В конце февраля 1916 года на всём Турецком фронте шли ожесточённые бои. Русские войска приостановили наступление, и перешли к обороне. Турки же усилили натиск, проводили многочисленные разведки боем, ища слабые места в русской обороне. Если такое место находилось, то турки яростно вгрызались в него, продвигаясь вглубь русской обороны. В таких случаях в дело вступали казаки. Они отрезали неприятеля от основных сил и уничтожали его. Вскоре давление турок начало ослабевать, и русские части перешли в наступление.
Первого марта 1916 года три взвода 6-й сотни 3-его Линейного Кубанского казачьего полка под командованием прапорщика Григорьева преследовали отступающего противника. Сходу было занято селение Мама-Хатун.
Григорьев приказал занять господствующие высоты. И вовремя: турецкая конница, перегруппировавшись, пошла в наступление, и попала под пулемётный огонь казаков. Турки отступили, казаки выскочили из укрытий и стали ловить лошадей и собирать оружие. Противник по ним открыл огонь из ружей, громыхнула пушка, казаки ели успели спрятаться, одну лошадь и одного казака убили, а младший урядник Платон Кузнецов получил пулевое ранение в указательный палец левой руки.
- Надо же, как меня угораздило. Смешно, но больно, - жаловался он в укрытии своему одностаничнику приказному Илье Захарову.
Палец перевязали, турецкие пули щёлкали по камням.
- Плохо дело, - сказал Илья.
- Да, - согласился Платон. – Обожди. Это ты про палец или про турок?
- И то и другое.
Стрельба поутихла, а из-за поворота дороги вылетела казачья сотня.
- Наши, - радостно толкнул Илью в бок младший урядник.
Илья кивнул и решил посмотреть, что делают турки. Свист пули он не услышал и когда Платон повернулся к нему, Илья лежал навзничь с красным кружочком ровно между глаз.
Прапорщик Григорьев докладывал временно исполняющему обязанности сотника 6-й сотни 3-его Линейного Кубанского полка прапорщику Сорокину.
- Двое убиты, один ранен, фельдшер контужен, две лошади ранены легко, трёх лошадей захватили.
- Благодарю, прапорщик. Где раненный? Я, всё-таки, бывший фельдшер.
Вышел сконфуженный младший урядник Кузнецов с перебинтованным пальцем.
- Разворачивай свою тряпку, Платон, - сказал Сорокин, - посмотрим, что там у тебя.
Они были с одной станицы, с Петропавловской. Платон младше Сорокина на год, ему тридцать лет. Бывший фельдшер осмотрел рану и сказал:
- Кость задета, но ничего, выживешь, но рану нужно в чистоте держать. Грязь попадёт – руку отнимем, а то и сам пропадёшь. Антонов огонь, это брат, не шутка. Как ты такое ранение умудрился получить?
- За уздечкой потянулся. Хотел лошадь поймать, а поймал пулю.
- Хорошо, что не лбом.
- Соседа моего убили, - невпопад сказал Кузнецов, - Илюшку Захарова.
- Груша его вдовой стала, - покачал головой Сорокин, - детей двое у него?
- Да, два казачка. Доля казачья такая. Глупо погиб. Пока я на вас смотрел, он решил посмотреть на турок. Вот и получил свой свинец в голову.
- Смерть, она, Платон, не умная и не глупая. Она просто смерть. Судьба знать такая. Написать надо родным.
- Напишем. Как селение-то называется, Иван Лукич?
- Мама-Хатун. На русский язык переводиться как «женская грудь».
- Почему такое название?
- Да вон видишь: две горы торчат? Из-за них, наверное, и назвали.
- Что-то как-то не похоже.
- Ты давно женской груди не видел, Платон. И, к тому же, откуда ты знаешь какая грудь у турчанок? Может быть, такая, туркам виднее.
Сотне Сорокина было предписано занять село Гюль-Веран. Убитых казаков завернули в бурки, заложили камнями, поставили самодельные кресты из веток.
Село Гюль-Веран было взято. После чего сотня Сорокина получила приказ дислоцироваться в Мама-Хатун.
На отдыхе из перемётных сум погибших были вытряхнуты их нехитрые пожитки и вахмистры ходили и уговаривали казаков купить что-нибудь. По закону лошади убитых оставались в сотне, родственникам погибших казаков полагалась компенсация по 200 рублей из полковой казны, хотя настоящий строевой конь стоил гораздо дороже. И распродажа вещей устраивалась только для того, что бы выручить какие-то гроши и вместе с компенсацией выслать жене, детям, отцу и матери погибшим.
Вахмистр Елисеев подошёл к Кузнецову:
- Купи фуражку.
- Зачем мне фуражка? У меня папаха есть.
- Ещё и фуражка будет.
Младший урядник тяжело вздохнул. С наличными деньгами у казаков было плохо, и расставались они с ними неохотно, хотя и понимали эту необходимость: война есть война и их семьям могут так же собирать. Кузнецов достал из кармана полтинник:
- Захарову отошли. А фуражку ещё кому продай.
- Не хорошо, Платон, возьми фуражку.
- Добро, - согласился младший урядник. - А, гулять так, гулять. На копейку, давай и портянки.
На Турецком фронте вскоре установилось затишье, казаков стали отпускать на побывку на 28 дней, включая дорогу. На дорогу уходило: четыре дня, что бы добраться до города Сарыкамыш, оттуда три дня поездом до Владикавказа. Из сотни отпуск давали двум офицерам и двум рядовым казакам. Сорокина не отпустили. На побывку отправились хорунжий Пащенко, прапорщик Григорьев, младший урядник Кузнецов и приказной Меркул Бублик.
Два дня младший урядник Платон Кузнецов праздновал встречу с родными в станице Петропавловской.
На третий день пошёл на горькую встречу к родным Илюхи Захарова, принёс фуражку. Мать Ильи зарыдала, увидев на внутренней стороне химическим карандашом рукой сына написано «И. Захаров».
На столе закуска, самогон, выпили, помянули, Платон стал рассказывать:
- Геройски погиб Илюха, что тут рассказывать? Да он и был героем, это все знают. Посёлок этот называется Мама-Хатун у реки Евфрат. В библейском месте, значить, погиб Илюха. Идём, значить, мы, а на нас сотня турок как выскочит и ну саблями махать. А Илюха шашку вынул и на них. Ну, Илюху вы же знаете. Он всегда был такой. Один против десяти. А что ему? Казак! А хоть и против двадцати. Но врать не буду. Пятеро было против него, пятеро. А тут и сотня наша шестая во главе с прапорщиком Сорокиным подоспела. Ну, вы знаете Ваньку Сорокина? Порубали мы басурман в мелкую, мелкую капусту. Глядь, а Илья ваш весь в крови. Кончается, значить. Иван Лукич даже прослезился.
- Ванька Сорокин? – спросил кто-то из родни. – Да он каменный.
На него зашипели, Платон продолжил:
- Да и мы все, прямо сказать… Да. Ну, чего говорить? Священник, да, отпел, причастил, исповедовался всё как положено. Перед смертью и вас всех вспоминал, велел кланяться и простить его, если в чём виноват. И вам поклон, Фёдор Матвеевич, и вам, Прасковья Ивановна. А тебя Грушенька, как он любил… Как он любил тебя, Груша.
Груша зарыдала в голос. А Платон передавал поклоны всей родне Захарова, моля Бога, что бы никого не пропустить и, тем самым, не обидеть.
- И схоронили Илью честь по чести на кладбище. Там русские живут. Не в этом селении, ну, там недалеко. Они не православные, хотя в Христа верят, в святых - нет, но и не мусульмане. Какие-то такие чудноватые.
Родные Ильи Захарова выли в голос, Платон вышел на крыльцо покурить. К нему вскоре присоединился и отец Ильи.
- Загибал ты здо;рово, Платон, - сказал он. - Оно и правильно. Как на самом деле погиб Илюшенька?
- На засаду нарвались, Фёдор Матвеевич. Пуля в лоб, даже вскрикнуть не успел.
- Ну, слава Богу, - перекрестился Фёдор Матвеевич, - хотя бы не мучился сыночек мой.
И слёзы покатились по щекам старого казака.
Дня за три перед возвращением назад к Платону пришла Лидия Сорокина. После взаимных приветствий и ненужных вопросов она спросила:
- А почему моего Ваню не отпустили?
Платон даже растерялся.
- А я почём знаю? – развёл он руками. – Начальству видней. Ваня твой незаменимый человек, гордись.
- Да что мне гордиться? Если он на хорошем счету, то почему его на побывку не отпустили, почему у него звание не казачье?
- Учился на прапорщика… Не знаю.
- Я его видеть хочу, Платоша. Возьми меня с собой.
- Куда?
- Да в Турцию эту вашу проклятую.
- Да как, Лида, как?
- Как ты поедешь, так и я поеду.
- Лида, ты жена, дочь и невестка военных людей и понимать должна, что армия это не базар какой-нибудь, не ярмарка. Кто хочет, тот и приезжай.
- Придумай что-нибудь, Платошенька.
- Придумай. Да я и не один возвращаться буду.
- Ну, собери их всех, Платошенька, я поговорю с ними. Я очень хочу видеть своего Ванечку.
И Лидия заплакала.
- Лида, хватит тут сырость разводить, соберу. Приходи.
На следующий день в гостях у Кузнецова были хорунжий Пащенко и приказной Меркул Бублик. Они были очень удивлены поводом собрания и тоже не очень понимали, как и, главное, зачем это делать.
- Казаки, - сказала Лидия, - в этом году ваши семьи будут молоть зерно бесплатно на нашей мельнице, если вы мне поможете встретиться с Ваней.
- Лида, зачем же так, - сказал Платон, - Иван наш командир, наш боевой товарищ…
- Но от бесплатного помола не откажемся, - сказал Пащенко.
- Да, - сказал Бублик.
- И как мы это провернём? – поинтересовался Кузнецов. – В поезде народ мужеского пола исключительно и патрули военные на вокзале. А если заметят? Разрешения-то нет.
- Не заметят, - сказал хорунжий, - переоденем её в казака и всё.
- Нам же её только в поезд посадить, - поддержал хорунжего Меркул. – А поезд ночью отправляется. Никто и не заметит, что это не казак, а баба. Трое суток уж как-нибудь…
- А там, в Сарыкамыше?
- А в Сарыкамыши все связисты друзья да приятели Сорокина, - сказал Меркул, - предупредят его о приезде жены. А там уж сам сообразит, как действовать.
- Наш командир полка, войсковой старшина Калмыков ценит и уважает Сорокина, - сказал Ващенко. - Неужели он не поймёт и не уважит Ивана в таком деле?
- Да от Мама-Хатун до Сарыкамыша верхами четыре дня скакать. Какой у него отпуск будет?
- Хоть день да мой, - вставила своё слово Лида.
- Да, - сказал Меркул.
Казаки долго спорили и рядили, как всё это сделать по уму. Лидия с надеждой и тревогой переводила взгляд с одного казака на другого. Наконец, казаки решили:
- У вас в доме есть казачья форма? – спросил Ващенко.
- Есть.
- Вот подготовь её под себя, что бы не мешком сидела, погоны и всё прочие, там бурку, папаху… И послезавтра поедем.
До Владикавказа добрались без приключений. Перед поездом на вокзале Лидия переоделась, и перед изумлёнными казаками предстал молоденький есаул.
- А скромнее по чину погонов не было? – спросил Кузнецов.
- А разве эти не скромные? – изумилась Лида. – Они же без звёздочек и с одной полоской.
- Прости ей, Господи, это баба, не ведает, что творит. Волос длинный, ум короткий. А с двумя просветами и тоже без звёздочек, это уже полковник.
- А я кто? – спросила Лида.
- Пока есаул. Потом идёт войсковой старшина, потом полковник.
- Хорошо ещё, - сказал хорунжий Ващенко, - что у Ивана генеральских погон не нашлось. Я говорил о форме рядового казака. Пойдёмте, господин есаул, а мы за вами.
- Нет, - сказал Меркул, - прикрываем её.
- Не по чину, - сказал хорунжий.
- А что делать?
В вагон они сели без осложнений. Лиду поместили на третью полку – с глаз долой. В поезде к ним присоединился прапорщик Григорьев. Ему объяснили ситуацию.
- Дело хорошее, - сказал Григорьев, - только в поезде жандармы документы проверяют у отбывающих в Сарыкамыш.
Казаки слегка растерялись.
- И что делать будем, казаки? – спросил Кузнецов. – У Лиды документов нет.
- Надо было бы у Гришки Сорокина документы на неё выправить, он жандармом в Армавире служит, - сказал Меркул, - сделал бы для невестки, наверное.
- Где ты раньше был такой умный? – с возмущением спросил Платон.
- Ладно, казаки, надо действовать, - сказал Ващенко. – Лида, снимай черкеску.
- Зачем? – Лида свесила голову с полки.
- Снимай, тебе говорят, вопросы потом задавать будешь.
Лида покорно сняла черкеску и передала её казакам.
- Буркой укройся с головой и не высовывайся.
Черкеску казаки повесили так, что бы золотые погоны бросались в глаза.
Жандармы подошли к их купе, проверили документы.
- Документы того, что на верхней полке, - спросил жандармский офицер.
- У него документы в порядке, это наш командир, - ответил хорунжий Ващенко и кивнул на черкеску с погонами есаула.
- Для порядка надо бы проверить.
- Если надо, проверяйте, - сказал Кузнецов, - только он пьяный в дым, пьяней вина. Шуму будет – не приведи Господи. Всем попадёт – и нам и вам. Он страшен в гневе. Лучше не будить.
Остальные казаки дружно закивали на эти слова. Жандарм заколебался.
- А как фамилия-то есаула? – спросил он.
- Сорокин, - не задумываясь, сказал Платон.
- А в Армавире в жандармах служит Сорокин …
- Брат его Гришка. Э-э… Григорий Лукич.
- А, ну, это почти свой. Пусть спит его благородие.
Жандармы удалились, казаки облегчённо вздохнули. Поезд тронулся.
- Эй, Лида. Вставай, ваша благородие, - позвал Платон, - опасность миновала. Скоро обнимешь ты своего Ваньку.
Лида, улыбаясь, показалась из-под бурки.
- А хорошо, что вы догадались погоны есаула к черкеске пришить, - сказал Григорьев, - с простым казаком, боюсь, такой бы трюк не прошёл.
- Хорошо ещё, что не полковничьи погоны-то, - сказал Ващенко. - А то пьяный полковник на верхней полке в общем вагоне, это как-то странно.
- Зачем Ивану столько погон в доме? – сказал Кузнецов. – На будущее что ли?
- А что? Может, Иван Лукич со временем и полковником станет. Вот война ещё года три-четыре продлиться и станет.
- Да не болтай, Меркул, - сказал Платон. - Четыре года! До двадцатого года по этим горам скакать? Что-то не хочется. Ох, война, война, война, надоела всем она.
Впереди казаков ждали Турецкий фронт, две революции и Гражданская война.
25.10.20 г.