Вы знаете, когда меня вызывает наш Генеральный, я чувствую себя как провинившийся ученик, которого вызывают к директору школы. Или, скажем, не провинившийся, но ничего хорошего от этого вызова не ожидающий.
Обычно звонят из приемной. Дежурный секретарь (постоянного у нас на фирме нет), осведомившись, я ли у телефона, говорит: «Вас приглашает директор».
Всё понятно: либо срочное задание, либо сложный вопрос. Иногда, кто-нибудь из ребят мне передает: «Тебя хотел видеть шеф», значит, дело не срочное, но раз хотел видеть, значит я нужен. Я снова внутренне собираюсь, мысленно прогоняю все возможные вопросы по всем текущим делам, которые может задать мне Генеральный.
Порой я ловлю себя на том, что мне скоро пятьдесят, а меня всё вызывают, всё спрашивают, иногда отчитывают. Кажется, детство и юность не закончились, а перешли в новое качество в этом разрезе. Может быть это хорошо? С той точки зрения, что некоторых, в моем возрасте, уже никто и никуда не вызывает. То есть, они, конечно, есть, живут и работают на своих местах, но их как бы уже и нет, во всяком случае, индивидуально. Просто: члены коллектива, в одинаковых костюмах…
Однажды в далёком и светлом, я на спор разбил кирпичом стекло в окне коридора второго этажа нашей школы, с пятнадцати метров. Слинять-то мы успели, и спор я выиграл, но на следующий день, именно меня вызвали к директору. Видимо, кто-то из спорщиков, оказался «не нашим человеком». Разумеется, стекло вставлял мой папа. Он же потом разобрался со мной, «по первое число», дома. Я же стоял на ковровой дорожке в кабинете с высоким потолком у Анны Степановны (нашего директора школы),
и смотрел мимо неё в окно, целое, пока ещё. Вы знаете, во мне с тех пор укрепился некий благоговейный страх перед такими кабинетами. И, даже, если бы в нём тогда не было Анны Степановны, а сидел кто-нибудь другой, например, преподаватель физкультуры, то всё равно, я бы чувствовал себя нехорошо, за дверями с табличкой «Директор».
В следующий раз, когда нас поймали с вином за мастерскими ребята из ЮДМ (добровольное общество «Юные Друзья Милиции»), меня одного, под конвоем доставили в директорский кабинет (остальные успели «сделать ноги»). Мне было страшно и стыдно, когда Анна Степановна вызывала папу по телефону на разбор этого инцидента. О том, с кем пил вино за мастерскими, я конечно же ничего не сказал. Нет сказал, что это были какие-то хулиганы, которые сначала отправили меня за вином в магазин, а затем и заставили пить вместе с ними. Мне, понятное дело, никто не поверил, но доказать ничего не смогли.
Директор сказала, что меня пора гнать из школы, ибо я неисправим. На помощь пришла учитель химии, наш классный руководитель. Она сказала, что я – один из организаторов школьной самодеятельности, и поэтому, мне надо дать шанс на исправление.
И я исправился, потому что больше в кабинете директора школы никогда не был. Я так же, больше не бил стекол на спор, и не распивал вино, где попало. То есть, можно сказать, что этот вид воспитательного воздействия имел успех. И в дальнейшем, я ко всем своим директорам по жизни вызывался, исключительно по деловым вопросам. То есть, конечно, бывал и жесткий спрос за какие-нибудь недоработки или оплошности, но за нарушения личного характера - никогда.
И всё же, я до сих пор, перед каждым заходом в кабинет директора, робею, бледнею и холодею, как в тогда, в школе. Мало ли что… Мало ли что у Него на уме. Он на этом месте у меня уже четвертый. И в Нём, как специально, сочетаются многие, не лучшие качества предыдущих трёх, одно из которых - полная непредсказуемость в решениях и действиях. И я, как руководитель отдела по работе с персоналом, могу услышать самые неожиданные вещи, как в свой адрес, так и в адрес своих подчиненных, да и любого сотрудника фирмы.
Не успел я прикрыть за собой дверь, как услышал из-за стола:
– Ну что, допрыгался, Александр Евгеньевич?
Из-за экрана ноутбука на меня смотрели две шляпки от гвоздей, глубоко посаженные под покатый лоб.
– Простите, не понял, Сергей Гаврилович, - в уме я уже прокручивал, что такого могло произойти за последние полтора часа.
– Почему у тебя люди разбегаются?
«Не у меня, а у тебя люди разбегаются», подумал я, но вслух сказал:
– Время такое, Сергей Гаврилович: зарплату не повышаем, интенсивность повышаем. И потом…
– И где предложения? – перебил директор, – зачем мне нужен целый отдел по работе с персоналом, если персонал пачками кладет мне на стол заявления об уходе? Ты вот, лично ты – зачем мне нужен? Для накрытия праздничных столов? Мне кажется, легче сменить заведующего отделом по работе с персоналом, нахер, чем остаться вообще без штанов…
К чему это он? Причем тут штаны? Видимо логика такова: не будет людей, не будет организации, не будет организации, ему негде будет работать, а негде будет работать, не на что будет купить штаны.
Я сказал:
– Больше не повторится, Сергей Гаврилович…
– Не повторится больше ЧТО?! – вскипел директор.
Я, едва сдерживая смех, и удерживая серьезное выражение лица, поправился:
– Ну, значит, это… Я больше не буду…
Директор, всё же почувствовал, что я валяю дурака. Он медленно поднялся из кресла, набрал максимально возможное количество воздуха в легкие, и выкрикнул на весь кабинет, а может быть, и на весь этаж:
– ПОШЁЛ ВО-О-О-Н! Вон отсюда! Сегодня твоё заявление у меня на столе!
Всё-таки, они достали меня, мои директоры. И то, что не удалось Анне Степановне, удалось Сергею Гавриловичу. Я посмотрел ему в глаза. Щенок он ещё, мой директор. Не научился пока держать себя в руках, сейчас лопнет от перенапряжения, честное слово!
И я сказал:
– Купите себе запасные штаны, Сергей Гаврилович. Пока не поздно.
И вышел из кабинета директора. Всё равно, когда-то это должно было произойти. И… мне кажется, что меня уже ожидает новый директор.
В своем кабинете, с высоким потолком.