Вначале я вздрагивала, если ко мне прикасались. Пыталась определить – кто? Так странно, когда не видишь человека. И не слышишь. Не чувствуешь присутствия рядом с собой. Только прикосновения. Я, наверное, вскрикивала.
Дочь придумала чудесный ход – войдя в комнату, чтобы я не пугалась, тихонько, видимо издалека, дула на меня феном. Тёплое дуновение – доченька пришла, сейчас проведёт в душ, а потом накормит.
Это сейчас я спокойная. Смирилась. Вначале было всё совершенно иначе.
Врачи предупреждали задолго, и к подступающей слепоте я была готова. Хотя, разве к этому можно подготовиться?
Но я настраивалась, приучала себя к страшной мысли, часами сидела с закрытыми глазами и представляла, что скоро темнота станет моей повседневностью. Казалось, освоилась, привыкла, смирилась. Но это невозможно представить, пока с тобою этого не случилось. Как невозможно представить чувства матери, потерявшей ребенка, или боль человека, которого разбил паралич, или человека, лишившегося зрения, а потом и слуха…
Шок – вот правильное название для тех чувств.
Однажды проснулась и поняла, что не только ослепла, но и оглохла – не слышу собственного голоса, только ровный мерзкий гул. И меня накрыло. Натыкаясь на стены и не попадая в двери, чудом выбралась на улицу. Растянулась на ступеньках, разбила лицо, не почувствовала боли, только кровь во рту и на подбородке. Встала, хватаясь руками за воздух, и снова бежать. Будто можно убежать от тишины и темноты. Очередной раз упала и уже не смогла подняться. Вывихнула лодыжку.
Я кричала. Вероятно - кричала. Даже наверняка.
И тут удар! Меня хлестнули по щеке. Потом по другой. Заплакала. Уткнулась в кого-то тёплого и родного.
- Доча, я ничего не слышу! – орала. Наверное. Скорее всего.
Потом, как мне кажется, приходил врач. Чужие руки ощупывали меня, осматривали. Чего выяснил он, не знаю, дочь не нашла способа мне об этом сообщить. Да и не особо хотелось. Понятно, что вылечить это нельзя, будет становиться только хуже.
Всю жизнь боялась стать обузой. Так и случилось. Оказалась беспомощной, зависимой, обузой. Теперь ни шагу без чужой помощи. Не ожидала, что у дочки у единственной хватит сил меня терпеть. И жалеть. Чувствую, как она нежно касается меня, когда вытирает или помогает одеться.
Пока не привыкла к глухоте, как только просыпалась, судя по всему, издавала гадкие нечленораздельные звуки, потому что моя девочка прибегала тут же. Потом я стала умнее, проснувшись, сцепляла зубы и дышала осторожно. Тихо. Вроде бы. Лежала, сколько хватало сил, пока не научилась определять – утро сейчас или ночь. В туалет вставать тоже не торопилась. В моей комнате отгородили уголок, я нащупала гладкую стену, и поставили унитаз. Если поднималась по нужде ночью, дочка тут же входила, чтобы мне помочь. Я стала её ругать, и она перестала подскакивать на каждый шорох, знала, что справлюсь сама. Только утром она входила ко мне, чтобы помочь одеться, умыться, короче, справиться со всеми утренними делами.
Обоняние обострилось. Теперь я знаю - всё имеет свой запах. Бумага, которая лежит на моём столе - нюхаю её и пробую на вкус. Сахар, соль, ложки и вилки. Что интересно – серебряные вилки пахнут совсем не так, как нержавейка. А золотое колечко с бриллиантом пахнет не так, как колечко без камня. Когда дочь готовит обед, я пытаюсь по запаху угадать все ингредиенты блюда. И вот передо мной тарелка и я перечисляю всё, что унюхала. Произношу вслух. Надо думать, я разговариваю чудовищно. Два хлопка по моей руке – это да. Один – нет. Я прошу её говорить честно, и вот уже месяц, как я ни разу не ошиблась.
И воздух. Теперь я могу определить время дня по запаху воздуха, который идёт из окна. Должно быть в первое время я засыпала не вечером, а просыпалась не утром. Только со временем поняла, когда наступает день и когда его сменяет ночь, и восстановила режим. Моя девочка должна спать по ночам, а не тогда, когда её непутёвая мать надумает встать и лечь.
Дни у меня – это две коробочки. Одна пустая, а в другой спички. Каждый день прибавляю одну и, если забываю, сколько прошло дней, как я в тишине и темноте, пересчитываю их, перекладывая из одной коробки в другую. Сегодня опять пересчитывала. Шестьдесят три спички.
Меня водят гулять. Я сажусь на землю, хорошо, что сейчас лето, а потом ложусь животом вниз, так, чтобы лицо целиком оказалось в траве. Полежу так, и переворачиваюсь на спину. Раньше я не любила насекомых. Они казались отвратительными, но теперь я радуюсь, если муравей или ещё какая-то букашка заползает на меня, и я могу наслаждаться ощущениями. Вот его маленькие ножки топают по руке, переходят на плечо и лезут под футболку. Не выдерживаю и смеюсь. И в этот момент забываю, что отделена от мира, что он отринул меня, оставив с самой собой.
Сегодня день начался так же, как и все остальные дни. Я проснулась рано. Воздух из форточки шёл такой, какой бывает только на рассвете, когда солнце только показалось над горизонтом и мир тут же изменился. Еще минуту назад воздух был один, и вдруг он другой! Наполнен солнцем и ощущением нового дня - так пахнет попка младенца, который еще не выучился улыбаться и даже не фокусирует взгляд.
Дунул рассветный ветерок, взъерошил мне волосы.
К концу жизни я стала провидицей. Всегда знаю, если заявится кто-то. Обычно часа за два меняется окружающее пространство. Будто бы освобождается место для гостя, становится просторнее и теплее. Не знаю, как это нормально объяснить, но я просто знаю – сегодня будут гости.
Не стала долго лежать, нужно исполнить утренний ритуал, пока никого нет. И только я успела умыться, как вновь почувствовала дуновение. Словно птица пролетела надо мной, едва не коснувшись крылом. И сразу за этим - запах. Пустующее пространство вмиг заполнилось, и я замерла, не веря своему носу.
Его руки обняли меня безо всякого предупреждения. Я оказалась прижатой к его груди лицом, не могла толком вдохнуть, но боялась пошевелиться. Вдруг это сон? Проснусь и вновь будет только темнота и гул в ушах, который временами невыносим. Тогда я начинаю орать. Не могу сдержаться. Дочь прибегает и колит обезболивающее, думает, что мне больно.
Он немного отстраняет меня, усаживает на диван, и сам похоже садится рядом. Берёт мою руку и подносит к своему лицу. Я изучаю его и понимаю, что не ошиблась, что это никак не может быть сон, потому что это было бы жестоко. Невероятно жестоко. Я не заслужила этого. Чтобы мне подарили счастье, и тут же отняли его.
Чувствую, как по щекам текут слёзы.
Понимаю, что они пытаются мне что-то объяснить, пишут на моей ладони.
- Доча, ты уезжаешь?
Да – хлопает она мне по руке.
- Я ведь обуза, – поворачиваюсь на его запах и присутствие. Не знаю, как звучит голос и не знаю, как выгляжу, только рот мне тут же закрывают ладонью и целуют в макушку.
Доченька теперь свободна от меня – это такое облегчение.
Она обнимает меня, и я обнимаю её в ответ, так сильно, как могу. Потом я перехожу в его руки, и мы идём. Надо думать, провожать дочь.
- Ты знала. Ты конечно знала, что он приедет.
Она хлопает меня по руке – да.
Я чувствую, как моя девочка удаляется от меня. Её тепло уносится всё дальше и дальше, но её запах не исчезает полностью, она будто какой-то частичкой навсегда остаётся со мной.
Мы возвращаемся в дом, и он снова усаживает меня на диван рядом с собой.
Умирать нужно счастливой. Теперь я готова.