Моя первая библиотека

Владимир Николаевич Любицкий
   Читать меня научили рано. А поскольку книг в доме фактически не было (шел первый послевоенный, 1946-й год),  то родители решили записать меня в библиотеку – благо, она находилась в одном квартале от нашего жилища.  Так в шесть своих мальчишеских лет я стал настоящим читателем настоящей библиотеки.
   До сих пор помню своего первого библиотекаря, как другие – первую  учительницу. Это была довольно пожилая, но стройная женщина с причёской, как у моей бабушки – прямые волосы, ровно остриженные на затылке (когда-то говорили – «под Крупскую»), в которые был воткнут полукруглый гребешок. Она казалась очень строгой, хотя мне, как самому юному читателю, она явно благоволила и всегда подыскивала что-нибудь «самое интересное». При этом всегда проверяла, бережно ли я обращался с возвращаемой книжкой и насколько внимательно её прочитал.
Позже я стал брать книги уже и в школьной библиотеке, стало прибавляться в доме своих, купленных книг, но  и свою первую книжную кладовую я исправно посещал. Так продолжалось примерно до третьего класса, пока не произошёл ужасно постыдный случай.
    В тот зимний день мой строгий библиотекарь торжественно вручила мне небольшую, тонюсенькую книжку в белоснежной обложке. На ней алыми буквами значилось: Маргарита Алигер. ЗОЯ. Это была только что поступившая, никем ещё в городе не читанная поэма о юной героине войны Зое Космодемьянской.
    - Тебе  первому! – сказала мне строгая  хозяйка библиотеки. – Береги!
Сознавая торжественность момента, я спрятал книжку на груди и отправился домой с трепетной радостью первооткрывателя. Идти было не близко (жили мы уже в другом конце города). А зима в Бельцах (мы жили в этом небольшом тогда городке  Бессарабии) стояла по обыкновению гнилая, слякотная. И в какой-то момент, поскользнувшись, я вдруг увидел под ногами, в самой что ни на есть грязной луже свою драгоценную белоснежную ношу.
    От ужаса я буквально оцепенел. Мало того, что, лихорадочно пытаясь оттереть книжку от грязи, я безнадёжно измазал всю обложку; мало того, что я мысленно уже представил себе предстоящую свою казнь в библиотеке – но что я скажу через полчаса отцу, когда он увидит улику моего преступления?! Страх настолько обуял меня, что, придя домой, я спрятал книжку куда-то в кладовку; позже, таясь. постарался отстирать её водой, пока наконец, отчаявшись, не засунул куда-то в дальний угол, надеясь на спасительный авось.
    Прошло месяца два, на протяжении которых я, дотоле исправный читатель, глаз в библиотеку не показывал. После Нового года, в начале третьей школьной четверти, в дверь нашего дома постучали. Папа уже был серьёзно болен, и открывать, к счастью, пошёл я. На пороге стояли две девочки-пионерки и сказали, что их прислали ко мне как должнику библиотеки с требованием вернуть книгу. Похолодев от страха, что это услышит отец, я буркнул в ответ: «Сейчас!», захлопнул перед ними дверь  и бросился искать книгу. Найдя,  выскочил на крыльцо, сунул им в руки безобразно измаранное, засохшее нечто и снова трусливо закрыл дверь.
    - Кто там? – спросил отец.
    - Нищая, - соврал  я, - хлеба попросила…
    Больше в свою книжную альма-матер я не ходил. А стыд живет во мне до сих пор.