АЛЕКСЕЙ ГРИБОВ: ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ
Старейший гриб в лесу дремучем МХАТа,
Качалов, близясь к дням заката,
Со старостью мирится, ибо
В семье грибов растет Алеша Грибов.
Портрет с такой надписью подарил Василий Иванович Качалов своему младшему коллеге и партнеру по спектаклям «Вишневый сад», «Блокада», «Враги», «Воскресение». Качалов очень любил Грибова; как это бывает между прославленным мастером и учеником – гонял юношу за водкой. Алексей Грибов был не единственным мхатовцем с «грибной фамилией». Вместе с ним в 1924 году из Третьей студии Художественного театра в труппу МХТ приняли и Владимира Грибкова. В «Плодах просвещения» их имена в программке стояли рядом: Второй мужик – А. Грибов, Третий мужик – В. Грибков. Жили они в одной коммунальной квартире. Только Грибков не снимался в кино и народу менее известен.
Роль Второго мужика, хоть и маленькая, считалась одной из лучших в послужном списке Грибова. Невысокий, коренастый, широколицый – настоящий народный тип - Грибов при распределении обычно получал роли купцов, мужиков, слуг. Красавцем не был и героев-любовников не играл. Играл, большей частью, мелких неудачников, людей с несложившейся жизнью: Епиходова («Вишневый сад») и доктора Чебутыкина («Три сестры»), актера Шмагу («Без вины виноватые»), мрачного мизантропа Собакевича («Мертвые души»), нервического плута Землянику и бездельника Осипа («Ревизор»). Однако были у Алексея Николаевича и другие герои – сильные личности, манипуляторы, вершители судеб, те, от кого зависела жизнь: Малюта Скуратов, Фома Опискин в «Селе Степанчикове», Ленин. Малюта – это преданность царю Ивану и такое же полное одиночество. Фома Опискин – гигантское властолюбие с его инструментами - хитростью и демагогией. А вот Ленин… его так лаконично не определить. С этим героем Грибов намучился.
ГРИБОВ И ПЛАН ГОЭЛРО
Спектакль «Кремлевские куранты» вышел в 1942 году, роли Вождя придавалось
стратегическое значение. Грибов не вылезал из Музея Ленина, ознакомился со всеми его изображениями – от скульптурных портретов до кинокадров и записей голоса. Встречался с людьми, которые его знали, читал всё про электрификацию и План ГОЭЛРО. После целого года репетиций Грибов почувствовал, что зашел в тупик и большего сделать не может. Работавший с актерами режиссер Л. М. Леонидов тоже нервничал. Он до сих пор не представлял себе спектакль в целом - только отдельные картины. Руководителем постановки был Владимир Иванович Немирович-Данченко, и Грибов обратился к нему с просьбой посмотреть его работу и что-то подсказать. Немирович похвалил артиста и сказал, что недостает одного: гениальности, «молниеносной ленинской мысли». А как это сыграть?
Работа над «Курантами» продолжалась еще год. За это время началась война. Часть мхатовских ветеранов, в том числе Тарханов и Книппер-Чехова, репетировавшие в этом спектакле, уехали с Немировичем в Тбилиси. Пришлось менять исполнителей. Леонидов, не согласившись с новой концепцией спектакля, отказался от постановки, и завершала ее Мария Осиповна Кнебель. Выпускали спектакль в эвакуации – в Саратове. Грибов испытывал чувство стыда, что он, сорокалетний мужчина, вынужден болтаться в тылу. Но успех спектакля и слова Немировича: «Создать на сцене образ Ленина – это подвиг» как-то примирили его с самим собой. Немирович находился в Тбилиси, он прислал Грибову теплое письмо и южный гостинец - пару лимонов. Владимир Иванович признался, что «умер в актере» и ему обидно, что вся слава досталась исключительно исполнителю. Играть Ленина, оставаясь беспартийным, разумеется, недопустимо, и вскоре Грибова приняли в партию.
Считается, что у каждого Художника должна быть своя тема. Но актер не выбирает сам роли, он только насыщает их своей индивидуальностью, своим пониманием эпохи. Если попытаться сформулировать грибовскую тему, то - очень общо - она звучит так: русский характер в разных проявлениях, мера ответственности человека перед мiром. «МIР» - как община, общность людей. До реформы 1918 года это слово писали через восьмеричное “I”. Именно это значение имел в виду Лев Толстой, называя свой роман «Война и мiр».
Про Грибова так всю жизнь и говорили: народный характер. В зарубежных пьесах не занимали. (Если не считать сыгранной в молодости «Битвы жизни» Диккенса и последней – «Соло для часов с боем».) Н. Гоголь, Ф. Достоевский, А. Чехов, М. Горький, Л. Н. и А. Н. Толстые, К. Симонов, Н. Погодин… Очень долго актера держали на вторых ролях, выпускали в эпизодах. Но и в маленькой роли Грибова замечала публика, хвалили рецензенты. Он мог, без единого слова, находясь в глубине сцены, что-то там есть, и публика забывала про главных персонажей и следила за ним. Фрола Баева («Земля» Н. Вирты об Антоновском мятеже), бесстрашного мужика, ищущего правду, он вылепил с такими узнаваемыми подробностями, с таким шарканьем валенками, с такой смекалкой и озорством, что рядом с Н. Хмелевым, исполнявшим главную роль, тут же отмечали и Грибова. Мужик из «Плодов просвещения» тоже сыгран обстоятельно, со вкусом и простотой. Широкоплечий, сутулый, знающий мудреные слова, он пришел к барину «насчет совершения продажи земли движение исделать». Откуда у артиста такая коллекция узнаваемых народных типов?! Да от рождения, от собственной жизни. «Несчастье – мать добродетели», как говаривал Фома Опискин, грибовский персонаж.
«В ДЕТСТВЕ У МЕНЯ НЕ БЫЛО ДЕТСТВА»
Родился Алексей Николаевич в 1902 году, в Сокольниках, недалеко от товарной станции Московско-Казанской железной дороги. «В детстве у меня не было детства», - говорил Грибов. Ему шел третий год, а сестре Маше и того меньше, когда мать, работница табачной фабрики, умерла от туберкулеза. Было ей всего двадцать три года. Через некоторое время отец женился, и в доме появилась мачеха. Первый приход мачехи Леша запомнил особенно: она принесла детям по апельсину, которых они никогда не пробовали. С появлением мачехи семья стала расти: к двум детям добавилось еще четверо. Жили скромно, переезжали с места на место. Отец, Николай Грибов, имел редкую по тем временам профессию шофера. Квалификация у него была очень высокая, вместе со своим хозяином он даже участвовал в грандиозном автопробеге 1913 года Москва – Париж. Несмотря на тяжелые условия и поломки, все семнадцать российских машин дошли до конца. Карьере Николая Грибова мешало одно: он был любитель выпить и подолгу на одном месте не задерживался. Сына рано начал приучать к автомобилю. По утрам мальчик помогал отцу: мыл кузов, чистил колеса, которые тогда делались со спицами, как у велосипедов, так что в них застревали комья грязи. Отец платил за это Леше пятиалтынный.
Ближе всех Алеше был дед Михаил Ефимович Грибов. После отмены крепостного права он ушел из деревни в Москву. Работал на железной дороге. Самоучкой освоил сложную технику, стал машинистом, сорок лет водил паровозы. Рюмки в рот не брал. Иногда он возил внука с собой. Однажды случилась авария, Михаилу Ефимовичу обожгло паром глаза, и он почти потерял зрение. Работать уже не мог, ему дали небольшую пенсию. Беды преследовали его одна за другой. Он потерял любимую жену (она рано умерла) и всё имущество (случился пожар, и все его вещи сгорели). Но не озлобился, помогал многочисленной деревенской родне, которая пропивала его деньги. Отец и мачеха были неверующими, а дед – очень набожным. Вместе с Алешей он ходил по церквам и монастырям, они были очень привязаны друг к другу. От деда осталась икона Николая Угодника, которую Грибов потом всю жизнь тайком возил во все гастрольные поездки. А еще возил том Достоевского с «Братьями Карамазовыми»: старик Карамазов, Эзоп и король Лир были его несыгранной мечтой.
В отцовом доме жили размеренно, скучно, рано ложились спать. А мальчика тянула жизнь со своими развлечениями – масленичными гуляньями в Сокольническом парке, праздничной толпой на Красной площади. Торговками, выкрикивавшими товар: горячие бублики, гречишные оладьи. Балаганы на Девичьем поле. Представления в «народном духе» в Манеже. Один из хозяев отца, барон Федор Кноп, летом выезжал в свое подмосковное имение на реке Сетунь и брал своего шофера с семейством. В километре от дома Кнопов, в Давыдкове, имелся летний сад с открытой сценой. В субботу и воскресенье в саду устраивали танцы, фейерверки. Из Москвы приезжали актеры. Вход в сад стоил пятиалтынный, но деньги - это еще не всё. Главное – удрать из дому. Алеша прятал обувь в кустах, а сам делал вид, что ложится спать. Когда все засыпали, вылезал через окно. В этом летнем театре он увидел свой первый спектакль – «Дети Ванюшина». Больше всего его изумило, что среди лета люди ходили в шубах. В те вечера, когда убежать было нельзя, он играл с сестрой Машей в свой театр.
Алеше повезло: у него были две тётки, сестры отца, учительницы. На рождественские или пасхальные каникулы они часто дарили ему билеты в театр. На «Снегурочке» в Большом у мальчика вдруг заболел живот. Пришлось уйти в четвёртом акте, и он долго переживал, что не видел, как Снегурочка растаяла.
В 1916 году отца призвали на фронт – возить начальство. Четырнадцатилетний Алеша как старший вынужден был пойти работать. Ему дали место конторщика в управлении шелкоткацкой фабрики. Он выдавал сырье и получал готовую продукцию. Это был тяжёлый физический труд двенадцать часов в день. Он принимал и взвешивал по двести-триста пудов ткани. Жили рабочие во дворе фабрики, в общежитии с огромными помещениями на 600 коек. После революции фабрику национализировали. С фронта вернулся отец, но Алеша не бросил работу. Он решал, к чему себя применить. Рабочий день сократили до восьми часов, появилось свободное время. Один из приятелей посоветовал пойти в школу-клуб рабочей молодежи на Ордынке. С этого момента жизнь Грибова переломилась. Днем он работал на фабрике, получая свои двести граммов хлеба пополам с овсом. Вечером – учился. Голодно, холодно, а он съедал свой бутерброд с повидлом и был счастлив. Почему-то в то тяжёлое время все повально увлеклись театром, появились самодеятельные коллективы, театры-клубы, «дома игры».
В школе Грибов встретил своего Учителя, В.В. Барановского. Юрист по специальности, он предпочёл педагогику и стал директором одной из лучших школ, где учились молодые рабочие, наборщики, печатники, граверы из Сытинской типографии, что неподалеку, на Пятницкой. Барановский не только преподавал, но и вывозил ребят на каникулы за город, в бывшие дворянские подмосковные усадьбы, что стояли заброшенные и разрушались. Барановский и подтолкнул Грибова к театру. Однажды на уроке литературы он прочел ученикам «Бедность не порок» Островского и сказал, что если найдется исполнитель на главную роль, можно попробовать пьесу поставить. Алеша поднял руку и сказал, что почитает текст. Когда он закончил, Барановский объявил, что вот, Любим Торцов уже есть, будем ставить спектакль. С этой минуты Грибов заболел театром. Фабрика, школа, драмкружок – из этого состояла вся жизнь. Шелкоткацкая фабрика, где он работал, из-за нехватки сырья и топлива закрылась, рабочих перевели на другую, потом ее слили еще с чем-то. В результате образовался комбинат «Красная роза». Между прочим, на нем в эти же годы работала и Екатерина Алексеевна Фурцева. Однако этим знакомством Грибов никогда не пользовался. Много лет спустя она с обидой спросила его, почему он не позвал ее на свое семидесятилетие в ресторан «Прага»? «Никогда ни одного министра у меня в гостях не будет, - твердо ответил он. – Я не хочу, чтобы говорили, будто я дружу с министрами». Отказал он ей, и когда она после смерти М. Н.Кедрова предложила Алексею Николаевичу возглавить МХАТ: «Это теперь все всё умеют – писать пьесы, ставить спектакли и даже писать на себя рецензии. Я могу только играть!»
УЧЕНИК, УЧИТЕЛЬ И ЖЕНА УЧИТЕЛЯ
Барановский многое сделал для юного Грибова. Ввёл в свой дом, занимался с ним по особой программе, готовил к поступлению в вуз. Забрал его с фабрики в свою школу на специально придуманную для этого должность «запасного руководителя». Конечно, он и представить не мог, как отблагодарит его Грибов. Эта потрясающая история случилась двадцать лет спустя. В начале войны он встретил на улице заплаканную Елену Владимировну, жену Барановского. Муж умер, она осталась одна и не знала, что делать. Для Алексея Николаевича это было полной неожиданностью, они с Барановским давно расстались, поскольку Учитель не смог простить Ученику уход в профессиональный театр. Елена Владимировна (он смолоду звал ее «тетя Лёля») была намного старше Грибова, ей было 50, но это его не остановило. Он женился на ней, и она смогла получать его продуктовые карточки, положенные ему за работу во фронтовых бригадах. У него были две комнаты в огромной коммуналке, там они и поселилась. Он не забывал её до самой смерти, заботился о ней. Когда заболел и слег, его приёмная дочь или шофер приносили ей продукты. Елена Владимировна пережила Грибова…
Отношения с женщинами у Алексея Николаевича были непростые, в них была и романтика, и трагедия. У Грибова был короткий роман с сотрудницей МХАТ, помощником режиссёра. Появился сын Алеша. Грибов построил для них кооперативную квартиру, сам продолжал жить в коммуналке, в соседней комнате – Елена Владимировна. Обстановка была старинная: Алексей Николаевич собирал мебель пушкинской эпохи: ломберный столик, диван красного дерева, зелёная настольная лампа с двумя свечами. Все, как на картине, висевшей на стене, где был изображён последний кабинет поэта. Там же - гравюра в овальной рамке – портрет Александра Сергеевича. Антиквариат привозил из Ленинграда. Но рядом со шкафом красного дерева стояли тазы, в них капала с потолка вода.
«Я ПОСВЯЩАЮ ВАМ ТРЕЗВОСТЬ»
Грибов был сильно занят в репертуаре, играл больше двадцати спектаклей в месяц (при норме в одиннадцать). В свободное время ходил с Яншиным на бега, поигрывал, а однажды, в забеге в честь Книппер-Чеховой, даже принял участие сам. Был футбольным болельщиком - болел за «Спартак». Выпивал с друзьями, а иногда и один: наследственность. Снимался мало - из-за занятости в театре. И вот однажды, когда он очередной раз не явился на съёмки «Гуттаперчевого мальчика», «Мосфильм» послал за ним машину. В дверь позвонила молодая очаровательная ассистент режиссёра Наташа Валандина. Грибов был зол, у него был запой. Наташа хотела войти в комнату, но он не пускал, пятился спиной к книжному шкафу, словно что-то прикрывая. Оказалось, за стеклом книжного шкафа стоял «Огонек», на обложке - портрет Наташи известного фотографа Бальтерманца. Бальтерманц сфотографировал ее несколько лет назад, не только как идеал девушки, но и как лучшую пионервожатую, занявшую первое место на смотре.
Грибов ехать на съёмки наотрез отказался. Наташа же твёрдой рукой, как настоящая пионервожатая, вывела его из дому и посадила в машину. На студии она уложила его на какой-то диванчик, и через несколько часов он уже снимался в роли добрейшего клоуна Эдвардса, единственного настоящего друга «гуттаперчевого» мальчика. Когда отоспавшийся и пришедший в себя Грибов увидел Наташу, он сказал: «Хотите, я посвящу вам трезвость?» На молодую женщину это произвело большое впечатление, она не устояла, но не сразу. Пьяных она не терпела и решительно начала борьбу с этим делом. Четыре года Алексей Николаевич не брал в рот ни капли. Это давалось с большим трудом, его же часто приглашали на правительственные банкеты. Он вообще был в фаворе у «верхов». Героя Соцтруда ему дали первому из московских артистов, сразу за Симоновым в Ленинграде. Сталинскую премию он получал много раз: за «Плоды просвещения», за «Кремлёвские куранты», за «Офицера флота» и «Соло для часов с боем», а ещё – за кинофильм «Смелые люди». Но сам к властям не подлизывался, был человеком строгих правил. Как говорил его герой Шмага: «Благодетельствуйте кого угодно, только не артиста!» Когда Грибову позвонили с настоятельной просьбой подписать письмо против Солженицына, он резко отказался. Наталья Иосифовна волновалась, не скажется ли на семье. Но нет, сошло с рук – уж очень он был известен. Когда в Москве побывал Бертольд Брехт, он был очарован игрой Грибова. «В России мне понравились больше всего Грибов и цирк», - сказал он. И написал Алексею Николаевичу письмо, что видит его идеальным исполнителем в своей пьесе «Господин Пунтила и его Слуга Матти».
«ДАЙТЕ ЗАНАВЕС!»
МХАТ был самым «выездным театром». Япония, Англия, Франция… Грибов ездил во все гастроли и везде имел отдельный успех. Вроде не самая главная роль в «Вишневом саде» – Фирс, а в каком восторге были французы! Его назвали «русским Жаном Габеном». А сам Алексей Николаевич был в восторге от Парижа, дышал его воздухом. Мечта любого русского интеллигента! Писал оттуда домой: «Париж – город Женщины. Все – о Ней, всё для Неё!» В Лондоне сыграли «Мертвые души». Нелюдимый, угрюмый Собакевич произвёл на англичан сильное впечатление. Наверно, они отождествляли его с русской натурой. После спектаклей Алексей Николаевич гулял по городу, жадно смотрел по сторонам и снимал на кинокамеру, подаренную одним из почитателей его таланта. Потом приходил в гостиничный номер, открывал какую-нибудь банку селёдочки и съедал с московским хлебушком. Разница между оценкой труда зрителей и прессы, с одной стороны, и реальной платой за него артистам, с другой, казалась обидной. Отовсюду он писал Наталье Иосифовне самые нежные письма. Она была намного моложе его, красавица и умница, и он боялся её потерять. А она, по её словам, «любила его так, как не знала, что можно любить». Как приятно было бы сказать, что они жили долго и счастливо, но в один непрекрасный день произошло несчастье. МХАТ был на гастролях в Ленинграде. На спектакле «Три сестры» кто-то из артистов заметил, что Грибов-Чебутыкин вдруг стал запинаться и волочить ногу. Актёры продолжали играть, как вдруг из зала раздался громкий голос: «У актёра инсульт. Я врач. Дайте занавес!» Спектакль прервали, занавес опустили, Грибова уложили. Если бы сразу вызвали «скорую», наверно, его можно было бы спасти от тяжёлых последствий инсульта (ведь он потерял речь, не мог ходить). По мхатовским правилам, вмешаться в ход спектакля мог только помощник режиссёра, а это была та самая женщина - мать его Алёши... И спектакль доиграли до конца. Финальные реплики доктора, сообщающего о дуэли с Солёным, об убийстве Тузенбаха: «…Утомился я, замучился, больше не хочу говорить… Впрочем, всё равно!» были прощанием Артиста с Театром.
Наталья Иосифовна выхаживала мужа три года. Грибов заново учился писать и говорить, начал ходить с палочкой. Но на сцену больше не вышел.
Светлана Новикова-Ганелина