ГЛАВА 6
Как ни странно, но за этот год, не смотря на голодное существование и тяжёлый труд, Лёня вырос почти на 10 сантиметров. На его щеках появился рыжеватый пушок, не знающий ещё лезвия, под носом выросли усики. Правда, работая на расчистке развалин,
узникам удавалось иногда поживиться едой бывших хозяев. Охрана следила за тем, чтобы узники не воровали вещи. За это расстреливали прямо на месте. А вот за съеденный хлеб или другие продукты, никого не стреляли. Иногда попадалась даже колбаса или сало. Кое-кто пробовал есть сырое мясо и сырую картошку. Сырого мяса Лёня не ел, а вот сырой картофель ел с удовольствием. Картофель, когда его жуёшь, выделяет сладковатую жидкость, приятную на вкус. И главное, от него не болел живот.
За этот год, у Лёни появились новые друзья. В таких условиях сразу видно, кто чего стоит.
Друзей было двое. Одного звали Сергеем, он был из города Орла. Второго звали Ясем. Ясь был из Белоруссии. Если у Сергея отец был железнодорожником, то у Яся отец был старшиной пограничной заставы. Эти ребята были надёжными товарищами, проверенными временем. Такие ни при каких обстоятельствах не продадут.
Были и среди подростков те, кто согласился доносить на своих товарищей. Но такие долго не жили. То камень неожиданно падал им на голову, то внезапно обрушившаяся балка давила своей тяжестью.
Когда однажды, Ясь предложил Лёне участвовать в побеге, он недолго думая, согласился. Но наученный прошлым опытом, предложил свой план. По этому плану, вначале нужно было хорошо подготовиться. На развалинах они работали обычно по несколько дней и даже недель. Ребята стали прятать хлеб и другие продукты прямо среди развалин. Там же пряталась одежда. Они надеялись на авианалёты. В неразберихе при взрывах бомб можно было спрятаться так, чтобы их не отыскали. Да и кто их станет искать, если всё вокруг будет вспахано бомбами. Их переводили с места на место, а случая для побега всё не представлялось.
За колючей проволокой гулял июль месяц, когда ребята решились на побег. Их было три человека. Налёт авиации был в самом конце дня, когда солнце уже садилось на ночлег. В полной неразберихе, и полумраке, ребятам удалось скрыться в подвале соседнего, неразрушенного дома. Мальчишек водили на работу без сопровождения собак, считая, что убежать им просто некуда.
Посчитав, что недостающие узники находятся под завалом из камней, конвоиры повели заключённых в лагерь.
Когда всё движение в городе прекратилось, беглецы, п покинули своё убежище. Свою полосатую робу и деревянные сабо они сменили на одежду, которую давно припрятали для такого случая. Не забыли они и про еду. В основном это были овощи. Но было и несколько кусков хлеба.
Где крадучись, где перебежками, ребята продвигались к окраине города. Только покинув город, они пошли, почти не таясь. За городом царила ночная темнота и тишина.
Казалось, что только луна и звёзды наблюдают за ними с высоты. Лёгкий, летний ветерок ласкал их разгорячённые лица и открытые части рук. В первую же ночь им удалось преодолеть расстояние почти в двадцать километров.
Наученный горьким опытом прошлого побега, Лёня предостерегал ребят от кражи продуктов, пока они находятся на территории Германии.
До Польши было недалеко, километров 70-80. Они знали об этом ещё в концлагере.
Знали они и то, что места эти до самой границы с Польшей малозаселённые, что здесь много лесных угодий.
Ясь, которого отец брал на охоту с 10 лет, умел хорошо ориентироваться на любой местности. Лес был для него родным домом.
Прежде чем остановиться на ночлег, ребята делали небольшую петлю, как это делают зайцы, чтобы услышать о погоне раньше, чем их найдут. Мало ли что. А вдруг кто-то сообщит о них и их приметах, и по следу пустят собак.
На четвёртые сутки, были уже в Польше. Поняли они это по польскому говору проходивших рядом с их укрытием двух сельчан.
Немцы стали встречаться очень редко, и были это в основном военные.
Ясь неплохо говорил по-польски, и его всё время посылали на разведку. У поляков не выставляли молоко на крыльце, там вообще ничего не выставляли, в отличии от Германии.
Ребята решили или просить еду, или зарабатывать её. Несколько раз им везло. И хотя крестьяне подозревали, что они беглые узники, их не выдавали, а наоборот, давали еду и ночлег. Но утром просили уходить - от греха подальше.
И вот они попросили работу у доброй с виду польки. Та оценивающе оглядела троих ребят и согласилась их накормить, если они очистят коровник и свинарник от навоза.
Целый день ребята выносили навоз и складывали его на кучу. Хозяйка была дома и никуда не отлучалась. Но всё время следила за ними. Вечером, она предложила им помыться и пригласила за стол. На столе стояли три тарелки с супом, блюдо с варенной картошкой и лежала горка тонко нарезанного сала. Кроме этого хозяйка предложила им выпить. Сергей и Ясь выпили по несколько стопок, а Лёня отказался, сказав, что он не пьющий. Чем-то ему не понравилась хозяйка. Взгляд её постоянно ускользал, словно она боялась смотреть прямо в глаза. Уже лёжа в сарае для сена, Лёня высказал свои подозрения насчёт хозяйки, но друзья не обратили на это никакого внимания. Тётка им понравилась.
Однако, ночью, их разбудили немцы. Будили их пинками. Удары сыпались по всему телу и по голове. Избитых, их втолкнули в какой–то подвал, и за ними захлопнулась железная дверь.
По наколотым номерам на предплечье, их без труда опознали: кто они, откуда бежали и когда. Их должны были отправить назад, в их лагерь, но их отправили в другой трудовой лагерь, во взрослый, посчитав, что они уже достаточно выросли на казённых харчах.
Ребятам пришлось привыкать к совершенно другой лагерной жизни. Если у них в лагере было тяжело, то в этом лагере люди просто выживали. На работу их водили в каменоломню. Там они добывали гранит для дорог, отделки домов и для надгробий.
Работа была каторжная. Вокруг карьера стояли автоматчики. Внутри карьера ходили надсмотрщики с плетьми, и стоило чуточку задержаться или замереть, на спину и плечи сыпались удары. Попадало и по лицу, и по рукам. Люди больше походил на обтянутые кожей скелеты, чем на людей. По сути, вся их еда была просто горячей водой, с редко плавающими в ней частичками овощей и какой-то крупы. Но люди жадно поглощали даже эту пищу. Горячая вода давала ощущение тепла внутри, но не утоляла голода.
Им давали по маленькому кусочку хлеба, если это вязкое чёрного цвета тесто можно было назвать хлебом. В общем, их кормили хуже, чем добрые хозяева кормят свиней.
В каждом бараке был староста – капо, которого назначал начальник лагеря. Обычно на эту роль выбирались бывшие преступники или те, кто выражал согласие на сотрудничество, спасая свою жизнь.
В бараке, куда попал Лёня со своими друзьями, капо был бывший зек. Он сразу невзлюбил ребят, которые ещё походили на людей. Всё же труд по разборке развалин, хотя и был тяжёлым, но был несравненно легче каторжного труда в каменоломнях. К тому же, там иногда попадались съестные припасы, которые нельзя было пронести в лагерь, но можно было съесть на месте. Этот капо заставлял ребят работать даже в бараке, когда все уже отдыхали. Ребятам приходилось убирать сор от соломенных матрасов, лазая под нарами, выносить умерших узников, выносить парашу. Ночью им запрещалось покидать бараки, поэтому узники справляли естественные потребности в парашу. А еда была такой, что многие страдали желудком. Кроме этого в лагере зверствовала дизентерия и туберкулёз. Хотя туберкулёзников и больных дизентерией старались отделить от здоровых сами капо, но остальным приходилось дышать с ними одним воздухом, пользоваться одними умывальниками. А мыла ведь не было никакого. Вместо мыла использовали обычную глину. Один раз в две недели, их стригли. При этом состригалась вся растительность. Чтобы на теле не заводились вши, их посыпали дустом.
Где-то через три-четыре дня, Лёню вызвали к начальнику лагеря для допроса. Допросное помещение представляло собой камеру с бетонным полом, бетонными стенами, с привинченным к полу табуретом посередине. Напротив табурета стоял стол с настольной лампой, в которую была вкручена очень мощная лампочка. Если лампу направляли в глаза, невозможно было смотреть на свет, глаза тут же начинали слезиться. Но палачи требовали смотреть на них и не закрывать глаз.
У Лёны пытались узнать, кто был инициатором побега. Его били, зажимали пальцы рук дверью, загоняли под ногти иголки, но он говорил одно и то же: « Во время авианалёта потерял сознание, был оглушён. Очнулся, когда всех заключённых увели в лагерь. Наткнувшись на двух других ребят, которые ещё не пришли в себя, откопал их. Ничего не помня и ничего не понимая, они пошли, куда глаза глядят. А когда они, наконец, поняли, что идут не в лагерь, а куда-то в другую сторону, испугались наказания и стали прятаться.
Так и дошли до Польши».
Ни начальник лагеря, ни его подручные палачи, не верили ни одному слову и били, и били Лёню вновь, и вновь.
Другие ребята рассказывали ту же историю.
Наконец, их оставили в покое, пригрозив, что из этого лагеря им теперь одна дорога – на небо!
Через полгода, Лёня и его друзья ничем не отличались от остальных узников-скелетов. У них были такие опухшие руки и ноги, с которых не сходили синяки и ссадины, такие же приросшие к позвоночникам животы, ввалившиеся глаза с голодным блеском внутри и неистребимая усталость. Каждый день, проведённый в каменоломнях, казался бесконечно длинным, а ночи настолько короткими, что они не успевали отдохнуть. Весной, узники съедали всю траву возле своих бараков, словно они были травоядными. Осенью, им иногда попадались грибы. Тяжелее всего было летом и зимой. Летом мучила жара и жажда, а зимой – холод.
Но наступил 1944 год. Ребята всё ещё были живы, хотя больше походили на ходячих скелетов. В конце июля, в концлагере уже явственно слышалась канонада артиллерии русской армии. В августе, в Польше вспыхнуло восстание. Бывшее правительство, бежавшее в Лондон, получило поддержку от западных политиков и надеялось установить в Польше ту же власть, что была до захвата Польши немцами.
Но президент США Рузвельт давно отдал Польшу под влияние СССР. Об этом он договорился со Сталиным ещё в 1943 году в Тегеране.
Заключённых не успели ни вывезти в Германию, ни уничтожить, когда советские войска ворвались в лагерь.
Лёня и его друзья попали в госпиталь, где их лечили от дистрофии. Их постепенно приучали к нормальной пище. Вначале, давали пищи очень мало и не часто. Потом, стали кормить 5-6 раз в сутки. Постепенно желудки привыкали переваривать пищу. Ребята стали набирать вес. Через три месяца, они стали похожи на худощавых молодых людей. Ещё через месяц, их призвали в армию.
Вот тут то и случилось с Лёней то, чего он никак не ожидал.
Майор из «Смерша», который вызвал Лёню, якобы, для беседы, начал обвинять его в предательстве. Мол, пока он работал на гитлеровцев, добывая для них гранит, на фронте гибли его одногодки.
На эти обвинения Лёня твердил, что попал в Германию, когда ему было 16 лет. Что он несколько раз пытался бежать из концлагеря, но попытки были неудачными.
Когда майор ударил его в лицо, Лёня не сдержался и ответил ударом – на удар.
Его тут же арестовали, и судили судом трибунала. Учитывая, что он не успел даже присягу принять, ему присудили пять лет тюрьмы, с отбыванием срока заключения по статье 58, в Сибири, на лесозаготовках.
Ещё по пути в Сибирь, Лёня и ещё два арестанта сумели бежать из поезда, обнаружив гнилую доску в полу вагона. Но далеко они не убежали. За побег, каждому из них добавили по пятёрке лет.
Но вернёмся на несколько лет назад, в Таганаш.
После того, как в Германию угнали двух старших детей, Евдокия каждую ночь молила Бога об их защите. Долгих два года, она и младшие дети, жили под властью фашистов.
Это была не жизнь, а выживание. Первый год спасала мёрзлая картошка и свекла, которую не успел убрать колхоз. Весной спасала крапива, дикий щавель и съедобные травы. Почти всю хорошую одежду поменяли на всякие крупы. Радовались горстке любой крупы даже проросшей или пахнувшей плесенью!
В посёлке не осталось ни одной собаки или кошки, не говоря уже о курах и других животных.
Однажды, Иван Болотин принёс несколько килограмм конины. Лошадь подорвалась на мине, и фашисты разрешили забрать мясо полицаям.
Иван или Настя Болотины часто спасали их в самые голодные дни. Если бы не они, кто знает, чем бы закончилось это фашистское правление.
А тут ещё, к дому Евдокии пришёл маленький мальчишка. Поезд, в котором он ехал со своей мамой, разбомбили. Он чудом остался живым, и ходил теперь по деревням, просил милостыню.
Мальчишка был до того оборванным, грязным и худым, что материнское сердце Дуни не выдержало, и она оставила мальчика у себя, в сарае, сначала на одну ночь, а потом навсегда, хотя сама и дети жили впроголодь.
Уже на вторую ночь она выкупала мальчика, переодела и уложила рядом с Ваней. Мальчику было примерно шесть - семь лет. Звали мальчика Володей. А вот фамилию свою он не знал. Может быть, сказалась контузия, которую он пережил, а может, перенесённый страх и боль потери матери оставили свой след, зачеркнув всю прежнюю память? Он так и оставался в семье Дуни. Даже фамилию ему дали, как у детей Евдокии – Такмаков.
Весной 1944 года, наконец-то, наши войска освободили Таганаш.
Сколько же было радости! Женщины обнимали проходящих солдат, целовали и губы, и руки. Слёзы лились рекой. Но это были слёзы радости, слёзы освобождённых от рабства, от голода, от насилий и издевательств.
Ивана Болотина сразу арестовали. Но потом, из Джанкоя, пришла бумага, что он был оставлен райком партии на подпольную работу, и Ивана отпустили. А вот других полицаев и в их числе Филиппова и Тарабанова, судили и отправили в Сибирь.
Освобождённые от фашистов, люди перестали бояться смерти или внезапных арестов и расстрелов. Но жизнь по-прежнему была очень тяжёлой. Вся страна голодала, не только Таганаш. Соль была на вес золота.
Войска погнали фашистов дальше. А жизнь в посёлке мало чем изменилась. Только чувство свободы и радость, что снова можно ходить куда хочешь, скрашивали однообразную трудную жизнь. Такмаковы перебрались в дом. Топить было нечем, все запасы топлива выпалили немцы.
В посёлке и до войны тяжело было с топливом, а тут вообще его не стало. И всё же в доме было теплее, чем в сарае.
Убегая, офицер-постоялец не забыл прихватить последнюю семейную реликвию - фарфоровый набор на двенадцать персон - все, что напоминало о далёкой, кажущейся сказочной жизни.
Из мужиков в посёлке осталось несколько калек, включая Поликарпа Корякина. Их семье повезло больше, у них никого в Германию не угнали, дети их были младше, чем Тоня и Лёня.
Евдокия не знала, как накормить детей, и хотя корова осталась живой, она не давала молока. Не погуляла в положенный срок, в посёлке не осталось ни одного быка, впрочем, как и собак и кошек, всех их съели от голода.
Евдокия готовила супы из лебеды, добавляя туда мёрзлой картошки, которую теперь сама ходила рыть, не смотря на страх подорваться на мине.
По посёлку прошёл слух, что в Днепропетровске, Запорожье и в Киеве совсем нет соли, что там она на вес золота, что за стакан соли можно выручить денег столько, что на них можно купить на чёрном рынке не одну булку хлеба.
А их посёлок Таганаш - Солёное Озеро соседствовал с Сивашом, откуда с давних времён возили соль, выпаренную из вод озера. Климат Крыма позволял это делать.
И вот Вера и Ваня отправились на Сиваш, прихватив с собой совки, веники и мешок со старой наволочкой. Какова же была их радость, когда им удалось набрать пол мешка соли, с которой они, усталые, но радостные, вернулись.
Но кто же повезёт продавать? - ахала Евдокия. - Страшно вас оставлять одних! Лидочка больна. Что делать?
- Давайте я поеду, - предложил Ваня.
- Нет, поеду я! - категорически заявила Верочка. -Я - девчонка, никто и не подумает, что я везу соль. И с деньгами назад мне легче вернуться.
Заплакав, Евдокия пошла шить Верочке пояс с карманами для денег. Решили надеть его под платье, а сверху - старую фуфайку.
На другой день Евдокия с Ваней провожали Верочку в Днепропетровск. Поезда ходили больше товарные, и сесть нужно было незаметно, иначе охрана ссаживала "зайцев".
Верочка сумела забраться на крышу теплушки и за веревку втащила туда соль, что они набрали. Рядом с ней оказался ещё один "заяц" - дед Егор, он тоже вёз соль на продажу и пообещал Евдокии присмотреть за её дочкой. Ехали они медленно, но наконец добрались.
На вокзале стояла ужасная толчея, и Верочка потерялась в людском море. Отбившись от спутника, она решила не отчаиваться, а искать рынок. Не зря ведь тащилась в такую даль.
Преодолев течение людского потока, она вышла наконец на привокзальную площадь со стороны города.
Мешок был тяжёл для девичьих плеч, и она часто останавливалась отдохнуть. Взваливая в очередной раз мешок за спину, она чуть не плакала, руки отказывались слушаться и дрожали от напряжения. Пройдя всего с десяток шагов, она опять опустила мешок на землю, в сердцах пнув его ногой.
- Помочь? - спросил мужчина, вышедший из-за угла дома.
- Помогите, если можете, - радостно ответила Верочка.
Прохожий подхватил мешок с земли и, взвесив его на руке, спросил:
- Что в нём, песок, что ли?
- Соль.
- Соль?! Продай, дочка, хоть стакан, у меня жена болеет, врач велел соли достать...
- Сколько вы дадите?
- Да всё, что у меня есть, - и он торопливо зашарил по карманам, доставая смятые бумажные купюры.
Дед Егор, потеряв Веру, рыскал по перрону. Наконец, устав и потеряв надежду на удачный поиск, присел на свой мешок, закурил и, пока курил, принял решение идти на рынок: "Может, там и найду эту стрекозу". Направившись к рынку, он попал как раз на тот перекрёсток, где Верочка продавала соль прохожему.
Подойдя, дед хотел отругать Веру, но передумал, а сказал только:
— Вот ты где? - и стал смотреть, как Вера отсыпает мужчине в кулёк соль из стакана. Прохожий пересчитал свои деньги и сказал:
- Здесь двести рублей, я знаю, что это мало, но я помогу донести мешок. Так как, договорились?
Дед Егор даже рот открыл, но сказать ничего не успел, и хорошо. Вера взяла деньги, позволив мужчине донести мешок до рынка, но как только они тронулись, он предложил не ходить на рынок, а отправиться к нему на работу:
- Там вашу соль в момент разберут!
Так и случилось. Распродав всю соль, Вера заметно поправилась в талии, можно было подумать, глядя со стороны, что эта пигалица беременна.
Домой они с дедом добирались тоже вместе. Была одна сложность: поезд, идя в обратном направлении, не останавливался на их станции, и им пришлось прыгать на ходу.
Перед самым посёлком путь делал крутой поворот, и поезд замедлял ход, вот в этом месте они и спрыгнули. Дед Егор, спустившись с крыши на тормозную площадку, натянул капюшон брезентового плаща себе на голову и попросил:
- Ты, дочка, толкни меня, как поезд-то притормозит! Сам-то я боюсь. А там уж колобком скачусь. Ты- то не боишься?
Деду Егору к этому времени исполнилось семьдесят два, и страх его можно было понять.
Я ни разу не прыгала, но не боюсь, - ответила девочка.
Спрыгнув после того, как приземлился дед, Вера подбежала к нему:
- Ну как, не ударились?
- Всё в порядке, дочка, спасибо за помощь.
И потом, сколько они ещё ни ездили продавать соль, Верочке всякий раз приходилось сталкивать деда Егора с поезда.
Придя домой, Вера взахлёб рассказывала о своих приключениях, смеялась над страхом деда Егора. Денег, привезённых ею, хватило ненадолго, все продукты были в цене. Пришлось ещё и ещё раз ездить продавать соль, чтоб прокормить семью.
Эти поездки продолжались до тех пор, пока милиция не стала гонять продавцов. Веру однажды прихватил милицейский патруль. Предупредили: попадётся ещё раз - посадят за спекуляцию.
Но самое голодное время уже прошло. Семья Такмаковых в очередной раз пережила голод. На этот раз благодаря Верочке.
Евдокия каждый вечер молилась о возвращении угнанных в неволю детей. И, возможно, дошли её молитвы: в сорок пятом вернулась из Германии Тоня, и хотя выглядела ужасно истощённой, глаза светились счастьем.