Солнце оставляло на паркете следы. Словно гигантская черепаха наследила, выйдя из моря на песок. Или художник-авангардист написал прозрачные квадраты и спрыгнул с балкона. С психикой у художника было всё в порядке, просто он восхитился красотой. Думал, полетит, преодолев силу тяготения. Ан, нет, не полетел! Благо, что этаж был первым. И художник благополучно приземлился в траву.
Лабораторию биологических исследований, работавшую при Академии Наук, наполняли мысли. Люди с серьёзными лицами, в белых халатах и колпаках трудились над заданными темами. Идеальный порядок царил в лаборатории, и всюду жужжали машины. Сверкали приборы своими никелированными частями. Им подмигивали чашки, пробирки, стёкла и прочий научный инвентарь. Прохор Ласкунин, оказавшийся в этой лаборатории впервые, с интересом осматривал помещение.
Мимо пролетела муха размером с пятак, и Прохор загорелся.
– Откуда ты такая?
И дядя, сопровождавший Прохора, пояснил:
– Эта муха специальная. Видишь волоски, расположенные на её спине? Это антенны. За мухой следят приборы, фиксируя каждый взмах её крыла…
Родной дядя Прохора выглядел героем, явившимся из мира книг. Неким Вергилием, ведущим Прохора сквозь тернии жизни. Это он привёл Прохора, который заканчивал десятый класс, в лабораторию. Возможно, не без расчёта, связанного с выбором профессии. Хотя сам Прохор, увлекавшийся музыкой, мечтал стать композитором.
Прохор любил познавать. Смычок от скрипки был ему указкой, а след от реактивного самолёта – мелом и доской. Прохор мечтал выучиться говорить без слов – красками и звуками. И глядел на учёных, прищурив глаза. Ведь они говорили словами, академическим языком, у них работал компьютер, встроенный в сознание. И выдавал инфу и ночью, и днём. Из которой, как из волшебного мешка Деда Мороза, можно было извлечь докторскую диссертацию.
Проходя вместе с дядей по лаборатории, Прохор сначала услышал, а вскоре и увидел странное дерево. Оно росло из кадушки и без конца говорило «хрум, хрум, хрум». Подойдя к дереву, Прохор увидел дырки на его стволе, из которых тянулись провода к небольшому устройству, надо полагать, усилителю. Рядом стояли звуковые колонки, которые и выдавали звук.
– Это жуки-короеды, – пояснил дядя, поглядев в свежую дыру. – Мы исследуем их жизнь, чтобы научиться эффективно бороться с этими вредителями!
Постояв немного у дерева, Прохор с дядей отправились в другой отсек лаборатории, отделённый от прежнего стеклом. Там изучали семейства папоротников, облучая их волнами разной длины. К дяде подошёл сотрудник лаборатории, что-то шепнул ему на ухо и увёл к своему столу. Прохор остался ожидать дядю.
А лаборантка в это время препарировала листок. Она счищала кожуру, делала скальпелем надрезы. Затем поместила листок под микроскоп и стала его разглядывать. И Прохору захотелось тоже посмотреть в микроскоп.
Лаборантка была с каким-то вызовом во взгляде. Её татарские глаза приятно косили. Такие глаза он видел у Беллы Ахмадулиной, слушая на вечере в Политехническом институте её стихи. В какой-то миг Прохор растерялся, не зная, куда повернуть. Смотреть ли ему в микроскоп или на лаборантку? Но победило любопытство. Влекло невидимое, микрокосм. А лаборантку можно было рассмотреть и в свободное от занятий время!
И вдруг – плач за спиной, какой-то беспомощный. Надсадный, с иглою на конце. Так плачет мать о своём сыне, погибшем в автомобильной катастрофе! Прохор почувствовал, как ноги его ослабли и по спине побежали мураши. Тысяча извинений равнодушию! Плач доносился из закутка, в котором стояло дерево. Прохор, любивший придумывать слова, назвал это дерево «хрум-хрум». И он направился к дереву…
Рядом уже находился его дядя. Видно было по лицу, что привлёк его к дереву не только научный интерес. Достав пачку сигарет, дядя покрутил её в руках, прочёл зачем-то название, написанное красными буквами, и сунул пачку в карман (курить в лаборатории строго запрещалось). Когда Прохор подошёл к дяде, тот опустил глаза. И сообщил, желая казаться равнодушным:
– От короеда ушла короедиха. К другому, надо думать, или на более сытые места!
Прохор посмотрел на дядины очки, отлитые из толстой пластмассы, на его висок, начинавший дружить с серебром, и стал приходить в себя. Мысль отрезвляет человека, заключает его в невидимый футляр, не позволяя ему растекаться по рекам жалости и сострадания. Человек человеку – брат, это верно. Но мозг человека похож на грецкий орех, и в нём немало перегородок!
Прохору захотелось домой, в мамины руки, которые ещё баловали юношу своим теплом. Он сообщил об этом дяде и получил неожиданный ответ. Который запомнился ему на всю жизнь, связался с образом дяди и с эстрадной песней, вертевшейся в тот миг в его голове:
– …она ушла от меня, так и не родив сына. Больше я не видел её. Тебе в ту пору было три годика. Твой папа поселил меня в своём доме, чтобы я не покончил с собой…
И не досказав своей истории, дядя махнул рукой и повёл Прохора мимо научной жизни, кипевшей вокруг, к выходу из лаборатории.