Прекрасное - далёкое и близкое

Прекрасное — далекое и близкое.
Повесть.

Памяти Гриши Шевченко
посвящается.

Глава 1

На свете много расхожих истин. Их придумали люди по тем или иным поводам, и к ним можно относиться серьёзно и не вполне серьёзно, но одна из них Валерию Ивановичу очень нравится. Жизнь удалась, если в ней были путешествия. И если с этой точки зрения рассматривать состоятельность жизни, то жизнь Валерию  Ивановичу безусловно удалась, потому что путешествия, и вместе с ними приключения, риск, удача, составляющие неотъемлемую их часть, с детства, будоражащие ему душу, воплотились в реальность. Такое он не мог себе и вообразить, читая захватывающие истории, вымышленные и действительные, в беседке Алика Зильберова, который выносил ему и его друзьям, мальчишкам пятидесятых годов, книги из библиотеки своего отца. Книги нельзя было брать домой, а можно было читать в беседке. И именно поэтому тихий шелест листьев дикого винограда, обвивающего беседку, и сама беседка, прилепившаяся к стене двухэтажного старинного здания в тихом ростовском дворике, и даже запах жарившихся бычков, исходивший из коридора, в котором хлопотала мать Алика - Фрида, готовившая обед к приходу с работы своего мужа, остались в памяти Валерки на всю жизнь.
И где бы он ни был: на далёких ли Никобарских островах среди онгхов посреди Индийского океана, в джунглях ли Юго-Западного Китая, или в Харбине среди ледяных драконов, подсвеченных электрическими лампочками, в Иранском ли Резайе, на родине Заратустры, основателя огненной религии, в мужском ли монастыре на Соловецких островах  в Белом море, или на острове Кунашир, где от побережья Охотского моря до берега, омываемого Тихим океаном, рукой подать, в жарком ли Бадхызском заповеднике на юге Туркмении среди куланов и змей, на ледяном даже в летние месяцы прозрачнейшем озере Байкал вместе с людьми, называющими себя белыми медведями за любовь к холодной воде, или на озере Иссык-Куль в Киргизии, в водах которого купаются Тянь-шаньские ели, в блестящих ли  Западных столицах, или в ущельях Северо-Западного Кавказа, населённых призраками человеческого воображения, словом, везде, куда заносила его страсть к путешествиям, он все чаще и чаще переносился в мыслях в тот дворик на улице Красных Зорь, который, как он теперь понимал, и был началом того, что свершилось с ним позже. Но, что интересно, хотя воображение Валерки и уносило его за пределы того мира, в котором он находился, были его детском сознании какие-то ограничители, уже сидевшие в нем, наверное, на генном уровне, которые давали ему понять, что ни в какие путешествия, ни к каким Пятницам, он не отправиться. Никто никогда ему ничего не говорил, значит, что-то было в сонном воздухе той страны, где он жил и которой он гордился. И как он ни пытался заглянуть хоть краешком глаза в свою взрослую жизнь, у него ничего не получалось. Эти бесплодные попытки его не тревожили, и поэтому детство его было безмятежным и добрым. И вот сейчас, покачиваясь на каноэ, с лежащим на дне только что убитым, окровавленным крокодилом, Валерий Иванович улыбается своим мимолётным детским воспоминаниям. «Привет, Валерка!» А  ты не верил? А я вот нахожусь за тридевять земель от нашего дворика. Видишь крокодила? Это я его подстрелил. Где все наши? Где Мишка? Игорь? Володька Ремус? Сашка Арсеньев? Идёте на Дон? Ну, счастливо!».
Близкое редко бывает прекрасным, далёкое,  - почти всегда. И это понятно. Но если это близкое является воплощением безвозвратного далекого, то прекрасное, оказывается всегда рядом, его можно ощутить, увидеть. Это и глаза индианки с ресницами, как у необыкновенной бабочки, и белая полоска чистейшего пляжа, окаймлённого кокосовыми пальмами, уходящая в даль, и сладкий трепет сочного иранского персика, приманивающего к себе жаждущих, и много удивительного, что можно увидеть только в путешествии. И ещё на помощь приходят мысли, соединяющие несоединимое, и тогда совершается полёт в то, чего уже нет. И живой Гришка Шевченко что-то мастерит в своем сарайчике, и баба Феня около водопроводной колонки, сидя на скамейке размалывает свой ежедневный кофе, и сладкий голос из патефона Ирки Козловой поет: «Ах, эти чёрные глаза, меня пленили»…, и прекраснейшие бабочки в джунглях Юго-Западного Китая всё ещё продолжают пить воду с влажного камня, на котором только что стояла маленькая изящная китаянка.
Да, мысли буквально прокалывают жизнь человеческую через толщу времени. Именно они превращают человека в  личность. И взрослый Валерий Иванович девяностых годов, и мальчик Валерка пятидесятых суть одно и то же лицо. Но как необычны бывают эти  мысли!
Намазанные свиной кровью полуцивилизованные дикари с Никобарских островов перебрасывают Валерия Ивановича в южный город Новороссийск. Путешествие на остров Кунашир возвращает Валерия Ивановича поочередно в шести-, семи- и восьмилетний возраст – на материковое побережье Охотского моря, в ростовский дворик и в чуть ли не ставшую роковой траншею на окраине города Минска. Потом опять Никобары. На мгновение перенос в джунгли Юго-Западного Китая на поляну бабочек, и вот девятилетний пацан идет на Дон с ватагой мальчишек, но и Китай, и ростовский дворик не отпускают Валерку, а ему уже двенадцать лет, футбольный бум в родном городе: команда СКВО вошла в высшую лигу, и опять переброс памяти. На этот раз Валерий Иванович повисает на верхней перекладине футбольных ворот в столице африканской республики Мали городе Бамако, где сидела обезьянка, чуть не убитая пушечным ударом знаменитой девятки из Ростова-на-Дону. Вспомнили Виктора Понедельника? Ну а через год детство Валерки закончилось, но осталось с ним на всю  жизнь.

Глава 2

Теплоход бодро шёл Охотским морем к острову Кунашир из Курильского ожерелья островов. Полоска Сахалина уже скрылась за горизонтом, и вокруг плясали одни только волны с пенным следом от корабля. Но вот появились дельфины и оживили стальной морской пейзаж. Валерий Иванович стоял на палубе, наблюдал за мчащимися вслед кораблю чёрными хвостами- торпедами и впитывал в себя красоту их стремительных тел. Клочья тумана, льнущие к холодным водам, создавали какую-то особую дымку, но пасмурности не ощущалось. А вот и солнце, по-южному высокое. Света сразу стало очень много, и дымка как бы изнутри наполнилась им. Как прекрасно жить на свете, видеть всё это и знать, что это ещё не всё. Никобарские острова с ярко сине-зеленой расцветкой Индийского океана, роскошные джунгли Юго-Западного Китая, африканская страна Мали - всё было впереди. Но сейчас Валерия Ивановича манило золото, жильное золото Кунашира.  Теплоход приближался к какой-то  точке моря, вот он её прошёл и пошёл дальше, а ночью Валерию Ивановичу приснился сон, в котором он смотрел откуда-то сверху на пологие зелёные склоны, переходящие в просторную долину, а по долине беззвучно мчался грузовик. Сон был необъясним, и только на Кунашире сознанию Валерия Ивановича был дан необходимый, толчок, и всё разъяснилось. Но было ещё что-то, тревожащее его своей неопределенностью.
Теплоход должен был зайти на остров Шикотан для высадки части пассажиров. Скоро они почувствуют твердую землю под ногами. Качка на море нормальное явление, но ночью в проливе Екатерины теплоход попал в толчею, буквально выворачивающую пассажиров наизнанку. Спать было невозможно, и все подались в кают-компанию, где в белоснежной рубашке с чёрной бабочкой, бармен вытирал бокалы и поглядывал на симпатичных студенток из Испании, неизвестно как тут оказавшихся и со стоическим мужеством, переносящих мучительную качку. Как опытный моряк, он давал объяснение этому причудливому явлению:
- Толчея, или, сулой по-местному, возникают во всех семнадцати проливах Курильских островов. Здесь сталкиваются Охотское море и Тихий океан, и их воды переливаются туда-сюда, туда-сюда. Приливы и отливы происходят не одновременно, и поэтому, то океан устремляется в море с непреодолимой силой, то море спешит излиться обратно в океан. Но бывает так, что два противоположно направленных потока сталкиваются, и тогда возникают сулои - стоячие всплески сталкивающихся волн. О! - с пафосом  воскликнул молодой человек. - При сильном ветре высота этих водяных гор с клокочущими вершинами достигает десятка метров, и тогда горе шлюпке, оказавшейся здесь. Нет спасения ей в водоворотах, завивающихся вокруг сулоя. А нашему кораблю нипочём, ещё немного покувыркаемся и выйдем в открытый океан.
«Шикотан», - пронеслось по кают-компании, и все высыпали на палубу. Болтанка почти не ощущалась. Неподалеку от борта высились вычурные отвесные скалы стометровой высоты. Скалы расступались посередине  наподобие ворот, и открывался вид на чудесную бухту, глубоко впадающую в остров.
Шикотан остался в памяти нашего вольного путешественника бухтами, зеркальными, как озера, и узкими, как фиорды. И ещё лесами из пихт и елей, из берез и клёнов, чередующимися с сочными лугами. Пока Валерий Иванович находился на острове, у него в голове постоянно звучали стихи:
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.
Солнце, покой, тишина, остров. Вернуться бы сюда ещё раз. Но, наверно это невозможно. Да и зачем?
Вот и Кунашир. Плашкоут принял на себя пассажиров и груз и медленно пополз к береговому причалу, который содрогнулся от тяжело привалившейся к нему громады, и втянул в себя вместе со всеми и Валерия Ивановича. Путешественника охватило острое разочарование при виде плоской отмели, на которой серели приземистые частные домишки, а справа высились типовые обшарпанные пятиэтажки.
Как наш человек умеет поганить землю!
Но утро примирило Валерия Ивановича с действительностью. Стоило только выйти на океанское побережье из поселка, гордо именуемого городом Южно-Курильском, и пройти немного по песчаному берегу по направлению к одинокой скале, именуемой «Чертовым пальцем», вдохнуть соленого воздуха, как дурное настроение прошло. У кудлатой собаки, которая лаяла на океан, такого понятия вообще не существовало. Ей было не до этого. Она непросто лаяла, а бросалась в откатывающую воду, выхватывала большую  рыбину - кета пошла на нерест - и тащила её к берегу. И солёный запах, и лающая собака вдруг вызвали из памяти другую собаку, вернее собачонку, маленькую и чёрную, которая с лаем носилась за Валеркой по комнате, и он от неё спасался на кровати. Валерий Иванович понял внезапно, что обозначает его странный сон на теплоходе в минувшую ночь. Он проплыл мимо кусочка своего детства и чуть было не пропустил его.
Шестилетний Валерка упорно карабкается на сопку. Ему нужно обязательно забраться на её вершину и заглянуть за неё. Сопка покрыта молодой зеленью, среди которой прячется дикий щавель. Вообще сейчас он не прячется. Он прятался раньше, когда Валерка не мог найти в буйной весенней траве розетки его листьев. Он несколько раз кривился от горечи, пробуя все растения подряд. Но вот, наконец, его рот наполнился кисловатой слюной, особенно приятной после того, как всю зиму пришлось есть сладковатое пюре из сушёной картошки и сладкие китайские мандарины, которые папа привозил домой целыми ящиками. Валерке опять захотелось щавеля, он на минуту остановился, сорвал пару маленьких листиков, сунул их в рот и полез дальше.
Его в первый раз отпустили так далеко от дома. Поселок называется Барабаш и располагается в распадке между сопками на берегу Охотского моря. И теперь на личном счету будущего путешественника два моря, о которых он знает не понаслышке. Чёрное, с которого он приехал сюда через всю страну, такую большую, что ехать пришлось целых две недели, и на котором отдыхают, и Охотское, где ловят рыбу и крабов и охотятся на китов. Два из них, один большой, другой маленький, совсем недавно заходили в бухту, и весь поселок сбежался тогда посмотреть на фонтаны, временами возникающими над массивными чёрными громадинами. Киты поплавали немного в бухте и уплыли обратно в море. Зимой бухта покрывалась льдом. Лед был горько-солёным. Валерка это определил, когда из-под сапог отца летели мельчайшие кусочки льда, как брызги, попадали в лицо и стекали солёными струйками  к губам. И ему вначале было очень страшно, потому что отец бежал к середине бухты, на самую глубину, и Валерка думал, что там тонкий лёд, и они сейчас провалятся. Но, несмотря на все удары подковами отцовских сапог о лёд, тот не проваливался, и Валерка успокоился. Отец бегал очень быстро, санки летели, и восторг охватывал маленького человечка. «Какой сильный отец! Как он быстро бежит».
Большая девочка из их дома, с которой его отпустили за щавелем, мальчик, у которого один глаз сильно косил, ещё один мальчик, который всегда дразнил косого мальчика, какие-то ещё две девочки, Валерка поднялись до середины сопки, и он оглянулся на поселок. Перед ним открылись огромные склоны, заканчивающиеся ложбиной, по которой бежал ручей. Они проходили по мосту через ручей, но он не мог себе представить, что этот ручей с высоты может превратиться в маленькую серебристую ниточку. Вдоль ручья в сторону поселка ехала машина, и пыли от нее совсем не было видно, а сам поселок раскинулся перед ним игрушечными домишками, брошенными кем-то сильным там и сям. Заброшенного сада, в котором они играли в лёшку, отпуская проигравшему щелбаны, тоже не было видно. А вот бухта с замыкавшими её вход скалами блестела под солнцем так притягательно, что он как будто увидел прозрачную её воду с разбегавшимися маленькими крабиками. У него так захватило дух от этой красоты, от этого простора, открывающего перед его взором, что он решил забраться на сопку, чтобы увидеть распахнувшиеся дали там, за ней. До середины сопки подъём был небольшой, а с середины она вздымалась над ними своей округлой громадой, и никто не захотел с ним идти дальше. Все уселись отдыхать в тени большого камня, неизвестно как оказавшегося здесь на небольшом перегибе, ровно  посередине склона, как будто предусмотренным природой для того, чтобы можно было перевести дыхание после подъема. А Валерка полез вверх. Вот, наконец, осталось совсем немного, ещё чуть-чуть. И он стоит на вершине, овеваемый неизвестно откуда взявшимся ветерком и испытывая острое чувство разочарования. Целое море сопок уходит  в даль, и нет им конца и края. Крамольные мысли полезли Валерке в голову: «Значит, можно карабкаться вверх, напрягая все силы, и не будет тебе никакой награды? И, значит, хорошо тем, кто остался внизу и сэкономит силы на обратную дорогу?» Но вот одна фигурка внизу отделилась от остальных и поползла вверх по склону. Через некоторое время девочка с прямыми рыжими волосами стояла рядом с ним и спрашивала его : «А интересно, что там за этими сопками?».
Валерка уже уходил далеко от дома, но вместе с отцом. Отца на службу по утрам отвозил газик, управляемый молодым краснощёким солдатом. Но часто, особенно летом, Валерка шёл с отцом на его военную работу пешком. Дорога шла через лес, и её пересекали многочисленные ручьи. Валерка это отчетливо запомнил, потому, что с ними бежала маленькая чёрная собачка Сильва, и её часто приходилось брать на руки и переносить через очередную водную преграду. По-видимому, эти ручьи впадали в тот главный ручей, который мальчик видел с сопки. Вода весело журчала по камешкам, и он с удовольствием разбивал ногами быстрые струи. И от всего плескалась радость в душе ребенка: и от отца в военной форме, шагавшего рядом, от бодрого утра с солнечными лучиками, путавшимися в листьях деревьев, от собаки, звонко лаявшей на тени проплывающих рыбин и от предвкушения того стройного порядка, ожидавшего его в артиллерийском полку.
И мальчик на обычный вопрос: кем ты будешь, когда вырастишь? С гордостью отвечал: «Я буду солдатом».
К ним домой часто приходили товарищи отца, такие же артиллеристы, с жёнами, весёлыми женщинами в ярких платьях, с высоко взбитыми прическами, и пели песни, по разному тревожившие душу Валерки. Одна из них: «Прощай любимый город, уходим завтра в море» - навевала светлую красивую грусть и, казалось, не имела никакого отношения к сухопутной службе отца, где он часто любил бывать. Мальчику там очень нравилось. Ему нравились обеды, которыми его угощали в солдатской столовой, особенно борщ из кислой капусты, ему нравился гимнастический городок. Он его никогда не оставлял без внимания. Ему нравились могучие пушки, стоящие в канонирах. Валерка знал и такие слова. А ещё ему нравилось наблюдать за занятиями солдат на плацу. Солдаты ходили строем, меняли направление движения, подчиняясь чётким командам офицеров, а потом переходили в подчинение отцу, который вёл их к гимнастическим снарядам. И вот тут наступал момент, которого Валерка ждал с нетерпением. Отец становился под перекладиной, упруго подпрыгивал, хватаясь руками за отполированный металл, и начинал крутить «солнце». И, казалось, что ему это не стоило никакого труда. Но хотя никто из солдат не мог повторить этого упражнения, отец никого не ругал, а только подбадривал. Если они зависали на середине толстого каната или шеста, не в силах лезть дальше, он терпеливо ждал, пока они сползали вниз. Валерка тоже лазил вместе с ними под подбадривающие возгласы солдат, и у него это хорошо получалось. Потом под чеканную команду отца солдаты строились и шли на стрельбы.
Другая песня «Артиллеристы! Сталин дал приказ!» - входила в душу строгими колоннами солдат, уходящими в бой со смертельно опасным врагом, напавшим на его родину. И победа обязательно будет за нами, потому что в бой солдат ведёт Великий Сталин. Валерка знал, что Сталин умер этой весной, и сообщил ему об этом тот самый косой мальчик, с которым они сейчас собирали щавель.
Но Валерка и сам заметил, что в поселке происходит что-то необычное. Ему запомнились почему-то женщины в толстых платках с хмурыми, заплаканными лицами. Тишина легла на поселок. И Валерка как-то почувствовал, что в этот день нельзя баловаться, хотя ему никто ничего и не запрещал. Когда Косой спросил у него: «А ты плакал, когда Сталин умер?», он ему ничего не ответил. Сталин был в его жизни, как отец и мать. Он незаметно вошел в его душу, усатый человек в простом кителе, смотрящий на него отовсюду добрыми глазами. И если со Сталиным что-то случилось, то ему от этого будет плохо, и всем тоже. Но как плохо, он не знал. Но он к этому времени уже знал, что Косой ждёт от него утвердительного кивка. Этого кивка не последовало. Ну что ему стоило кивнуть: «Да, плакал». Потом, когда Валерка вырос, он часто шёл на поводу у желания людей услышать от него то, что они хотят от него услышать, чтобы только их не огорчать. Но если человек был ему чем-то неприятен, то Валерка никогда не доставлял этому человеку удовольствия в виде приятного слова. Так и в этом случае. Он чувствовал, что плакать в этот день не только можно, но и нужно. Он только не понимал почему.
Косой был ему неприятен не сколько из-за бельма на левом глазу, сколько из-за недавнего случая, который случился с мальчиком, особенно донимавшего Косого обидным прозвищем. Косой всякий раз, когда его дразнили, говорил своим обидчикам: «Вот тебя Боженька накажет». И он так часто это говорил, что все уже привыкли к его угрозам и не обращали на них никакого внимания. Но Боженька, видно, был другого мнения. И вот однажды на весь поселок раздался плач, который был похож скорее на рёв, обидчика Косого. Он напоролся на проволоку, торчащую в дырке забора, и как раз левым глазом. И Косой без тени жалости произнес: «Вот тебя Боженька и наказал». И тут же получил от большого  мальчика легкую оплеуху по затылку и тоже заплакал. И так плакали они оба, обидчик и обиженный. И все понимали, что каждый получил по заслугам. С глазом всё обошлось благополучно, а с Косым долго не разговаривали, но уже никогда его не обзывали. И Валерка тогда впервые задумался о том, что есть на свете какая-то грозная сила, с которой необходимо считаться, ибо она может наказать. Со Сталиным тоже надо было считаться, но совсем по другой причине. По причине любви к нему людей, и поэтому его нельзя было ослушаться. И именно поэтому он имел право отдавать приказ, по которому вся страна, а не только одни артиллеристы, может стронуться с места. И вот теперь Сталина не стало. Кто будет командовать всей страной!?
Но эти взрослые мысли скоро оставили Валерку. Дома из щавеля, принесённого мальчиком, сварили зеленый борщ, заправили его сметаной и круто сваренными яйцами, и нахваливали мальчика. После обеда Валерка лепил пластилиновых птиц и рассаживал их на спинку кровати. Этот переменчивый мир природы поражал его своим разнообразием, и он мог часами, никого не замечая вокруг, погружаться в пластилиновые образы. Но перемены ждали и Валерку.

Глава 3

Как странно устроена жизнь! Молодой исследователь с геофака РГУ, изучающий процессы золотообразования в земной коре, и рассказал Валерию Ивановичу о золоте Кунашира и, но в последний момент из-за финансовых проблем он отказался от выхода в поле, как говорят геологи, и Валерию Ивановичу, неожиданно для себя заболевшему золотой лихорадкой, пришлось в одиночку добираться до этого вулканического кусочка земли, притулившегося к северо-восточному побережью японского острова Хоккайдо. Ну а раз он сюда всё-таки добрался, то ему страстно захотелось увести на память кусочек кварцевой жилы с золотыми вкраплениями. Для этого ему нужно пересечь остров через перевал по горной тропе и выйти к золоторазработкам. При одной мысли о золотых отвалах сердце у него начинало горячечно стучать в груди. И оживали воспоминания о Клондайских золотоискателях Джека Лондона. «Да, - подумал тут  Валерий Иванович, - народ мечется по земному шарику в поисках своего клондайкского счастья, но почему-то всё иностранный народ. А мы, славные землепроходцами, сидим на месте и чего-то ждём. Вернее, ничего не ждём. Просто сидим в ожидании, что кто-то вдруг придёт, возьмёт за руку и поведёт к чуду. Приучили нас к этому, и поэтому нет ярких личностей, а значит и нет писателей, подобных этому американскому писателю. Ну, разве что, Василий Песков найдёт какую-нибудь Агафью Лыкову из староверской семьи в заброшенном Богом уголке, и все начинают от него ждать очередной занимательной истории после ежегодного почти ритуального посещения таёжной усадьбы этой действительно уникальной женщины. Благодаря  его рассказам, вряд ли найдется хоть одна российская семья, не знающая этой затворницы. Ну, ещё Гриша Попов станет под парус на доску, возьмёт кусок сала и поплывёт к чужим берегам, а его друг Володя напишет о нём увлекательную повесть. И все, конечно, ждут, что ещё придумают наши профессиональные путешественники: Фёдор Конюхов и Виктор Сандуков? Так и проходит жизнь в ожидании, в семейных битвах с женщинами, как выразился мой приятель Миша. Нет, это не для меня».
И в который раз Валерий Иванович благодарит судьбу, подарившую ему это дальнее путешествие на край света. Но, собственно, благодарить ещё рано. Подъём к перевалу нелёгок. Хотя ещё только сентябрь, пошли дожди, от которых вздулись все ручьи. На нескольких километрах пути он насчитал семнадцать бродов, которые ему пришлось преодолеть, тоже часто уповая на судьбу. А на привале свищет свирепый ветер, порывами налетает дождь. Вокруг серая пелена. А ведь с высоты отсюда можно было бы опять увидеть милый сердцу Шикотан. Как жаль!
Спуск оказывается значительно круче подъема. Во многих местах взбесившиеся ручьи выбрали себе тропу в качестве русла. И в белой пене потоков тропы совсем не видно. Но вот мучительный спуск окончен, и Валерий Иванович оказывается в рыбачьем поселке: «Дошёл, слава Богу».
Утром путь путешественника лежит вдоль берега, который титаническими отвесами обрывается к Кунаширскому проливу. И как хорошо, что нет дождя. Одно сплошное солнце. Вода сверкает, как золото. И прямо перед ним, как на ладони видна Япония. Это полуостров Сиретоко, крайний северо-восточный выступ остова Хоккайдо. «Да, Валерий Иванович, далеко ты забрался».
Капризная тропа еле лепится под страшными кручами. Но вот она упирается в достаточно просторную расщелину, которая ведет к искусственно продолбленному туннелю. Наверное, это постарались в свое время японцы. А что это так сверкает белизною даже на расстоянии? Валерий Иванович подходит ближе и видит: по серой гранитной скале, как молния, прочерчен ослепительно белый зигзаг, природный знак Зорро, кварцевая жила. Он откалывает молотком куски кварца, и с придыханием начинает всматривается в мельчайшие золотистые блестки и скопления сверкающих золотом кубиков. «Неужели он держит в руках кусочек золотоносной жилы? Что-то здесь не так. Не может быть всё так просто. Но вот же чудесная полоска, никуда не прячется, не скрывается, не убегает! Но, может быть, золота здесь так мало, что оно никому не нужно! Тем более, что другое золото, рыбно-крабовое, плавает вокруг острова. - Валерию Ивановичу стало немного обидно за себя, за свои мечты. - Ну, хоть на память возьму себе кусочек».
- Это золотая обманка, серный колчедан, спутник золота, - вдруг раздался негромкий голос. Валерий Иванович вздрогнул и поднял голову. Перед ним стоял худощавый, довольно высокий парень в потрёпанной штормовке. «Да это же Андрей из института морской геологии». Они познакомились на Сахалине две недели тому назад, и Андрей говорил, что тоже собирается на острова. Наверное, он прилетел сюда пограничным самолетом».
- Это не золото, - ещё раз повторил Андрей, - Кунаширское золото так легко не даётся. Но новичку может и повезти. В золотые шурфы тебя не пустят без особого допуска, а вот по граниту можешь лазить, сколько душе твоей угодно. Авось найдёшь свою золотую жилку. Мне вот она не далась. А если найдёшь, так и быть, помогу тебе отвезти отсюда кусочек миллиграммов на пять. - И на лице Андрея червонным золотом засверкала добродушная улыбка.
Этот разговор происходил в окрестностях самого высокого вулкана острова Тяти, погромыхивания которого доносились из глубины горы. А над головой вздымался двухступенчатый кратер. Производство золотых запасов не прекращалось ни на минуту, но, сколько Валерий Иванович ни ползал по гранитному массиву, золотая жилка все ускользала от него, как вон та юркая ящерица, метнувшаяся в скальную трещину. Но что это? Неужели ящерица привела к желанной цели?
Сердце скалолаза лихорадочно забилось. Отколов кусочек кварца с темноватой прожилкой, Валерий Иванович бережно завернул его в носовой платок, положил в карман штормовки и стал осторожно спускаться в долину в виде оврага, сверкающего неправдоподобно яркими красками, переходящими одна в другую: кроваво-красными, оранжевыми, жёлтыми и кипельно белыми. Теперь можно и понаслаждаться дикой природой.
Невероятная картина с острым запахом серы бывшей адской кухни поразила его. Этот боковой кратер с фумагролами, шипящими, как свистки паровозов, гудящими, как струны, бешено орущими, как автомобильные сирены, заставил его идти с предельной осторожностью. Клубы белого дыма, обжигающие, как пламя газовой горелки, стелились по дну оврага. А вот и беседка для отдохновения грозного повара. Золотисто-желтого цвета, с резными решётчатыми стенками и янтарным сводом. Всё из чистой серы. Жар золотой лихорадки в душе Валерия Ивановича уступил место жару романтического вдохновения от увиденного. Сердце заныло от невозможности такой дикой красоты. Но чего-то все-таки не хватало для полноты картины? Да, не хватала самой малости: грешников. Голых толстых женщин и худых изможденных мужчин.
Путешественник стряхнул с себя это дьявольское наваждение и продолжил свой путь к океану, унося в памяти, как крупицы золота, фантастические образы природы.
…Думал ли семилетний мальчик, увлечённо рассматривающий в самодельный, клееный из бумаги, телескоп, состоящий из двух увеличительных стекол, лунные кратеры, попирая своими маленькими ногами ночной ростовский дворик, что когда-нибудь, уже взрослым мужчиной, будет мерить настоящие земные кратеры, пересекая их вдоль и попёрек, заглядывать в их жерла, прислушиваясь чутким ухом, не пробивается ли сквозь твердую породу раскалённая магма, стремясь вырваться наружу?
Луна бесстрастно светила своим отражённым светом на восторженные лица мальчишек, столпившихся около покачивающейся треноги ещё довоенного фотоаппарата. Наверное, эту конструкцию смастерил Лёнка Сысолетин или Гришка Шевченко. Нет, Гришка, пожалуй, был ещё мал. И это был год полного солнечного затмения, 1954 год. Послевоенным мальчишкам повезло, потому что затмение в одном и том же месте земли бывает раз в 300 лет. И не верилось, что такая безобидная Луна с такими далёкими кратерами пересекает путь солнечному свету, льющемуся на Землю испокон веков.
Валерка совсем недавно приехал в Ростов-на-Дону с Охотского моря и постепенно осваивался в новой обстановке. Всё лето он проведёт у бабушки с дедушкой со своим двоюродным братом Игорёшкой, которому скоро исполнится полтора года, и который всем улыбался улыбкой всеобщего любимца. А потом Валерка поедет в Белоруссию, к новому месту службы отца.
Пока ничто не предвещает тех событий, которые будут происходить в этом маленьком дворике, гудящем сейчас мальчишескими голосами разной тональности. Девчонок, можно сказать, не было. Ленка Шевченко пока ещё в дворовых развлечениях пацанов участия не принимала, а Люда, дочка красивой парикмахерши, будущая наставница Ленки в части женской кокетливости, ещё не переехала на первый этаж двухэтажного особнячка, поделенного на маленькие квартирки с многочисленными жильцами в каждой. Валерке очень нравилось здесь, на окраине этого южного города. Дон был совсем рядом, борщ бабушка готовила вкусный, а «Наполеон» из кукурузных хлопьев был само объедение. А ещё в Ростове росли абрикосы, до которых он также был большой охотник. Мальчишки приняли его в свою компанию, вечно сопливого Игоря Орлова не приняли, а его приняли. И домой его теперь не загонишь. Улица и двор стали его домом с утра до вечера. Жизненное пространство его, по сравнению с Охотским морем, сузилось, но он даже не тосковал по тем просторам, которые ему пришлось покинуть. Свою сегодняшнюю жизнь он принял как должное. Появились новые товарищи! Ну что ж? Он сын офицера. И он должен ехать за отцом. И он не думал, хорошо ему стало или плохо. Когда у него спрашивали, откуда он приехал, он отвечал: «С Дальнего Востока». И все понимали, что это очень далеко. Даже дальше, чем Москва. Когда он начинал рассказывать о китах, которых он видел, ему верили, но почему-то это никому не было особенно интересно. Может быть, он не умел рассказывать? Да, нет. Просто улица и возраст требовали от мальчишек и от него тоже беготни, стрельбы из деревянных автоматов, лазания по заборам и деревьям. И он стал бегать и прыгать, а дальневосточные образы потускнели и ушли куда-то.
Июньский ростовский вечер дышал в форточку запахом цветущих акаций. Оранжевый абажур давал на большой круглый стол пятно света, а из коридора доносился шум примуса и что-то потрескивало на сковородке. Валерка уже был дома. Для этого ему надо было подняться на второй этаж по очень крутой деревянной лестнице, которой завтра предстоит сыграть свою драматическую роль в сцене солнечного утра. Лестница даже скрипнула пару раз, словно предупреждая, что через двенадцать часов – а сейчас ходики показывали 9 часов вечера – должно произойти какое-то событие, имеющее к ней, к лестнице, самое прямое отношение.
А пока Валерка вместе с Игёрешкой достал из нижнего ящика комода завернутые в белую тряпку боевые награды отца, дошедшего в Отечественную войну до Праги, и стал их в который раз увлечённо рассматривать. Игорь смотрел во все глаза, слушая рассказы брата. «Вот, смотри, это орден Боевого Красного Знамени, а вот эти два ордена Красной Звезды, их дают за одинаковый подвиг, а Боевого Красного Знамени – за очень большой подвиг, а вот медали. Видишь, сколько их много. Их дают за маленькие подвиги». Отец никогда не рассказывал, за что получил эти награды, и поэтому Валерке пришлось немного фантазировать. Но боевые товарищи отца рассказывали ему, какой он был храбрый, не боялся немецких пуль и снарядов, и поэтому все эти пули и снаряды облетали его.
Игоря уложили спать, а Валерка ещё долго читал книжку о революции. Книжка была тёмно-коричневого цвета, а на обложке был выдавлен всадник на коне, держащий в правой руке древко со знаменем. И всадник, и конь, и древко также были тёмно-коричневого цвета, а знамя было красным. И когда Валерка уже закрыл книгу и сонными глазами стал рассматривать картинку, то ему вдруг почудилось, что всадник поскакал, а красное знамя заструилось, как будто под напором воздуха. Валерка не почувствовал, как у него взяли книгу и уложили спать. А всадник всё скакал и скакал.
Отечественная война, Великая Революция, подвиги, Красное Знамя, отец в военной форме – всё это в сознании Валерки образовывало единую нить, которую, казалось, невозможно было разорвать. А рядом были бабушка, хлопочущая по хозяйству, дедушка, приходящий с работы и в ожидании ужина читающий газету «Молот», и всегда нарядная красивая мама. Это также придавала устойчивость жизни мальчика. Но случались события, колеблющие эту устойчивость.
Вот солнечное утро. Часов девять. Валерка с Игорем в коридорчике, отделённой от идущей вниз лестницы невысокой решетчатой створкой. Игорь нечаянно прислоняется плечом к створке, которая распахивается, и на глазах изумлённого Валерки Игорь кубарем катится вниз по лестнице. И вот он уже сидит внизу, перед злополучной лестницей, ещё не понимая в чём дело. И молчит. Это произошло настолько быстро, что Валерка тоже не сообразил, что же всё-таки случилось. И только когда Ира Козлова, высокая худая девушка, которую Игорь чуть не сшиб с ног, взяла его на руки, чтобы утешить, и Игорь разразился громкими рыданиями, на которые сбежался чуть ли не весь двор, Валерка, в растерянности отвечая на расспросы и слушая высказывания присутствующих, осознал, что Игорь, балуясь, отомкнул щеколду и поэтому полетел вниз и вообще мог сломать себе шею, и хорошо, что всё хорошо закончилось. А он даже не успел схватить его за руку или за белую рубашонку и предотвратить падение. И он пообещал сам себе, что в следующий раз успеет прийти на помощь. Обязательно.
Вскоре Игоря его родители увезли из Советского Союза в Польшу, и там он уже не падал с лестницы. Но всякий раз, когда его привозили обратно, Валерка был начеку.
Перед самым солнечным затмением Валерка заболел ветрянкой и, весь перемазанный зелёнкой, сидел дома, читая толстую книгу сказок братьев Гримм, достав её из деревянного сундука. На этом сундуке он спал во время многочисленных переездов, сначала, когда был мал, помещаясь на нём во весь рост, а в Белоруссии к сундуку уже приставляли табуретку. Сверху укладывали матрас, который доставали из этого же сундука. Спал он очень крепко, иногда ему снились герои братьев Гримм, может быть, потому, что книга сказок всё время лежала в сундуке и нашёптывала ему свои истории. Потом сундук куда-то пропал, может быть, разобрали за ненадобностью, потому что появились шкафы и комоды, и уже не надо было ездить по дальним гарнизонам, а вместе с ним пропала и книга сказок. Как жалко! Ведь она была такая интересная. Больше таких книг Валерка уже не встречал.
А на улице и во дворе в это время готовились к встрече солнечного затмения – коптились сажей стёклышки. Всем хотелось посмотреть на Солнце, которое должно было исчезнуть средь белого дня. Валерке тоже закоптили стёклышко, но так как ветрянка - очень заразная болезнь, то положили стеклышко на лестничную ступеньку, не приближаясь к нему. Сначала положили, а потом он уже его взял.
И вот наступил день 30 июня. Валерка уже с утра торчит на своей лестнице. Но ничего не происходит. Обычная жизнь двора. Вот баба Феня хлопочет возле летней печки. Аникинюк проскочил с мусорным ведром. Кошка прошла по штакетнику забора, аккуратно переставляя лапки. Воробьи, которые весной не пустили скворцов в их домик на акации, чирикают вовсю на завоёванном скворечнике. Кошка внимательно на них смотрит, подрагивая кончиком хвоста. А вот серый кот бандитской наружности Васька появился на коридоре Фриды. Воробьи его сейчас не интересуют, у него в зубах торчит рыбий хвост. Где-то уже стащил, разбойник. Большие стрекозы-коромысла облётывают двор, резко меняя направление полета. Они вообще садятся очень редко, и поймать их почти невозможно. Бабочки-лимонницы и бабочки-белянки вместе с пчелами трудятся на цветочной клумбе. Скорее, это не клумба, а цветочная грядка. Гудят жуки. Коричневые махаоны пугливо трепещут крылышками.
С веранды второго этажа у подъезда послышались мальчишеские голоса. Валерка отодвинул дикий виноград, вьющийся над Фридыным коридором, и увидел всех дворовых мальчишек с чёрными стёклышками в руках. А солнце в синем небе продолжает ярко сиять. Ни облачка. Жарко. Но вот как будто потянуло холодком. На правом краешке Солнца Валерка увидел чёрную щербинку, которая постепенно стала увеличивается. И прохлада становится ощутимее. Темнота все гуще. Ощущение неотвратимости происходящего охватывает душу мальчика. Баба Феня перекрестилась и ушла. Воробьи что-то чирикнули и, стремительно снижаясь, молча полетели через двор. Бабочки и насекомые стали замирать. Коромысла облепили забор. Валерка один на лестнице и ему жутко. Но вот донесся тонкий запах душистого табака и прилетел, басовито жужжа, вечёрний шмель. Васька продолжал хрустеть рыбьими костями. Мальчишки прибежали с веранды и стали собирать бабочек, именно собирать, потому что они никуда не улетали, и не зная, что делать с таким количеством насекомых, не стремящихся никуда улететь, стали складывать всё это богатство на лестницу к Валерке. Куча, трепещущая крылышками, лапками, хоботками, все росла. И вот вся это деловитость окружающего мира отпустила начинающую цепенеть душу. И хотя, гаснет последний солнечный луч, и на землю ложится полумрак, и на небе вспыхивают яркие звезды, мальчику уже не страшно, он уже обращает внимание на красоту чёрного диска на месте солнца, окруженного серебристо-жемчужным сиянием. Но вот из-за чёрного диска появляется край солнца, и вновь вспыхивают яркие солнечные лучи. Мальчишки кричат: «Ура!», - и, как будто по сигналу, куча насекомых, старающихся освободиться друг от друга, начинает разлетаться в разные стороны. Звезды гаснут. И, возвещая зарю, в соседнем дворе кричит петух. Васька умильно щурится на солнце и начинает вытирать лапкой свою пиратскую морду. А Валерку бабушка зовет на вареники с вишнями. Он не сразу отзывается. Огромность мироздания на несколько минут оглушила Валерку, вырвала его из привычного бытия, но потом, как сказал бы взрослый Валерий Иванович, жизнь взяла своё, но отпечаток произошедшего впечатался на всю жизнь. Вскоре пришла весточка от отца из Белоруссии, и Валерка с мамой засобирались в дорогу.

Глава 4

Валерка возвращался в Белоруссию, именно возвращался, потому что именно там он появился на свет Божий, хотя ничегошеньки и не помнил из своего раннего-раннего детства. Но именно оттуда начались его путешествия по огромной стране. Однако интересно, что все его поездки прошли мимо его сознания. Он почему-то не помнил вокзалов, поездов, которые везли его на дальние военные точки. Единственное, что он запомнил, так это чьи-то слова: «Закрывайте на ночь окна, а то ходят урки с крючками и вытаскивают одежду». Память мальчика вытаскивала наружу только значащие для него события, удивляющие, пугающие и в общем-то происходящие впервые. А видимо в вагонах и на железнодорожных станциях, мимо которых мчались поезда, ничего не цепляло, не задевало сознание мальчика. Но, конечно же, он научился ориентироваться в узких тамбурах и радостно выпрыгивал на перрон во время недолгих остановок, взирая на все удивлённо-вопрошающими глазами. И его вопросами были только: «А как?» и «Почему?».
Валерка не чувствовал расстояния. Для него слова Дальний Восток, Москва, Ростов, Белоруссия – это не то, сколько он туда ехал, а мир вокруг него. А так как мир этот постоянно менялся, одаривал разнообразием, и, собственно, формировал душу, то, наверное, желание вернуть этот круговорот с интересными событиями и привело взрослого Валерку ко всем его путешествиям. И, в общем-то, все его путешествия – это не дань профессии, это дань душе, приученной к остроте впечатлений.
И Белоруссия в этом смысле не была исключением. Может, именно здесь и произошли события, сформировавшие его личность.
В частном доме в пригороде Минска, где они поселились у семейства Семиязыковых, было тихо и спокойно. Валерке запомнилась большая комната с печкой, над которой осенью, ближе к зиме, висели свежеприготовленные колбасы в блестящей оболочке. Они были нашпигованы салом и чесноком, и запах от них шел восхитительный. У Валерия Ивановича и сейчас потекли слюнки только от одного воспоминания об этом. Но Валерка в то время такие колбасы не ел. Он любил магазинную докторскую колбасу, упругую и без единого кусочка жира. «Вот дурак-то был, как будто нельзя было любить и ту и другую». Налево, за ситцевой занавеской, была комната, где жила их семья. У входа по правую сторону стоял сундук, а вплотную к нему – массивный радиоприёмник на тонких ножках, из него однажды раздался резкий металлический голос на русском языке. И этот голос, и слова, произнесенные им, были настолько непривычны для Валерки, что он хотел спросить у родителей, которые в этот момент разговаривали у окна: «А что это?». Но его поразила напряжённая тишина, внезапно воцарившаяся в комнате, и вопрос застрял у него в горле. От приемника как будто пошли волны страха. Мальчик быстро сменил настройку, но успел услышать странные слова: «Говорит БИ-БИ-СИ». Странный пугающий мир ворвался на секунду в их комнату и исчез, оставив после себя в душе мальчика непривычную тревогу, не вписывающуюся в окружающий мир. Тогда он для себя понял одно: об этом никого никогда не нужно спрашивать, а уж говорить тем более, и тогда всё будет хорошо. Как всегда.
Но в общем произошедшее как будто никак не отразилось на мироощущении мальчика. Просто мир на мгновение повернулся к нему непонятной стороной. И вообще взрослый мир мало стал занимать его внимание. Отец больше не брал его в военный городок. Никто особенно не разговаривал с ним, книг интересных не было. Вот только случай с сиренью, которая росла буйно в палисаднике хозяев, выглядывая через забор цветущими гроздьями, всколыхнул обыденное, вошёл в душу ребенка угрызениями совести. Но ведь всё произошло так неожиданно и быстро. И он растерялся.
Перед домом была лавочка. Валерка сидел на ней, дожидаясь маму, ушедшую с хозяйкой на базар. И хотя было воскресенье, дома почему-то никого не было, и мальчик оставался за хозяина. Улица была пыльная и пустая, и было скучно. Но вот в конце улицы показались фигуры двух парней, и у Валерки появилось предчувствие, что они направляются именно к нему. Но зачем? Один из них, широко ему улыбаясь, доверительно стал объяснять, что они, идут в гости к девушкам. Другой парень всё время молчал. «А как к девушкам без сирени?». И мальчик, не решаясь обидеть их отказом, разрешил им нарвать хозяйскую сирень. Парни вошли во двор, и заколыхались кусты, обрываемые беспощадными руками. Валерка думал, что они сорвут по одной грозди и уйдут, но парни все рвали и рвали. И в любую минуту могла вернуться хозяйка и спросить: «Кто разрешил рвать мою сирень?». И они покажут на него. Как он сможет ей объяснить? И он почему-то стеснялся им сказать: «Хватит рвать». Ведь он же разрешил им это делать. Наконец парни, оборвав чуть ли не всю сирень, с огромными букетами вышли на улицу, сунули ему в руку два рубля и ушли. Валерка машинально взял эти два рубля и оторопело смотрел им вслед. Скомканные бумажки жгли ему руку. Ведь он же не за деньги пустил их, а просто так. И вот пришла мама с хозяйкой. Мальчик ужасно боялся, что хозяйка посмотрит на свою разорённую сирень, но она была занята разговором с мамой и ничего не заметила. На глаза Валерки навернулись слезы. Он вошёл в дом вслед за мамой, отдал ей деньги и всё рассказал. Мама пошла с деньгами на хозяйскую половину, а Валерка с замиранием сердца стал ожидать окончания разговора. Из-за занавески послышался смех, и у него немного отлегло от сердца. Но вот хозяйка вышла и, глядя на виновато потупившегося мальчика, сказала: «Не плачь. Сирень любит, когда её рвут, на будущий год она вырастет ещё пышнее».
Будущий год Валерка встретил в другом месте, но слова хозяйки запомнились ему на всю жизнь.
Конечно, он поступил так из-за мягкости своего характера, и это был нехороший поступок, но он ничего не мог с собой поделать. И бывало, уступчивость, нежелание обидеть людей, зависящих от него, сильно мешали Валерию Ивановичу в его путешествиях. Часто, особенно в Африке или в Южной Индии, где единственного автобуса приходилось часами ждать на солнцепёке в окружении негров или дравидов и приходилось штурмом брать разболтанное и расшатанное сооружение, именуемое транспортным средством, он отступал, зная, что из-за него, с большим рюкзаком, могут не уехать два-три местных жителя по своим, наверное, очень нужным делам. А он – путешественник, ему спешить некуда, он может и подождать. Конечно, так было не всегда. Обычно уезжали все желающие, Валерию Ивановичу пришлось однажды в Непале ехать даже на крыше. Мягкость его оценивалась иногда как слабость белого человека, и оборачивалась против него, но он ничего не мог с собой поделать.
Вскоре после случая с сиренью, они переехали на другую окраину Минска в пятиэтажный дом, в первый подъезд. В этом подъезде жили девять мальчиков и девочек почти одного с Валеркой возраста, и скука отступила, чтобы никогда больше не возвращаться. Холмистая местность вокруг дома немного напоминала ему сопки Дальнего Востока. Около дома были большие котлованы, а вдали виднелась полоска леса, в который Валерка с новыми друзьями ходил за земляникой. Поначалу все его обижали. То отнимут ложку, которой так удобно копать песок, то консервную банку со стекляшками. Это Валерке не нравилось, но его никто никогда не учил драться. Он не мог себе и представить, как это он кого-нибудь ударит, ведь тому, кого он ударит, будет больно. И он выбрал другой путь. Он стал ябедой в надежде на то, что взрослые помогут ему восстановить справедливость. Но этого не произошло. И никто из взрослых в Минске, к которым он приходил с жалобами на их детей, не объяснил ему, что это некрасиво. И только в Ростове улица и Тамара Михайловна вылечили его от этой напасти. На улице самым страшным оскорблением считалось «сиксот», пришедшее, как позже мальчики узнали, из недр таинственной организации – КГБ. Уличное «сиксот» происходило от слова «сексот», что означало «секретный сотрудник». А Тамара Михайловна – мама Огурца, когда он прибежал к ней жаловаться на её сына, сказала ему: «Игоря, конечно, я накажу, но и ты тоже знай, что доносчику – первый кнут». И с этими словами она ремешком легонько ударила Валерку. И всё – как отрезало. Но и после этого Валерка не отстаивал свою правоту в уличных драках, а иногда так хотелось вмазать обидчику. И до сих пор Валерий Иванович не знает, сможет ли он ударить  недруга. А ведь в путешествиях, особенно одиночных, которым он отдавал предпочтение, всякое бывает.
К сентябрю, когда Валерке решили отметить его девятилетие, все ребята в подъезде уже ходили у него в друзьях, и он с удовольствием бегал по квартирам и звал к себе в гости, но никак не мог найти Ваню Голубева с пятого этажа. А Ваня, оказывается, все время пока его искали, прятался в ящике над входной дверью, потому что у него не было подарка. И Валерка впервые услышал слово «бедность». И когда Ваня пришёл в комнату, полную детей, с синей вазочкой, наполненной сливами – и вазочку, и сливы подарили мальчику Луканины, что жили под Валеркой, – он вскочил с места, подошёл к Ване, взял у него подарок, поставил его на стол и громко сказал: «Угощайтесь, это Ваня подарил». Все ели и хвалили Ванины сливы. И до сих пор Валерий Иванович помнит этот Ванин подарок, скромную синюю вазочку.
А потом наступила зима, Валерке купили лыжи, и он впервые испытал ощущение холодка в животе, когда скатывался в котлован с крутого обрыва, и метров пять-шесть летел по воздуху вниз, приземлялся и по инерции катился дальше. И не каждый мальчишка, даже постарше, решался повторить этот прыжок. И каждый раз перед толчком, бросавшим Валерку на склон, с которого уже не было пути назад, требовалось внутреннее усилие, чтобы решиться на этот лёгкий укол лыжными палками. Но когда толчок сделан и лыжи шли вниз, вся напряженность вылетала из головы и из тела, на смену приходил восторг: «Я сделал это». И потом так было всегда: и когда он прыгал в воду со скал Царской бухты в Крыму, и когда параплан снимал его с горного склона Юцы на Кавказе, и когда он выходил из дома в очередное одиночное путешествие, обрывая все связи с привычным.
В эту Белорусскую зиму произошёл один случай, который заставил провести ещё одну, с разницей почти в сорок лет, параллель между раннеосенним солнечным Кунаширом, с которого Валерий Иванович вот-вот должен был уехать, и снежной искрящейся под солнцем столицей Белоруссии. Было холодно и солнечно, дышалось морозно легко, и   настроение у Валерки было хорошее. Скоро выйдут ребята, и можно будет строить снежную крепость. А пока он пойдёт один. Всюду были протоптаны тропинки, идти по ним было неинтересно, и он, решив сократить себе дорогу, полез через сугробы. Но ушёл он недалеко, и хорошо, что так, потому что… Потому что он вдруг не почувствовал под ногами ничего и быстро ухнул вниз. Снег не задерживал его падение, а как будто расступался перед ним, и через мгновение Валерка увидел синее небо где-то далеко-далеко над собой. Он замер, потому что стоило ему пошевелиться, как он начинал проваливаться всё глубже. Он подумал, что надо звать на помощь. Но что кричать? У него промелькнуло в голове много слов: тут были и «караул», и «спасите», и «помогите» и даже «ратуйте, люди добрые». Так кричала баба Сетя, бабушка Игорёшки Орлова, когда у неё в подвале случился пожар. Но вроде пожара нет, «караул» кричат, когда грабят или убивают – это Валерка знал непонятно откуда, значит – остаётся «спасите» и «помогите». Валерке было стыдно кричать эти слова, но делать было нечего. Когда какие-то краснощёкие мужчины вытащили его из снежной ловушки, он, потрясенный несочетаемостью такого солнечно-искрящегося дня с кошмаром случившегося, даже не сказав «спасибо» своим спасителям, медленно побрёл к своему дому. А день ведь был такой чудесный.
…На Кунашире тоже был чудесный день, один из последних солнечных дней перед затяжными туманами. Перелом в погоде уже произошёл, но всё в природе словно сопротивлялось тому неминуемому, что должна была принести осень, а за ней и зима.
Валерий Иванович иногда просто бродил по острову. Здесь трудно заблудиться, потому что все реки стекают в сторону моря-океана. И если в тайге он знал, что река обязательно выведет к какому-нибудь селению, то поход вдоль Кунаширской речки обязательно приводил к побережью. Выражение море-океан, которое пришло в голову путешественнику, не дань сказочной символике, а самая натуральная действительность, потому что остров с одной стороны омывался Охотским морем, а с другой – Тихим океаном. И были такие места на острове, где от океана до моря всего четыре километра, как говориться, рукой подать. В тихую погоду Валерий Иванович всегда знал, на какой он выходил берег, океанский или морской. На Тихом океане никогда не бывает штиля, только зыбь, то есть океан всегда дышит, и он величаво-прекрасен в эту минуту. Охотское море, напротив, замирает своей зеркальной гладью и в своей неповторимости тоже прекрасно. И всегда Валерий Иванович думал в эти мгновения: «Как хорошо, что я это великолепие вижу своими глазами».
Когда он бродил по острову, пересекая речки, то терял ощущение времени и не переставал удивляться странностям природы. Вроде бы речка как речка, скатывается с горы, но когда путешественник снимал обувь, чтобы переправиться через неё, то вместо ожидаемого холодного удара, ноги омывала горячая вода. Он шёл вдоль неё и видел, как в неё вливается речка с холодной водой. Очень часто это слияние вод происходило в гранитной выемке, куда он любил забираться и нежиться в теплой минеральной воде. Вода была насыщена солями с избытком. А вокруг дикие магнолии во всем своем дикарском великолепии.
Впечатления Валерий Иванович черпал ладонями на всю оставшуюся жизнь. На этом острове к нему приходили мысли, которые никогда не посещали его в другом месте. И он часто сам ощущал себя островом в безбрежном океане мироздания. И Валерию Ивановичу казалось, что у каждого человека должен быть свой остров, а на острове своё заветное место.
И в один из последних дней на Кунашире он нашёл это место. Всё как-то было необычно в этот день. И он почему-то предчувствовал: что-то должно с ним случиться. Душа была настроена на чудо. И одновременно, как яркая вспышка в сознании: зимний морозный день в Минске, и падение в бездонную, как казалось ему, девятилетнему, яму.
Валерий Иванович шёл вдоль побережья Охотского моря, минуя бухточки, окаймлённые песчаными пляжами с возвышающимся над ними холмистым берегом. Неизвестно каким образом на берегу оказался огромный камчатский краб, который никого и ничего не боится в могуществе своей силы, а может, просто не умеет быстро бегать и поэтому стоит, выставив путешественнику навстречу огромные клешни, по полкилограмма каждую. Вот на кустарнике, растущем на холме, мелькнули плоды красного цвета размером с небольшое яблоко. Это морской шиповник, и он растет только на берегу моря. Чуть выше его, на вершине, какое-то приземистое сооружение с продольной щелью в темноту помещения. «Да это же дзот времён Второй Мировой войны».
А вот и траншея, ведущая к железной двери с противоположной стороны дзота. Дверь со скрипом открывается, и Валерий Иванович видит на полу ржавую цепь и, уже, поняв, что это такое, с содроганием сердца идёт вдоль цепи, ожидая встретить прикованный скелет японского солдата, стерегущего бухту сквозь пулеметный прицел, но видит круглую комнату с той же продольной щелью. Смотрит в нее. Перед ним – безмятежное море. Что чувствовал этот японец-камикадзе, оставленный умирать во имя своего императора? Если это был фанатик, то, наверное, восторг, а если простой солдат, то обречённость,  но цепь держала и того, и другого.
Далее пляж расступается и громоздятся огромные дюны, где на ослепительно белом песке под ослепительным солнцем лежат две женские фигурки в ярких купальниках. Жизнь через много лет после войны буйно проросла этой безмятежной юностью. Загорайте девочки!
Речка, скатываясь с холмов, никак не может добраться до моря, и поэтому сначала течёт вдоль берега, а потом, нащупав слабину в песочном барьере, ныряет с облегчением в море, уже и не чаяв окунуться в синие воды.
Но что это? Сказать, что Валерий Иванович остолбенел – это ничего не сказать. Душу охватила неведомая сила и понесла, понесла… Вы только представьте себе духовые трубы в виде мощных каменных шестиугольников правильной формы, одним концом уходящие в море, а другим упирающиеся в синее небо, плотно прижимаясь друг к другу. Человек, даже весьма далёкий от органной музыки, попадая в Домский собор в Риге, шатается под тяжестью величавых звуков, которые заполняют всю кубатуру помещения. Здесь же перед природным органом, начинает работать воображение, и вот зазвучала музыка торжественных хоралов, заполняя кубатуру пространства. Они звучат и звучат, и слёзы закипают на ресницах.
Каменный концерт продолжается, но что-то заставляет Валерия Ивановича взглянуть на часы. Шесть часов вечера, через час упадёт ночь, а впереди ещё медвежьи ванны, где кунаширские мишки с удовольствием лечат свои застарелые травмы в горячей минералке. И нужно очень аккуратно пройти по тропе, неведомо кем проложенной в стене из бамбука выше горячей речки. Из-за рёва фумаролы ничего не слышно. И опять у Валерия Ивановича замирает сердце, но уже от ощущения зримой опасности. Ему так и мерещится за каждым поворотом оскаленная медвежья морда, с желтоватых клыков которой каплет слюна. С клыков медведя, оказавшегося перед путешественником, слюна не капала. Он смотрел на Валерия Ивановича подслеповатыми маленькими глазками и, казалось, не понимал, откуда тут взялось это бородатое существо на двух ногах. Медведь своей глыбой закрывал всю тропу. И путешественника, как тогда Валерку в Минске, поразила несочетаемость только что пережитого восторга от музыки природы и этим кошмаров в образе зверя, который уже поднимался на задние лапы. Но за Валерием Ивановичем к этому времени был опыт пережитой жизни, вместивший многое. Это когда перестаёшь надеяться на Боженьку, который должен наказать обидчика, перестаёшь бояться государства в лице его апостолов, и даже затмение солнца, которое невозможно запретить, вызывающее в детстве первозданный ужас, уже кажется обычнейшей вещью.
Валерий Иванович засмеялся. Наверное, это был нервный смех. Но от звука человеческого голоса медведь сначала присел немного, а потом развернулся на девяносто градусов и ринулся в бамбуковую стену, проламывая в этой упругой жёсткости широкую полосу.
Позже, когда опасность уже миновала, и путешественник ехал в кабине машины, и свет от фар разрезал сгустившуюся ночь, он прокручивал в памяти всё, что произошло с ним в этот день, и не верил, что с ним могло произойти что-то ужасное. А там, кто его знает.
И вот когда Валерий Иванович был уже в Ростове, пришло сообщение с Кунашира. Тайфун смыл с лица земли посёлок и вместе с ним балок геологов, который был для него временным пристанищем в череде путешествий и приключений. Его ожидали Никобарские острова вкупе с Китаем.
Всё, что происходило в детские годы, находит со временем отзвуки во взрослой, такой большой жизни, и наоборот. Но почему Никобары, очередные ступеньки в жизни вольного путешественника, сначала возвратили Валерия Ивановича в Новороссийск, в его четырехлетнюю жизнь, а затем привели к незабываемым ростовским годам, широким потоком захлестнувшим Валеркино детство? Сколько ему тогда было? Девять, десять, одиннадцать лет? Наверное, потому, что ощущения жизни сходны. Бьющая через край радость переполняла и Валерку, и Валерия Ивановича. Валерия Ивановича, потому что произошло то, что никогда не должно было произойти, Валерку, потому что всё у него получалось, а значит всё всегда будет получаться. И никогда не будет неудач. И все будут живы всегда. В десять ростовских лет кровь, уже впитавшаяся между рельсами трамвая  Новороссийска, больше не тревожила его, забылась, и вспомнилась только на Никобарах, и поэтому не смазывала красок трепещущего солнечными бликами мальчишеского дня.
К этому времени Тур Хейердал сплавал через Тихий океан на своем «Контики», Жак Ив Кусто уже забрался в голубую бездну. Южноамериканский континент в образе аргентинской певицы Лолиты Торрес ворвался на киноэкраны Советского Союза, книжные ковбои продолжали скакать по Североамериканским прериям. Придуманные Фенимором Купером индейцы выслеживали бизонов и белых пришельцев. Большой футбол завоёвывал планету. Первый советский спутник бороздил космос, посылая свои «ПИ-ПИ-ПИ», и жизнь казалась бесконечной.

Глава 5

На одном из Никебарских островов праздновали «Бурра Дин». Это был едва ли ни единственный праздник у никебарцев, населяющих этот кусочек суши, затерянный в водах Индийского океана. Бухта с хижинами островитян находилась за Северным мысом. Начинался прилив, и надо было спешить преодолеть рифовый барьер. К тому же подул прерывистый ветер, и волны в открытом океане бушевали все сильнее. Валерий Иванович с посланным за ним островитянином, смуглым маленьким человечком с мелко вьющимися волосами, приближались к рифу на выдолбленной лодке-динги. Она то взлетала вверх, то падала вниз, но не плавно, как игрушечная лощадь-качалка, а резкими толчками и всплесками. Возле рифов вода бушевала. Грохочущие буруны разбивались о подводный коралловый лабиринт. Казалось, в бухту не проникнуть. Но никебарец едва уловимыми движениями направил лодку в одному ему знакомый проход, и вот они оказались в спокойной воде. Сзади устрашающе ревел океан, а впереди открывался чудесный вид на длинный, почти бесконечный белоснежный пляж, окаймленный лесом, окрашенным в желтые, пурпурные, красные и оранжевые цвета. Лодка мягко тянулась в песок прямо напротив хижины, украшенной пальмовыми листьями и дикими цветами. Островитяне, подпоясанные красными кушаками, с множеством бус из раковин на шее, помогли вытащить её на берег. От них остро пахло пальмовой водкой, и выглядели они в своих украшениях очень живописно. Около лодки, на которой Валерий Иванович прибыл на праздник, находились ещё две, приготовленные к праздничным гонкам. Они были увешаны цветными тканями, пальмовыми листьями и связками зеленых бананов, а с их мачт свисали гирлянды и флажки.
Вольный путешественник, владеющий немного хинди, знал, что «Бурра Дин» обозначает плохой день, но он даже не мог и предположить, что под этим названием скрывается обряд, глубоко уходящий своими корнями в тёмные времена. Как почётного гостя, его привели в хижину, где на качелях, привязанных к потолку, было посажено грубо вытесанное из дерева изображение человека. Молодой никебарец показал на него пальцем и сказал, что это его отец, умерший год тому назад. Конечно, сказать, что Валерий Иванович понял его быструю речь, было бы не совсем правильно. Просто жесты, сопровождающие его слова, были настолько выразительны – дикарь закрыл нарисованные на дереве глаза левой рукой, а правой показал один палец – что не понять его было невозможно. Ритуальные действия, последовавшие за этим объяснением, были удивительны. И самое ужасное было то, что и ему пришлось, чтобы жестоко не обидеть хозяев «празднества», принять участие в них. И если бы не пальмовая водка, замутнившая его создание и смягчившая восприятие, кто знает, чем бы это всё для него закончилось.
Когда за стенами хижины и мужчины и женщины взялись за руки и, притоптывая под собственное пение, стали двигаться по кругу, он, пропущенный внутрь круга вместе с туземцем и членами его семьи, стал притоптывать вместе со всеми. Но вот круг раскрылся, и молоденькая девушка, очень миловидная смуглянка, вручила с поклоном какую-то кость. Путешественник засмотрелся на девушку и не сразу обратил внимание, что кость то была человеческая. Первым желанием Валерия Ивановича было бросить её на землю, но, захваченный всё более убыстряющимся ритмом мелодии, он это не сделал, а стал вместе со всеми качать большую тазовую часть, как будто баюкая. Кость была довольно чистая, только кое-где на ней был влажный ещё песок. У других родственников и у будущего главы семейства в руках также оказались человеческие кости самой разнообразной конфигурации.
Так никобарцы отмечают годовщину со дня смерти последнего главы семьи – Бурра Дин. В первый день кости умершего извлекаются из временной могилы, и родственники окончательно прощаются с покойным. Валерию Ивановичу оказали, получается, величайшую честь, вручив ему для баюканья, именно, большую тазовую кость. Умерший считался большим философом в селении и по вечерам любил сидеть в одиночестве на берегу океана, покуривая трубку. Теперь Валерий Иванович стал членом семьи молодого островитянина. А на второй день кости окончательно хоронят в семейной могиле и ставят христианский крест. И человек, который устраивает пир, с этого момента считается главой семьи. Деревянная скульптура покойного отца считается хранительницей очага, и её убирают. Когда умрёт новый глава семьи, тот самый новый родственник Валерия Ивановича, на качели тогда усаживают новую скульптуру, и отцовский дух не угасает. Эти раскрашенные деревяшки все на одно лицо, но каждая имеет свое собственное имя – имя последнего предка. Они служат вместо икон, с ними разговаривают, с ними советуются. И все это прекрасно уживается с Богом, оказавшемся на этом острове вместе с миссионерским крестом.
Конечно, этот обряд без доброго глотка водки тяжело вынести европейскому человеку, но, помнится в свое время, цивилизованный бродяга Валерий Иванович, не без внутреннего содрогания читал в Бунинской «Жизни Арсеньева» строки, посвященные матери: «Ужели та, чей безглазый череп, чьи серые кости лежат теперь где-то там, в кладбищенской роще захолустного города на дне уже безымянной могилы, ужели это она некогда качала меня на руках?» Бунин позволил себе нарисовать такую выразительную картину, отвратительную в своих подробностях. А ведь он был в Индии. Но слышал ли он о Никобарских островах? Может быть, зная о том, как нежно островитяне относятся к костям, пролежавшим целый год в могиле, ему захотелось бы смягчить впечатление от описанного им разрушения человеческой плоти, найти тёплые слова для родных косточек?
Любой праздник должен сопровождаться хорошим обедом. Танцами с костями дело не завершилось, и очередь дошла до связанных свиней, которые тщетно пытались вырваться из опутавших их веревок. Этих несчастных животных туземцы закалывали с большей торжественностью. Они клали свиней на спину, и один из дикарей вонзал ей в грудь острую спицу, протыкая сердце. Животное визжало и вырывалось, но мужчины крепко держали его до тех пор, пока оно не переставало проявлять каких-либо признаков жизни. Потом свинью начинали разделывать. Валерий Иванович, одурманенный горячительным напитком, тупо смотрел, как ножи начинали полосовать бедную хрюшку. Хлынула кровь. Дикари стали набирать её в горсть и растирать своё тело, бормоча какие-то заклинания. Песок пропитался кровью, как губка. И вот тут путешественника стала наполнять смутная тревога. Тревога, которая уже ощущалась им, но давным-давно. И он вспомнил. Из небытия появился мальчик четырех лет. Да это же он сам. Валерка.
… Над Новороссийским предместьем раздался тревожный крик; «Свинью трамваем зарезало». Подхваченные этим криком, Валерка и его приятель Юрка бросили возиться в пыли перед забором и кинулись, загребая ногами от быстрого бега, к пятачку, где разворачивались трамваи. Домашней живности, удобно расположившейся в теплой и мягкой уличной пыли, явно не понравился стремительный марш-бросок двух мальчишек. Куры с кудахтаньем разбегались из под их ног, а потом долго ещё квохтали им вслед. Гусаки с шипением вытягивали длинные шеи и делали попытки ущипнуть за их босые пятки. Собаки исходили из себя в неистовом лае. И только толстые добродушные хрюшки, вылазившие из грязной лужи посередине улицы, казалось, днями и ночами, не обратили на них никакого внимания. Валерка в свои четыре года ни разу не видел зарезанной свиньи, и ему было немного страшно. Но в этом страхе было больше интереса, чем самого страха.
Когда они подошли к небольшой толпе, оживление обсуждавшей случившееся, то никакой свиньи не увидели. Были суетливые люди, и было большое тёмное чуть влажное пятно с неровными очертаниями. И какая-то собака принюхивалась к нему. Любопытство у Валерки прошло. Взамен пришло какое-то давящее чувство. «Сколько кровищи», - сказал кто-то, и мальчик вздрогнул. Кровь, пропитавшая землю между рельсами, ни в какое сравнение не шла с теми выступавшими капельками крови от случайных порезов, которые он зализывал, и, гордо сплевывая на землю солоноватую слюну, чувствовал себя героем. Иногда ему было очень больно, но он не плакал. А тут столько крови.
По разговорам Валерка понял, что свинью забрал хозяин. А пятно осталось. Он смотрел на это пятно, и смутная тревога овладевала им. И ему захотелось побыстрее уйти с этого места. Он почувствовал вдруг, что жизнь у него как-то изменится после этого случая. Не скоро эти взрослые мысли оставили его, однако всю жизнь потом он при виде большой крови ощущал эту детскую тревогу и ему с большим трудом удавалось преодолевать её.
С океана подул лёгкий вечёрний ветерок. Бухта, по которой скользил взгляд Валерия Ивановича, была великолепна. Вода ярко-зеленого цвета и такая прозрачная. Небо в лучах заходящего солнца казалось лиловым. Для путешественника на время перестали существовать вымазанные кровью дикари. Но дикий мир в образе нового родственника опять вернул его в реальность. Вернее, родственницы. Та самая миловидная островитянка, которая вручала ему кость родного отца, принесла ему теперь на пальмовом листе поджаренные куски свинины, которые источали нежный аромат. Шашлык на берегу океана был бы весьма приятен, если бы не тёмные фигуры людей, танцующие в отблесках пламени костра. Каменный век, слегка тронутый цивилизацией, правил свой пахнущий водкой и кровью бал. И Валерий Иванович, в который раз поразился стойкостью неизвестных миссионеров, которые вместе с крестом привезли туземцам зачатки нравственных чувств. И, только потому на костре трещит кожа свиньи, а не человека.

Глава 6

Летняя жара плавила асфальт, и чувствовалось даже здесь, под сенью огромной акации, растущей посредине маленького ростовского дворика. Скорее всего, она уже не росла. Такая была старая и могучая, но каждую весну выбрасывала душистые белые гроздья, на которые жадно набрасывались пчёлы. Сейчас, когда половина лета уже позади, она тоже изнемогала от жары. «Айда, на Дон», - с таким предложением обратился к своим дворовым товарищам подвижный мальчишка по имени Валерка. Он совсем недавно окончательно утвердился в этом уютном тихом дворике. До этого он с отцом, гвардии майором, Иваном Порфирьевичем Жердевым, по-дворовому дядей Ваней, и матерью, Валентиной Леонтьевной, скромной учительницей биологии, вдоволь наездился по стране, пересекая её по месту службы отца, с запада на восток и с востока на запад, переводя дух в южном городе на берегу Дона у дедушки Леонтия Акимовича и бабушки Татьяны Кузьминичны. Дед служил, как говорили в то время, водопроводчиком, а бабушка хлопотала по хозяйству. Они всегда были рады приезду дочери и её семьи, а о Валерке и говорить нечего, потому что каким-то образом он чувствовал, что именно здесь его родной дом и тот самый кусочек земли, где живут его настоящие друзья на всю жизнь. Так, собственно, и получилось. Вообще, все пятидесятые годы, в которые проходило его детство, начиная с четырех лет, когда он стал себя помнить, и, заканчивая тренадцатью годами, когда он остро почувствовал, что детство закончилось, и в Ростове, и далеко за пределами Ростова, дарили Валерку ощущениями радости каждый день, потому что каждый наступающий день дарил новые впечатления. Они потом во взрослой жизни куда-то стали пропадать, хотя, конечно, и во взрослой жизни есть своя прелесть.
…И эта прелесть заключается в том, что взрослый Валерка пишет эти записки не в тиши уютного кабинета, которого, а в пальмовой хижине на берегу Индийского океана, где только что на его глазах пятнисто-рыжий леопард растерзал милую мартышку из рода макак. Мохнатые ручки и ножки её валяются теперь в густой траве.
И именно эта бедная макака послужила отправной точкой к разматыванию клубка воспоминаний. И вместо того, чтобы заполнять свой путевой дневник, вольный путешественник Валерий Иванович ударился в детские воспоминания с мечтательной улыбкой на губах…
Прозвища у Валерки ещё не было. Оно появится позже. Знаменитое прозвище, многократно звучавшее в знаменитой балладе, сочинённой Игорем Орловым, по прозвищу Огурец, и Мишкой Ханиным без всякого прозвища под идейным руководством главного дворового хулигана, второгодника Гришки Шевченко, по прозвищу Шева, на мотив песни «Бродяга к Байкалу походит и грустную песню заводит». Прозвище не особенно украшало Валерку. Молодые сочинители это чувствовали, и поэтому за пределами двора его так никто и не узнал.
Огурец и Мишка, одетые, как и Валерка, в чёрные до колен трусы и замызганные майки, в отчет на предложение пойти на Дон кивнули одновременно головами, не отрываясь от очень важного занятия. Они сосредоточенно пересчитывали разноцветные фантики от конфет, усевшись на больших санях в глубине двора. Рядом вертелся Володька Демус, по прозвищу Цимус, и Сашка Арсеньев, у которого было аж целых два прозвища: Рыжий и Лысый. Рыжий, потому что Сашка, действительно, был рыжим и веснушчатым пацаном с вечно облупленным от солнца носом, ну а Лысый, потому что он всегда был подстрижен налысо и этим выделялся среди ребят, которые ходили с чубчиками, прикрывая подстриженную часть головы тюбетейками. Мода была такая в те годы – узбекские тюбетейки. Хотя, может быть, не в моде было дело, а просто завезли тюбетейки по разнарядке, а ничего взамен не было. Впрочем, нет – было. Пилотки из газеты. Но это – уличный головной убор, а в гости или в город ходили обязательно в тюбетейках, выставляя чубчик наружу.
Сашка был также с Валеркиного двора, а Цимус жил через двор горбатой Раи, поэтому он со словами: «Подождите меня» побежал отпрашиваться у матери в пионерский кинотеатр «Новости дня». Некоторые взрослые удивятся и спросят: «Какое отношение имеет кинотеатр, расположенный на центральной улице города Ростова-на-Дону, улице Энгельса, к реке Дон? Ведь, насколько вам известно, в кинотеатре смотрят фильмы, а на Дону купаются и загорают. Ребята из дома, стоящего на пересечении Державинского спуска и улицы Красных Зорь никогда не зададут подобных вопросов. Ведь всё яснее ясного. Дядя Ваня, Валеркин отец, ещё не пришел с работы, а без него их одних на Дон не пустят: мало ли что может случиться с десятилетними пацанами. А Огурцу и Мишке так только восемь лет стукнуло. Но и тогда действовал принцип: «Нормальные герои всегда идут в обход». Что-то Цимуса нет. Не будем терять время и расскажем подробно о тенистом дворике, где жили шесть мальчишек. Уже упомянутые Валерка, Игорь, Мишка, Гришка, Сашка, и неупомянутый Алик Зильберов, чёрноволосый паренек лет четырнадцати-пятнадцати, несмотря на то, что был постарше остальных, участвовавший в бурной мальчишеской жизни двора и улицы, и наряду с Шевой, был заводилой ряда дел, которые остались в памяти Валерки. Была ещё мелюзга: Сашка, родной брат Огурца, и Игорь Павлов, двоюродный брат Валеры. Но они представляли собой в основном массовку в сценах, которые ставили умудрённые в режиссуре пацаны. Сам же дворик можно было назвать внутренним. Но так как это название вызывает нехорошие ассоциации, скажем, что он был образован невысоким двухэтажным домом старинной постройки XIX века. Каменные стены его были украшены симметричными балясинами в виде квадратов и просто поперечин, позволяющими взбираться по ним прямо до окон второго этажа и заглядывать в них, удивляя и немножко пугая обитателей тамошних квартир. Дом представлял собой несимметричную букву П. Одна сторона её была удлинена забором, отделяющим их двор от соседнего двора горбатой Раи. Другая же сторона обрывалась на Державинском спуске. Поэтому там, где дом заканчивался, высота до асфальтового тротуара была метра два, и можно было незамеченным по выщербинам взобраться к себе во двор, что было немаловажно. А там, где стоял мусорный ящик, высота была из-за наклона улицы побольше и не за что было ухватиться, поэтому это место стратегического интереса не представляло. Но зато летом здесь летали большие зелёные мухи, которые тоже могли на что-нибудь сгодиться пытливому детскому уму. Вдоль этого естественного обрыва стояли сараи, где заботливые жильцы хранили уголь и дрова для печек и всякие важные принадлежности. Впрочем, это было не особенно интересно, если бы между сараями и обрывом не было пространства, заросшего бурьяном привлекавшего огромное количество насекомых. Их сейчас можно найти только в Красной книге, а в то время жуки-олени, и жуки-носороги, летя по своим делам, обязательно останавливались на отдых в этом привлекательном с их точки зрения местечке. А богомолы и большие крупные стрекозы-коромысла вообще избрали эту зеленую полоску на постоянное место жительства. Вообще, к летающим и ползающим, жужжащим и звенящим, порхающим, кусающим и дурно пахнущим, а также плавающим, лающим и мяукающим мы не раз будем возвращаться в нашей маленькой повести, потому что эта живность была частью жизни Валерки и его дворовых товарищей.
Замыкался двор также сараями с примыкающей к ним уборной на два рабочих места. Посредине к сарайному фасаду прилепилась собачья конура, на этот момент пустая: дворовая собака Динга до своей гибели под колесами автомобиля предпочитали жить под лестницей, ведущей на веранду второго этажа. Эта веранда примыкала к перекладине буквы П, в самой же перекладине, ближе к левой стороне, был прохладный даже в летнюю жару подъезд, который со стороны, выходящей на улицу, заканчивался массивными деревянными воротами с калиткой в одной из створок.
Напротив окон бабы Фени стояла водопроводная колонка, можно сказать, дворовая, достопримечательность, потому что общественная колонка стояла на углу улицы, и жители близлежащих домов с ведрами и коромыслами постоянно около неё толпились. Колонку во дворе соорудил Валеркин дед, и Валерка этим очень гордился. Рядом с акацией была летняя печка бабы Фени с кирпичной трубой, заканчивающейся старым ведром, которое постоянно обивалось качелями, подвешенными к большой толстой ветке, что, конечно же, бабе Фене не нравилось. Никто не хотел сбивать это злополучное ведро, но ночка стояла как раз под веткой, и, чтобы не сбить ведро, надо было кататься не по прямой, а по кругу, облетая вокруг печки. Но иногда, особенно у Ленки, маленькой сестренки Шевы, большой круг не получался, ведро звенело, падая на землю. Выбегала баба Феня с палкой, и Ленка – о, женское коварство! – показывала на кого-то из мальчишек, и вот тут уж этому несчастному доставалось. Но все оставались живы. Мальчишки не обижались на бабу Феню. На печке она готовила себе летом борщ или кипятила в большой выварке постельное белье, которое после полоскания в больших тазах возле колонки развешивала, потом во дворе в несколько рядов и зорко следила за тем, чтобы никто из мальчишек не бегал и не поднимал пыль.
«Как странно?» - подумал Валерий Иванович у себя в хижине. Я так отчётливо помню бабу Феню. Я даже помню, что она очень любила молотый кофе, и, каждый день, в одиннадцать часов выносила во двор медную ступку и пестик, садилась на низенькую скамеечку около колонки и начинала стучать пестиком, размалывая кофейные зерна».
Около летнего очага на небольшой грядке росли садовые цветочки, за которыми ухаживала бабушка Гриши и Ленки Шевченко. На ней росли зорька, табак, анютины глазки, цветки настурции и календулы, привлекавшие бабочек, пчёл, стрекоз, иголочек и даже шмелей. Бабочки прилетали необыкновенные. Особенно поражали своей медлительной изысканностью большие парусники с чёрными полосами на белых крыльях. Их легко было ловить даже на лету, а потом чувствовать трепетание нежных крылышек в руке. И когда их выпускали на свободу, они далеко не улетали. Несмотря на жару, возле колонки всегда была влажная земля, и бабочки стремились именно туда, и покрывали землю цветочным трепещущим ковром. Где теперь всё? Пчелы копошились в цветках непрерывно. Иголочки покачивали своими хвостиками. А вечёрним сумраком, когда душистый табак раскрывал свой трубчатый цветок, прилетали басовитые шмели. К запаху табака примешивался запах зорьки, которая называлась так потому, что распускали свои желтые и красные цветы на вечёрней и утренней зорьке. Сама природа жадно врывалась на городские окраины, и мальчишки внимали ей.
…«И память Валерия Ивановича унесла его к прозрачному ручью в глубине джунглей Юго-западного Китая, где ему посчастливилось побывать года два тому назад. Молоденькая китаянка, которая только что набирала воду в узкогорлый сосуд из тыквы, уже ушла, оставив на большом плоском камне мокрые следы своих лёгких ног. Тысячи цикад и Бог знает, каких ещё насекомых, продолжали наполнять воздух своим сладостным пением. И бабочки, большие и яркие, устремлялись сюда, на этот камень, чтобы попить из такой удобной для них мелкой лужицы. Они всё слетались и слетались сюда: чёрно-белые, золотые, оранжевые, искрящиеся, светящиеся, сверкающие мотыльки. И почудилась ему там частица ростовского дворика с водопроводной колонкой и бабочками, более скромными в нарядах, но такими же красивыми…
Наконец Мишка и Огурец закончили подсчёт фантиков и были не очень довольны результатом. Много было блёклых оберток от дешёвых конфет типа «Слива», «Яблоко», «Груша» с фруктовой начинкой и мало красивых обёрток от шоколадных конфет типа «Кара-кум», «А ну-ка отними», «Золотой петушок», наиболее ценимых для обмена на гайданы. Гайданы же имели свою рыночную стоимость и в фантиках, и в деньгах. А деньги были нужны для покупки общего футбольного мяча, поэтому несколько дней тому назад был создан дворовый штаб, который и определил первоочередные задачи. Было решено после Дона пойти к Аре, маленькому мальчику с большим, нет, с очень большим носом, который жил чуть дальше по улице Красных Зорь, и выиграть у него необходимые фантики. Мальчикам  было известно, что Ару кормили исключительно «Кара-Кумами» и «Золотыми петушками», и они у него хранились в большой обувной коробке. Были случаи, когда он в азарте проигрывал все фантики, и тогда вся семья Ары приходила ему на помощь и срочно начинала уплетать конфеты. Поэтому его не любили. Эти шоколадные конфеты были очень дорогие, и не каждая семья могла позволить их часто покупать. Прибежал Цимус со словами: «Отпустили» - и Валерка полез на акацию к скворечнику, чтобы спрятать там общее достояние. Все смотрели, и Цимус тоже, как он ловко перелазил с ветки на ветку, наконец, добрался до скворечника, поднял крышку и бережно положил фантики на дно пустующего сейчас птичьего домика. Потом также ловко спустился вниз. Можно было идти в «кино». Все были босиком, идти долго по раскалённым булыжникам было невозможно, поэтому шли перебежками-припрыжками от тени к тени вверх по Державинскому спуску. Можно, конечно, сразу было свернуть за угол и помчаться вниз к Дону. Но кто знает, может быть, из-за окна с занавесками за ними наблюдала Аникинючка, жена Аникинюка, добродушная улыбчивая женщина, но обладающая одним очень большим недостатком. Она любила щупать трусы у зазевавшихся мальчишек на предмет их влажности после речного купания. И если влажность подтверждалась, тогда ребят ждали дома неприятности в виде родительских нотаций или ещё хуже – ужасных слов типа: «Нечего тебе на улице делать», или «На улицу ты больше не выйдешь» и т.д. Нет уж, никаких «за угол», Дон немного подождёт, пусть Аникинючка видит, что они идут вверх. Никуда он от Валерки и его друзей не уплывёт. Будут ещё желаннее его прохладные воды после прогулки под палящим солнцем. А на обратном пути ребята придумают ход конем для Аникинючки. Остапа Бендера она, наверное, не читала. Что же касается её мужа, Акинюка, который даже в самое пекло ходил в сапогах и, казалось даже не снимал их в постели и по праздникам гордо носил орден Ленина, полученный им за двадцать пять лет беспорочной службы в рядах милиции, то он не вызывал у пацанов особых опасений. Но некоторая настороженность по отношению к нему всегда присутствовала, потому что о нём ходили смутные слухи. Будто он по ночам подслушивает у закрытых дверей и окон, о чём говорят люди в квартирах. Но, или люди были осторожны в выражениях, или Аникюнику просто нравился сам процесс подслушивания, никто во дворе от его хобби не пострадал. Но лучше всё-таки от него держаться подальше. И дальнейший ход событий подтвердил это. Но тут уже и сами пацаны были не без греха.
Ну, а пока дворовая компания с примкнувшим к ним Демусом продолжала своё обходное движение. Но сначала путь лежал прямо, до продуктового магазина «Богатино». На углу Державинского и улицы Станиславского, по которой ходили медленные дребезжащие трамваи, тоже играющие важную роль в жизни ребят. Пока мы только расскажем о том, как с их помощью можно изучать физические законы. Здесь важно было то, что заднее окно трамвая было всегда открыто, потому что через него проходила веревка, идущая к трамвайной дуге. И если высунуться в это окно и плюнуть вниз параллельно стенке, то можно увидеть, как слюна мчится вместе с трамваем и, только коснувшись земли, уходит назад, подтверждая тем самым закон относительности движения.
Что касается самого магазина, расположенного на первом этаже двухэтажного домика, то раньше он принадлежал купцу Богатину и правильнее было бы говорить магазин Богатина. Но купца уж давно и след простыл, а, как известно, в Советском Союзе не может быть частных магазинов, и последняя буква «а», заменилась буквой «о». Но эта подмена понятий ребят в то время не занимала. Они воспринимали мир таким, каким он был.
Не доходя до Очаковской, они повстречали «жиро-мясо-комбинат-бром-сосиски-лимонад» - очень упитанного мальчика, родители которого держали коров, и Валерка часто ходил к ним по утрам за молоком с двухлитровым алюминиевым бидончиком. Молоко было всегда прохладное, но Валерка его не любил, предпочитал квас, и поэтому охотно бегал за ним к Богатино. Там стояла большая бочка с восхитительным напитком, что он несколько раз прикладывался к бидончику, пока нёс его домой. Относительно упитанных мальчиков можно добавить, что в Валеркино время их было очень мало, ну, может, один-два на всю округу, да им и неоткуда было взяться. Время было не очень сытное, а мальчишеского движения, подтверждающего древнюю истину: «Жизнь – это движение», было очень много. И поэтому эти толстые мальчики стояли особняком и в уличной жизни участия не принимали.
На самом Очаковском в сторону Крепостного жили Витя Раенко, который крестом вышивал удивительных цветастых петухов, и Оля Нетребо, которая крестом не вышивала. Она дружила с девочками из СИД – союза четырех друзей. Девочки любили читать романтические истории, но им так почему-то и не пришла в голову мысль образовать СПД – союз пяти друзей. С Витей, Олей и СЧД Валерка учился в шестой школе на Посоховском переулке, спускавшемся к Дону, также как и Державинский, но упиравшемуся в Парамошку, балку, набитую стрекочущим и шуршащим миром выше крыши.
Пройдя Очаковскую, друзья постучали в окошко маленького домика и вошли через калитку в узкий дворик. Из домика вышла старушка и щедро отсыпала в самодельные бумажные кулёчки «подсолнечные» семечки, чёрные и крупные. Старушка по вечерам выносила скамеечку и торговала семечками на улице, но к ней можно было прийти запросто и так.
Лузгая семечки, ребята подошли к Богатино и заприметили интересную картину. Около открытого ларька с газированной водой сгружали прямоугольные бруски льда. Рядом, явно чего-то ожидая, вертелся Серёжка Хатламаджиев, ещё один школьный товарищ Валерки, живший по соседству с ларьком. Как повезло человеку: и бочка с квасом, и магазин с мороженым, и газировка – и всё рядом. Чего-то ему ещё надо? Чего он ждет? Сережка махнул рукой, идите, мол, сюда. Ото льда шёл приятный холод. Под палящим солнцем бруски уже начали истекать водой и так бы и истекли без остатка, если бы не продавщица газводы. Она откуда-то из-под скамейки достала топор и стала рубить лёд на более мелкие куски и загружать их в глубину прямоугольного ящика, обкладывая им блестящие медные трубки с подводимой водой. Осколки льда брызгами полетели кругом и быстро расхватывались жадными мальчишескими руками. И потом немедленно отправлялись в рот, принося обладателям этих ртов несказанное блаженство. С другой стороны улицы за своими порциями удовольствия уже спешили сюда сразу два одноклассника Валерки: отличник Вододохов и хорошист Конов. У зелёной калитки глухого забора стояла Лера, сестра Серёжки, и лёгкой усмешкой наблюдала за мальчишками. Что за глупостями они занимаются? Но когда Серёжка подошёл к ней с пригоршнями, полными прозрачно-голубоватых кусочков, то не удержалась и захрумкала ледяными брызгами.
А вот и Гриша-дурачок появился с Нахичеванского переулка. Невысокий мужчина неопределённого возраста с гладким лицом младенца. «Гриша! Когда свадьба?» – дружно закричали мальчишки. Гриша свёл глаза к переносице и не ответил. Свадьба – дело серьёзное, и он не будет обсуждать личные проблемы с этими дурачками. Мальчишкам сегодня тоже некогда было заниматься Гришиными делами. Да и всем известно, чем обычно заканчивались обсуждения этих дел. Гриша отвергал всех предложенных ему невест, а потом начинал швыряться камнями. Вот она благодарность. А какие невесты были! Тут и Клавдия Шульженко, и Лидия Русланова, и Лера Хатламаджиева. Но Грише они не нравились, потому что они все хотели спать в Гришиной кровати. А где же тогда будет спать Гриша?
- Ребята! Фрида! - тихо, чуть ли не шёпотом, произнес Мишка Ханин. Из переполненной «единички» с тяжёлой кошёлкой, пыхтя и отдуваясь, вылезла Фрида, маленькая толстая женщина – мать Алика Зильберова. Трамвай медленно пополз дальше, а Фрида, не заметив их ,завернула за угол Державинского. Это была шумная крикливая женщина, полная противоположность своему мужу, Борису Самойловичу, такому же маленькому и толстому, но очень спокойному, любившему после работы посидеть в своей беседке с газетой в руках в ожидании ужина. Ребята слышали его голос только по местному радио, где он работал журналистом, и всё время опрашивал сельских тружеников о видах на урожай.
Мальчишки, по очереди выглядывая из-за дома, дождались, когда Фрида спуститься к Очаковской улице. Теперь, даже случайно обернувшись, она не сможет заметить ребят, по очереди перебегающих Державинский в сторону Посоховского переулка, партизанской тропы к Дону. Кроме того, угол Станиславского и Посоховского был ещё одним притягательным местом, тихим и спокойным, до тех пор, пока не начиналась рельсовая война. Тогда взрывались капсюлы от охотничьих патронов под трамвайными колёсами. Кроме капсюлей, под колёса подкладывались гвозди, которые хорошо прокатывались, и тогда из них после усердной работы напильником, получались отличные мечи для пластилиновых солдат. А в маленьком хозяйственном магазинчике на этом же углу можно было купить всё. И большие коричневые куски хозяйственного мыла, и теннисные мячи для вышибалок, парафиновые свечки и катушки ниток № 10 для воздушных змеев. Универсальные спички, которые служили для поджигания керосинки и растопки печки и для выявления сильнейших, когда две обгоревшие спички сшибались друг с другом, до тех пор, пока одна из них не ломалась. И ещё много всякого интересного было, но рассматривать это интересное мальчишкам было некогда. Дон манил, притягивал, звал.
Ребята задержались ещё в одном месте, но здесь невозможно было не задержаться. По диагонали от школы росла тютина, большое дерево с гладким длинным стволом, на который невозможно было влезть, чтобы добраться до вожделенных чёрновато-красных с кислинкой плодов. Но дерево росло около высокого каменного забора с приступочком. И если стать на этот приступочек и ухватиться пальцами за край стены, то, подтянувшись, можно было на эту стену влезть, и тогда до тютины, рукой подать. Правда, за стеной истошно надрывалась белая маленькая собачонка, но она была далеко внизу, а в доме жил Ушаков из 4 «А» класса, в котором учился и Валерка с Сашкой Арсеньевым. Ушакова Валерка подтягивал по геометрии, объясняя ему премудрости биссектрисы. Помогать отстающим было самым настоящим пионерским делом, и ребята пятидесятых делали это бескорыстно. Правда, это было в шестом классе, так что, можно сказать, что тютина была авансом.
… Но это мысли уже Валерия Ивановича, покачивающегося в вольной позе на каноэ метров в пятнадцати от берега.
Вода в океане была такая прозрачная, что была видна каждая песчинка на дне, а там, где над водой возвышались подводные камни, можно было наблюдать, как слегка покачиваются морские уточки и колеблются водоросли. Валерий Иванович нырнул в воду и поплыл, энергично двигая руками и ногами, по направлению к каким-то каменным буграм, которые окаймляли берег, примерно в метрах десяти от того места, где он бросил якорь. Ему хотелось посмотреть, нет ли около них чего-нибудь интересного. Когда он стал приближаться к одному на удивление гладкому серому камню, то чуть не поперхнулся от изумления. Камень открыл чёрный глаз. И это было так неожиданно, что Валерий Иванович резко вынырнул и поплыл к лодке. С лодки было видно, как бугры вдруг начали качаться. И тот, к которому он подплывал, качался так сильно, что оторвался от основания. У него обнаружились крылья, которыми он стал махать, как птица и проплыл немного, поднимая муть со дна, как будто маскировал  свои движения. И путешественник внезапно догадался, что это были электрические скаты,  «ожившие» на его глазах. Они выплывали из воды вокруг лодки и поспешно скрывались в отдалении. Он спугнул целую колонию скатов, которые кормились раковинами, находящимися здесь в большом количестве. Это было волшебное зрелище, ради которого стоило пробиваться сквозь все преграды, чтобы попасть на это своеобразное пастбище. Животные казались безобидными птицами, парящими в океанских водах. Здесь были и маленькие скаты, величиной с китайский веер, и большие, величиной в половину лодки – настоящие чудовища. Позже, на берегу, островитянин из племени онгхов показал жестами, что скаты не кусают как акулы, а ударяют  хвостом. Удар бывает такой силы, тут онгх так перегнулся в пояснице, что стало понятно: скат может переломить человека пополам. Наверно, Валерий Иванович избежал больших неприятностей. Но всё-таки, полет этих морских обитателей был настолько чудесен, что страх не пришёл даже потом, после осознания опасности, которой удалось избежать.
Ну а теперь почему бы не продолжить городской поход к Дону, тем более, что осталось идти совсем немного…
Если в том месте, где Посоховский пересекается с Нижне-Бульварной улицей, взять влево, то можно попасть на Парамошку и стекольный завод, где отливали стеклянные трубки различного диаметра. Может быть, там ещё что-нибудь изготавливали, без чего в хозяйстве никак не обойтись, но ребят интересовали только духовые трубки, с помощью которых можно было смачно влепить глиняный шарик в противника. А если свернуть направо – попадёшь опять на Державинский. значительно ниже Аникючки, по которому народ стремился попасть на Чемордачку – пляж на левом берегу Дона.
Надо было ещё пересечь идущие вдоль Дона железнодорожные пути, По ним товарняки часто двигались в сторону Зелёного острова. Подножка вагонов всегда манила ребят, несмотря на пронзительные свистки кондукторов. Но сейчас вагонов не было, и вот - длинная змейка людей к голубой будке кассы с толстой кассиршей продающей билеты на катер, перевозящий людей на ту сторону Дона. А если есть десять копеек, тебя перевезет лодочник на своей просмоленной лодке. Но сейчас ребятам туда не надо. Слева от причала плескалась река, какие-то знакомые ребята кувыркались на резиновой камере, и мальчишки не преминули тоже присоединиться к ним. Валерка не любил много купаться, поэтому он оставил друзей в воде, вылез на берег и пошёл к разрушенному причалу, которым заканчивался разрушенный элеватор купцов Парамоновых, и где рыбаки, мальчишки и люди постарше, ловили бычков. Валерка тоже любил ловить этих растопыренных рыбок с большой головой, их было такое великое множество, что даже выпускали консервы «Бычки в томате». Где это всё?
Валерка смотрел на стайки рыбок, то приближавшихся к поплавкам, движущимся по течению, то разбегавшихся, когда поплавок вдруг возносился из воды. Он мечтал о чём-то, не понимая, что рядом с ним было счастье бытия, не омраченного пока ничем. Но пора возвращаться домой. Трусы были очень тщательно отжаты. К том же, они ещё немного подсохнут на обратном пути. Солнце продолжает палить вовсю, но уже катер с левой стороны Дона возвращается, заполненный пассажирами, и это очень важно. Когда мальчишки будут подниматься по Державинскому, то можно будет, спрятавшись за спинами спешащих в город людей и, не привлекая внимания Аникинючки, проскользнуть к стене своего двора. Ну а уж тут, ставя ноги и хватаясь руками за выбоины, настолько знакомые, что можно лезть не глядя, взобраться сначала за сараи и затем, распугивая насекомых около мусорника войти во двор, тщательно перед тем его осматривая. Так и получилось. Аникинючка разговаривала с бабой Феней, торгующей водой из ведра, в которой плавал лёд. Некоторые пляжники экономили копеечку и подходили прямо к колонке на углу. Поток людей на углу образовывал небольшой водоворот, и мальчишкам незаметно удалось осуществить намеченное. Сани около лестницы были нагреты солнцем и тоже вбирали в себя влажность трусов. Двор отдыхал в ожидании вечера. Над ним плыл запах жарившихся бычков из коридора Фриды. А вот и отец Алика. Скоро придёт с работы и отец Валерки, по дворовому дядя Ваня. И можно будет ещё раз сходить на Дон. Потом до позднего вечера поиграть в карты на высадку. И, когда уже совсем нельзя будет различать лица, спеть дворовую морскую песню, перевирая слова:
«В Британском порту
С пробоем на борту
«Жанетта» поправляла такелаж.

Но прежде чем уйти
В далёкие пути
Был на берег отпущен экипаж.

Идут, сутуляся, по тёмным улицам.
Их брюки новые ласкает
Бриз, бриз, бриз.

Они идут туда,
Где можно без труда
Купить себе женщин и вина».

И со сладостным предчувствием помечтать о дальних странах. Вот на этом маленьком кусочке земли, включившем в себя и двор, и улицу, и школу, и промелькнули ещё пять лет детства, от воспоминания о которых у Валерия Ивановича щемит сердце. Они слились в его памяти в яркий хоровод событий, сформировавших палитру его души. И если ранние годы его детской жизни до середины пятидесятых были как искры памяти в ночи беспамятства, хотя они и послужили основой для того романтичного костра, который до сих пор греет его, то вторая половина пятидесятых этому костру не дала угаснуть.
Но как всё-таки Игорь Орлов похож на маленького китайчонка.

Глава 7.

Впервые Валерий Иванович оказался в Китае зимой. Вместе с «белыми медведями», которые отличаются от «моржей» тем, что плавают в холодной воде не по пять минут, а часами. И нужно постоянно отслеживать их состояние, чтобы они в порыве зимней эйфории не перешли внутреннюю температурную границу, отделяющую жизнь и смерть. Вот для этого Валерий Иванович и приехал в Китай вместе со своей аппаратурой. Сначала в город Суйфанхэ, а потом в Харбин, расположенный на реке Сунгари. По ней и собирались плавать русские спортсмены вместе с китайскими.
Первый же китаец, который повстречался на улице Суйфанхэ, поздоровался с ним на чистейшем русском языке. «Привет, корефан», - сказал он ошарашенному Валерию Ивановичу и улыбнулся. Остальные китайцы были подстать первому – такие же улыбчивые и дружелюбные.
И сразу же ушла настороженность, берущая начало от банд хунвэйбинов. вызванных к жизни злой волей председателя Мао, а также от недавней маленькой войны с китайцами за остров Даманский на пограничной реке Амур. И было ещё в какой-то неведомой глубине подсознания понятие, что за китайскими улыбками открывается бездна хитрости и коварства. Все страхи оказались ерундой.
Ну, зачем, спрашивается, худеньким и маленьким в массе своей китайцам хитрить с корефаном Валерием Ивановичем. Ведь корефан по-русски, а теперь уже и по-китайски, обозначает свой, в доску, парень. Правда, в Харбине корефаном Валерия Ивановича не называли – все-таки далековато от российской границы, целую ночь нужно ехать в поезде, но улыбались также бесхитростно и дружелюбно. Но в Харбине он научился отличать обыкновенного китайца от китайца-начальника. По плотно облегающему пиджаку, жирному затылку и бездне хитрости на плоском лице.
Суйфанхэ оказался провинциальным городом. На улицах горели костры под чёрными от копоти котлами, в которых варился батат. А так как погода стояла холодно-промозглая, то кусок горячего желто-красного восточного овоща, по вкусу напоминающего русскую тыкву, был весьма кстати. Около костров грелись китайцы. Многие из них понимали русский язык, и, жуя батат вместе со всеми и отвечая на расспросы, Валерий Иванович быстро почувствовал себя. И в то же время ловил себя на мысли: «Неужели он в Китае?»
В Харбине, симпатичном, бывшем «русском» городе, стоял собачий холод, по льду Сунгари мела позёмка, но солнце весело отражалось и от снежных сугробов по берегам, и от самого льда, и от лиц китайчат, скатывающихся с крутого берега прямо на речной лёд. И если в Суйфанхэ Валерий Иванович никак не мог поверить, что он в Китае, то здесь, на берегу Сунгари, прогуливаясь по протоптанной дорожке вдоль реки и ловя на себе доброжелательные взгляды китайцев и разрумяненных то ли от мороза, то ли от румян китаянок, ему вдруг померещилось, что он уже здесь был когда-то, и всё это уже видел.
Впервые эффект дежавю, как называется это состояние по-научному, настиг Валерку на углу Посоховского переулка и улицы Красных Зорь, зимой 56 года, которая выдалась на редкость холодной для южного города. Занятия в школе были отменены, что было воспринято абсолютно всеми школьниками, и отличниками, и хорошистами, и троечниками с большой радостью, и, несмотря на 36-градусный мороз, они высыпали на улицу с санками, лыжами и коньками. Валеркиных друзей на Державинском не было, и он, волоча санки за собой, пошёл в сторону Посоховского. И здесь не было его друзей. Он стоял и смотрел на катающихся. И почувствовал вдруг, что он когда-то здесь уже был. Раньше. Давным-давно. Это было так для него неожиданно. И стих детский гомон. Уши как будто заложило ватой. Он тряс головой, и шум улицы резко врывался в голову, и потом опять утихал.
И только когда к нему подошел раскрасневшийся от мороза Изя Мазяр, закадычный друг Огурца, и сказал: «Чего стоишь? Давай покатаемся вдвоем!», он опять вернулся в весёлую шумность улицы. Здесь выделялись своей лихостью хулиганистые парни на парапетах, уникальном средстве, наводящем на всех страх своим стремительным скольжением. Оно было известно только ребятам с Парамошки, причем изготавливалось очень просто. Сначала арматурный прут сгибался дугой пополам, а затем его концы загибались в виде полозьев. И всё, спортивный снаряд готов. Ставь впереди девчонку, чтобы она визжала от страха, как можно громче, и, умело разводя полозья ногами, мчи к Дону, обходя по кривой медлительных саночников и постоянно падающих лыжников. Ветер в лицо, девчонка между твоих крепких рук, и ты – король трассы. Как Валерка завидовал этим парням! Где теперь те парни? А через несколько лет и Валерка гонял на парапетах, а впереди визжала от страха девчонка из их двора, Люда, дочка парикмахерши, красивой медлительной женщины с рыже-тёмными волосами.
Не всё хорошее, как обычно, быстро закончилось. Холода пошли на убыль. И опять надо по утрам вставать в школу. На улице темень, в которой едва угадывались замотанные-перезамотанные Валеркины одноклассники. Хорошо, что школа близко.
Прежде, чем попасть в старинное двухэтажное здание, нужно сначала пройти внутренний дворик, и только затем через большую дверь можно было попасть в огромный холл, основной достопримечательностью которого была большая, пышущая жаром печь на два этажа. У печи было так приятно стоять, прижимаясь спиной и ощущая восхитительное тепло, идущее от её большого бока.
А вот и Валька Быковский, такой же худенький и ловкий, как Валерка. Он с Краснофлотской улицы. «Давай поборемся», - предлагает Валька. И, обхватывая друг друга за шею, они начинают швырять один другого через бедро, доказывая преимущество одной улицы над другой. Их серая форменная одежда сбивается под широкими ремнями с медными пряжками, и они ее постоянно поправляют, немного переводя дух. Звенит звонок на урок, и борьбу придётся отложить до следующей перемены. А пока сражение двух славных представителей Краснофлотской улицы и улицы Красных Зорь закончилось вничью.
В класс вошла, прихрамывая на левую ногу, их любимая учительница Людмила Григорьевна. И начался урок. На этот раз про нерадивого водопроводчика, который забыл закрыть трубу, через которую из бассейна выливается вода. Хорошо, что пришел другой водопроводчик, увидел, что в бассейне мало воды, и кинулся его наполнять. Но что-то бассейн наполняется очень плохо. Ведь никто же хорошему водопроводчику не сказал, что вода из бассейна вытекает-то по другой трубе. Хорошо ещё, что вытекает меньше, чем втекает. До конца урока удалось ещё заполнить четыре бассейна. Остальные придется заполнять дома вместе с мамой, потому что Валерке никак не удаётся постигнуть эти мудрёные задачи.
И только весной в нём, как будто, кто-то повернул ключ, щелкнул замок, и открылась волшебная дверца в разумно устроенный мир геометрических объемов, в котором ему стало жить легко и просто.
И недалёк был день его личного триумфа – всего два года до шестого класса – когда ещё одна его любимая учительница, математичка Антонина Яковлевна, будет хвалить Валерку за нетривиальное, она так и сказала: «Нетривиальное», решение сложной алгебраической задачи.
А в мире взрослых опять что-то происходило. До Валерки стали доноситься непонятные слова. Сначала их говорили шёпотом, потом все громче, и, наконец, когда уж совсем громко, он их связал в своем сознании друг с другом. И получилось у него следующее: культ личности Сталина. Связать-то он их связал, но он не понимал, почему это плохо. Ведь он помнил, как плакал косой мальчик в Барабаше, когда узнал о смерти Сталина. И что же получается? Что не надо было плакать? И он же помнил, как пели за праздничным столом у него дома: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Так что? Не надо было петь?
В углу парка имени Первого Мая, слева от беседки читального зала, куда Валерка приходил читать журналы «Вокруг света», рядом с Лениным всегда стоял Сталин. Так что? Он теперь не должен там стоять? И Валерка как в воду смотрел. Действительно, спустя какое-то время люди опять шёпотом – почему? – стали говорить о том, что ночью – почему ночью? – Сталина куда-то увезли. Много непонятного было во взрослой жизни.
И только в китайском уже Харбине внутри единственного, чудом сохранившегося во время маоистских вакханалий, православного храма, рядом с несколькими русскими прихожанами и священником-китайцем, слушая пение на старославянском языке, Валерий Иванович, с трудом сдерживая волнение, понял весь тот ужас, который несёт с собой любой культ. Сталина ли, Мао, ещё кого-нибудь. Ну а культ по-китайски, это когда по приказу одного человека из города, которому дали жизнь сотни тысяч русских эмигрантов, можно изгнать русский дух в одно мгновение под улюлюканье толпы. И пусть это были только хунвейбины, которых после смерти Мао расстреливали пачками, но дело было сделано. Русский Харбин умер, и оставшийся храм только подчеркивал зримо эту смерть.
А на Сунгари тем временем в полуметровом льду пропилили большую прорубь, примерно десять на шесть метров. Из ледяных прямоугольников соорудили два невысоких трамплина, на один из которых, шлёпая босыми ногами, немедленно забрался «русский медведь». Китайцы своего «моржа» не выпускали, чего-то ждали. А температура воздуха минус тридцать градусов, и лёгкая метель взмётывает снежок. Наш уже начал переступать ногами, но много ли попереступаешь на таком морозе, да босыми ногами. Скорее бы в воду, там всего минус два. Наконец прямо к проруби подъехал автобус, и из него высыпали китайцы с красными флажками. Так вот мы, оказывается, кого ждали. Зрителей. Это передовики китайского социалистического соревнования, которых решили поощрить таким необычным зрелищем.
Вокруг ледяной купели быстро натянули верёвки с красными бумажными фонариками, и китайцы, как по команде, замахали флажками и закричали свои кричалки. Китайский морж забрался на трамплин, и показательные выступления начались. Китаец быстро проплыл десять метров и вылез на лед, а русский всё ещё продолжал плавать. Уже новые пары прыгнули в воду, а испытатель с датчиком Валерия Ивановича, зажатым в теле мощным кольцом, всё кружил и кружил в проруби. Китайцы начали волноваться и показывать руками, что пора вытаскивать человека, а то он совсем замёрзнет.
Валерия Ивановича начала бить нервная дрожь. Но сигнала в наушниках всё не было. Ну, наконец-то. Есть сигнал. Эти простые «бип-бип-бип» звучали для Валерия Ивановича сладостной музыкой. Его пеленгатор зафиксировал критическую температуру тела, ниже которой наступает смерть от переохлаждения. Исследователя из России поздравляют китайцы из местного политехнического института. Нашего самоотверженного «медведя» вытаскивают из воды и ведут в маленькую фанзу под мощную калориферную струю, а Валерий Иванович наслаждается своей победой. Ещё кое-что удалось сделать для решения задачи приспособления человека к экстремальным условиям среды.
А летом, когда Валерий Иванович опять оказался в Китае, уже как путешественник, эти экстремальные условия обрушивались на него тайфуном. До этого ему их удавалось уже дважды счастливо избежать.

Глава 8.

Где ты, Володя Кобец? Помнишь Китай? А Пекин? Не там ли Валерий Иванович с тобой встретился? А как забыть тайфуны, один за одним пришедшие в Южно-Китайское море и захватившие Тонкинский залив? Ты писал об этом, впрочем, не только об этом; но вольный путешественник потерял твои записи, цитирует их теперь по памяти и надеется, что ты не будешь разочарован некоей художественностью отображения происходящего в разные периоды времени. Себя он тоже цитирует, пользуясь собственной записной книжкой, и также исходя из того, что правда жизни, рассказанная сухим языком, была бы скучна. Вот такой парадокс получается.
«В Тонкинском заливе шторм, и паром, на котором Валерий Иванович плывет с китайского острова Хайнань, почти останавливается из-за волн и встречного ветра. Ничего не видно, кроме пены и дождя, правда, очень тёплого. Палубу захлёстывает волнами, воздух наэлектризован, и мачта светится огнями святого Эльма. Красиво, но жутко. На всякий случай путешественник привязывает к рюкзаку спасательный круг.
Часов в двенадцать паром вошёл в «глаз» тайфуна – слабый просвет в нижнем слое туч. Волны стали падать со всех сторон. Потом подул южный ветер и с воем погнал паром очень быстро, но вот паром замедлил ход и вскоре лёг на правый борт. О, ужас! В днище корпуса образовалась трещина, которая дошла до правого отсека, и он стал наполняться водой. Рубка вместе с капитаном оказалась под водой, и из неё никто не выплыл. Валерий Иванович вместе с пассажирами перебрался в левый отсек, но трещина доползла и до левой переборки, и в этот отсек тоже стала хлестать вода. Особой паники он не ощущал, но что-то надо было делать. Было ясно, что паром скоро пойдёт ко дну. Среди китайцев паники тоже не было, но они сидели с какими-то отрешёнными лицами, и только стали возмущаться, когда русский искатель приключений стал отдраивать иллюминатор.
Валерий Иванович так и не узнал, полез ли кто-нибудь за ним, потому что его тут же смахнуло волной, и он оказался в тёплой пузырящейся воде. Наполненный воздухом рюкзак обладал хорошей плавучестью, и ветер едва не срывал путешественника с гребней. Часов через пять успокоившиеся волны выбросили его на песчаный берег и отступили. Он всё также был спокоен, как будто и не было этого многочасового кувыркания на волнах. Смотрел на почти спокойную гладь, с лёгким шелестом, находящую на берег, и думал о том, что скоро выглянет солнце и надо быстро просушить одежду, потом узнать, в какую страну его вынесло, и пойти поесть в ближайшую деревню, благо деньги, завёрнутые в полиэтиленовый пакет, совсем не промокли. Следуя за своими мыслями в чужой далёкой стране людей с узкими глазами, Валерий Иванович вдруг понял, что он стал настоящим путешественником, реально оценивающим свои шансы на выживание».
Кому-то может показаться, что романтики, дескать, маловато в этих хозяйственно-практических мыслях после ночного купания в бушующей воде. Да, действительно, не просматривается это чувство в желании просушить свою одежду. Потому что романтика в другом. Она в чудесном спасении человеческой песчинки, а, значит, в будущих путешествиях.
Вот если бы паром благополучно пересёк Тонкинский залив по своему обычному маршруту из Донгфенга в Фанченг, тогда можно было бы сказать, что, да, действительно, романтики маловато в этом каботажном плавании. А так! Тайфун! Паром напополам! Капитан захлебнулся за штурвалом. Валерия Ивановича вместе с рюкзаком носило по волнам – романтики хоть отбавляй.
Но ещё одна мысль не давала покоя, сидящему на берегу путешественнику: «Почему китайцы сидели так спокойно в ожидании неминуемой катастрофы? В чём причина их покорности судьбе?
Для Валерки лето и романтика, хотя он тогда не понимал значения этого слова, начинались весной вместе с ручьём, берущему начало от Богатино и прижимающимся к левому бордюру. Середина Державинского ещё под снегом, а здесь вовсю уже шумел поток, создавая радостно–возбуждённое настроение Валерке и Вовке Демусу. Они спустили на воду выструганные из деревяшек кораблики и теперь следили за их движением, помогая выбраться из мусорных завалов тонкими прутиками. Чей кораблик первым приплывёт к улице Красных Зорь, тот и выиграет. А дальше кораблики продолжат свой путь самостоятельно, и мальчишки верили, что они доплывут до Дона, а потом их ждёт океанский простор с тропическими островами.
Теперь окончания уроков все ожидали с нетерпением. И после звонка Валерка с мальчишками шумной толпой вырвался на улицу, срывая с шеи пионерские галстуки и засовывая их в карман. Это было высшим шиком школьного шалопайства.
Но Валерка всегда помнил тот день, когда его принимали в пионеры, и свой первый красный шёлковый галстук. Галстук можно было купить и ситцевый, но мальчишки постарше подсказали, что после того, как он побывает в кармане, будет очень тяжело отглаживать образовавшиеся складки, а шелковый, раз, и готово. Валерка свой галстук всегда гладил сам, а потом завязывал на шее очень красивым узлом. Так вот, день приёма в пионеры был холодным и ветреным, но когда он выбежал на улицу уже повязанным красным галстуком, то, несмотря на холод, распахнул пальто, чтобы все видели, что он теперь пионер.
А приятели мальчишки свои галстуки, чтобы можно было побаловаться, сняли после школы, чтобы никто не мог сказать: «Вести себя на улице не умеете, а ещё пионеры».
Потом наступило 19 мая – день рождения пионерской организации, и лучшие пионеры выстаивались стройными колоннами на площади, где теперь возвышается лошадь с красным кавалеристом. В этот день было очень жарко, солнце палило по-летнему. Валерка маялся от этой жары и ждал, ну, когда их, наконец, отпустят домой. Но вот запели горны, застучали барабаны, раздались чёткие команды, и Валерку словно подменили. Он весь подобрался, по сердцу прошла дрожь, и вместе со всеми по улице Энгельса он направился к памятнику Ленина, стоящему перед парком Горького, возлагать цветы. И он себя чувствовал в эту минуту не только пионером, гордо отвечающим: «Всегда готов!» на призыв своих вожатых: «Пионер! К борьбе за дело Ленина будь готов!», но и пионером, пробирающимся сквозь лесные дебри Америки на помощь белым поселенцам. Но тут Витя Раенко тронул его за плечо: «Вернись из своих Америк. Домой уже отпустили».
После этого дня ещё чуть-чуть и начиналось настоящее лето. А что такое лето для мальчишек? Это весь день во дворе, на улице, на Дону, в Парамошке и иногда даже дома, уплетающим горячие пирожки из эмалированного тазика, накрытого от мух белым вафельным полотенцем. Взрослые на работе, а бабушке некогда следить за сорванцом, она хлопочет по хозяйству. И такая же картина у всех ребят.
На улице их ждут свои маленькие приключения, из которых обязательно нужно найти выход: убежать, спрятаться, обогнать, обыграть, обвести, поймать, попасть, погладить, просто посмотреть. Сколько дел!
Вот ребята собираются в Парамошку. Вместе с ними и Ленка Шевченко. У Мишки Ханина там особые дела. Он собирает коллекцию насекомых, поэтому с собой несёт стеклянные баночки с притертыми пробками, баночку с ваткой, пропитанной хлороформом, чтобы усыплять навечно бедных букашек и дощечки из дерева с запасом иголок, чтобы накалывать несчастных бабочек, жучков и паучков. Валерке не нравятся Мишкины занятия. Зачем убивать, когда можно просто поймать летающее, стрекочущее, ползающее существо, посмотреть и отпустить на волю. Но Мишка занимается в каком-то кружке, и от них требуют принести именно мёртвых насекомых. И он старается.
Валерка не особенно помогал натуралисту. Поймал жёлтую бабочку, посмотрел, как Мишка прикалывает трепещущие ещё крылышки, несмотря на ватку с хлороформом, поднесённою прямо к изящной головке бабочки, и теперь сидит на пригретом солнцем бугорке и наблюдает за красными солдатиками, которых Мишка некрасиво называет красноклопами, копошащимися у его ног. Пахнет землёй и разогретой травой, в которой круглым ковром расположились ромашки с вкраплёнными в их компанию красными маками. Пушистые головки одуванчиков так и просят, чтобы на них подули. Колючие репейники с фиолетовыми цветами стоят, как солдаты. И Валерке хорошо.
Он лениво, с тайным превосходством, наблюдает, как Ленка пытается поймать серого зинчика, слетающего с торчащей сухой ветки засохшей жердёлы, как только она, тревожа траву, протягивает к нему свою руку. И когда в очередной раз зинчик слетает с ветки, Валерка говорит: «Смотри, как надо», и вытягивает вверх левую руку с вытянутым указательным пальцем. Стрекозка немедленно садится на палец, обхватывая его нежными щекочущими лапками, но её тут же сгоняет зинчик красного цвета, себе на неприятность. Валерка очень медленно спускает руку, одновременно приближая к колышущемуся хвостику правую руку. И вот большой и указательный пальцы осторожно сложились на хвостике. Зинчик изогнулся, но было уже поздно. «Учись, пока я жив», - говорит мальчик и протягивает добычу Ленке, но она так неумело пытается его перехватить, что тот вырывается и улетает.
Пока Валерка показывал Ленке приемы охоты на зинчиков, ребята разбрелись по всему склону, а ведь сегодня нужно ещё идти за стеклянными трубками на завод, прокопчённые корпуса которого, а также двор с горами этих самых трубок видны из-за невысокого забора. Мишка с Ленкой остались со своими букашками, а остальные ребята спустились вниз и пролезли в дырку. Через неё рабочие, живущие рядом, ходили на обед. На ребят никто особенного внимания не обращал, и они заглянули в окна здания, где виднелись отблески красноватого пламени. Валерка никогда, наверно, не забудет чумазого мужчину в грязной майке, стоящего перед печкой и дующего в трубку. На её конце переливалась очень красивая стеклянная капля. «А ну кыш отсюда, а то в печку брошу!» - раздался голос за спиной, и они бросились в рассыпную за широко распахнутые ворота и оказались на железнодорожных путях. И вот тут им очень повезло, потому что к ним  медленно приближался товарняк, словно ощупывая перед собой дорогу.
Мальчишки знали, что охранник всегда стоит в последнем тамбуре, поэтому Рыжий и Валерка, отправив маленького Огурца к Мишке с Ленкой, дождались середины поезда, ведь надо, чтобы и машинист ничего не заметил. Вскочили на подножку проходящего вагона, и отправились в неожиданное путешествие в сторону Зеленого острова. Валерка до сих пор помнит острое чувство обрывающейся пустоты внизу живота, когда он бежал рядом с вагоном, держался за поручни, а потом вскакивал на подножку, подтягиваясь и перебирая руками блестящие отполированные ручки, и то чувство восторга, когда поезд прибавил ход, и мимо понеслись прибрежные строения. Обратного поезда, к их большому сожалению, не было, и им пришлось возвращаться пешком.
Во двор они пришли ближе к вечеру, чуть ли не сгибаясь под богатой добычей. Длинные стеклянные трубки сгибались в том месте, где мальчишки их держали, и волочились по булыжной мостовой. Но радость от предстоящих испытаний новеньких духовых ружей помогала им нести такую тяжесть.
Мишка уже сидел на сарае рядом с акацией и читал книжку о своих любимых букашках, Рыжего позвали домой, а Валерка, спрятав трубки в сарай, залез к Мишке с комком мокрой глины и стал прилаживать свое двухметровое стеклянное оружие, обладающее огромной ударной силой и дальнобойностью, между ветками акации. Куда бы стрельнуть? А не выстрелить через улицу? И, отколупнув кусочек глины, он помял её в руке, затем образовавшийся глиняный шарик засунул в рот, набрал, как следует воздух, приложил ко рту стеклянную трубку и, преодолевая сопротивление того же воздуха, дунул изо всех сил. Спустя мгновение заревела маленькая девочка во дворе через улицу в коротком голубом платьице, и Валерка с ужасом увидел, что пробный выстрел попал в цель, и понял, что пора сматываться. Ему и Мишке.
Но Мишка от него отмахнулся и через некоторое время вынужден был принять на себя весь шумовой залп матери небесного создания, прибежавшей в их двор с ревущей всё ещё девочкой. У неё под глазом уже расплылся большой синяк. «Бедная девочка, - подумал Валерка. – Но такая плакса». Мишка упорно повторял, что это не он, но когда его спрашивали, кто это сделал, то упорно отвечал, что не знает. Девочка плакала и говорила: «Знает. Мальчик, ну какой стрелял, рядом с ним сидел». Валерка слушал из-за сарая эту перебранку и знал, что Мишка его не выдаст. Иначе он будет ябедой, а может, даже и сиксотом. Между ябедой и сиксотом в общем-то не было большой разницы, но считалось, что быть сиксотом хуже, чем ябедой. Ни ябедой, ни сиксотом Мишка быть не хотел, и поэтому, как заученный, повторял: «Не знаю». И сердце Валерки не выдержало. Он вышел из-за сарая и сказал: «Это я стрелял. Но я не хотел. Я нечаянно». «А за нечаянно бьют отчаянно», - сказал дядя Вася, сапожник, будка которого стояла около Богатино. Но Валерка знал, что бить его никто не будет. Вообще его никогда не били в детстве. Девочка уже не плакала, а только хныкала и тянула маму за руку: «Мама, пойдём домой». И, поругав Валерку для острастки, все разошлись.
Дома мальчика ждал куриный суп с пупочками. Он и дедушка, его очень любил, а серый Пусик под столом, знал, что и ему что-нибудь перепадёт. Но когда он взял незаметно, как ему казалось, большой кусок курятины и хотел сунуть его кошке, то краем глаза увидел, что дедушка строго смотрит на мясо в его руке. Сердце у него ёкнуло: дедушку Валерка немного побаивался. Пусик разочарованно облизнулся, но смолчал. Она, почему-то, названная мужским именем, вообще была деликатной кошкой. Дедушка после обеда углубился в свою любимую газету «Молотку», и мальчику удалось-таки не обмануть ожидания Пусика.
А во дворе уже около Аликиной беседки раздавались мальчишеские голоса. И когда Валерка спустился к ним, то все одобрительно смотрели на него, и Алик сказал: «Ну, ты молоток!» В смысле молодец.
Ребята решали важную проблему: во что им сегодня играть. Но так как Валерка был очень необразован в этом вопросе, то он на каждую называемую игру откликался: «А как?» Игр называлось много, и Валеркино «а как» так Алику надоело, что он ему сказал: «Ну, ты прямо какая-то Акака», а Мишка Ханин засмеялся и добавил к Акаке одну только букву. Так во дворе на углу Красных Зорь и Державинского появилась знаменитая макака, герой будущей знаменитой поэмы «Макака к Байкалу подходит» не менее знаменитых авторов: Огурца, Мишки и их идейного наставника Шевы. Пик их творчества как раз и приходился на середину незабываемых пятидесятых годов. Где только не побывала бедная макака? Фантазия авторов даже забросила её в космос, из которого она так и не вернулась. Но какой прекрасный получился стихотворный цикл! Где-то и сейчас у бывшего Огурца хранится заветная тетрадка со стихами – памятью их детских лет.
А в Ростов вместе с арбузами и дынями незаметно прикатился август. И вот однажды, часов в девять вечера, когда во дворе на санях сидели только Валерка и Шева, к ним подошел дядя Вася и сказал, что к Богатино подошла машина с арбузами и что, мол, надо помочь эту машину разгрузить. Для Валерки слово «помочь» было таким же условным сигналом, как для кошки звонок, по которому она бежит к кормушке.
И вот маленький худенький мальчик сидит под фонарём – на улице уже темень – и на арбузах. Гришка Шевченко, мальчик покрепче, стоит около борта машины и ждёт, когда Валерка начнёт кидать ему арбузы. Какое это было увлекательное дело - кидать арбузы! Кидать и знать, что Шева не подведёт, поймает и положит в быстро растущую кучу. Иногда арбуз был такой большой, что Валерке не под силу было его кинуть. Тогда он подкатывал зелёно-полосатое чудовище к борту и перекатывал через него. А потом Валерка ловил арбузы от Шевы. О, это целая наука – ловить арбузы. Первый арбуз чуть не сбил его с ног, второй он уронил и разбил, а потом дело пошло. Нужно просто вытягивать вперёд руки, принимая арбуз, а затем прижимать руки с пойманным арбузом к груди, уменьшая инерцию летящего сладкого снаряда. Сначала арбузы летали, как мячики, но вот мальчик почувствовал, что устал, руки начали дрожать, и теперь каждый брошенный арбуз уже казался ему кирпичом, готовым сбить его с ног. Но тут дядя Вася привёл ещё каких-то ребят постарше, и дело опять закипело. Продавщицы подбадривали мальчишек, и было очень весело их слушать.
«А вон тот, вихрастый, работает как артист». «А я люблю артистов», - подхватывает другая. «Женишься на мне?» Валерка смущенно помалкивает, ловя очередной арбуз и чувствуя, что скорее упадёт, чем осрамится перед этими весёлыми женщинами. Но вот все арбузы в машине заканчиваются. На дворе уже поздняя ночь.
Валерка и Шева получают за работу по большому арбузу и гордые возвращаются во двор. Гришкина лестница сразу же за подъездом, а Валерка идёт дальше в глубь двора и тоже по лестнице поднимается к себе. Дома горит свет, и никто не спит. Мальчик протягивает арбуз и говорит: «Я принёс арбуз. Я его сам заработал». Но не успел он закончить последнюю фразу, как мама выхватывает арбуз у него из рук и бросает его на пол. Арбуз разлетается на красно-зелёные куски, и одна чёрная арбузная семечка попадает Валерке в лицо и приклеивается к нему. «Почему ты ушёл без спроса? - кричит мама. Мы тут все с ума посходили». Мальчик потерянно стоит у порога, смотрит на свой первый в жизни заработанный арбуз, который уже и не арбуз совсем, и плачет. Бабушка прижимает его к себе и говорит: «Ну, хватит уже. Давайте спать ложиться».
На другой день Валерка убегает из дома. И долго-долго не возвращается, бесцельно бродя по улицам.
К первому сентября мама, конечно же, нашла его, и отправила в школу, по которой он уже успел заскучать. В маленьком школьном дворике тесно от учеников, учителей, директора и родителей первоклашек. Все оживленно переговариваются. Валерка сравнивает свой загар с загаром Вальки Быковского. Потом они щупают друг у друга мускулы. Девочки шепчутся друг с другом и хихикают. Но вот запел горн. Всё стихло. И директор, Кузьма Сергеевич, в новых скрипучих сапогах, встал перед всеми и что-то стал говорить. Наверно, поздравлять с началом нового учебного года. Для Валерки пятого. И он не помнит, что говорил директор. Вот сапоги помнит, а слова не помнит.
Сентябрь быстро проскочил, а лето всё не заканчивалось. И вот, когда уже начали падать рожки с деревьев, которые мама упорно называла непонятным словом – гледичиями, рожки, в сладкую мякоть которых так приятно было впиться зубами, и пошли дожди, и нужно было облачаться в брюки и рубашку с длинными рукавами, то сразу стало понятно, что лето закончилось.

Глава 9

Китайцы всё суют в рот, как дети. И поэтому Валерий Иванович вначале настороженно относился к их еде, хотя он себя и настраивал на любую, даже собачатину со змеятиной. Но в любом случае ему хотелось одного, чтобы никто ему не говорил, что он в данную минуту ест. Китайская еда оказалась непонятной, но разнообразной и вкусной. Особенно понравилось заходить в маленькие китайские пельменные с отрытой кухней, где в глубине были видны китайцы, раскатывающие тесто на большом железном столе. Он обычно заходил туда изрядно проголодавшимся. Ему уже было всё равно, что находилось внутри сочных и ароматных пельменей, сопровождаемых шаньдуньским пивом из узкогорлых бутылок. Нравилось, что в каждой пельменной внутри была прибита полка, на которой стояла тёмная бутыль со стеклянным краником, наполненная китайской водкой. В ней плавало существо, похожее на маленького дракончика, являющееся оберегом подобных заведений. Гостю, приятному хозяину пельменной, обязательно наливали стаканчик из этой старинной пятилитровой бутыли. Тот низко кланялся и выпивал за своё здоровье, здоровье хозяина и за процветание его заведения. Со временем Валерий Иванович привык к китайской кухне, научился пользоваться палочками.
Но и он был сильно ошарашен, когда спустя несколько часов после паромокрушения, отшагав по побережью мимо заливов, бухт с зарослями морской травы и карликовых мангров по холмистым мысам с густой травой, шиповником и цветами, оказался в местном ресторанчике, где ему после бамбукового салата подали одно блюдо. «Но не успел он воткнуть в него палочки, как оно вдруг стало расползаться во все стороны по тарелке – оказалось, что это какие-то малощетинковые черви типа трубочников. Немного кошмарное зрелище». Да, Володя! И Валерий Иванович, как и ты, не избежал восточного гостеприимства. Правда, вкус у червячков оказался необычайно нежным и изысканным. Но это, однако, была не китайская еда, потому что в деревеньке, где оказался Валерий Иванович, проживает племя дай – северная ветвь тайцев, основного населения Тайланда. Теперь, пожалуй, о еде – всё.
«После обеда началось самое интересное. Как почётного гостя, белого путешественника везут устраивать бесплатно в «отель», расположенный в свайном посёлочке из бамбука посередине озера. В номере «люкс» Валерию Ивановичу понравилось: противомоскитный полог из натурального шёлка, душ и вентилятор. Наконец-то он может всё высушить. Вокруг привычная картина: гекконы на потолке, богомолы на стенах, огромные чёрные тараканы на полу, термиты в столе и муравьи повсюду. Путешественник осторожно приподнимает подушку. Слава Богу, змей нет. Но тут происходит кое-что поинтереснее змей. Входит хозяин отеля и заявляет, что обычай дай – предлагать почётному гостю своих дочерей, что он сейчас и сделает. Дочерей у папаши пять, и выбрать одну совсем не просто. Миниатюрные, необыкновенно изящные девушки дай в своих узких длинных сари, красных, сиреневых и синих, очень красивы и кажутся совсем юными. Валерий Иванович, конечно, выбрал старшую, чем слегка шокировал отца – ведь она уже в возрасте, ей пятнадцать лет. Вот такое получилось пикантное дополнение к блюду из червячков».
Помнишь, Володя? Валерий Иванович помнит. Это – необыкновенная зарубка в памяти, тревожаще-яркая, с не отводящим огромные глаза, расцвеченным жёлтым светом китайской луны полосатым гекконом. Как такое забыть?
Алику Зильберову, в пятьдесят седьмом году исполнилось  как раз пятнадцать лет. Он говорит Валерке, играющему со щенками Динги, рыже-белой небольшой собачонки, живущей под лестницей и охраняющей двор звонким лаем от непрошеных гостей: «Бери свой самокат и дуй на угол». Он дружил с высокой девочкой, по имени Оля, с улицы Седова, что на квартал ниже Валеркиной улицы, и все дворовые мальчишки знали об этой дружбе. И Валерка в первую очередь, потому что именно он доставлял Аликины записки по назначению. Вот и на этот раз Алик протянул ему записку, в которой было написано: «Оля, пойдешь сегодня в кино? Алик.» Валерка ужасно гордился этими поручениями и чувствовал себя очень важным, когда на самодельном самокате, грохоча подшипниками на весь Державинский, съезжал вниз к стайке больших девочек, пересмеивающихся в ожидании «любовного» курьера.
Правда, слова «любить» в Валеркином лексиконе, касающемся отношений между девчонками и мальчишками, не было. Это слово имело для него весьма прагматичный оттенок. Любить можно было купаться в Дону, ходить в кино, мороженное, что, само собой разумеется. И он мог бы объяснить это так: мороженное вкусное, особенно, эскимо на палочке, кино интересное, а купаться в Дону весело. Именно в Дону, потому что Валерка ходил купаться ещё в одно место. В баню на Кировском, где серьёзные голые люди ходили в большом зале по каменному полу голыми ногами, держа в руках тазики и мочалки. А потом сосредоточенно и серьёзно мылись. Конечно, после бани можно было похвастаться перед мальчишками чисто вымытыми коленками, и это было важно, потому что именно в коленки въедалась вся пыль крыш и улиц. Но всё-таки в бане было совсем не весело. Так, обыкновенно. И любить её было не за что.
А вот кино, где Алик и познакомился с Олей, это совсем другое дело. Кино было на улице Нижнее-Бульварной, во дворе, и идти туда надо было со своими табуретками. Уже одно это было очень интересно. Хотя время на афишах и писалось, уличное кино начиналось без времени. Все ждали наступления сумерек и спрашивали друг у друга: «Ну, что, пора в кино идти?». Получался как бы школьный урок наоборот. У счастливого обладателя часов, Алика Зудина, никогда не спрашивали: «Сколько до начала урока?», и поэтому школьный звонок врезался в гул школы неожиданно резко и тревожно. Всех всегда интересовало другое: «сколько осталось до конца урока?». Алик показывал из-под парты растопыренные пальцы, и звонок звучал радостной мелодией. А сидя на табуретках и щёлкая семечки, кто – подсолнечные, кто - кабашные, время не спрашивали, а смотрели на киномеханика, возящегося около стола с кинопередвижкой, на вечереющее небо («ну когда же станет темно?») и шептались друг с другом. Алик сидел недалеко от Валерки и его друзей, и они видели, что он хотел взять Олю за руку, но она не разрешает, и до них донесся её громкий шепот: «Отпусти! Ведь все смотрят». Мальчишкам это было так интересно, что они забыли про кино и киномеханика. Но вот застрекотала аппаратура, на натянутой простыне сначала побежали какие-то чёрные полосы, а потом начался чёрно-белый фильм. Плёнка часто рвалась, музыка и речь «плыли», зрители кричали на киномеханика: «Сапожник!», но никуда не расходились. Это был своеобразный ритуал. Все прекрасно понимали, что аппаратура старая, что плёнка – клееная-переклеенная, и только однажды «сапожник» обиделся неизвестно по какой причине, выключил проектор и стал громыхать жестяными круглыми коробками с плёнкой. Его обступил народ и стал успокаивать: «Да не обращай ты внимания. Дураков везде хватает», - и фильм продолжился. Вечер был очень тёплый, и хотелось, чтобы кино никогда не заканчивалось, но хорошее всегда быстро заканчивается. Когда Валерка оглянулся после окончания фильма назад, Алика и Оли со своими табуретками уже не было. И он ещё мельком подумал: «Устанут - посидят на табуретках».
Утром было воскресенье. На подоконнике второго этажа у Иры Козловой стоял чёрный патефон с торчащей металлической ручкой, чтобы его заводить, как детские заводные автомобили, и приторный голос пел:
«Ах, эти чёрные глаза
Меня пленили,
Разбили сердце мне,
С ума свели».
А потом другой голос стал петь о цветах:
«Ты сегодня мне принёс
Не букет из алых роз,
Не ромашки и не лилии,
Эти нежные цветы,
Эти белые цветы – ландыши!
Ландыши, ландыши,
Светлого мая привет.
Ландыши, ландыши,
Первый букет».
Вот Ира переворачивает пластинку. И понеслись «Очи чёрные, очи жгучие, очи ясные и прекрасные». Ну а как же без:
«Мишка, Мишка,
Где твоя улыбка,
Полная задора и огня?
Самая нелёгкая ошибка, Мишка,
То, что ты уходишь от меня».
Валерка добросовестно прослушал весь воскресный репертуар, сидя на своей лестнице за чтением «Записок следователя» и поглядывая во двор, по которому в сторону уборной и мусорника туда-обратно несколько раз прошла дочка парикмахерши. Возвращаясь, Люда хлопала на Валерку ресницами, и он смущался, предчувствуя, что этим дело не закончится. И его предчувствие оправдалось, потому что вскоре прибежала Ленка и, таинственно  понижая голос, сказала: «Тебе записка». «От кого?» - глупо спросил Валерка. «Догадайся сам». Когда мальчик развернул белый листик в клеточку и прочитал: «Я тебя люблю», то у него обмерло сердце. Он ещё ни от кого не получал таких записок, хотя в классе, во время уроков, он часто передавал записки, но в них не было таких откровенных признаний. Володя Демус, с которым Валерка сидел за одной партой, показывал ему записочки от Тани Поповой, девочки с круглым лицом и большой толстой косой. Таня ему писала: «Давай с тобой дружить», а когда они ссорились по поводу и без повода, то она первая шла на примирение: «Мир и дружба, да?». Витя Раенко тоже хотел дружить с Таней, а она ему отвечала: «Я уже дружу с Володей Демусом», на что Витя писал: «Давайте дружить втроем». «Давай», - отвечали ему. Записки летали по классу белыми голубями, но Валерку обходили стороной. Валерка и сам хотел написать записку Нине Кабановой. Он её тайно любил, но не знал, что делать, если Нина ему ответит согласием. Поэтому он ничего не писал, а только помогал Нине нести портфель после школы. Одноклассники смеялись, потому что одно дело дружить, а другое – таскать портфели.
И вот такая записка от дворовой девчонки. Он не знал, что ему делать, потому что не хотел обидеть отказом Люду, доверившую ему свою тайну, но  не хотел её и обманывать. Валерке надо было подумать, но Ленка ждала ответ и канючила, и тогда он решился. «Люда, - написал он, - я тебя не люблю, но ты мне очень нравишься». И это была почти правда, потому что Люда действительно немножко нравилась мальчику. Но он не написал в своем ответе «немножко», потому что это не было равносильно Людиной любви, и Люда могла бы действительно обидеться, а вот «очень нравишься» - совсем другое дело. И девочке будет не очень обидно, что отвергли её любовь. Так и получилось. И вскоре у неё возникли сложные отношения с Огурцом, а затем, уже после огурца, с Мишкой Ханиным.
В июле Валерку отправили в первый раз в пионерский лагерь. Лагерь назывался «Геолог» и располагался на обрывистом берегу Азовского моря. На станции «Морская» пионеров торжественно встретил пионерский духовой оркестр. Он затем возглавил шествие новой смены по направлению к лагерю. Родители торопливо шли сбоку и сзади. В лагерь им войти не разрешили, поэтому они совали детям кульки со сладостями и фруктами сквозь решётку забора. Метались вожатые в красных галстуках, и оттаскивали то ли детей от родителей, то ли родителей от детей. Наконец, все угомонились.
Валерка попал в четвёртый отряд. И завертелась лагерная жизнь под звуки пионерского горна. Море было теплое и мелкое, утонуть было невозможно, поэтому вожатые лениво лежали на берегу, краем глаза посматривая на часы. А затем, когда дети оказывались на берегу, деловито их пересчитывали и давали команду загорать с переменой положения тела каждые пять минут. «Инна! Ты что уснула? Все уже перевернулись на левый бок, а ты уткнулась в песок!» Валерка посмотрел на красивую смуглолицую девочку с короткой чёлочкой. До этого он не обращал на неё никакого внимания. Она спокойно перевернулась на левый бок и правой рукой прикрыла глаза от солнца. Солнце припекало, и нестерпимо хотелось купаться. Но вот долгожданная команда, и опять все бросились в море.
После тихого часа и полдника четвёртый отряд вместе с пионервожатой готовился к концерту. У Валерки нет никаких талантов, поэтому он будет петь хором про комсомольцев, собиравшихся ехать в казахстанские степи осваивать целину, потом они приезжают туда и поют: «Здравствуй, земля целинная». Мальчишкам из отряда нравится этот песенный номер, потому что к поляне, где будет проходить концерт, должен будет подъехать грузовик и весь хор должен будет туда забраться и уже на ходу машины допевать последний куплет. Вожатая, которая и придумала этот номер с машиной, страшно боялась, во-первых, что кто-нибудь вывалится из машины, а во-вторых, что кто-нибудь из ребят проболтается про грузовик и номер будет сорван. Но все держали язык за зубами, потому что хотели выиграть первый приз и получить в награду большой пирог с вареньем.
Валерка слышал уже про целину, потому что в дедушкиной газете «Молот» он прочитал про антипартийную группу Маленкова, Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова, выступающую почему-то против освоения целины. Почему эта группа была против, Валерка так и не понял, ведь всем ясно, что если засеять не паханную раньше землю, то должен быть богатый урожай. И ещё ему было не понятно, как эта группа уговорила примкнуть к ним Шепилова. Вообще, Валерка мало обращал внимание на хмурых дядек из какого-то Политбюро. Портреты их висели в кабинете истории. Ему только нравился всегда оживленный Никита Сергеевич Хрущев, разоблачивший культ личности, и красные кавалеристы Семён Михайлович Буденный и Климент Ефремович Ворошилов.
В пионерском лагере постоянно проходили разнообразные спортивные соревнования, и вскоре Валерка стал лагерным чемпионом по шахматам. И особенно ему славу принесло то, что уже в ранге чемпиона он поставил мат самому начальнику лагеря. Кроме того, он спас свои ворота от верного гола, когда мяч, пущенный ногой соперника в пустые, казалось, ворота, нашёл его голову. Голова сильно гудела после этого. А один его проход по левому краю закончился ударом в верхнюю перекладину, и хорошо, что так получилось, потому что футбольные ворота защищала девчонка, рыжая и крепкая, но девчонка.
А Инна как будто была в лагере, и как будто её не было, но она сама дала о себе знать самым неожиданным образом. Вокруг стадиона в два ряда и на небольшой высоте, чтобы удобно было сидеть болельщикам, были протянуты толстые брёвна. На одном из них и примостился Валерка с очередной книжкой о приключениях. И хотя он читал увлечённо книжку, ему были видны две девочки, которые медленно приближались к нему, балансируя на брёвнах, чтобы не свалиться с них. Книжка была такая интересная, что мальчик перестал обращать на девчонок внимание. Идут себе, ну и пускай идут. И когда одна из девчонок тихо произнесла: «Ты Инне очень нравишься», - то Валерка даже сначала не сообразил, что эти слова относятся именно к нему. Ему даже показалось, что как будто их принёс ветер, слегка колыхавший травинки на обочине футбольного поля, и он посмотрел по сторонам, словно ожидая увидеть ещё кого-нибудь. Но кроме девочек никого не было. И они медленно удалялись от него. Медленно и необратимо. «А он им так ничего и не сказал. Может быть, догнать? А что он им скажет? Что она ему тоже нравится? Но почему он должен об этом говорить этим девчонкам?» Мысли скакали в голове мальчика. Но внешне ничего не изменилось. Как сидел мальчик, уткнувшись в книгу, так и продолжал сидеть, но он уже не видел, что в ней написано. «Что Инна подумает? Она подумает, что он специально сделал вид, что не расслышал этих слов. Но ведь девочки шли так медленно, ну почему он их не догнал?».
Лагерная смена футбольным мячиком прикатилась к своему завершению. Прощальный костёр взвился и разогнал ночь. Искры сыпались на уворачивающегося от них Валерку, певшего вместе со всеми пионерами зовущую в светлое завтра песню:
«Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы – пионеры, дети рабочих.
Близится эра светлых годов,
Девиз пионеров: «Всегда будь готов!»
Но вот костер рассыпался, обдав девчонок и мальчишек новыми снопами искр, и в него побросали картошку.
Самые смелые стали прыгать через костёр, девчонки с отчаянным визгом, а мальчишки молча и сосредоточенно. А потом ртами, набитыми душистой картошечной мякотью прямо вместе с чёрной кожурой, стали распевать:
«Ах ты, милая картошка-тошка-тошка-тошка-тошка,
Пионеров идеал-ал-ал.
Тот не знает наслажденья-денья-денья-денья-денья,
Кто картошки не едал-ал-ал.»
Всплыла со стороны моря огромная луна. И всем отчётливо стала видна скамейка на берегу обрыва, и две тёмные фигурки мальчика и девочки, сидящие на ней. Но вот мальчик поцеловал девочку. Они встали со скамейки и пошли каждый в свою сторону. И это зрелище было таким одухотворённым и прекрасным, что все притихли и даже мальчишки. Все почувствовали, что лагерная смена закончена вместе с этим прощальным поцелуем.
Валерка, вернувшийся из лагеря в конце июля, уже не застал Дингу в живых. Она попала под случайно оказавшуюся на улице машину, оставив сиротами троих щенят. Щенята не понимали, в чём дело, и бестолково скулили, ожидая свою маму. Их скоро раздали, как говорили взрослые, в хорошие руки, а во дворе появилась рыжая собака, для которой построили будку в глубине двора возле Гришкиного сарая, но ей там не понравилось, и она стала жить там же, где жила Динга, под лестницей у подъезда. Собачка оказалась очень ласковой, но Валерка так и не смог полюбить её как Дингу.
Когда Валерка прикатил к воротам своего дома железный обруч, - о, это было целое искусство: катить обруч по улице так, чтобы он не падал, - то увидел во дворе участкового, окружённого жильцами. Милиционер был весь перетянут ремнями, с пистолетом в кобуре на правом боку и с кожаной папкой – на левом. От него Валерка и Валеркины соседи узнали, что в Москве проходит первый Всемирный фестиваль Молодёжи, и что враги делают всё, чтобы сорвать его, и что нужно быть очень бдительным и сообщать обо всех подозрительных людях. Милиционер ушёл, а в воздухе ещё долго носился запах его начищенных до блеска сапог.
А вскоре с улицы стали приходить будоражащие мальчишек разговоры об отравленных иголках, привезённых в Москву на фестиваль американскими шпионами, и теперь эти иголки завезли в Ростов. Вскоре прибежала из Богатино Аникишочка и стала рассказывать бабе Фене страшную историю: «В трамвае шпиона поймали. Такой вроде приличный человек в шляпе, а в руках у него авоська. А из авоськи, представляешь, торчала проволока, и он ею колол всех граждан, особенно женщин. До смерти!». «Как так? - удивилась баба Феня. - Может, человек с работы ехал и проволоку взял для своего хозяйства?». «Проволока та отравленная была. Женщина как закричала. Так пассажиры его схватили, трамвай остановили и повели шпиона в милицию». «Свят, свят, свят», - перекрестилась баба Феня, и ребята поняли, что в августе, пока ещё нет школы, надо ловить шпионов. И это оказалось очень увлекательным занятием, и совсем не трудным. Пришлось, конечно, побегать по улицам, зато шпионов в их районе оказалось хоть пруд пруди.
Очень пригодились в деле определения шпионов  прочитанные всеми мальчишками «Записки следователя». Как только мальчишки видели человека с родинкой, золотыми зубами или с газетой в руке, то уже точно знали, что это шпион. А что делать со шпионом? Правильно, за ним надо следить, разбившись на пары. Валерка оказался в паре с Демусом, который оказался прирожденным ловцом шпионов. Валерка уже был во дворе на санях, наблюдал за игрой в подкидного дурака дяди Вани, отца Валерки, и  Лёньки Сысолетина, а Вовка всё шёл по шпионскому следу. Потом прибегал во двор, отзывал Валерку и давал ему отчёт о проделанной работе. Шпионы не подозревали, что за ними следили, поэтому не доставали пистолеты и отравленные иголки, а вели себя спокойно.
Списки всех шпионов лежали в пустом скворечнике вместе с фантиками. К сентябрю шпионов поубавилось, надо было ходить в школу. Валерка уже перестал носить Нинин портфель, хотя он и понимал, что она по-прежнему очень красивая. И по-хорошему завидовал мальчишке из параллельного класса, продолжавшему дружить  с одной и той же девчонкой. На щеках девочки постоянно играл румянец, и на всех переменах она стояла с ним у большого  окна в зале. Их почему-то не дразнили женихом и невестой. Может быть, понимали, что у мальчика и девочки большая дружба. А в сердце у Валерки образовалась какая-то ледяная пустота. И только однажды, когда его за очередную шалость ругала учительница прямо на лестнице на второй этаж, и он увидел сочувственный взгляд совсем незнакомой симпатичной школьницы, сердце его немного оттаяло, и он захотел, чтобы учительница ругала его как можно дольше.
В октябре в Ростове выдалась, как это часто бывает, хорошая погода. А четвертого октября Валеркина страна, Советский Союз, запустила первый в мире искусственный спутник Земли. Радость у всех была неописуемая. По радио передавали знаменитые позывные спутника: «Бип-бип-бип…» И вот однажды в «Молоте» напечатали, что вечером спутник будет пролетать над Ростовом и его можно будет увидеть. Самое открытое место во дворе было возле мусорника. Вечер выдался тёплым, почти как летом, из мусорного ящика тянуло запахом гниющих отходов, но люди этого не замечали. Все смотрели в небо. И вот на часах Бориса Самойловича – 19.52. «Летит», - произнёс кто-то. «Где, где?» - зашумели кругом. «Вон, вон, видите?». И Валерка увидел в тёмном небе, усыпанном звёздами, неудержимо летящую маленькую звёздочку. Она пролетела через созвездия, такая далёкая, а в душе мальчика трепетала радость, и ещё гордость за свою страну. Вот здесь, у мусорника, Валерка почувствовал, какая у него могучая и сильная страна, сильнее Америки, сильнее всех в мире.
Спутник пролетел с неодолимой силой, но, может быть, именно с этой неодолимости в Валерке, неосознаваемая до этого уверенность в своих силах обрела могучую основу ему не терять присутствие духа в сложных жизненных ситуациях, даже если эти ситуации происходят в такой непонятной стране, как Китай.

Глава 10

В Китае по-своему понимают понятие неодолимости. Это неодолимость государства по отношению к маленькому человеку, который нарушил законы этого государства. И теперь должен поплатиться за это. Очень часто наказание происходит публично. Но эта публичность какая-то обыденная, никого не удивляющая, в присутствии людей, совершенно случайно оказавшихся при этом действии, будь то публичная порка или публичная казнь.
На площадь перед вокзалом вылетело несколько армейских грузовиков, солдаты стали в оцепление, сдерживая мгновенно собравшуюся толпу, вытащили несопротивляющегося преступника, повалили лицом вниз, выстрелили в затылок из карабина, бросили труп в кузов и уехали, оставив собравшимся плакат с объяснениями. Всё. И опять Валерия Ивановича, как на тонущем пароме, поразила любопытствующая отрешённость людей. Ну, убивающих, это понятно. А смотрящих?
Да. Пора в Россию. Русский путешественник собирается идти через Большой Хинган проветрить голову ветром, почему-то всегда дующем в этом месте в сторону Родины. На невысоком перевале его догнала колонна грузовиков, и он сел в последнюю машину. Когда осталось ехать всего километров пять до поселка у подножия хребта, колонна вдруг остановилась. Валерий Иванович выглянул из-под брезента и увидел, что дорога впереди перегорожена бревном и какие-то люди спускаются с насыпи, постреливая в воздух. Трое начали выбрасывать коробки из первого грузовика, а четвертый направился от машины к машине, обыскивая шофёров и пассажиров. Неужели это хунхузы? О хунхузах Валерий Иванович только читал. И самое реалистичное описание этих людей выброшенных за обочину китайской жизни, он встретил как раз перед самым отъездом у А.И. Реникина. Главным бедствием края были хунхузы… В хунхузы шло всё, что было выброшено за борт  нуждой, преследованием или преступлением; всё, что могло ужиться в мёртвой петле, натянутой над тёмным людом жестокими несправедливыми властями; наконец, всё, что предпочитало легкое, беспечное, хотя полное тревог и опасности существование – тяжелой трудовой жизни. В хунхузы шёл разорённый чиновниками «манза», проигравшийся в «банковку» игрок, обокравший хозяина бой, провинившийся солдат и просто любитель приключений…
Хунхузские банды выбирали своего начальника, который пользовался неограниченной властью. Начальники распределяли между собой «районы действий», и никогда не слышно было о столкновениях между разными бандами. Хунхузы облагали данью заводы,… богатых китайцев, грабили подрядчиков и производили поголовные реквизиции в населённых пунктах…
Ни китайская администрация, ни китайские войсковые части… не вели борьбы против хунхузов. По-видимому, между этими последними существовало соглашение: «вы нас не трогайте, и мы вас не тронем».  А народ, беззащитный, терроризированный хунхузами и боявшийся их мести, видел в этом явлении нечто предначертанное судьбой и непреодолимое. Однажды наш разъезд, идя по следам хунхузов, заехал в китайскую деревню, произвел осмотр фанз и опросил жителей. Все показали, что хунхузов не видели и о них не слышали. Когда разъезд подъехал к краю деревни, из одной фанзы раздался вдруг ружейный залп…  Разъезд спешился, атаковал и перебил хунхузов. Оказалось, что хунхузы эти уже в течение нескольких часов грабили поочередно все дома деревни…
Плененных хунхузов наши части сдавали китайским властям. Их допрашивали и судили китайские суды, причём не было случая, чтобы хунхуз, несмотря на избиение бамбуковыми палками, выдал своих. Затем их подвергали публичной казни, привлекавшей толпы зрителей. Рубили головы. «Шли на смерть хунхузы с величайшим спокойствием и полным безразличием».
В Имянпо на вокзале Деникин видел знаменитого хунхузского  начальника Яндзыря, пойманного пограничниками и отправляемого в китайский суд. Он пел песни, что-то говорил – очевидно, остроумное, вызывавшее смех у толпившихся возле вагона китайцев, и, увидя Деникина, смеясь, ломанным русским языком сказал: «Шанго, капитан, руби голова скорей!».
Так хунхузы это или просто бандиты? Впрочем, сейчас это не важно. Знакомое с детства чувство азарта охватило Валерия Ивановича. И когда бандит заглянул в кузов, он получил по голове домкратом и упал. Валерий Иванович забрал винтовку с горсткой патронов, взбежал по насыпи и нырнул в лес. Его успели заметить. Опять началась стрельба, и оставшаяся троица с шумом и треском устремилась за ним в погоню. Хунхузская винтовка перезаряжалась вручную. Как наши мелкаши, а у одного из хунхузов был АК, так что Валерию Ивановичу пришлось бы, вероятно, худо, если бы бандиты не шли поодиночке. Весь покрытый зеленью (рюкзак, куртка, рубашка) в густом молодом сосняке он даже особенно не прятался: прилёг за пеньком, а они подходили по одному.
Было это, Володя Кобец? И они, действительно, подходили по одному? Валерий Иванович не помнит. Он вычеркнул это из своей памяти.
Когда Валерий Иванович возвратился на дорогу, то с удивлением обнаружил, что в машинах никого нет. Это его обрадовало – похоже, инстинкт самосохранения у его китайских попутчиков оказался сильнее веры в кармическую предопределенность. Правда, они не помогли ему, но он захотел от них чересчур многого. Через час, жуя яблоки, путешественник пришёл в посёлок, от которого до России было рукой подать.
Валерка в пятьдесят восьмом году двадцатого века жил в СССР, и даже подумать не мог, что он когда-нибудь будет жить в России. Россия была до Великой Октябрьской Социалистической революции и называлась она тогда Царской Россией, а после революции появился Союз Советских Социалистических Республик. Россия стала РСФСР, то есть Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой, и совсем не воспринималась, как Родина, а только как часть великого Советского Союза, и на Юге Союза был город Ростов-на-Дону. И около Дона был маленький дворик с лестницей, на которой и сидел сейчас Валерка, наблюдая за парящим высоко в небе воздушным змеем с красным хвостом, освещённым заходящим солнцем. От лестничных перил к нему уходила толстая белая нитка. Когда мальчик взял её в руку, то ему мгновенно передалось неимоверное напряжение нитки, удерживающей мечущуюся конструкцию из реек и бумаги. Змей метался, как большая рыбина, пытаясь вырваться в окружающий его голубой океан.
Иногда змею это удавалось, и он обретал долгожданную свободу. И тогда мальчик гадал, куда же его понесёт, и ему хотелось, чтобы это было далеко-далеко. А после он начинал мечтать, чтобы из этого далека ему пришло письмо, в котором было бы написано о том, что змея поймали где-нибудь в Африке или в Америке. Поэтому на каждом змее он аккуратно писал свой адрес, боясь продырявить тонкую бумагу. Но змеи улетали безвозвратно.
А ведь сколько усилий требовалось, чтобы поднять хвостатое существо в воздух. Сначала нужно было дождаться хотя бы слабенького ветерка, дующего вдоль улицы. Затем нужно было бегать против ветра и стараться оторвать змея от булыжной мостовой. Наконец, змей поднимается метра на три, и его начинает швырять и бросать в разные стороны. И тут нужно следить, чтобы его не бросило на ясени, растущие вдоль Валеркиного дома. Но вот и эта опасность миновала. Змей уже поднялся над домом, и его тянет в небо. Катушка с нитками разматывается у Валерки в руках. Змей уже выше дома. На катушке уже почти нет ниток, пора бы и остановиться. И змей как будто почувствовал желание мальчика и стал ходить по небу восьмерками, изящно заворачивая свой длинный хвост. Но не будешь же всё время держать его в руках. У Валерки ещё много дел намечено на сегодняшний вечер, поэтому он повёл змея за угол, спустился с ним к знакомой ракушечной стене, поднялся по выбоинам наверх и, распугивая насекомых за сараями, прошёл к мусорнику, затем по штабелям досок обогнул уборную, поднялся на примыкающие к уборной сараи, и прыгнул во двор, всё время следя за тем, чтобы нитка со змеем не запуталась в акации, поднялся по своей лестнице, привязал нитку к перилам и присел отдохнуть после тяжелой работы. Уф! А другой дороги во двор с ниткой в руке нет. И теперь он отдыхал, посматривая на гордо реющего змея, летающих во дворе больших стрекоз и на кота Ваську, машущего на них лапой, когда они слишком близко, по его мнению, к нему подлетали. Немного отдохнув, Валерка привязал к нитке белую тряпку, и она стремительно заскользила вверх, сигнализируя посвящённым в секреты, что в штабе всё спокойно. В основном этот сигнал предназначался Вовке Демусу из дома № 142. Свои почти все сидели на санях под лестницей и играли в карты.
Валерке в карты играть не хотелось, и поэтому, когда во двор пришел Демус, он увидел Валерку сидящим на земле и азартно приколачивающим очередной брусок к будущим ходулям. Он старался поднять бруски как можно выше, на что Вовка резонно заметил: «Зачем ты их прибиваешь так высоко? Ведь все равно ты там не устоишь». «Устою», - в азарте отвечал Валерка. «Не устоишь». - «Посмотрим». Захваченные чужим азартом мальчишки бросают карты и гурьбой идут на улицу смотреть на чудеса эквилибристики в исполнении штабного разведчика, обнимающего высокие, метра три, ходули. Вот Валерка взгромоздился на первые перекладины и, обнимая ходули, делает несколько шагов. Вот он уже на следующих ступеньках, мостовая отдаляется от него, мальчишки смотрят, задрав головы, вот тут бы ему и остановиться. Но нет, азарт бьёт в голову, он поднимает правую ногу и ставит её на третью от мостовой ступеньку, левой отталкивается, и… нога не находит под собой опоры. Мальчишки разбегаются, а Валерка вместе с ходулями летит вниз и больно бороздит коленкой по булыжникам. На сегодня, пожалуй, хватит. Ребята ругают Демуса, как будто он виноват в этом падении. У Валерки, несмотря на штаны, колено свезено до крови. Он прихрамывает, идёт к воротам, а Аникинючка кричит ему вслед: «Не плач. До свадьбы заживёт». «А я и не плачу», - отвечает мальчик и идёт обмывать коленку под дворовой колонкой.
Утром Валерка не спешит на улицу, в школу ему во вторую смену, а до школы нужно много успеть. Уроки Валерка сделал ещё вчера вечером, взрослые разошлись по своим работам, только бабушка хлопочет в коридоре над керогазом, а во дворе никого нет. От змея осталась одна повисшая на акации нитка. Опять улетел в дальние страны. «Придётся клеить новый змей, - мельком подумал мальчик. Но это потом. Сейчас займусь ракетой. Правда, спичек у меня всего две коробки, но на маленькую ракету должно хватить».
Он достал синий карандаш и бритвенным лезвием аккуратно заострил его. Синий по виду, он совсем не синий, а обыкновенный простой карандаш. Но если его послюнявить, он начинает писать синими чёрнилами. И им можно подписывать посылки, а можно и рисовать на руке несмываемые тайные знаки Зорро. Но для производства ракет важен не его цвет, а форма. Он толстый и круглый, и поэтому ракета получается такая же круглая и толстая. И тут важна ещё одна деталь. При обклейке бумаги вокруг карандаша нужно, чтобы корпус ракеты получился не слишком толстым. Если будет тонкой, то ракета может взорваться, если толстой, то ракета вообще не полетит, а завалится в бок при старте. Все эти премудрости Валерка знал, и поэтому ракета получилась, что надо. Мальчик положил её сохнуть на тумбочку, а сам принялся за подготовку ракетного горючего, которое должно состоять из двух компонентов. Серы от спичек и целлулоида от игрушек. И если со спичками проблем не было, то игрушки уже заканчивались, оставались самые любимые, которые Валерка не сжёг бы ни в коем случае. Где сейчас эти игрушки? И нужно было срочно искать им замену. Правда, недавно Валерке повезло, он нашёл на улице большую куклу, с сохранившимися ногами и головой с целлулоидным чубчиком. Рук у неё не было, ну и не надо. Ведь всё равно кукла будет принесена в жертву ракете. Конечно, Валерке было немножко жалко и эту беспомощную нежно-розовую куклу, и коричневого мишку, и обезьянок, но что делать, ведь только стремительному целлулоидному огню удавалось быстро добраться до серного заряда, который и поднимал ракету в воздух. И как хорошо, что Гришка Шевченко вскоре сделал важное открытие. Оказывается, фотоплёнки, как игрушки, тоже сделаны из целлулоида и поэтому после печатания с них фотографий их смело можно использовать для поджига основного заряда. Итак, ракета сохнет, сера лезвием счищена со спичек на тетрадный листик и высыпана в спичечный коробок, бедная игрушечная кукла разрезана ножницами на мелкие кусочки, теперь пора приняться за другое дело.
Вчера на уроке физики мальчик узнал об устройстве электромагнита. Конечно, у него был, как у любого уважающего себя мальчишки, постоянный магнит. И он часто использовал его для домашних опытов с притягиванием булавок. Но электромагнит – это другое дело. Можно будет притянуть к нему что-нибудь посолиднее, и с большего расстояния, и ему уже представлялись летящие по воздуху разнообразные железные предметы. Вот будет потеха. Он взял катушку из-под ниток с намотанной на неё проволокой, вставил в катушку большой гвоздь, который должен стать через мгновение мощным магнитом, и засунул проволоку в электроразетку. И не понял, что произошло. По его глазам ударила яркая вспышка и с мгновенно спёкшейся проволоки посыпались искры, а во дворе раздался мощный взрыв. И послышались возбуждённые голоса из подъезда, где находился дворовой электрощиток. Валерка понял, что электромагнит у него не получился и что всю эту суматоху во дворе сотворил он. Не понял почему, а выставлять свой позор на всеобщее обозрение он не хотел. Бабушка по-прежнему хлопотала в коридоре, ничего не подозревая об опасных опытах внука. А мальчик с книжкой Майн Рида «Всадник без головы» сел на лестницу и унёсся в ковбойские прерии, где не было никаких ракет, никто не устраивал коротких замыканий и по вольной степи бегали бизоны и койоты, и скакали индейцы. И читал до тех пор, пока его не отвлёк одноклассник Ушаков, которого замучила геометрия с её углами и биссектрисами. Валерка с сожалением захлопнул книгу и погрузился вместе с Ушаковым в геометрические места точек, равноудалённые от всех сторон. Одноклассник, несмотря на свое положение троечника, оказался очень понятливым, и Валерка испытал гордость, когда через некоторое время тот ему сообщил, что получил за контрольную свою первую четвёрку.
Ушаков ушёл, и пора было собираться в школу, но перед школой надо было заправить уже высохшую ракету. И вот она перед Валеркой лежит на столе, притягивая его взоры целлулоидом, торчащим из сопла. И какая-то шальная сила заставила его зажечь спичку и поднести её к ракете. Ракета некоторое время не понимала, что её подожгли, но вот она зашевелилась, стронулась со своего места, и, как разъярённая змея, испуская огонь, заметалась по столу, потом упала на пол и стремительно понеслась под кровать, где и окончательно взорвалась. Из-под кровати выскочил Пупсик с шерстью, вставшей дыбом, оттуда выскочил на лестницу и чуть не сбил бабушку, поднимавшуюся из погреба с кастрюлей борща. Милая, добрая бабушка зашла в комнату, покачала головой и сказала мальчику, стоящему с виноватым видом: «Иди, поешь борща и собирайся в школу».
Когда Валерка подошёл к школе, то он увидел, что все мальчишки из класса столпились вокруг главного ракетчика, пожалуй, не только их класса, но и всей школы, Дабуд-Оглы, держащего в руках пустотелую металлическую ручку. Но это в исходном состоянии, как говорил учитель физики, она была пустотела, в руках же Дабуд-Оглы это была ракета, заполненная взрывчатым веществом непонятной силы. Поэтому, когда Дабуд-Оглы положил ракету на камень, придал ей угол полёта и поднёс зажжённую спичку, все стремительно отступили назад. Ракета полыхнула и, кувыркаясь, перелетела на другую сторону улицы. В школе зазвенел звонок, и все потянулись ко входу, азартно обсуждая запуск.
«Дабуд-Оглы, а чего это у тебя ракета кувыркается!?». «Так стабилизаторы нужны, чтобы не кувыркалась». И Валерка взял эти слова на заметку. Ребята со двора ходили в школу в разные смены, но вечером все выходили на улицу. В этот вечер решили сначала поиграть в «козла». Наверное, это название пришло от школьного гимнастического козла. Но если через школьного козла надо перепрыгивать, то на уличного козла, состоящего из согнутых мальчишек, держащихся друг за друга, нужно запрыгивать. И запрыгивать, как можно ближе к голове козла, чтобы разместились все запрыгивающие. Сегодня  «козёл» состоял из пяти мальчишек, и первым должен был прыгать Валерка. Он почувствовал знакомый холодок в животе, разбежался, и, вытянув вперёд руки, оттолкнулся двумя ногами. Это был знаменитый прыжок. Валерка перелетел через Мишку, Игоря, Сашку, Вовку и Гришку, и приземлился на землю за живым «козлом». Никто не понял, как ему удалось перепрыгнуть через всех. Валерка и сам ничего не понимал. Обычно он перепрыгивал через Сашку, но недопрыгивал до Вовки. Нужно попробовать ещё раз. Но ему не удалось больше повторить свой прыжок, ни сегодня, ни в другой день. И он понял, что чудо бывает только один раз, оно не повторяется. Потом кто-то вынес лапту и чилику. Удача сопутствовала Валерке и в эту игру. Он погонял Демуса по улицам, отбивая его чилику все дальше и дальше, и загнал его вниз к Дону, к Нижнее-Бульварной улице. И тут к ним подошёл какой-то пацан и сказал Валерке: «А ну, канайте отсюда!». «А что?». «А ничего, канайте, и всё». - «А если не уйдём?». - «Хуже будет». - «От кого?» - «Да хотя бы от меня». - «Не смеши,» - и Валерка, повертев пальцем у виска, добавил: - «Аля-улю, Шаляпин». «Ну, смотри, я предупредил», - мальчишка, цыкнув зубом, отошёл к стоящим поблизости пацанам, среди которых, несмотря на вечёрний сумрак, Валерка узнал своего одноклассника Чумакова. Или, как все его называли, Чуму.
Чума плохо учился и любил подраться, особенно с Витей Раенко. Витя, спокойный улыбчивый мальчик, любящий, как уже говорилось, вышивать крестиком, всегда свирепел при виде Чумы.
На следующий день, в школе, Чума сам подошел к Валерке и предупредил: «Вашу улицу собираются бить. Ребята с Нижнее-Бульварной на тебя си-и-ильно обиделись». Но когда Валерка, недоумевая, спросил у Чумы, за что и когда, мол, их улицу будут бить, Чума ничего не ответил и отошёл к своей парте.
Два-три дня после этого разговора в Валеркином дворе царило напряжение. Срочно подсчитывалось имеющееся в наличии оружие. Опять был запущен воздушный змей, и все мальчишки из соседних дворов были предупреждены, что как только они увидят в небе красный сигнал, то чтобы срочно мчались к штабу, были высланы разведчицы, маленькие девочки, которые не должны были вызвать подозрений у противника, но всё было спокойно.
Группа ребят из 10-12 человек появилась около Валеркиного двора неожиданно. Была суббота. И Валерка был один. И он не знал, что ему делать. Они стояли на улице и молча смотрели на ворота. В руках у них были палки и железные прутья. Чумы среди ребят не было, но пацан, который приставал к Валерке и Вовке Демусу, был. Были и ребята совсем взрослые. Они не кричали, не шумели, просто чего-то ждали. И это уже была не военная игра, к которой готовились ребята с их улицы. Это была угроза. И Валерка понял, что он был просто поводом для этой демонстрации силы. Разрешилось всё неожиданно. Из своей квартиры выскочила Аникинючка и стала орать на эту молчаливую группу, грозя милицией. «Не ори, тётка. Мы сами уйдём», - произнес один из взрослых парней. И они пошли в сторону 142 дома. И тут у Валерки не выдержали нервы. Неужели они вот так просто возьмут и уйдут? И он ничего с ними не сделает? Он достал из кармана ключ. В торец его был вставлен гвоздь. К ключу и к гвоздю была привязана веревка. И шарахнул этим боевым снарядом по стене дома. Раздался мощный взрыв, от которого зазвенело в ушах. И Валерка с мстительным чувством увидел, что уходящие парни вздрогнули и с испугом оглянулись. Он уже торжествовал свою победу, как один из уходящих что-то негромко сказал тому пацану и тот побежал к Валерке с камнем в руках. Валерка, не успев закрыть за собой калитку, помчался вглубь двора и почувствовал всей спиной, что камень, пущенный ловкой рукой, уже летит ему вслед и вот-вот впечатается ему в позвоночник. Воображение уже рисовало ужасную картину, а ноги сами резко затормозили и подогнулись в коленях. Камень просвистел над головой, по волосам прошёл лёгкий ветерок, и через некоторое время камень, запрыгав по дворовому асфальту, врезался в собачью будку. Ещё одно чудо на этот раз, которое спасло Валерку.
Вечером было принято важное решение: необходимо подготовить пути отхода. А для этого необходимо выкопать подземный ход с выходом на Державинский спуск, и начало его заложить, конечно, в будке дворняги. Всё равно она там не жила.
А утром, в воскресенье, случилось ещё одно чрезвычайное происшествие, ускорившее развитие последующих событий. Из скворечника пропали фантики, весь дворовой запас. Это для ребят был равносильно пропаже золотому запасу Царской России. Пропали и штабные документы. Это было объявлению им настоящей войны. Пропажа фантиков лишала их возможности купить общий футбольный мяч, о чём они давно мечтали, а с пропажей документов в руки врага попал штабной список, из которого, как на ладони, было видно, что Гриша Шевченко – это командир 138 отряда, Алик Зильберов – начальник штаба, Миша Ханин и Игорь Орлов – казначей и снабженец, соответственно, Володя Демус и Валерка – разведчики. И ещё в руки врага попали явочные квартиры, шифры и клички. Всё это необходимо было срочно менять. Но сначала нужно было получить ответ на вопрос: «Кто? Кто это сделал? Свои или чужие?». Свои не могли этого сделать. Значит, чужие? Демус, примчавшийся на красный сигнал опасности, клялся и божился, что это не он, и ему поверили. Но почему не гавкала ночью собака? И ещё много было неясных вопросов, но так никто и никогда не узнал, кто же всё-таки совершил такое дерзкое деяние. Подозрения, конечно, были, и очень неожиданные, но они так и остались подозрениями. Ну а пока организацию нового штабного тайника поручили Мишке Ханину, и, кроме того, все полезли по своим сусекам за фантиками, гайданами и деньгами, и Валерка получил важное задание – пополнить штабную кассу. Нужны были деньги, много денег. Потому что, кроме мяча, решили закупить ещё порох и капсюли для организации диверсий на Нижнее-Бульварной улице. И Валерка вышел на тропу азарта и удачи. Фантики нельзя было сразу превратить в деньги, только в гайданы, поэтому все фантики он тотчас поменял на гайданы, тем самым, создал себе небольшой запас костей на случай, если не повезёт в игре. С самого начала Валерка понимал, что, несмотря на хороший глазомер и фарт, часто ему сопутствовавший, может случиться так, что не ему выпадет первому сшибать поставленные в ряд гайданы, ведь арца не всегда выпадает, а если в игровую кость соперника к тому же ещё залит свинец, то и вообще не светит. А это хоть не по правилам, но иногда случается, с долгим выяснением отношений всех заинтересованных сторон. Да и вообще, как говорит Мишка Ханин, «запас карман не трёт», не зря же его выбрали казначеем. Можно было, конечно, сразу затеять игру под деньги, но денег было совсем мало, и никто не хотел менять гайданы на деньги до игры. У всех в карманах постукивали кости, и все надеялись на выигрыш. И только один Валерка не надеялся, а обязан был выиграть, ведь у него общие гайданы. Валерке фантастически везло в этот вечер. Он чувствовал поддержку друзей из отряда № 138, и эта поддержка передавалась красному гайдану в его руке, точно летящему в цель и вышибающему гайданы с кона. И вот уже перестали бренчать гайданы в кармане у Изи Мазяра, помрачнел Ара, сердито засопел толстяк с коровьего двора, и, чтобы продолжить игру, они вынуждены были выкупать свои гайданы у Валерки. Теперь можно было поиграть и на деньги. Мальчика захватил азарт, сопротивляться которому было невозможно. И вот на кону стопка серебряных двадцатикопеечных монет. И Валерка бросает первым. Вот его рука отводит свинцовую круглую биту назад, все затаили дыхание, бросок и … Валерка сшибает деньги с кона. Чистый выигрыш. «Ну и везёт тебе сегодня», - завистливо пробормотал Демус, как будто Валерка выиграл деньги для себя. Ещё кон. Валеркина бита ближе всех упала к денежному столбику, почти уже не различимому в темноте. Ему первому бить по деньгам. Опять все замерли. «С потягом, с потягом бей», шепчет подошедший Огурец. И Валерка бьёт, закручивая биту на себя. Монетки взлетают вверх и, аккуратно переворачиваясь в воздухе, падают на асфальт орлом вверх. «Есть», и мальчик опять забирает весь выигрыш. На сегодня всё. Совсем темно. Ничего уже не видно. Азарт медленно оставляет его. Завтра всё повторяется. Но очень скоро, не только Валерку, на и всю страну захватил азарт. И если Валерке и мальчишкам со двора хотелось только возвратить похищенное, ну разве что ожидаемая война с Нижнее-Бульварной улицей потребовала дополнительно денег на собственную защиту, ведь никому не интересно, когда тебя бьют в своём же дворе, то страна возжелала крупных выигрышей, как то: холодильников, ковров, фотоаппаратов и прочего. В страну пришла первая денежно-вещевая лотерея. Наступило всеобщее помешательство. Билетов не хватало. Двор гудел от избытка чувств. Дедушка купил целых сто билетов для матери Игоря, тети Лиды. Она специально прислала письмо из Варшавы. А ведь каждый билет стоил пять рублей. Валерка мимолётно умножил цифры, получил пятьсот рублей и удивился богатству тёти. Баба Феня, все это знали, получала пенсию триста рублей, а тут целых пятьсот. А сколько же можно пороха купить на эти деньги? Мишка уже узнал к этому времени, что жестяная банка пороха в магазине «Динамо» стоила восемь рублей. Лёнька Сысолетин купил целых пять билетов, Валерка и баба Феня по одному. Ира Козлова число купленных билетов держала в глубокой тайне и только чаще обычного ставила пластинку Бейбутова: «Я встретил девушку…». Теперь главный вопрос во дворе был: «Ну, когда же опубликуют таблицу розыгрыша?». Но вот, наконец, Лёнька принёс во двор газету с таблицей и наступило всеобщее разочарование. Никто ничего не выиграл. Даже дедушка. Он внимательно сверил номера билетов с газетой «Молот», которую он постоянно выписывал, и сел за письмо дочке Лидочке за границу.
К этому времени Мишка с Огурцом уже купили порох двух марок, дымный «Медведь» и бездымный «Сокол». И пару коробочек блестящих капсюлей. Капсюли поссорили бабу Феню с Валеркой. Баба Феня всегда ставила Валерку в пример перед остальными мальчишками, и тем самым приносила ему страшные мучения. Он старался соответствовать её стандартам хорошего мальчика и вместо того, чтобы, например, с криком помчаться за Сашкой Арсеньвым мимо бабы Фени и дать ему щелбана по лысой голове, он вынужден был переходить в её присутствии на степенный шаг. А Сашка в это время скрывался за сараями. И вот капсюли принесли Валерке избавление от его душевных страданий. Нет, нет. Баба Феня осталась жива. Просто в то время, когда Валеркой, как обычно, овладело искушение, и он тюкал камнем по капсюлю – это совсем не опасно, просто надо при этом закрывать глаза – бабе Фене вздумалось развешивать постельное бельё. Раздавшийся неожиданно взрыв напугал бедную старушку до полусмерти. Ослабевшие от страха руки выпустили чистую до синевы простыню, и она звучно  шмякнулась на землю. Но когда баба Феня по ошарашенному виду мальчика поняла причину своего испуга, то гневу её не было предела. Она обрушила на хорошего, теперь уже «хорошего» в кавычках, мальчика поток нехороших слов, самое ласковое среди которых было фулиган. Поначалу Валерка пытался оправдаться, что он, мол, нечаянно, а потом, видя бессмысленность своих оправданий, успокоился и даже обрадовался. Ведь он теперь фулиган, как все мальчишки со двора, ну не такой же, конечно, фулиган, как Гришка, поменьше, Гришка даже умеет ругаться матом и учит этому Мишку с Огурцом, но и Валерка теперь на правах фулигана сможет, когда очень жарко, обливаться водой из колонки под окнами бабы Фени и увертываться от её палки вместе с Лысым. Ну а капсюли, конечно, не предназначались для того, чтобы пугать бабу Феню. С их помощью шла партизанская война на углу Посоховского и Станиславского. Автоматные очреди взрывающихся под колёсами трамваев отдавались музыкой в сердце Валерки. Иногда трамваи останавливались, и тогда пассажиры во главе с вагоновожатой начинали гоняться за мальчишками. Бесполезное занятие. Босоногие пацаны улепётывали так, что только пятки сверкали, и считали после этой облавы, что день прошёл хорошо. Что касается пороха, то его появление во дворе привело к совершенствованию ракетного вооружения. Бездымный порох «Сокол» с этой точки зрения оказался бесполезным, ракеты на нём в воздух не поднимались. А вот «Медведь» совсем другое дело. Ракеты взлетали с чёрным шлейфом дыма, оставляя за собой сладковатый запах пороха. Они становились всё мощнее, и вот однажды Шева смастерил очень большую ракету длиной, наверное, с полметра. Ракета стояла на стабилизаторах – пригодился опыт Дабуд-Оглы. Вокруг неё были сооружены фермы  из Валеркиного конструктора, и от сопла ракеты шла длинная дорожка пороха. В ожидании старта собрался весь двор, и даже баба Феня бросила стирать своё бесконечное бельё. Фермы, окружающие ракеты, убраны, и все внимание собравшихся переключилось с ракеты на Валерку, потому что именно ему доверил Гришка замкнуть контакты пускового механизма. А иначе и быть не могло: ведь мощные провода с тонюсенькой проволочкой на конце шли от Валеркиной розетки. «Внимание», - и зрители поспешно отступили от ракеты, прижались к стенкам сараев. «Пуск!», - и Валерка крутанул ручку на дощечке. Ярко вспыхнула и сгорела проволочка, огонь стал пожирать порох, приближаясь к ракете. Вот он подошёл к ней и забрался внутрь. Ракета постояла немножко, как настоящая ракета из киножурнала «Новости дня», потом раздался мощный хлопок, и ракета стремительно взмыла в воздух. «Ура!», - закричал Валерка, не в силах сдержать эмоций. Вечером мальчишки стали готовить к предстоящим схваткам холодное оружие. Железные полосы тщательно затачивались напильником, а на другой конец навивалась мощная алюминиевая проволока. Сверху рукоятка прикрывалась набалдашником. Им служили жестяные крышки от стеклянных банок. А совсем вечером замелькали тени и послышались приглушённые голоса возле собачьей будки. Под руководством Шевы прямо в земляном полу конуры мальчишки рыли вертикальный шурф, по очереди ныряя в узкий собачий лаз и передавая друг другу вёдра с землёй. Лаз был прикрыт тряпкой, чтобы не выдавать свет, идущий изнутри от укреплённой сверху свечки. Пламя дрожало от воздушных потоков, метались тени, лопата вгрызалась в податливую землю. Всё это завораживало душу мальчика, ему казалось, что сейчас они выкопают железный сундук с сокровищами. Земля высыпалась в уборную, и поэтому до поры до времени удавалось скрывать земляные работы.
Мальчишки уже копали на двухметровой глубине, дышать в узкой яме становилось всё тяжелее, а впереди ещё горизонтальный ход. Нужно передохнуть, тем более, что скоро ещё и ночная вылазка. Разведчики установили адрес главаря с Нижнее-Бульварной и вычислили его окна на третьем этаже  пятиэтажного дома, вытянутого вдоль улицы. Дом был последним на крутом склоне, обрывающимся к Дону, и поэтому окна были на одном уровне с улицей, что существенно облегчало военную задачу. План нападения был разработан со всей возможной тщательностью. Со двора вышли четверо: Шева, Мишка, Валерка и Володька Демус.
Время приближалось к двенадцати часам ночи. Фонари на улице не светили, потому что лампочки были предварительно «кокнуты» рогатками. Темнота и тишина. Молчаливая четвёрка сворачивает по Посоховскому направо, приближается к Нижнее-Бульварной и ещё раз направо. И вот перед ними внизу неосвещённый дом. Улица в каких-то ухабах и рытвинах, и мальчишек выручают карманные фонарики. Но им теперь кажется, что дом, молча, с неодобрением, всматривается в них. Демус с Валеркой поёживаются то ли от ночного холодка, то ли от страха. Мишка тихо отсчитывает двенадцатое окно с правой стороны здания, и Шева начинает устанавливать ракеты особой конструкции со встроенной внутрь жабой. Пороховой заряд должен забросить ракету в окно и поджечь фотоплёнку, которую как раз и называют жабой за её способность испускать чёрный удушливый дым.
Будет знать атаман, как ходить по улице Красных Зорь со своими корешами. Но, чтобы бумажные ракеты попали в квартиру, необходимо сначала разбить оконные стекла. И тут Валерку начинает бить нервная дрожь. Приготовленный камень дрожит у него в руках. Шева замечает и покрикивает: «Не дрейфь!». И камни полетели в окна, посыпались разбитые стекла не только в нужном окне, но и в соседних. Мгновенно загорелся свет, женская фигура заметалась по комнате, а потом послышался её рыдающий крик: «Бандиты! Убивают! Держи их!». Дом моментально ожил освещёнными окнами. Ракеты так и не взлетели, потому что ребята сквозанули в темень, что было мочи.
На душе у Валерки ещё долго было муторно и паршиво. Мечущаяся женская фигура, тёмная на фоне освещённой комнаты, стояла у него перед глазами живым укором. Её крик звучал в голове: «Бандиты!». Но какой же он бандит? Он просто мальчик, не терпящий несправедливости и хотевший наказать человека, пришедшего бить их только за то, что они живут на другой улице. Но как жалко эту рыдающую женщину. В мыслях у него царил полный сумбур.
А утром разразился дворовый скандал. Мишка и Огурец поленились вчера вечером высыпать землю в тёмную уборную и относили её в мусорник. Аникинюк, обнаружив эту землю, по всем правилам провел следствие, раскопал незаконченный подземный ход и побежал сразу по квартирам. И теперь все стояли перед открытой глубокой ямой, потому что Аникинюк в первую очередь сломал собачью конуру, и живо обсуждали несостоявшуюся братскую могилу дворовых мальчишек. Дядя Гриша, держа Огурца за уже покрасневшее ухо, выговаривал Гришке Шевченко: «Такой большой, а дурак. Ты, что, не понимаешь, что вас бы там всех завалило?». Шева виновато улыбался, и мальчишкам стало ясно, из какой большой беды их спас Аникинюк. И дядя Гриша добавил: «Все игрушки с порохом тоже прекратить». Так закончилась война улиц, а противник с Нижнее-Бульварной даже не подозревал об этом. Да и денег оставалось только на футбольный мяч. Из пороха оставалась одна, так и не использованная банка «Сокола». С ней сто-то надо было делать, и Валерка с Огурцом, выступавшим в качестве свидетеля, понёс её выбрасывать в уборную. Но в последний момент ему стало очень жалко выкидывать бестолку эту банку, и он решил расстаться с ней по-другому. Он поставил открытую банку в кабинку и стал кидать в неё зажжённые спички, каждый раз после броска прикрывая дверь, но спички или гасли в полёте, или падали мимо банки. Огурцу это надоело, и он решил сам попробовать покидать спички, а Валерка уселся на сани и стал ждать результата, который не заставил себя долго ждать. Домик на две кабинки подскочил  чуть ли не на полметра, из него вывалился весь закопчённый Огурец и раздался мощнейший взрыв. Причём все эти действия произошли одновременно. И пошёл, нет, не дым, сильнейший запах. Валерка молил Бога, чтобы никто не решил посетить сей домик, иначе им с Огурцом точно  не поздоровиться. Никто не появился, и запах через полчаса развеялся. Это был последний взрыв, после которого двор перешёл на мирные рельсы.
А в октябре умерла Валеркина бабушка. Она долго болела, и врач прописывал ей разные лекарства, которые лежали на тумбочке около кровати. Там же стояли стеклянные банки с болгарскими компотами, в которых плавали очень большие половинки груш и целые персики. Валерка делал уроки в комнате, где лежала бабушка, и она угощала его фруктами из компотов. А потом в комнате сделалось тихо-тихо, и Валерка понял, что бабушка умерла. В глубине души он ещё надеялся, что она так спит, но когда вошла мама, и Валерка услышал её рыдания, то все сомнения отпали. Он встал и вышел из комнаты. И всякий раз, когда у них в доме появлялись болгарские компоты, мальчик вспоминал добрую улыбку бабушки.
А потом пришли осенние дожди. А вместе с ними тихие домашние игры. У брата Огурца Сашки как-то незаметно образовалась целая пластилиново-оловянная армия, и Валерка теперь все вечера проводил у них. Здесь, лёжа на животе, он передвигал полки по деревянному полу, тоже подготавливая окружение и разгром противника. Затем он играл с Игорем в шахматы. Если приходили родители Иры Козловой, дядя Коля и тетя Зина, то затевалась игра в лото по копеечке, и Валерке часто везло. Приходило знакомое чувство азарта, но потом опять отступало. И Валерке снова становилось очень спокойно. Ему нравилось это состояние, как временная передышка перед чем-то большим. И вот декабрь 1958 года заканчивается, а это значит - пролетели три Ростовских прекраснейших года Валеркиной жизни.
Зима в разгаре. Веселая зима. 1959 год на носу.
И никуда Валерке не деться от этого и не спрятаться в своей маленькой жизни. Скоро ХХI съезд КПСС со своей семилеткой. К ХХII съезду, провозгласившему программу построения коммунизма с торжественным лозунгом: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», ещё есть время как следует подготовиться… И здесь нет никакой иронии. Валерка верит в коммунистическое завтра, тем более, что историчка Исида им всегда говорила, что всё, что провозглашает Ленинская партия, выполняется. И он знал, что наши всегда побеждают. Отряды кубинского революционного Фиделя Кастро 1 января 1959 года вступят в Гавану – столицу героического острова. Юрий Гагарин через несколько лет полетит в космос. А футбольная команда СКВО осенью 1959 года удивит футбольный мир Советского Союза четвёртым местом. «Вот это новичок дал», - будут говорить все вокруг. И Валерке это будет очень приятно. Ведь это его команда, за которую он так будет болеть вместе с дядей Гришей Орловым. Команда из города Ростова потеснит признанных футбольных грандов. Ну, что заглянем в 59 год!? А пока…

Глава 11

Валерий Иванович обнимает рукой футбольную штангу, а потом пытается допрыгнуть до перекладины, на которой сидит, свесив длинный хвост, симпатичная мартышка из породы макак. В левой лапке она держит спелый банан. Вполне возможно, что это родственница той самой макаки, которую едва не отправил на тот свет своим знаменитым пушечным ударом с правой наш ростовский футболист Виктор Понедельник. И находится Валерий Иванович не на стадионе «Ростсельмаш», а посередине пустыни Сахара, в республике Мали, на стадионе имени Агостиньи Мьямбы. Макака думает, что путешественник хочет отобрать у неё банан, и, корча рожи, отодвигается от него подальше. Но особых опасений не выказывает. На её мордашке так и написано: «Видали мы таких любителей бананов». А вот её соплеменница, сорок лет тому назад, натерпелась страху, когда в качестве талисмана малийской сборной обслуживала её игру со сборной Советского Союза, сидя на воротах, также с бананом в лапе. Мяч, посланный советским футболистом, угодил в перекладину рядом с обезьяной. Удар был такой силы, что бедная макака выронила банан, потеряв сознание. А потом упала около малийского вратаря с задранными лапами и затихла. Что тут было на трибунах – не описать словами. Наши футболисты подумали, что неистовые африканские зрители сейчас их будут бить, тем более, что недавно побили, и очень сильно, футболистов из ГДР, правда, по другой причине. Но положение спас африканский лекарь. Он выбежал на поле с чёрным чемоданчиком, быстренько раскрыл его и поднёс под нос обезьянке ватку с нашатырным спиртом. Она громко чихнула и открыла глаза. А потом, ну, никак не хотела залазить снова на футбольные ворота. Но Виктор Понедельник клятвенно пообещал ей ни по штангам, ни по перекладинам больше не бить, и мартышка, милостиво кивнув мохнатой смышлёной мордашкой, опять полезла вверх. Всё-таки она талисман команды, получает за это бананы. Значит надо работать дальше.
Западные журналисты раструбили на весь мир, что советский футболист убил насмерть беззащитное животное. А уже на территории Советского Союза эта история превратилась в быль. По крайней мере, в Ростове, на футбольном пятачке в городском парке Максима Горького обезьянка превратилась в громадную гориллу, которая стояла в воротах и насмерть брала все мячи, пока за дело не взялся любимец ростовских болельщиков Понедельник, под ударами которого не только обезьяны, но и штанги валились, как снопы под серпом.
Собственно, большой футбол для Валерки начался ещё тогда, когда он жил в Минске. Отец взял его восьмилетнего, на стадион «Динамо». Да, такого количества людей, собранных в одно место, он никогда до сих пор не видел. Его в первую очередь поразил гул. Он доносился от самого стадиона и напомнил ему шум Охотского моря. Чаша стадиона, наполненная людьми, поразила его воображение ещё больше. Каждый говорил своё, и это сливалось в будоражащее душу гудение. Но вот появились команды, которые почему-то побежали к центру стадиона, потом постояли там немного и затем разбежались, каждая на свою половину поля. И по трибунам пронеслось «Хомич». С командой московского «Динамо» приехал «тигр» советского футбола – вратарь Хомич. Невысокий плотный крепыш в кепочке. Футбольная звезда Льва Яшина ещё только входила, а пока на поле царил непревзойденный Хомич. И Валерке, в его восемь лет, повезло. Он видел великого вратаря живьём, отбивающим мячи, которые стремились залететь в ворота под неистовый шум болельщиков.
А спустя пять лет – в каком это году было, да в 1959-м – Валерке приснился сон, будто, трамваи, идущие по Станиславскому, вдруг стали сворачивать на Державинский спуск, делать около Дона поворот и медленно ползти вверх. И Валерка думал, как это хорошо, теперь к Богатино за хлебом можно подъехать на трамвае, но возникла и неожиданная опасность. Футбольный мяч, который они покупали всем двором, может попасть под трамвай. А какой это был хороший мяч, кожаный, не чета тем упругим, резиновым мячам красного цвета, которые и били очень больно и стремились ускакать, как можно дальше, и всегда почему-то вниз. И за ним приходилось бежать чуть ли к самому Дону. С кожаным мячом стало все иначе. Он катился неторопливо, сознавая свою значимость. А какая на нем была великолепная шнуровка! Постарался Гришка Шевченко. И вот этот чудесный мяч вдруг, действительно, покатился под трамвай, и у Валерки даже во сне ёкнуло сердце.
Иногда сны сбываются. И тогда говорят, что сон в руку. Этот же был, наверно, в ногу. Вечёрний звон разбитого окна, и у кого бы вы думали, у Аникинюка, вызвал для мяча непоправимые последствия. Ах, если бы мяч попал в оконную раму! Так нет. Он попал прямо в стекло, пробил его и очутился в комнате, где в это время мирно отдыхали Аникинюки. Мяч был порезан на кусочки и даже резиновую безобидную камеру, от которой окнам вообще не было никакого вреда, не пощадили безжалостные руки. Аникинюкам, конечно, это даром не прошло.
На другой день, нет, скорее через день после случившегося, Шева сказал: «Сегодня вечером чтобы сидели все по домам. И чтобы носа не высовывали на улицу. И чтобы никому ни гу-гу». Валерка с братьями Орловыми и Мишкой Ханиным так и сделали. Они весь вечер просидели у Орловых, выстраивая в стройные ряды оловянных и пластилиновых солдатиков, в лепке которых Сашка был большой мастак. Стемнело, но ничего не происходило, и мальчики увлеклись сражением. Засадный пластилиновый полк под Валеркиным управлением уже ждал своего часа, чтобы ударить по мамаевым полчищам, как вдруг со двора донеслись крики. «Выдадут засаду», - досадливо поморщился мальчик. Но это были не татарские лазутчики. Раздалось громкое топанье сапог, и в квартиру ворвался разъярённый Аникинюк. «Где? Где вы только что были?» - кричал он. Из соседней комнаты дядя Гриша и Тамара Михайловна. «Мальчики всё время были дома и никуда не выходили», - спокойно сказала Тамара Михайловна. «А что случилось?». И выяснилось, что какие-то хулиганы высадили у Аникинюков окно и убежали. И ребятам сразу стало понятно Гришкино предупреждение. Валерке не было жалко Аникинюка. «Подумаешь, окно, - думал мальчик. - Так тебе и надо. Не будешь чужие мячи резать». Но, тем не менее, из-за отсутствия оных, уличный футбол под окнами Аникинюков прекратился. Они выиграли свою футбольную схватку.
Но Валеркин футбол продолжался. Подходя к своей шестой школе, Валерка увидел физкультурника Георгия Арутюновича в окружении своих одноклассников, среди которых возвышался второгодник Хумаров. В руках учителя футбольный мяч, и сердце мальчика радостно прыгнуло. Значит, сегодня физкультура будет не в тесном и низком зале школы с крученым канатом, свисающим с потолка, наваленными кожаными матами и неизменным козлом, на котором застревало не одно поколение школьников, а на Театральной площади, на пятачке, истоптанном мальчишками со всей Парамошки. Девчонки сначала будут бегать вокруг пятачка, а потом болеть за мальчишек, которые сразу же начнут играть в футбол.
Класс быстро поделили на две команды. Между кирпичами поставили вратарей, и игра началась. На воротах соперников стоял длинный Хумаров и ловил все мячи, несмотря на все старания Валерки с товарищами. Игра уже приближалась к нулевой ничьей, когда вратарь Валеркиной команды, кто же это был, наверно, Вододохов, выбил мяч очень высоко. Мяч, казалось, завис в воздухе, потом медленно, затем все быстрее стал опускаться вниз прямо на Валерку. И Валерка, не дав мячу опуститься на землю, правой ногой, с разворотом, ударил по чужим воротам. Удар получился настолько хлёстким, что через подставленные руки Хумарова влетел в ворота. Валерку окружили восторженные одноклассники и начали хлопать по спине и плечам «Да-а! Вот это удар! Вот это гол!». Валерка Конов восхищался дольше всех и даже в школе никак не мог успокоиться. Валерке было приятно ловить на себе взгляды ребят даже из других классов. И он тогда ещё подумал: «Ну почему пятерки, полученные вполне заслуженно по разным предметам, были интересны только ему и его маме. Почему о них не говорили в школе, и они не привлекали к нему никакого внимания, а этот его совершенно случайный удар заставил говорить о нём всех мальчишек школы? Что за сила заключена в этом футболе?»
За всю свою любительскую футбольную карьеру Валерка, а потом Валерий Иванович, забил много голов, и среди них были даже очень красивые, но та его школьная футбольная слава была единственной.
На другой день мальчики пошли в парк Октябрьской революции. Они прослышали, что там уже установили зенитки. Их привозили 2 раза в год, на 9 мая – праздник Победы и на 7 ноября – день Октябрьской Революции для праздничных салютов. В парке была прекрасная футбольная поляна, окружённая густыми ивами. Здесь и сейчас кипела тихая футбольная жизнь. Почему тихая? Да потому что эту поляну присмотрели глухонемые футболисты. Валерка однажды играл с ними в футбол. Глухонемым не хватало одного человека, и они жестами пригласили мальчика играть. Валерку поразила одна деталь, навсегда врезавшаяся в память. Когда он, как обычно, заорал «Дай пас!», то его никто не понял. Вернее, просто не услышал. На поле слышны были только звонкие удары по мячу. Больше Валерка не играл с ними в футбол. Ему мешал какой-то барьер между здоровьем и нездоровьем. Но играли глухонемые футболисты просто здорово, понимая друг друга с полувзгляда.
Сейчас под деревьями стояли зенитки с облезшей краской, и Валерке почудилось, что они только что вышли из боя. Солдатами в полинявших гимнастёрках командовал совсем молоденький лейтенант. Он никого из мальчишек не прогонял, но и особенно близко не подпускал. В ящиках лежали специальные снаряды, расцветающие в небе разноцветными искрами. А потом с неба падали картонные полусферы, пахнущие порохом. Зенитки стреляли очень громко, и чтобы не оглохнуть во время выстрелов, нужно было открывать рот.
Сколько оказывается всякого сидит в футбольной и околофутбольной жизни Валерия Ивановича. На африканском стадионе тем временем появился чёрномазый мальчишка, стащил обезьянку за хвост и понёс в раздевалку.
А Валерий Иванович опять перенесся в Ростов. Как же без Валеркиных воспоминаний обойдётся его любимая команда СКВО ярким метеором ворвавшаяся как раз в 1959 в высшую лигу. Московские болельщики заранее похоронили её, а она продолжала упрямо карабкаться по турнирной таблице.
Дядя Гриша Орлов в очередной раз после возвращения с футбола собрал около дворовых ворот мальчишек и стал им рассказывать подробности матча: «Валентин Егоров подает угловой, а Волчёнок уже знает, куда прилетит мяч, бежит в эту точку штрафной площади, выпрыгивает и г-о-о-л!». Дядя Гриша преподносит забитый гол так, как через годы буде вести футбольные репортажи Николай Озеров. Мальчишки после слов дяди Гриши как будто видят этот полёт мяча, и их сердца бьются в восторге после победного возгласа дворового болельщика. Благодаря дяде Грише им известны все ростовские футболисты. Но вот в его рассказах появилась новая фамилия: Понедельник. Дядя Гриша говорит, что когда эта фамилия впервые прозвучала по стадионному радио, то она вызвала смех болельщиков. Но Валерка не удивлялся. Ведь, если есть дикарь Пятница, то почему не быть футболисту Понедельнику.
И Валерка стал ходить на футбол. В то время достать билеты на игру было очень тяжело. Но для юного болельщика это не составляло больших проблем, потому что он на стадион ходил без билетов. Что такое забор для ростовского мальчишки, обладающего обезьяньей ловкостью? Не успеют дежурные с красными повязками отвернуться, как он уже за забором в толпе спешащих болельщиков. Попробуй поймай его. Не ухватишь, да и болельщики проявляют солидарность, закрывают своими спинами. Но первый барьер  - не самый тяжёлый. Так, семечки. Теперь надо залезть на сам стадион. По железным фермам, поддерживающим трибуны. И это самый опасный момент, потому что нужно карабкаться под отрицательным углом, рискуя сорваться в любую минуту на головы ничего не подозревающих болельщиков, а затем из-за деревянного барьера следить за перемещением милиционеров на самих трибунах и ждать момент, когда они отвлекутся событиями на футбольном поле.
Правда, в то благословенное время романтического футбола был ещё один путь бесплатного прохода на стадион, но он не давал хороших результатов. За несколько минут до начала игры болельщики без билетов создавали построение в виде «немецкой свиньи» и вслед за болельщиками с билетами рвались на стадион, рассекая ряды контролёров в проходах, и прежде, чем помощь приходила, проникали на праздник футбола. Но не все. Можно было вместо футбола угодить в милицейскую кутузку. Но милиция, обычно, старалась не портить болельщикам праздник и просто вытесняла их обратно.
Наконец, футбольная эквилибристика безбилетного болельщика позади и Валерка на северной трибуне. Игры ещё нет, болельщики волнуются, предвкушая очередную победу любимой команды. Футболисты уже проводят предыгровую тренировку. Под номером 9 уже ставший любимцем ростовской публики, рослый кучерявый блондин – Виктор Понедельник, ласково называемый Пантюшей. Виктор Киктев – на воротах. Ворота стерегут защитники Гущин, Бочаров, Гетманов. «Белая молния» Юрий Мосалев – на левом фланге. Чертков с Шикуновым держат середину поля. Сегодня ростовчане играют с московским «Динамо». В его воротах стоит знаменитый Лев Яшин.
Болельщики переживают происходящее, как единый организм. Валерка вместе с ними. Вздыхает, кричит, ругает бедного судью, возмущается и … щёлкает семечки. Какие вкусные семечки на футболе!
А что на поле? На поле игра с «Динамо» подходит к концу. Напряжение нарастает, а гола всё нет. Атаки ростовчан все опаснее, а гола нет. Какие у Пантюши мощные прицельные удары! Но на воротах Лев Яшин, который намертво берёт все мячи. Идет последняя, девяностая минута матча, и у кого-то из динамовцев не выдерживают нервы, и он хватается за мяч рукой в своей штрафной площади. Бесспорный пенальти. Время матча истекало, но по футбольным правилам, одиннадцатиметровый удар можно пробить после игры. Кто будет бить? Понедельник? Нет, защитник Гущин. Стадион соглашается. Пантюша устал. Пусть бьёт Гущин. Гущин ставит мяч на белую отметку и отходит для разбега. Над стадионом повисла такая тишина, что слышны треньканья трамвая на городских улицах. Гущин начинает разбег… Нет, он идёт к мячу и поправляет его. Стадион замирает, как в классе, когда учитель заносит свою руку над журналом и думает, кого бы сегодня вызвать к доске. Удар. Гол! Стадион взрывается, Валерка взрывается вместе с ним. Он почти хрипит, но продолжает кричать. Яшин снимает свою знаменитую фуражку и бросает её в угол ворот. В Ростов пришёл праздник.
На трамвайной подножке Валерка доехал до своего Державинского. Переулок жил обычной жизнью. Как будто ничего и не было, буквально, час тому назад. «Куда всё исчезает?» - как-то по взрослому подумал мальчик и зашёл в свой двор.

Глава 12

Никуда ничего не исчезает, даже если и, кажется, что куда-то всё уходит. И опять Валерия Ивановича переносит на Никобары, к туземцу, который склонился над черепахой, выгруженной из лодки на песчаный берег. Перевернутая черепаха поджала лапы и голову, надеясь спрятаться от длинных игл в руках маленького человека. Черепахи очень живучи, и на островах существует поверье, что их можно убить только одним способом. Пронзить ей мозг. И поэтому туземец воткнул длинные иглы в глаза безобиднейшего существа. На песок упали крупные капли крови. Но черепаха ещё была жива и судорожно дергала лапами.
Взяв острый нож, островитянин стал отрезать большие куски мяса и бросать их на джутовый мешок. Вскоре выросла гора красного мяса. А животное не умирало ещё долго: даже когда у черепахи были вынуты и выброшены собакам кишки, сердце продолжало биться. Валерий Иванович, с внешним безразличием наблюдающий привычную для членов племени разделку животного, внутренне весь содрогался от этой жестокой сцены. В детстве, когда он читал о необыкновенно вкусном черепаховом супе, которым потчевали себя путешественники в награду за пережитые волнения, он совсем не думал о том, каким образом несчастные животные попадают в котел. И вот теперь, когда суп был готов, и от него пахло очень притягательно, он не мог себя заставить окунуть ложку в тарелку. Но через некоторое время голод дал о себе знать, ведь ничего другого из еды не было, и Валерий Иванович принялся медленно черпать острую, пряную жидкость, думая о чём-то далеком. И это далекое, наверное, было прекрасно, потому что мечтательная улыбка появилась у него на лице.
Опять лето. Валерка сидит у себя на лестнице и жмурится от солнца. Позади выпускные экзамены за 7 класс. Детство вот-вот должно закончиться. Но оно всё не заканчивается. Бабочки, зинчики, иголочки, пчёлы носятся по двору. Бывшие пятиклассники, Игорь Орлов и Мишка Ханин, носятся за ними. Будущие первоклашки, Сашка Орлов и Игорь Павлов, сидят на акации и рвут её душистые цветы. Ленка и Люда сидят на санях и о чём-то хихикают, прикрывая рты ладошками. А за Валеркой пришли одноклассники и срочно зовут в школу. У Валерки четвёрка по зоологии, и её нужно срочно исправлять, потому что с этой четвёркой Валерка не сможет стать отличником. Он упирается и никуда не хочет идти. Но его чуть ли не силком ведут в школу, заводят в пустой класс, где за чёрным столом сидит учительница зоологии Екатерина Петровна. Она усаживает его рядом и задает вопрос: «Какая разница между строением сердца птицы и сердца земноводного?». Валерка отвечает. Екатерина Петровна обречёно машет рукой и ставит ему пятерку. Потом, дома, Валерка посмотрел в учебник и увидел, что он ответил с точностью наоборот. Ну не давалась ему теоретическая зоология, и всё. После выпускного вечера все гурьбой пошли в сторону донской набережной. Валерка немного стеснялся наряженных одноклассниц, которых он совсем недавно дёргал за косы, и шёл несколько в стороне. Но вот бойкая Ольга Нетребо подхватила его под руку с одной стороны, с другой – Валерия Хатламаджиева, и Валерка оказался в середине шеренги, которая занимала всю улицу. Впереди и сзади тоже вышагивали выпускники, и весь этот поток выливался на набережную. Там он распался, и Валерка оказался рядом с Валерией и Валей Быковским. Вместе они и встретили красное солнце, выплывшее со стороны Дона. Все вокруг закричали  «Ура! », и стали расходиться по домам.
В ближайшую субботу круглый отличник Валерка, мама и большой коричневый чемодан отправились на Чёрное море, в Вардане. Поезд остановился в Лоо буквально на одну минуту. И только-только пассажиры успели выбросить свои вещи на перрон, как вагоны уже тронулись. Четыре часа утра. Серое с белым утро. Валерка впервые на Чёрном море и даже не знает, какое оно. Слышно только, как что-то шумно дышит за перроном. Вот подошла электричка со стороны Сочи, и минут через десять она уже была в Вардане, где на перроне их ожидает школьный приятель мама, дядя Саша. Он снял хорошую комнату в просторном доме с большим садом. Мама осталась довольна и легла отдыхать. А Валерка не мог уснуть. Как уснёшь, когда уже солнце заглянуло в окно. И Валерка не выдержал. Он через большую веранду спустился в сад, вышел через калитку на большой луг и по тропинку вдоль речки направился к морю. И вот оно блеснуло во всей своей красоте. Куда там Азовскому! Сердце захолонуло от восторга, и, несмотря на строжайший запрет, Валерка быстро разделся, вошёл в воду и поплыл. Но когда он хотел встать на ноги, дна под ногами не было. А ведь и пяти метров от берега не было. Это было так странно, так неожиданно. И вот тут-то Валерка почувствовал, что детство его закончилось, ушло из-под него, как вот это дно моря. Он, конечно, будет возвращаться в него, но это будет только в мыслях, а жить в нём он уже не будет никогда.
У Валерки не стоял вопрос, что он будет делать после окончания семилетки. Никаких восьмых классов, только радиотехнический техникум. Он хотел научиться паять детекторные приемники и лудить кастрюли, как Гришка Шевченко, уважение к которому со стороны взрослых он всегда чувствовал. В школе этому не учат, а дома только следят, чтобы всё было чисто. Ещё он хотел путешествовать по экзотическим островам, населенным дикими племенами. Как Тур Хейердал. Но ему было не понятно, как этого добиться. И кроме того, ему одинаково нравилось и пробираться на лодке сквозь камышовые плавни, пока ещё, правда, в казачьем хуторе Донском, и решать математические задачки, пробираясь сквозь логические дебри. И он интуитивно чувствовал, что техникум ему для всех его замыслов даст больше, чем школа. Правда, он ещё не знал, что после техникума нужно будет три года отрабатывать. Были такие правила в то время. Но это ему не помешало потом учиться в университете на дневном геофаке, и ещё в таганрогском радиоинституте, и работать в конструкторском отделе. Потом – служба в Советской Армии. Мечту о путешествиях пришлось отложить.
Но это потом. А пока под лестницей рядом с собакой горько рыдает Сашка Арсеньев. Баба Феня стоит рядом и гладит его по рыжей голове. Васька трётся о его ногу. Три белых Васькиных наследника с задорно поднятыми хвостиками носятся друг за другом. Собака умильно посматривает на куриную косточку в свободной руке бабы Фени. Сашку не возьмут в радиотехники, потому что по письменной математике он получил двойку. У Валерки – пятерки, но он не чувствует особой радости, потому что, во-первых, провалился его дворовой друг, а во-вторых, за математику он никогда не переживал. Вот за зоологию – другое дело. Но зачем зоология будущему радиотехнику? Да, это уже мысль взрослого человека. А Сашку жалко.

Глава 13

Как не хочется расставаться с детством! Даже на бумаге. А как там на островах чувствует себя Валерий Иванович? А он пожинает плоды принятого в детстве решения. На его визитной карточке написано, что он биофизик, писатель, путешественник. Правда, он до сих пор так и не знает, кого в нём больше. Но всё-таки, наверное, путешественника, потому что его всё время куда-то тянет. Ну, казалось, чего ещё больше желать? Он в тысячах километров от своего дома, единственный белый среди деловито жующих черепашье мясо туземцев. Дай им крокодила – сжуют и не заметят. И никто в цивилизованном мире не знает, что он здесь, за исключением, может быть, индийского чиновника, выдавшего разрешение. Скоро туземцы наедятся и начнут танцевать. А потом опять пойдут охотиться на черепах. И он с ними.
К песчаному берегу мягко подошла парусная лодка со знакомым торговцев кокосовыми орехами, бирманцем по происхождению. Он обещает Валерия Ивановича переправить на совсем маленький остров с совсем маленьким племенем джарвов с особыми законами. И вот теперь дом путешественника – маленькая лодка, по дну которой перекатываются орехи. Бирманец ловко управляется с парусом, и полоска незнакомого берега начинает приближаться.
Джарвы на своем острове были очень печальны. Понурив головы, они сидели вокруг своего общинного костра и были очень голодны. Океан принёс им сегодня очень мало еды. «О, как мы вовремя приехали!», - подумал Валерий Иванович. Ведь что стоило ему заплатить бирманцу несколько рупий и перебросить кокосовые орехи на берег.
Но бирманец предостерегающе поднял руку. Джарвам нельзя было давать еду. Они могут ПОТЕРЯТЬ ИНТЕРЕС К ЖИЗНИ. И тогда племя точно погибнет, потому что они будут постоянно ждать лодку с припасами.
Боже мой, Валерий Иванович, вот ответы на все вопросы. Ведь если ты не будешь путешествовать, ты тоже потеряешь интерес к жизни и погибнешь.
А океан был, как всегда, великолепен. Небо при заходящем солнце казалось необыкновенно красивым. Берег вился белоснежной, без единого пятнышка, лентой.
Что дальше? В Грецию со знакомыми яхтсменами? В Южную Америку, в китовый залив, где китов можно потрогать за блестящую чёрную спину? А может, остаться на этом острове навсегда? Ведь эти тридцать человек действительно могут погибнуть. Бирманец пожал плечами.
Когда через неделю лодка, нагруженная припасами, пристала к берегу, на острове больше не было людей. Недавний тайфун смыл и людей и их хижины в океан.
Я опять в Ростове и с замиранием сердца приближаюсь к двухэтажному дому на углу. К дому своего детства. Вхожу во двор и чего-то жду. Но Динга не подбегает ко мне, виляя хвостом. Могучая акация уже больше никогда не будет выбрасывать белые соцветия. Она засохла, и от неё остался нелепо торчащий огрызок. И люди во дворе чужие. Они смотрят на меня непонимающими глазами. Прохожу в глубь двора. Кажется, сараев стало ещё больше. Но нет уборной, той самой уборной, едва не взлетевшей на воздух от учинённого мною с Игорем Орловым взрыва. Оказывается, теперь в каждой квартире собственные туалеты. Это, конечно, радует. Но радости нет, потому что никого из прежних жильцов во дворе нет. И вспоминаются слова Тургенева: «И все они умерли». Да, всех смыло тайфуном времени с этого двора. Если кое-кто ещё барахтается в океане и надеется выплыть, то вот ему моя рука.
Во двор вышла молодая женщина с ребёнком  на руках. Малыш смотрит во все глаза на дядю с бородой. Я ему подмигиваю, и он начинает мне улыбаться во весь рот. Я улыбаюсь ему в ответ. И ухожу.
P.S. А вот что стало с моими товарищами детства. Володька Демус окончил РИИЖТ и пропал в недрах МПС. Сашка Арсеньев уехал вместе с родителями совсем в другой город. Гришка Шевченко дослужился до начальника электросетей, но потом упал с электрического столба и разбился. Валерка Конов работает главным технологом завода «Рубин». Валерка Вододохов стал главным рентгенологом БСМП. Ольга Нетребо теперь учёный секретарь института валеологии РГУ. Сережа Хатламаджиев стал прекрасным мастером по дереву, делает такие замечательные лестницы. Витя Раенко стал классным мастером по тонким механизмам. Мишка Ханин теперь заведует кафедрой зоологии в пединституте. Игорь Орлов работает начальником цеха на одном из заводов, а Игорь Павлов – профессор в РИСИ. А вот Алик Зильберов дослужился до подполковника и погиб в Приднестровье. Ленка Шевченко работает преподавателем в Донском сельскохозяйственном институте. Люда же, покорительница мальчишеских сердец, вышла замуж за капитана дальнего плаванья и уехала в Одессу. Да, чуть не забыл про Сашку Орлова. Он делает двери и окна у новых русских. А все Валеркины школьные учителя умерли. Нет, жива ещё Антонина Яковлевна. Помните математичку? Дай ей Бог здоровья!

Автор выражает свою признательность тем, кто вольно или невольно способствовали написанию этой повести, и особенно Туру Хейедалу, Б. Гржимеку, С. Вашья, Т. Холманской, А. Киму, В. Орлову, О Нетребо и Ю. Нециевской-Фокс.