В 2001 году сразу после школы самое важное было поступить в университет — не важно, в какой. Хорошо, если там будет что-то интересное или, там, увлекательное, хорошо — но это не главное. Главное, сына, это поступить, говорили тебе полумертвые от страха родственники, с предблокадным содроганием сердца глядя на твои длинные кудри, тонкую шею и хрупкие запястья. Поступить и получить щупленькую бледненькую бумажку из рук обильно надушенной тети в деканате, в твоих глазах превращавшейся в святую Татьяну, у которой над учительским чубом, треща, по частям загорался старенький нимб из пыльных галогеновых ламп дневного света.
Тонюсенькая бумажка со штампом, такая невзрачная, что ты даже успевал усомниться в ее магической власти, пока вез ее в рюкзаке из приятно пахнущего краской и тленом архитектурного наследия в тихом центре Москвы в холодные стены военкомата, наспех возведенные отрядом орков посреди подмосковной прерии. «Отсрочка от призыва на воинскую службу на период с 1 сент—», читал ты в сотый раз, прежде чем войти под своды кирпичного домика — на самом деле портала, ведущего в гигантскую пещеру, где покоились черепа и кости всех когда-либо проваливших вступительные экзамены, не добравших одного балла, не дотянувших до весны, не добравших денег на взятку, где царила зловещая тишина, прерываемая щелканьем безжалостных шариковых ручек и шлепаньем безучастных тяжелых печатей, где на горах сокровищ покоился, страшно сопя во сне, дракон Смауг, обладающий совершенным чутьем на тин спирит, не прикрытый действительной отмазкой.
Как страшно было сделать шаг в самое логово зверя, боясь, что обратно уже не выйдешь (и заранее спланировав бегство с эффектным замедленным прыжком с третьего этажа в осколках стекла в стиле Брюса Уиллиса), и как легко бежалось прочь, наружу, на солнце, на чистый прозрачный воздух, наполненный летящими пушинками, плывущими картинками, вонючими машинами, широкими штанинами, длинными косичками, лязгом мечей, сокрушением голов, посвящением в рыцари Минас Тирита, победой над робостью, привлечением к себе, обжиманием в лифте, ощущением кожи, приближением губ, обещанием любить вечно — всем-всем-всем, что ожидало в будущем и должно было случиться, но до этого самого момента стояло неподвижно, словно замороженное, ожидая одного-единственного решения: прошел или не прошел. Два или три. Меньше половины или больше половины. Да или нет. Жизнь или ж—
«YES!!!» — кричал я — не в открытую, конечно, но как бы возвещал всем своим существом — столь явно, что сама природа читала меня, будто раскрытый на случайной странице молодежный журнал. «YES!» — артикулировала она за меня мой пронзительный клич, выстраивая вдоль моего пути разноцветные косолапые пятиэтажки. «YES BABY!!!» — взлетало и надувалось сохнущее на балконах постельное белье. «Р-р-раз!» — одномоментно открывались и захлопывались двери мающихся на солнце маршруток. «Да это ж Ванька!» — радостно восклицала выходящая мне навстречу женщина с мешками рассады в обеих руках. «Ванька поступил!» — вопила с крыши одного из домов миловидная трубочистка, грациозно оседлав дымоход и в театральном жесте прикладывая сложенные рупором руки к ярко-красному супрематическому рту.
— Ванька поступил! — подхватывал, услышав благую весть и принимая эстафету, не менее ослепительный летчик из кружащего над городом двухмоторника, расписанного психоделическими мотивами и испещренного сердечками и пацификами.
— Ванька-а-а-а-а! — взрывались гудками маршрутки и автобусы, быстро меняя свои таблички с пунктами назначения на «СВОБОДА», «МИР» и «NIRVANA».
— Бог ты ж мой, поступил! — всплескивала ладошами женщина с мешками рассады, не в силах сдерживать свои эмоции, и семена из мешков сыпались на плодородную черную подмосковную землю, из которой немедленно начинали тянуться к небу тропические пальмы, широколистные папоротники и прочие экзотические растения.
— Ванька дурак, — карикатурно повторяли рассевшиеся по ветвям новорожденной влажной сельвы говорящие попугаи.
— Щ-щ! — шикала на них женщина с рассадой, и тут же обращала ко мне исполненный обожания взор. — Вы даже не представляете себе, какой он УМНЫЙ!
— Ух, ух, ух! — отзывались эхом снующие туда-сюда приматы, ловко сшибая фрукты с деревьев, чеша затылки и пытаясь найти применение острым булыжникам, заинтересованно глядя, как они высекают искры при соударении.
— Паа-стуу-у-у-пил, поступил, поступил Ващу-у-ук, поступил… — гремел над пейзажем многоголосый хор, исполняющий мелодию на мотив Scorpions — White Dove. — For the world to know / that hope will not die / where the children cry—
— Поступии-и-и-и-ил!!! — самозабвенно солировала, внезапно чернея и обнаруживая невероятные вокальные данные, бывшая женщина с рассадой, теперь уже больше напоминающая соул-звезду мирового масштаба.
Маршрутчики, рассредоточившиеся по джунглям, не договариваясь друг с другом, безошибочно выбирали тональность класконов, вместе с моторами автобусов модулируя в последний припев, в лучших традициях классической поп-музыки транспонированный на тон выше.
— Na na na na na na, na na na na na na na na na, — летело, вибрировало, качало и курилось над погруженным в глубочайший медитативный транс пестрым пятном на карте Подмоковья, превращавшимся в огромный цветок орхидеи, видимый с земной орбиты, откуда на него зачарованно взирали два одиноких жестокосердых космонавта, мало-помалу сокращая расстояние между своими волевыми подбородками.
— …Ян Ващу-у-у-у-у-у-ук — о-о-оу-у-у-е-е-е-е-е-е-е-е-а-а-а-а-а-а-а-а!!!! — заливалась финальным бесконечным тремоло экс-женщина-с-рассадой, харизматично запрокидывая голову и держа усыпанный стразами микрофон капсюлем вниз в тонкой шоколадного цвета руке, вторую простирая ко мне.
Из густых зарослей папортника за моей спиной послышался шорох, жужжание и нечеткие мужские голоса. Я инстинктивно отступил и, надо сказать, вовремя, потому что в следующее мгновение на поляну, где разворачивалась сцена, выкатился страшноватого вида сафари-джип с несколькими пассажирами, одетыми в высшей степени неуместно выглядящую здесь парадную военную форму российской армии. Один из них, с полковничьими звездочками, неуклюже выгрузившись из машины, подошел ко мне и, отдышавшись (из чего я сделал вывод, что им пришлось попотеть, чтобы сюда добраться), протянул мне маленькую синюю книжечку.
— Это вам, — просто сказал он и повернулся, чтобы идти обратно к джипу.
— Но… Что это? — спросил я, и вслед за мной к непрошенному гостю устремили свои взоры все обитатели сельвы, включая мощных самцов-горилл с сильно поредевшим волосяным покровом, частью уже вооруженных каменными топорами и демонстрирующих явные неандертальские черты, одичавших маршрутчиков-охотников и спустившихся с верхних ярусов угрожающих размеров змей.
— Мда-а-а, что-о-о-о-о это-о-о-о, товарищ полковник? — мягким, но очень настойчивым тоном поинтересовался вслед за мной говорящий удав толщиной в три (как минимум) человеческих тела.
— Эм-м-м… — ответил мужчина в мешковатом кителе, без видимого испуга, но с какой-то замутненной рутинностью. — Это для товарища Ващука приписное свидетельство, товарищ удав.
— Хорош-ш-ш-ш-ш-ш-ш-шо, — прошипел тот, явно неудовлетворенный эффектом, произведенным на человечишку, но в то же время как бы признавая, что явного повода для агрессии здесь действительно нет.
— В следующем семестре мы ждем от вас подтверждения того, что вы числитесь в университете и не находитесь в академическом отпуске, — по-протокольному зачитал полковник, запрыгивая в джип и зачем-то усердно стуча ботинками друг о друга перед тем, как занести ноги в салон и захлопнуть дверь.
— В случае отчисления, — профурчал то ли он, то ли заводящийся мотор, — ваше дело будет автоматически передано на призыв.
— Призыв! — гаркнул ярко-красный попугай, внезапно перейдя в grayscale и превратившись в сизого голубя и сбрасывая помет.
— Призыв! — закричал кто-то в глубине джунглей, и сразу же вслед за этим раздался топот множества ног, лап и копыт.
Ветки трещали, земля гудела под топотом бегущих кто куда животных и людей. Я бросил взгляд туда, где, по моим расчетам, должен был все еще стоять джип, но его уже и след пропал. За зарослями папоротника проступала кирпичная кладка, между мелькающими спинами бегущих тигров и носорогов мелькало железнодорожное полотно и провода. Я стоял возле кассы, ожидая своей очереди, чтобы купить студенческий проездной на сентябрь. Я сделал последнее усилие, чтобы задержаться хоть ненадолго в сказочном пейзаже, откуда меня так брутально вытолкали. Джунгли рушились под ударами безжалостных топоров и гусеницами бульдозеров. Повсюду лежали трупы экзотических животных и тела аборигенов, все еще сжимающих между худых пальцев свои ритуальные четки. «А ну, поднавались! Пошел! Пошел! — командовал вдалеке грубый мужской голос. — Женщина, в обход идите, не видите, тут огорожено!». Я в отчаянии смотрел вокруг, ища ее. Я знал, что она должна была выжить. Возможно, она была смертельно ранена, придавлена деревом, пригвождена к земле металлическим прутом, но она была жива.
«Поезд на Москву по первому пути—» — раздалось где-то в отдалении.
— Мужчина, говорите, — послышался резкий голос кассирши.
Я ощутил напряжение и стремительно нарастающую панику за моей спиной.
Африканская соул-певица смотрела на меня в просветах между падающими пальмами и объятыми огнем жилищами ее соплеменников. Все же продолжая тянуть ко мне руку, словно не замечая апокалипсиса, творящегося вокруг нее, она пела мягкую фразу на мотив «Perfect Sense» Роджера Уотерса:
— По-сту-пил… Ващук, ты поступи-и-ил… Не дай себя завалить, не дай завалить—
— Мальчик, ты берешь билет или что?! — раздалось над моим ухом.
Электричка была уже в начале платформы, и возле касс начиналось типичное подмосковное безумие: опаздывающие очертя голову прыгали через турникеты, охранники их ловили, турникеты пищали, женщины кричали, дети плакали, звенела в спешке извлекаемая из карманов мелочь.
Я не имел права ее подвести. И дело было далеко не только во мне — персональная драма давно перешла в ранг гуманитарной катастрофы, и теперь судьба целой цивилизации была на кону. Я посмотрел в сторону парковки такси, где несколько бомбил стояли, привалившись задами к капотам своих машин и задумчиво перекуривая. «СВОБОДЕН», — гласила табличка под лобовым стеклом у одного из них. «ПУСТОЙ», — читал я у другого. «НИИ №4 РВСН», — возвещал третий. Их на первый взгляд грубые и ожесточенные лица были исполнены боли и страдания, они были обращены ко мне, но в то же время словно бы смотрели мимо меня, они выражали надежду и мольбу, но вместе с тем упрек и горькую усмешку. Я читал в них желание отомстить за все зверства, которым колонисты подвергли их братьев и сестер.
— Не — завали — сессию, — коротко и ясно говорили они мне.
— Мальчик, ты либо берешь билет, либо отойди в сторону!!! — в порыве неудержимого гнева кричала мне навалившаяся на меня всем телом тетя с тележкой.
— Да-да, извините! — деланно спохватывался я, сгребал мелочь и скрученную в трубочку (как кусочек бересты, внутри которого затаился хрупкий паучок, как у Паустовского— ай!!!) бумажку из железного лотка и мчался к турникетам.
Я должен во что бы то ни стало успеть к первой паре. Я не должен пропустить ни одной лекции. Я должен сдать сессию. И, если я повторю это на протяжении последующих пяти лет, джунгли будут спасены. И вернувшаяся из плена чернокожая богиня плодородия, на короткое мгновение приняв облик квадратной тети в душном кабинете с приглушенным радио, скажет мне своим фирменным мягким, но узнаваемым сильным голосом, ставя печать на первой странице маленькой синей книжечки: «Ты освобожден».