Людям свойственно желать справедливости и мечтать о совершенных отношениях между людьми, между человеком и обществом, обществом и государством. Во все века идеологи выдвигают идеи, способные, на их взгляд, усовершенствовать эти отношения, а идеалисты, ухватив свои или чужие идеи такого рода, надеются с их помощью достичь совершенства неотложно, здесь и сейчас. Во все века, однако, на поведение человека, независимо от его статуса и убеждений, решающее воздействие оказывают его личные интересы, не всегда созвучные общественным. Между прогрессивными идеями и пошлой обыденностью образуется зазор. Обычные, порядочные люди чураются пошлости и грязи, а к теоретическим идеалам относятся уважительно, но не фанатично. Но тут же являются самого разного рода и калибра бесы в человечьем обличии, которые под флагом высоких идеалов протаскивают откровенную грязь и пошлость, однако требуют безоговорочно поклоняться им. И умудряются собрать немало сторонников.
Примерно так вижу я основную идею «Бесов» Фёдора Михайловича Достоевского. Но при первом прочтении, а тем более кинопросмотре, а тем более в молодом возрасте капитальность, вечность этой проблемы может быть заслонена сюжетными перипетиями. И с течением времени, с изменениями обстоятельств, общественных отношений и господствующих идей непреходящая актуальность темы становится всё менее очевидной. Кого сегодня взволнует нескладный стишок о каком-то заступнике народа или неопределённый намёк на приближающееся событие неясного рода?
В наше время подобная история приняла бы, безусловно, несколько другую форму, протекала бы в других интерьерах, имела других героев. За исключением, пожалуй, трёх главных: Степана Трофимовича Верховенского, его сына, Петра Степановича и Варвары Петровны Ставрогиной.
***
Степан Трофимович представляется мне профессором-литературоведом, изучающим, кстати говоря, Достоевского. Начал он изучать его ещё студентом в те советские времена, когда Достоевский хотя и признавался великим русским писателем, но с оговорками о некоторой его реакционности. Такой выбор темы исследований требовал тогда известной смелости. По крайней мере, он не казался перспективным. Однокурсники Степана взахлёб писали о Маяковском, Горьком, Шолохове, Твардовском, плеяде набиравших тогда популярность молодых поэтов – Рождественском, Евтушенко, Вознесенском. Хватало и надёжных дореволюционных имён. О Достоевском писать было трудно. Но талантом начинающего учёного и диплом, и последующая диссертация были написаны блистательно и приняты положительно. Степан Трофимович изящно обходил моменты, плохо сочетавшиеся с советской идеологией, и фокусировал взгляд на гениальном бытописательстве сумрачной дореволюционной эпохи. Его труды оценили, и он быстро получил кафедру.
В середине восьмидесятых уже маститый профессор неожиданно женился на студентке театрального ВУЗа, в котором читал иногда лекции, Леночке Брехнёвой. Сегодня все мы знаем её под звучным псевдонимом Аллё-на, но это имя, как и известность, пришли много позже. У молодожёнов случился сын, Петя. Но родителям до него не было дела. Елена неудержимо стремилась к успеху и со временем, как мы знаем, его достигла.
Ещё студенткой она пыталась сниматься в кино и осаждала режиссёров. Степан Трофимович вынужден был терпеть регулярные адюльтеры, необходимые для её карьеры и даже, возможно, смирился бы с этим ради грядущей славы жены. Но актрисе он вовсе оказался не нужен, и брак скоро распался.
Если у матери физически не было ни сил, ни времени заниматься ребёнком, то отец слишком ценил свой «академический» образ жизни и морально не был готов возиться с пелёнками и ползунками. Поэтому ещё до распада семьи Петрушу отправили к бабушкам. Но мать Елены ещё не вышла на пенсию, должна была работать и внуком заниматься не могла. Мать же Степана Трофимовича, напротив, была в летах, много болела и с ребёнком не справлялась. Петя пошёл по тётушкам, но нигде его не любили, везде он был лишним.
В конце восьмидесятых профессор, как и все, ринулся в политику. Он опубликовал пару статей, которыми зачитывалась вся страна. В них он рисовал путь, которым Советский Союз, минуя все назревавшие и уже сыпавшиеся с разных сторон проблемы, мог и должен был прийти прямо к светлому будущему. Среди многочисленных читателей были, конечно, скептики, сравнивавшие статьи с пламенной речью Остапа Бендера о Нью-Васюках. Но были и единомышленники, увидевшие за неисполнимым в данный момент призывом глубокую идею, способную в перспективе возродить Россию. Эта мысль, высказанная кем-то в одной из первых дискуссий, понравилась Степану Трофимовичу и он обещал в скорейшем времени представить развёрнутую теорию, на основе которой можно было бы составить программу действий и решительно двинуться вперёд.
Вокруг него образовалась партия, начались бесконечные дискуссии о разных важных вещах: наименовании движения, его девизе, флаге и гербе, структуре руководящих органов и местных отделений, источниках финансирования и множестве других. Степан Трофимович поначалу активно участвовал в заседаниях и митингах, стараясь лично во всё вникать. Но со временем отошёл от практической работы, вернувшись в свой кабинет.
Среди соратников Степана Трофимовича особняком стояла Варвара Петровна Ставрогина. Это была ещё молодая, хорошо обеспеченная девушка. Она не была красавицей, но ухоженные лицо и руки, роскошная причёска, скромная, но изысканная одежда делали её довольно привлекательной. Её отец был руководителем весьма крупного предприятия, мать – преподавателем марксизма-ленинизма.
В 1992 году, когда предприятие, как и вся промышленность, стало разваливаться, Ставрогин приватизировал самый лакомый его кусочек и занялся производством дефицитнейших в тот момент автодеталей. Ни его, ни супругу нимало не смущало превращение из коммунистов, идейных борцов с буржуазией, в представителей этого самого эксплуататорского класса. Если кто-то из приятелей подшучивал, указывая на нелогичность такой метаморфозы, они отсылали шутников к биографии Фридриха Энгельса, которому собственный капитал не мешал бороться за права пролетариата. Впрочем, в общей вакханалии начала девяностых статус, а за ним и убеждения многих претерпели самые решительные изменения, и это уже никого не удивляло.
Ставрогин даже ощущал чувство гордости за то, что смог хоть кого-то обеспечить рабочим местом и стабильным доходом. Правда, далось ему это нелегко. После бандитских наездов и двух инфарктов он уступил дела дочери, оставаясь при ней консультантом.
Варвара унаследовала и идейность, и деловую хватку родителей. Получив к тому времени инженерное, а затем и юридическое образование, а также некоторый практический опыт, она уверенно возглавила постепенно разраставшееся дело. Получив такую возможность, она вложила солидную сумму в капитал партии Степана Трофимовича, которой с самого начала симпатизировала. Но сделала это юридически грамотно, подписав договор о предоставлении средств в кредит с соответствовавшим времени процентом.
Степан Трофимович не мог не познакомиться со щедрым инвестором, и не пригласить на ежедневные собрания узкого круга единомышленников. Варвара пришла раз, другой, но была разочарована. Зато сам профессор произвёл на неё замечательное впечатление, и сам был очарован её непосредственностью, неожиданно сочетавшейся с деловой осторожностью.
Они стали часто встречаться, отчасти по делам (по договору Варвара Петровна должна была согласовывать расход своих средств), но всё чаще без особого повода. Девушка с жаром говорила о правах и свободах и расспрашивала учёного о непонятных ей моментах. Это льстило Степану Трофимовичу, и он с удовольствием давал самые подробные разъяснения. Встречи всё чаще проходили в романтической обстановке, они перешли в общении на "ты", но профессор, раз уже обжёгшийся, переходить известные границы никак не хотел.
У Ставрогина был старый приятель, Геннадий Сергеевич Лапотков. В разгар перестройки он организовал кооператив и с двумя друзьями в гараже начал ремонтировать автомобили. Заказов хватало, а с запчастями было туго. Многое приходилось переделывать из автохлама или делать самим. Выручали светлые инженерные головы и умелые руки. Стали делать запчасти и на продажу. Всё моментально разлеталось по соседям и знакомым. Хороший навар позволил вскоре снять помещение, купить станки и оборудование и нанять рабочих.
Для организации стабильного сбыта Геннадий Сергеевич познакомился с заведующим хозяйственным магазином, располагавшимся на территории большого рынка, Игорем Львовичем Гуриком. Игорь был молод, энергичен и полон идей. Под продукцию Лапоткова он переоборудовал часть склада своего магазина и предложил выстроить по соседству новое здание. Сошлись на том, что Игорь перейдёт на работу к Лапоткову и будет строить магазин на его деньги. До строительства, впрочем, не дошло. Купили заброшенный, но прочный сарай на ходовом месте, и Игорь за пару месяцев придал ему вполне приличный вид. Когда магазин заработал, он убедил Геннадия Сергеевича брать на продажу и товары других производителей, Ставрогиных в том числе. Торговля пошла хорошо и вскоре Игорь взялся скупать и переоборудовать магазины, ларьки и сараи везде, где можно было ждать покупателей.
Геннадий Сергеевич, ориентируясь на обнищавших покупателей, старался максимально удешевить свою продукцию. Но профессионалы и опытные автолюбители, рассудив, что скупой платит дважды, всё чаще выбирали более качественные детали Ставрогина. Лапотков приказал повысить их розничную цену. Варвара Петровна это вскоре заметила и попросила отца поговорить с приятелем. Тот стал объяснять рост цен инфляцией, большими торговыми издержками и расходами на расширение сети.
- Всё дорого. Возьми в аренду или построй себе магазин сам.
- А ты сдашь мне пару магазинов в аренду?
- Нет. Если хочешь, покупай все.
- Все? И сколько же ты за них запросишь?
Геннадий Сергеевич сделал вид, что такой вопрос застал его врасплох и попросил пару дней на раздумье. А после паузы назвал цену.
Теперь пришла очередь задуматься Ставрогиным. Цена была солидной, но не запредельной, да и скидка «по дружбе» была обещана – Лапотков хотел уйти на покой. Но свободных средств Ставрогиных на покупку не хватало, а кредит съел бы практически весь доход на несколько лет вперёд. И отец посмотрел на Варвару.
-Ну что, давай?
Варвара поняла. У них уже был разговор с отцом относительно её вклада в партию Степана Трофимовича. Хотя партия воде бы и была на подъёме, Ставрогин обратил как-то внимание дочери на отсутствие у неё солидных инвесторов. В партийную кассу поступали деньги от членов и сторонников, но это были мелкие взносы. Действительно богатые сторонились её, хотя провозглашённые Степаном Трофимовичем идеи, казалось бы, учитывали и их интересы. Но время требовало денег, а не идей. К тому же обещанная теория так и оставалась незавершённой, а вернее сказать, и не начатой.
Решение было принято, и тут помог предусмотрительно заключённый Варварой Петровной договор. Партийные функционеры дёрнулись было оспаривать его, но оснований для этого не нашлось. Лично Степану Трофимовичу Варвара Петровна пообещала выдать новый кредит, как только это будет возможно, а пока поддерживать его (но не партию) небольшими суммами.
Как известно, ничто не бывает более постоянным, чем временное. Лишившись заметной части средств, партия стала быстро разваливаться, и возвращать их было уже некуда. А пособие профессору Варвара Петровна выплачивала, несмотря ни на какие события в личной и общественной жизни, почти двадцать лет.
Вокруг Степана Трофимовича осталось немного ближайших соратников. На регулярных встречах с ними он «оттачивал свои идеи», хотя скорее толок воду в ступе, повторяя в разных формах и вариациях одни и те же положения. Интернета ещё не было, и собирались они, как теперь говорится, оффлайн. Учёные разговоры завершались обыкновенно распитием бутылочки или, на худой конец, чая (купленных на пособие Варвары Петровны, по-прежнему на эти собрания не ходившей). Со временем питие стало основным, если не единственным содержанием посиделок.
Вместе с сетью магазинов к Ставрогиным перешёл и Гурик. При первой же встрече с новой хозяйкой он вручил ей букет цветов и подчёркнуто вёл с ней себя, как кавалер, а не как подчинённый. Он был высок ростом, недурён на лицо и имел спортивную фигуру. Варвара Петровна заметила, что бывать рядом с ним ей приятно. Он это тоже почувствовал и вскоре форсировал события. Не прошло и полугода, как их брак был делом решённым. Отметив свадьбу роскошным банкетом, молодожёны уехали в свадебное путешествие на Мальдивы. А ещё через год у Варвары родилась дочь, Людочка. Но счастливым брак Гуриков был недолго. Застав мужа с любовницей, Варвара решительно указала ему на дверь.
На следующий день Игорь Львович положил ей на стол заявление об уходе. Варвара Петровна внимательно прочитала его, подумала и сказала:
- Я Вас не гоню, если хотите, можете продолжать работать.
- Спасибо, Варвара Петровна, но я уже давно думал уйти. Вдвоём нам тесно.
- Уйти? Но у тебя же (вырвалось у неё) ничего нет!
- Есть голова и связи. Остальное наживу.
И действительно, вскоре Гурик уже работал в крупной торговой сети, которую несколько позже и возглавил. С Варварой Петровной их отношения более не возобновлялись, но Людочку он не забывал, оставаясь «воскресным папой».
Тем временем Аллё-на достигла, наконец, успеха. Она снялась в картине, сразу названной критиками культовой, записала несколько песенок, зазвучавших, что называется, изо всех утюгов, и стала узнаваемой. Посыпались предложения и приглашения, а с ними потекли и деньги. Чувствуя свою вину перед сыном, значительную долю доходов Аллё-на стала направлять ему. Из обузы для своих воспитателей Петя вдруг превратился в объект дележа. Его стали вывозить за границу, задарили игрушками и гаджетами, но, увы, не любовью. Наконец, в пятнадцать лет мать отправила его учиться в Англию, где Пётр с отличием окончил закрытую школу и университет, выучившись на юриста.
В Лондоне он и начал карьеру. Представляя интересы наводнивших город состоятельных соотечественников, Верховенский-младший быстро завоевал авторитет и скопил некоторое состояние. Однако через некоторое время, неожиданно для всех знавших его, Пётр вернулся в Россию. Страну, с которой его не связывали ни родные, которых он ненавидел, ни друзья, которых не было, ни детские воспоминания, в которых сохранились лишь замусоренные дворы девяностых.
Не удостоив мать, обеспечившую его образование и до недавнего времени содержавшую его, даже телефонным звонком, Пётр Степанович появился у отца. Степан Трофимович иногда получал от бывшей жены фотографии сына и только поэтому узнал его.
- Ба, возвращение блудного сына! – весьма некстати вырвалось у него.
- Скорее уж возвращение сына к блудному отцу.
Пётр прошёл мимо отца в комнату, без приглашения уселся на диван и сам пригласил сесть хозяина дома.
- Я хочу работать в Москве, у тебя есть знакомые. Свяжи меня кое с кем.
Медленно приходя в себя от неожиданности визита и наглости визитёра, Степан Трофимович уточнил, кто именно нужен. Услышав громкие имена, с готовностью развёл руки – с такими не водимся. Но тут же получил указания, через кого можно выйти на нужных людей.
- Ты всех уже изучил? А кем ты, собственно, хочешь работать?
Пётр откинулся на спинку дивана и, сделав паузу, ответил, демонстрируя снисхождение:
- У нас с тобой будет адвокатская контора «Verchovensky&Son». Ты нужен для имени, работать буду я сам.
С трудом преодолев хаос мыслей, порождённый таким сообщением, Степан Трофимовпич спросил:
- Надо, полагать, собираешься представлять интересы наших в Великобритании?
- Не только. Этим я и в Лондоне мог заниматься. Я подберу людей, будем вести разные дела.
Выбора у Степана Трофимовича не было. Научная его карьера давно заглохла, политическая не задалась и без пособия от Варвары Петровны, которое его тяготило, концы с концами у него не сходились. Надо заметить, что Варвара Петровна, расставшись с Гуриком, изредка делала скромные напоминания о себе, вполне ему понятные, но не вовсе приятные. Таинственная контора сына позволяла надеяться на изменение статуса и состояния.
***
И далее надо бы описать клиентов Петра Степановича. Многих из них можно увидеть на различных телевизионных ток-шоу. Люди это разные и по разным поводам приходили они к Сиаврогиным. Кто хотел отсудить наследство, кто надеялся уйти от уплаты налогов, а кто – и от уголовной ответственности. Пётр Степанович не скупал души и не вселял бесов. Бесы стяжательства, гордыни, похотей разного рода постоянно атакуют наши души. И каждый из нас с большим или меньшим упорством и успехом с ними борется. Адвокат находил тех, кто эту борьбу проиграл (или вовсе не вёл) и ориентировал их, настраивая на единую, нужную ему волну.
***
Чтобы легче было устанавливать с клиентами близкие, неформальные отношения, Пётр Степанович оборудовал в офисе уютную кухоньку. Наслышавшись о советских кухнях, на которых создавалась интеллектуальная диссидентская элита, он оборудовал именно кухню, но, разумеется, вполне в современном стиле. Мягкий свет бра над уютными диванами освещал ровно то пространство, какое требовалось, оставляя в таинственной тени зону колдовства хозяина. Из неё он порой извлекал эксклюзивные безделушки из разных частей света, которыми любил похвастать или коллекционную бутылочку с соответствующей закуской. На кухню часто приглашался и Степан Трофимович, специально с этой целью поселённый по соседству с офисом. Чай или кофе, шампанское или водку, виски или коньяк пили под задушевную беседу.
Начиналась она, естественно, с обсуждения обстоятельств того дела, которое привело сюда клиентов. Но постепенно Верховенские переводили разговор в идейную плоскость. Собственно, для этого и нужен был Степан Трофимович и только в этот момент ему и дозволялось говорить. Не всегда уместные высказывания отца в духе его старых идей Пётр Степанович сглаживал, нимало им не противореча, умел вывернуть их совершенно непотребным, но неоспоримым образом. Далее он нередко замечал, что дело клиентов было бы просто разрешить в их пользу в британской юрисдикции. Поскольку в Соединённом Королевстве, да и на Западе вообще, уважают европейские ценности. То есть свободу, демократию и права меньшинств.
Эта тема была любимой у Петра Степановича, и он часто обращался к ней. Но в его изложении происходила странная метаморфоза этих понятий. Важнейшими объявлялись права угнетаемого меньшинства, причём именно того меньшинства, к которому принадлежали клиенты. Это могли быть бизнесмены или учителя, молодёжь или лица пенсионного возраста, жители первого или верхних этажей, стритрейсеры или транссексуалы. Демократия означала уже не народовластие, а власть этого меньшинства, свобода же сужалась до беспрекословного подчинения угнетающего большинства угнетаемому меньшинству.
- Ну разве это у нас возможно? – заканчивал адвокат.
Впрочем, в судах он не выступал, выстраивали линию защиты и работали в судах его помощники. И дела, порой почти безнадёжные, нередко заканчивались успешно. Что помогало конторе Верховенских, уверенно сказать сложно, но связи, выстроенные при помощи Степана Трофимовича, не только не слабели, но и постоянно укреплялись. Как и связи Петра Степановича с клиентами.
Степан Трофимович вначале тяжело переживал свою почти шутовскую роль на кухне, но не мог от неё отказаться и не умел выйти из рамок портрета старого чудака, которым изображал его сын. Но со временем ему стало казаться, что его идеи находят развитие в более масштабном, глобальном подходе сына. Пытаясь объяснить это друзьям, Степан Трофимович встречал недоумённое молчание. Когда же он стал рассказывать это Варваре Петровне, с которой ему проще стало общаться, отказавшись, наконец, от пособия, она встретила эти мысли в штыки.
- Он в подмётки тебе не годится. Какой там подход? Врать твой Петруша здоров.
- Да какой интерес ему врать? Клиенты ему не за эти разговоры платят, а за работу, которую он, ну, точнее, контора, хорошо выполняет.
- А я и не говорю, что он врёт из корысти. Может, любит врать, вот и врёт. Но все его идеи гроша ломаного не стоят. А ты давно уже мог бы свою теорию связно изложить и хотя бы в интернете опубликовать.
Действительно, интернет к этому времени в России уже достаточно развился, но Степан Трофимович не решался воспользоваться его возможностями, которые представлялись ему опасными. Зато его сын интенсивно действовал в социальных сетях. Сколько было создано аккаунтов под разными псевдонимами, доподлинно сказать трудно. Но и на страницах, подписанных своим именем, Пётр Степанович обильно и порой весьма похабно комментировал все события российской и международной жизни. Комментировал с огоньком, любимыми публикой шуточками, не зарываясь вглубь, но не упуская возможности уколоть власти. Лайков и подписчиков у него было немало. Даже некоторые друзья Степана Трофимовича, заглянув на эти странички из любопытства, попали в какую-то как бы зависимость и не могли уже пропустить новых постов. Сам же профессор, читая их, испытывал двойственные, совершенно противоречивые чувства, ощущая и ложь, и величие сына, и горечь, и гордость за него.
***
И далее должна следовать кульминация. Достоевский весьма подробно описал и решающие события, и участие в них Петра Степановича. Но, по крайней мере у современного читателя, остаётся недоумение: неужели незначительное возмущение народа листовками, скандал в высшем обществе, пожар и убийства, при всей их драматичности, могли как-то поколебать государственные устои? Или такое несоответствие целей и средств было вызвано цензурными соображениями?
Как бы там ни было, сегодня рецепт революционного блюда настолько хорошо известен, что описывать его даже скучно. Основой, безусловно, всегда является экономический кризис, оставляющий массу молодёжи без работы и средств к существованию. Подливкой (в смысле подливания масла в огонь), обычно служат непопулярные и непоследовательные действия властей, приправленные коррупцией. В соответствии с местными условиями и обычаями блюдо может быть сдобрено национальными, религиозными или иными противоречиями, военными неудачами, другими усилителями вкуса
. Если все ингредиенты в наличие, остаётся зажечь огонь. И вот этим то и занимаются бесы – бестолково по Достоевскому и вполне профессионально, с использованием всей информационной мощи нашего времени в XXI веке. И подопечные Петра Степановича идут при этом в первых рядах.
***
Людмила Гурик выросла и получила образование в России. Варвара Петровна категорически отказала бывшему мужу, когда он хотел отправить дочь учиться в США. Сама Люда хотела бы учиться в Европе, но, зная железный характер матери, долго не упиралась и пошла учиться на журфак МГУ. Впрочем, про себя решила, что это был последний раз, когда она уступила.
Характер у Люды был мамин. Она быстро выносила суждения и твёрдо держалась своих убеждений. Но убеждения с мамиными часто не совпадали. Ещё в школе она начала вести свой блог. Начинала со школьных и дворовых новостей, новостей района. Обсуждала новости музыки и кино. Варвара Петровна поначалу пыталась руководить её действиями, что-то советовала, высказывала своё мнение. Но с каждой публикацией Людмила всё более укреплялась в своих представлениях, всё менее нуждалась в советах матери и, наконец, совсем отказалась её слушать.
Став студенткой, она попробовала силы в репортажах с места событий, носилась по местам различных происшествий. На каникулах уезжала то в тайгу, то в Европу, то, на яхте отца, в морское путешествие. И всюду снимала, обо всём аппетитно рассказывала, собирая восторженные комменты. Но больше всего лайков и репостов стали со временем собирать её обзоры по различным, чаще молодёжным, проблемам. К окончанию учёбы у Людмилы было уже более миллиона подписчиков.
Тем временем атмосфера в стране накалялась. Искры сыпались и из постов Верховенского, его сторонников, и из публикаций Людмилы Гурик, приобретшей в это время особую популярность. Такую, что родилась идея её участия в приближавшихся президентских выборах. Трудно сказать, кто первым её высказал, но поговаривали, что за этим стоял Верховенский. Во всяком случае, точно известно, что он принимал участие в финансировании и, через людей, в организации кампании. Хотя единомышленниками назвать их было трудно. Людмила смогла собрать нужное количество подписей, зарегистрироваться и даже набрала пару процентов голосов. Для неё это уже было победой, и она взялась за организацию партии. Ездила по стране, собирала сторонников.
То, что было потом, известно всему миру: посадка самолёта в Омске, искусственная кома, отправка на лечение в ФРГ, международный скандал…
***
Трудно сказать, когда и где впервые родилась идея, если можно так сказать, «прикладного» использования сакральной жертвы. Достоевский излагает её устами Николая Ставрогина, и целью называется скрепление революционной ячейки (в чём Пётр Степанович терпит полное фиаско). В жизни так порой скрепляют криминальные банды. Революционеров обычно больше интересует скрепление общей идеей сознания масс. Иногда для этого приносятся не единичные, а массовые жертвы, как в питерское кровавое воскресенье 1905 года или как киевская «небесная сотня» в 2014. Но это вопрос тактики, целью всегда является взрыв негодования, облегчающий манипуляции массами. При точном выборе жертвы и момента её принесения эффект может быть ужасающим.
Сегодня ужасает частота и беспорядочность, бессмысленность принесения жертв. Из вишенки на революционном торте принесение жертв перешло в террор ради террора… Но, пожалуй, это уже история про несколько других бесов.