели повсюду в доме. Дом наполнился грибным ароматом.
Когда пришёл ноябрь, и зарядили дожди, стало совсем не весело. Холодно, грязи по колено, вокруг – ни души. Ветер гулял по недостроенному дому, свистел и завывал сквозь полиэтилен или рубероид, чем мы временно заделывали оконные проёмы, а керосиновая лампа коптила, пугая меня неожиданными вспышками. Примус, работавший на сухом спирту, тоже вёл себя непредсказуемо, а радиоприёмник, на который было не напастись батареек, вскоре, вместе со всеми его братьями, прекратил вещание на ультракоротких волнах, и стало почти нечего по нему слушать кроме коммерческих музыкальных радиостанций и одного из телевизионных каналов. Как мы пережили зиму, уже не помню. Питались мы с мужем, в основном, картошкой, ржаным хлебом и грибами, приготовленными во всех видах. Но самое непривычное и вгоняющее в тоску было то, что стояла гробовая тишина, даже собак не было слышно, и единственными звуками было падение снега с ветки дерева из-за севшей птицы или ветерка. Помню, каким большим праздником для меня стало восстановление, обрезанного бомжами (провода они украли, что бы продать, как цветной металл), электричества. Я, как ребёнок, радовалась лампочкам, розеткам и электроплитке. Вскоре купили и газовую плиту, привезли баллоны к ней. Это стало для нас просто спасением.
Мне пришлось отрезать свои роскошные волосы, так как мыться в тазике с ними было очень трудно. Теперь я уже не выгляжу так, как раньше. Пуховый серый платок с дырками, телогрейка, валенки (почти, как у заключённой в советских лагерях или бабы, торгующей сушёнными грибами у метро), ватные штаны, толстый отцовский свитер, пропахший костром – вот мой новый портрет.
Пришла весна, и тогда кинулась собирать мать-и-мачеху, одуванчики и сныть для салата. Щи из молодой крапивы, так же, собранной мною, были просто божественны. Пришлось мне осваивать, незнакомое ранее, ремесло огородника. Мы посадили картошку, свёклу и морковь. Кроме того, лук, чеснок и загадочный топинамбур, а по-простому – земляную грушу. И, надо же! Всё выросло! Кроме того, мы с мужем много рыбачили, и уха из свежей рыбы была божественной.
А в августе я обнаружила задержку. Было ясно то, что я впервые в жизни забеременела. Стало страшно. Мне вдруг со всей отчётливостью стало ясно то, что мы с мужем – самые настоящие маргиналы. И как нам поднимать будущего ребёнка, было совершенно не понятно. Хотелось во весь голос закричать: «Мама! Мамочка! Где же ты? Мне страшно! Почему ты оставила нас одних?!» Но ответа не было. Мы были совершенно одни.
Поставив перед собой цель, муж поехал искать сезонный заработок и нанялся куда-то маляром. Работал вахтовым методом, то есть, ночуя там в вагончике. Я осталась на даче, на подножном корму. Вскоре появилась молодая картошка, много овощей, зелени, но мне безумно хотелось курицы или мяса другой птицы. В июле мы с мужем, идя за грибами, случайно нашли в лесу только что застреленного зайца, которого охотники не смогли обнаружить. Того великого пира не забуду никогда. Как же вкусна зайчатина! Но такое везение случилось лишь однажды. Подстреленная дичь повсюду не валяется. Однако, я решила поискать что-нибудь. И вскоре нашла. Это был птенец какой-то крупной птицы, который уже подрос, но взлететь ещё не мог. Выпал из гнезда, а его родители с криком летали вокруг. Что это была за птица, не помню, но на миску бульона вполне бы сгодилась.
Один знакомый научил меня ловить голубей. Мы их ели, они были вкусные, но на даче они не водились. Ели мы даже крыс. Тоже, кстати, вкусно. Почти зайчатина. Но, слава Богу, крыс на даче тоже не было, только мыши-полёвки. При желании я могла поймать полёвку, но есть в ней почти нечего. И если я могла поймать взрослого, юркого зверька или птицу, то поймать этого несчастного птенчика мне ничего не стоило. Я накрыла его ладонями, подхватила и отнесла в дом. Его родители ещё какое-то время с криком кружили над нашей дачей…
То, что совершаю ужасный по своей подлости поступок, убивая этого беззащитного птенчика, я не забывала ни на минуту. Но мне безумно хотелось его съесть, и я принялась за своё чёрное дело...
Отрезала ножницами головку, от чего птенчик конвульсивно задёргался (и я подумала: "Господи! Что же это я наделала? Идиотка..."), но вскоре обмяк. Лужица тёмной крови, примерно в чайную ложку, пролилась на тарелку, на которой я его держала. Затем ощипала тушку, опалила её, стала потрошить. Вытащила желчь, кишечник. Потом сварила из этого птенца бульон. Бульона было немного, всего одна порция, но зато большая. Всё это я немедленно схарчила, похрустев тоненькими косточками птички.
Муж приехал на выходные, много всего привёз, но по нему было ясно то, что он еле держится, и на этой работе ему осталось работать совсем не долго. Он нигде не мог удержаться. Работать он не любил и не умел. Хиппи чёртов...
Вечером я почувствовала тянущие боли внизу живота. Утром на простыне я обнаружила пятно крови. Мы оделись вовсё городское, заперли дверь и потопали на станцию. Муж пытался какое-то время нести меня, но он не был сильным человеком, кожа да кости. Он вскоре выдохся и спустил меня на землю. Поехали сразу в больницу, где меня положили на сохранение. Я не обращалась к врачам со времён техникума, и была приятно удивлена, проявленной ими обо мне, заботе. Меня положили в палату у окна. Давали лекарства, делали уколы. Однако ребёнка не сохранили.
После выкидыша я горевала, так как уже настроилась на то, что у меня будет ребёнок. Но Бог… не мой бог-Свобода, а Господь меня наказал за то, как я поступила с птенчиком, отняв его у родителей и убив. Теперь он убил моего ребёнка.
Возвращаться на осеннюю дачу не хотелось. Но в моей квартире жили чужие люди, и я не знала, что мне теперь делать. При мысли о долгой зиме вдали от цивилизации моё сердце сжималось. Будущее виделось мне тогда смутно. Но я всегда умела радоваться жизни. Мне нравилось то, что у меня есть тёплый дом, яблоневый сад, близкий человек, и то, что мы снова будем хипповать, собравшись старой компанией.
Забегая вперёд, скажу, что мы с мужем ещё немного похипповали, и жизнь наша наладилась. Умерла свекровь, и бригада чистильщиков, на радость соседям, выбросила из её квартиры всё (мусор из помойки и жуткого вида хлам), продезинфицировав помещение, содрав обои и даже высадив оконные рамы. Всё та же подруга мамы помогла нам сделать там не дорогой ремонт, и мы в этой квартире поселились. Так что, теперь мы уже не маргиналы, а вполне себе нормальные обыватели. Мне удалось найти работу с помощью всё той же хорошей женщины, маминой знакомой. Отныне мне предстояло работать на контрольно-пропускном пункте в научно-исследовательском институте, расположенном на территории целого научного городка. Там не было ни души. Работала я сутки через трое. В монитор научилась глядеть боковым зрением. Не работа, а рай. Платили, правда, за это очень не много. И ещё напрягало то, что мне приходилось носить форму. Чёрный брючный костюм с символикой института и службы охраны, аккуратная причёска под чёрной кепкой – вот мой третий портрет.
Теперь и я тоже вспоминаю свою романтическую юность, молодость первую, затем вторую… только в отпуске теперь мы – хиппи, да по выходным дням. Однако, на работе я пристрастилась к писательству и успела написать несколько повестей и рассказов.
Кроме того, случилось вот, что. Это событие перевернуло всю мою жизнь. Встретила я на работе человека. Профессор, ни много, ни мало! Физик какой-то засекреченный. Он стал часто приходить на пункт охраны поболтать со мной. Мы накрепко сдружились, стали встречаться уже не на работе, ходить на всякие концерты, спектакли, выставки, а вскоре пришли к выводу, что жить не можем друг без друга и решили пожениться. Почему он молодой, ухоженной супруге из интеллигентов и с высшим образованием, которой ещё не было сорока, предпочёл меня, сорокалетнюю мадам без макияжа и в чёрной форме охранника, для меня, лично, загадка. Но чужая душа - потёмки, а любовь зла. По крайней мере, я, уже ничего нового от жизни не ожидающая, а вполне довольная нынешним порядком вещей, вдруг, неожиданно для себя, вытянула счастливый билет. Мой бывший муж, хоть и был добрым человеком, но опереться на него было нельзя. Он не был приспособлен к семейной жизни и почти не мог зарабатывать. Баловался травкой, был таким же инфантильным, как и я. Этот же, хоть и со странностями, весь в науке и рассеянный до феномена (носит перчатки на резинке, иначе он их теряет), а всё же, профессор, серьёзный учёный, уважаемый человек, имеющий вес в обществе. Вес он имел не только в обществе, но и на себе носил не хилый, килограммов сто. И я почувствовала себя с ним, как с родителями, которые меня со всех сторон опекают. Я тогда думала: как могла я жить с предыдущим?
Разводились мы со своими вторыми половинами долго и мучительно. Вспоминать это мне до сих пор трудно. Нас обоих страшно мучила совесть из-за того, что мы предаём близких нам, людей, с которыми прожили много лет. Я сначала не думала о разводе, приняв наши отношения за обычный роман, который пройдёт со временем, но мой нынешний муж, почему-то, был настроен на удивление решительно, заявив, что просто не в состоянии вести двойную жизнь и жить по-старому. Меня удивила его настойчивость, и под его воздействием, я тоже развелась со своим бывшим мужем.
И вот, всё ужасное позади. Отдав квартиру жене и детям, мой новый муж поселил меня в комнате коммунальной квартиры, где раньше жила его одинокая тётка. Кроме нас в квартире проживали ещё двое соседей: старушка-"божий одуванчик" и молодой мужчина, хранящий в своей комнате какие-то коробки и, время от времени, их оттуда выносящий и вновь вносящий новые. Жил он, вероятно, где-то в другом месте, так как на общей кухне его ни разу не встречала. Пожилая соседка на кухню и в прочие места общественного пользования выходила редко, была предельно аккуратной, и никаких беспокойств нам не доставляла. Мне даже нравилось там жить больше, чем в отдельной квартире мужа, ставшей постепенно перевалочным пунктом или "притоном" хиппи. И в свою квартиру возвращаться я не торопилась. Жильцы приносили доход, что было для меня нехилым вспоможением и давало мне независимость.
А потом, когда я была уже на пятом десятке, у нас родился-таки ребёнок. Нежданно-негаданно, я подкинула пятидесятилетнему мужу младенца. Однако, мы мобилизовались и... о, слава подгузникам и стиральной машине! Дорастили дитя до школы без приключений. Сейчас мне пятьдесят с хвостиком, сын ходит в школу. А для меня время, как будто бы, остановилось. Я всё та же лохматая хиппи, хотя и в моём haer завелась уже заметная проседь. Хипповское прошлое не забываю, а на юге с сыном проводим отпуск мужа и каникулы сына в прежнем бродяжничестве с такими же, как я, старыми хиппи. Ради этого лета, весь год живу ожиданием того, как мы снова поклонимся нашему доброму богу - Свободе в горах у костра. Да простятся мне грехи…
Москва. 2018 год.