В канун двухсотлетнего юбилея поэта хочу поделится тем, что подумалось при прочтении этих стихов, в надежде на встречный интерес читателя.
Графу Л.Н. Толстому
Как ястребу, который просидел
На жердочке суконной зиму в клетке,
Питаяся настрелянною птицей,
Весной охотник голубя несёт
С надломленным крылом – и, оглядев
Живую птицу, старый ловчий щурит
Зрачок прилежный, поджимает перья
И вдруг нежданно быстро, как стрела,
Вонзается в трепещущую жертву,
Кривым и острым клювом ей взрезает
Мгновенно грудь и, весело раскинув
На воздух перья, с алчностью забытой
Рвёт и глотает трепетное мясо, –
Так бросил мне кавказские ты песни,
В которых бьётся и кипит та кровь,
Что мы зовём поэзией. – Спасибо,
Полакомил ты старого ловца!
Фет сравнивает себя с ястребом в клетке – видимо, на это имелись веские основания, понятные Толстому, – возможно, уединение Фета и его отход от поэтической деятельности, – но эти обстоятельства остаются в области предположений, поскольку такие сравнения можно привести и вполне произвольно в угоду передачи эмоциональности переживаемого. Что безусловно восхитительно, так это описание поведения и состояния ястреба перед броском на жертву: «зрачок прилежный», питался «настрелянною птицей», «весело раскинув / на воздух перья», «с алчностью забытой», так же как и блестящее выражение благодарности за ценный для автора подарок, с этим, казалось бы неприветливым, но на самом деле дружеским, «так бросил ты», и доверительно-чувственным и откровенным «Полакомил ты старого ловца». Чувствуется трепетное отношение автора к истинной поэтичности, сквозящее в тоне стиха (отметим, что нелюбовь Фета к «псевдо поэзии» безо всякой околичности явствует, например, из таких стихотворений, как «Скучно мне вечно болтать» и «Псевдопоэту»). Кстати говоря, в своих оценках поэтичности Фет, Толстой и Тургенев были солидарны. К примеру: Тургенев спросил Толстого, что плохо в пушкинской «Туче», Толстой ответил: «И молния грозно тебя обвивала». На тот же вопрос, заданный Толстым Фету, Фет не задумываясь ответил так же; Тургенева Фет считал поэтом («Ответ Тургеневу»).
Л.Н. Толстому
при появлении романа «Война и мир»
Была пора – своей игрою,
Своею ризою стальною
Морской простор меня пленял;
Я дорожил и в тишь и в бури
То негой тающей лазури,
То пеной у прибрежных скал.
Но вот, о море, властью тайной
Не всё мне мил твой блеск случайный
И в душу просится мою;
Дивясь красе жестоковыйной,
Я перед мощию стихийной
В священном трепете стою.
При чём здесь море? Море здесь потому что эта стихия в качестве примера наиболее точно соответствует желанию автора передать своё прошлое и настоящее отношение к жизни: до прочтения «Войны и мира» и после него. То есть «море» в данном случае следует понимать как «жизнь»: жизнь после прочтения романа, не переставая оставаться притягательной в своей красоте, стала вызывать опаску. Мысль, конечно не новая (к примеру, Ахматова у Блока говорит: «жизнь страшна»), но «Не всё мне мил твой блеск случайный / И в душу просится мою» (то есть просится не всегда, – Фет зачастую не заморачивается раскладыванием мыслей по полочкам, и иногда это кажется неуклюжим, но «без грамматической ошибки…» нередко «изюминка» пропадает) выражает гораздо более сложные чувства: автор перестал безоговорочно доверяться жизненным перипетиям, внешне похожим на счастливые стечения обстоятельств. Покоряет «дорожил… негой», – то есть трепетно относился к потаённому чувству (а здесь можно вспомнить есенинское "Я одну мечту, скрывая, нежу – что я сердцем чист").
Прекрасные стихи умного, искреннего и благородного свойства.