Широкая натура. Народный писатель
( рассказ)
9.
Отдельное, специальное заседание Политбюро большевистская партия провела на тему возвращения пролетарского писателя с буржуазной чужбины.
- Хэ-э, - сказал на том заседании новый хозяин партии и страны, - Владимир Ильич мудрый был человек и он понимал, как важен для строительства социализма талант Горького. В своей статье о партийности и литературе наш Ильич мудро указывал, как надо работать с товарищами писателями. Этот творческий контингент служит тому, кто ему платит. И без всякой лирики тут, по-марксистски жестко : бытие определяет сознание. Вот, товарищ Ежов, что ваши славные чекисты предпринимают в этом направлении, по возвращению Горького и его таланта на службу по строительству социализма? .. Это мы знаем, что целый отдел вашего аппарата шлёт письма от имени трудового народа туда, в ту Италию. Но нужно принять меры с учётом обуявшего весь мир капитализма кризиса и депрессии, вот тут и нужно принять меры, чтобы капиталистический кризис отразился на гонорарах пролетарского писателя, через его бытиё конкрэтное, так сказать… Ми тут социализм строим бурными тэмпами, расцветаем, а буржуазный мир загнивает. Вот эту мысль надо довести до сознания товарища писателя… Нам нужны в нашей борьбе талантливые люди, способные влиять на сознание воспитываемого нами поколения. И это обстоятельство не менее важно, чем задача по индустриализации страны.
Чтобы почувствовал наш гениальный пролетарский писатель разницу, Конкрэтно, так сказать…
Вокзал в Москве с утра заполнился транспарантами и встречающей поезд публикой. Слеза потекла по знаменитым усам народного и горячо любимого писателя. Вытирал слёзы кулаком и махал народу, встречающему поезд, своей знаменитой шляпой.
Вечером нарком Ежов в суетливых движениях малорослого человека перед высокой фигурой уже показывал выделенный уважаемому возвращенцу особняк бывшего российского богача и эксплуататора Рябушинского в три этажа и с колоннами по фасаду. Вкратце были объяснены задачи писателя в деле строительства социализма, и первой задачей была обозначена встреча группы прогрессивных писателей, но с враждебной Европы.
- Сами, Алексей Максимович, понимаете, что едут они для ревизии наших успехов и надо вам найти к ним подходец соответствующий, открыть, так сказать, глаза им в нужное направление. И как правильно сказал товарищ Сталин про ленинскую работу о партийности в литературе: кто платит, тот музыку и заказывает. Вам тоже нужно по возможности учитывать этот ленинский тезис в своей работе.
- А в чём будет заключаться моя работа? – спросил вкрадчиво Горький.
- Конкрэтно говоря, - сразу ответил суетящийся под ногами нарком, - просто работать писателем. Со всей силой вашего таланта.
Максим встретил европейских коллег со всей широтой своей широкой натуры. Поездили шумной кавалькадой на больших американских машинах по разным местам, которые были запланированы заранее, поугощались всеми деликатесами русской кулинарии, выпили бочки грузинских вин и армянских коньяков. Коллеги уезжали с чувством умильной благодарности и обещали рассказать всю правду о грандиозных успехах социализма.
- А на днях, Алексей Максимович, - сообщил уже покровительственным тоном нарком, незаметно шлифую рукавом френча новенький орден на лацкане того френча, - посетим с вами грандиозный объект социалистического строительства, на Волго-Балт прошвырнёмся. Посмотрите там, как почитатели вашего таланта перековываются, перевоспитываются, превращаются из обывательской массы в героев и строителей нового общества. И потом вы изобразите со всей мощью вашего гения… Ну, что-нибудь изобразите. Вдохновляющее, зовущее к новым свершениям, чтобы ещё больше, сильнее и быстрее. Вы напишите, а я потом подредактирую, расставлю, так сказать акценты, в нужных местах. Всё мировое прогрессивное человечество очень ценит ваше мнение, Алексей Максимович. Сегодня вечером, если не возражаете, я к вам гости нагряну к ужину, с вашим семейством поближе пообщаюсь, про ваши нужды поподробнее пораспрашиваю: кому - чего, может, не хватает.
10.
Следующим утром, войдя в двери, Ежов объявил зычно командным голосом, чтобы дорогой писатель одевался по- походному, ехать далеко и не совсем комфортным транспортом. Сам маленький корявенький человечек в чине главного генерала остался стоять у двери, широко расставив ноги в блестящих сапогах и наблюдая поднявшуюся в доме суматоху. С лестницы спустилась жена сына писателя, заспанная в халате, неся в обеих руках ночные вазы. Стесняющейся походкой, желая скрыть ношу в своих руках, она чуть боком прошла мимо генерала и тот, только что смотревший на высокий потолок с розовыми голыми мальчиками с крылышками, амурчиками, демонстративно втянул ноздрями воздух и произнёс размягчённым голосом: «Очаровательноо-о. О-о…».
У пристани южного порта Москвы делегацию из десяти человек ожидало небольшое судёнышко похожее на баржу с ужасно шумевшим дизельным мотором. Погрузились – и сразу Ежов скомандовал своей охране из четырёх то ли ординарцев, то ли денщиков с кубарями на петлицах: накройте нам где-нибудь поуютнее, чтобы не шумело так. В мгновение ока на корме расстелили ковёр и заставили его снедью и графинчиками с водкой. Погода была под стать конца марта, и уже прошёл ледоход, остатки ледохода, рыхлые льдины, шуршали о борта баржи, светило солнышко, Горький, дыша глубоко прокуренной грудью, озирал окрестности.
- Это – Россия наша, - сказал с лирическим чувством Ежов, - исконная Россия, но уже возрождающаяся от гнёта царизма. Ширь какая, а, Максимыч. Это вам не та буржуазная какая-нибудь ланжюмо…
- Ланжюмо, Николай, это к Ленину. А у меня – Сорренто, в Италии. Что ж, там тоже красиво по своему. Уютно – да, но нет там нашего простора, воли нашей в воздухе и пространстве. Такой воли, чтоб до самой дикости первозданной прямо.
- А-а, один чёрт, всякие там монпасье, красоты буржуазные… Ну, присядем, что ли, на палубе остограмимся для сугреву, ветерок, кажется, северный прохладный дует.
Офицерская обслуга, как с врождённым чувством холуйства, без лишней суеты подносился закуску, наливала опустевшие рюмки-лафитнички. Умяв баранью ногу с чесночной приправой, уже приняв на ковре полулежачую позу, решили в едином мнении сменить лафитнички на русский стакан.
Через час плавания причалили к грубо сколоченной пристани на глинистом берегу. Чтобы не испачкать сапоги в глине главный генерал приказал своей охране снести его до ожидавшей конной подводе на руках. Горький отказался от такой царской почести, и протопал лакированными ботиночками по чавкающей грязи самостоятельно. Ещё с час тряским ходом проехали по заросшему чахлым лесом берегу. Остановились на краю огромной канавы. На дне канавы ползали очень похоже издали на муравьёв люди с тачками, другие «муравьи» по склону канавы махали бесшумно кирками и лопатами. В воздухе стоял невнятный гул с едва различимыми резкими командами.
- Грандиозное зрелище, а? – спросил горделиво Ежов, обводя жестом полководца обозримое пространство. Новая жизнь созидается прямо на наших глазах, дорогой Алексей Максимович. А теперь поедем, так сказать, общаться с контингентом, познакомитесь с их бытом и рационом питания…
Ещё с полчаса тряски на медленных подводах, и вся делегация вошла в рубленный барак, заполненный жующей, чавкающей людской массой. При появлении делегации все по команде поднялись за столами и дружно проорали невнятно «здрасте!». И дальше продолжилось дружное чавканье с ускоренным темпом, как бы в знак компенсации вынужденного перерыва.
На важного посетителя уставилось множество глаз, чёрных, синих, голубых, карих, серых, которые впивались своими чего-то ожидающими жгучими взглядами взглядами точно слепни и оводы над стадом скотины. Припомнилось из далёкой юности, когда в ту пору странствий нанялся гуртовщиком к богатею прасолу для перегона закупленных коров, быков, телят и прочей четвероногой скотины на скотобойню под Одессой.
Писателю поднесли, как бы на пробу, несколько аллюминиевых мисок и деревянную ложку, но тот, поблагодарив вежливо, пробовать из мисок не стал, а поднявшись из-за стола в дальнем конце столовой, произнёс громким, призывным окающим басом:
- Читайте книги, я вам скажу, братья, граждане и, несмотря ни на что, всё-таки товарищи… Читайте книги из нашей классики, читайте великого Виктора Гюго, Шекспира и даже библию, - Алексей Максимович тут поперхнулся, но потом продолжил опять звонким голосом: - В общем-то и библия тоже подходит как революционное для своего времени учение, свергнувшее в конце концов тиранию римских императоров. Все умные, честные книги призывают к борьбе угнетённые классы. Угнетённые люди, вставшие с колен, способны двигать горы. Чем вы сейчас и занимаетесь. Строя этот канал наперекор все силам природы и человеческим возможностям, вы совершаете великий подвиг, который прославит вас и страну в грядущих поколениях. Вы должны быть горды своей исторической участью, выпавшей на вашу человеческую долю. У каждого своя доля и нужно правильным взглядом, с правильной стороны оценить масштаб явления, в котором вы все участвуете общей массой. Вы в сам деле не отверженные, а созидатели на веки вечные. Как строители египетских знаменитых пирамид. И я призываю вас этим гордиться.
Когда вернулись на баржу, и опять офицеры-прислужники накрыли ковёр на корме баржи, Ежов заметил со значительным интонациями в голосе, держа на вилке ломтик прозрачной осетрины
- Хорошую речь произнесли там, в столовой, Алексей Максимович. Только про библию зря помянули, думаю на мой взгляд. Библия – это всё-таки опиум для народа, религия, одним словом. А так, вообще, здорово, вдохновляюще прозвучало. Я при случае донесу. то есть, вернее выражаясь, доведу до сведения товарищу Сталину о вашей речи. Так думаю, ему тоже понравится. Он искренне озабочен вашей судьбой и вашим вкладом в дело строительства социализма.
- Николай, будь добр, душа моя, подскажи при том разговоре, чтоб закупили для лагерной системы книжки со складов «Всемирной литературы». Там, я смотрел по бумагам, книги мыши грызут, пропадают книги, а людям книги как воздух. Если вы хотите новую общность людей воспитать.
- Эх, Максимыч, дорогой ты человек, широкая натура, но наивный, как выпускница дворянского института… Или я не понимаю подоплёку про твоё бывшее издательство и денежный интерес твой в том деле. Всё, Максимыч, я понимаю, должность моя такая. И вообще, сам знаешь, книжки – вещь опасная. Начитаются всяких мыслей из твоей всемирной литературы, а потом моему контингенту всякие баламутные мысли приходят в голову ,противоречащие партийным циркулярам.
Горький пытался возражать после второго стакана, но главный генерал махал категорически пальцем перед носом писателя и проговаривал упрекающе и очень сильно пьяным голосом:
- Ну-ну, запомним эти советы, товар-рищ пролетарски классик. Знаем мы вас, классиков, бал-ламутов человечества. Ох, смотреть надо за вами, классиками. В оба глаза. Точно сказал Ий-осифвиссарионыч,ий-ик, ой, пардон… Толстой, вон ваш кумир, Тоже классиком слыл, а сколько набаламутил, ой… Я бы тогда им, ещё в те времена, классикам всем, как курятам башку, вжик – и тихо всё… Всё о деньгах ваша первая мысль, о собственном благосостоянии печётесь. А не так ли? А, Максимыч? Как в своём издательстве, ещё до нашей власти сколько своих книжек наиздавал, какие гонорары грёб? У меня всё подсчитано и зафиксировано. Всех вас, властителей народных дум насквозь вижу… Всех вас, этих творческих личностей, широкие натуры.
Маленький главный генерал, часто икая от быстрого разговора, преображался на глазах и напоминал уже взбесившегося чёртика с жёсткой чёрной щетинкой на бритом черепе. А сам писатель еле сдерживался, чтобы не врезать кулаком прямо в лоб этому озлобленному маленькому чертёнку.
- Слушай, Коля, - коротко спросил он: – Ты – дурак по природе своей? Или с ума сходишь от своей неразмерной для твоего ума власти?
11.
По возвращению домой так подумал по своему писательскому чутью, что, вполне возможно, и сам Сталин может потребовать личного отчёта относительно впечатлений от поездки на Беломорканал. Сталинская жёсткая хватка, его всюду проникающий взгляд ощущался повсеместно – уж писателю, знатоку человеческих душ, этого не заметить… Как оперный артист, готовящийся к выходу на сцену, правитель страны создавал свой образ, чтобы запечатлеться в сознании своих почитателей и стать для них идолом, призывающим к жертвам кровавым. Сталин держит себя перед публикой подобно атаману разбойничьей ватаги, изображая некое тайное знание, которое недоступно убогим умам его разбойников – и такое поведение приходилось наблюдать на разных дорогах в своей писательской жизни. Таинственность нарочитая в поведении в отличии от непосредственности и человеческой эмоциональности, присущей Ленину – новый актёрский образ нового вождя в противовес экзальтированному Троцкому, полководца в гражданской войне.
Надо, было решено, на всякий случай подготовить такой торжественный спич, выверенный по форме военного рапорта, но с признаками льстивой покорности в духе византийской риторики: выразиться победно и пафосно, что человечество по своей сущности не менялось со времён древних греков и жило веками в примитивном эгоизме и мелкими страстями. Наблюдал он это человечество и в своих странствиях по российскому пространству, и в путешествиях по разным там европам-америкам. Но только советской власти удалось создать нового человека, как из человеческой грубой породы, переплавим руду в горне и выковав молотом на наковальне идейно железного индивида-борца. Понятно, что Сталин ждёт от него пафоса, выраженного в чёткий лозунг: вождь желает строить социализм, подразумевая под этим свою власть, посредством лозунгов.
Грассирующим, механическим голоском фарфоровой куклы во время второго завтрака поинтересовалась сноха: а с чего это вдруг перестал появляться в гостях Николай Иванович?
- А ты, неужто, уже скучаешь? – раздражённо переспросил Горький. – Без его подношений из музейных коллекций, которые этот хлюст непонятно каким образом добывает? Приручил уже он тебя, что ли?
Не станешь же объяснять за завтраком всей семье о произошедшем конфликте с маленьким генералом в правой ложе Большого театра, конфликте на уровне явного скандала, о котором наверно уже широко разнёсся слушок по всей Москве. Тогда этот большой генерал прямо запанибрата предложил выбрать себе в любовницы любую оперную певицу или птичку-балеринку из театральной труппы, а сам, как бы в порядке обмена, поинтересовался возможностью более близкого контакта с женой сына. Ну и пришлось с явным удовольствием врезать кулаком по генеральской физиономии гнусного чекиста. Брызнула кровь из разбитого носа, в нижних рядах раздалось обморочное «о-ох», и сотни глаз из партера устремили свои взгляды на ложу важных лиц. Один мужик в морском мундире даже навёл на ложу большой чёрный бинокль. На сцену уже не обращали внимания, а уставились жадными взорами обывателей на то, как страшный для многих маленький человечек, скукожившись в ещё более маленькое существо, вытирает платочком кровавые пузыри из носа.
Свершившийся скандал неминуемо предвещал драматическую развязку с политическими последствиями. И писатель ждал тех последствий, ни сколько не коря себя за мальчишескую вспыльчивость. Что будет, то и будет, но человеческое достоинство превыше всех любых последствий.
12.
Месяц минул с того инцидента в театральной ложе. Но в кремлёвский кабинет до сих пор не вызывали.
И вот – личный визит. Сам вождь явился собственной персоной в летнем кителе из белого полотна, пропустив вперёд себя двух кавалеристов затянутых в портупеи, в синих галифе, с мордочками собак гончей породы. «Кавалеристы» натренировано обнюхали все помещения на первом этаже и вытянулись в стойке смирно.
- Здравствуйте, товарищ буревестник, - тихо поздоровался Сталин. – Давайте, Алексей Максимович, где-нибудь тихо посидим за самоваром, обдумаем кое-какие вещи… Тут вот какие моменты мне доложил Ежов… Вы дома держите самовар? Давно не пользовался самоваром. Будьте любезны, если не затруднит.
Горький чуть слышно вздохнул, и сердце у него противным образом, будто оторвалось и покатилось в пятки.
На кухне домашние подготовили уже закипающий самовар. Вождь выложил на скатерть пачку «Герцеговину-флор», чиркнул спичкой и, пустив вкусный папиросный дым, произнёс медленно:
- Вот какую вещь, какой факт доложил мне Ежов. После вашего выступления на строительстве беломорского канала увеличилась дневная выработка у рабочих на том канале. На несколько порядков, цифр сейчас не помню, но показатели повышения производительности труда впечатляют… По расчётам специалистов три тысячи рабочих с кирками и тачками заменяют собой один современный американский экскаватор… И ваша речь вызвала такой энтузиазм рабочих масс, что вполне заменила экскаватор.
Горький тут же, припоминая заготовленный пафосный рапорт, начал жарко высказываться о новых людях, выкованных молотом социализма. Сталин покивал согласно, потом достал из кармана кителя трубку, надломил одну папиросу из пачки, набил табаком трубку.
- Так вот о чём будет речь, товарищ Горький… Закуривайте, закуривайте, поговорим о великой силе писательского таланта… И как этот талант использовать в деле построения социализма…
За полчаса беседы за самоваром выпили с десяток стаканов чаю, сгрызли по ходу беседы целую вазочку солёных сушек, выкурили все сталинские папиросы. Один из адъютантов, быстро обернувшись, принёс ещё одну коробку папирос.
Достигли предварительной договорённости о создании наподобие промышленной фабрики организации союза писательских сил всех писателей, признающих задачи и цели коммунистической партии.
- Вот вам и карты, как говорится, в руки, Алексей Максимович. Организуйте писательскую массу в единую силу, чтобы с задором, как физкультурники на площади, несли идеи социализма, а то эта неорганизованная масса иногда вред и прямой раскол вносят в некоторую часть несознательного народа. Есть всё же, признайтесь, по своему жизненному опыту, что некоторая часть людей не может существовать без определённой дозы религиозного опиума. … А с жалобой генерала Ежова разберёмся благоприятным образом… Возьметесь за это дело, сплочение пролетарских писателей?
- Возьмусь, - тихо ответил Горький и покивал согласно несколько раз.
- Вот и ладно, - скрывая довольную улыбку, Сталин кончиком трубки пригладил усы. - И смею вас заверить, что не будет никаких ограничений, лимитов в организационном обеспечении той организации. Главное – чтобы сплотить выявленные народные таланты в один боевой ударный кулак на идейном фронте социализма.
В огромном зале с мраморными колоннами окающий голос аукался эхом. Совсем по- другому, чем в лагерном бараке, в котором измождённые работяги под присмотром конвойных суетливо поглощали свою обеденную пайку. Но те же глаза, с той же обжигающей просьбой-надеждой в общем взоре.
Горький начал говорить, достав блокнот, с той заготовкой пафосной речи, про железного человека, выкованного социализмом. Чувствовал, как постепенно аудитория в зале магнетизируется его словами, и ещё ярче загораются их глаза.
- Вам! Вам, отстоявшим свободу своей страны на фронтах гражданской войны, участвующих в великих стройках новой эпохи, партия и правительство хочет поручить грандиозное дело по формированию духа нового человека. И тем, у кого присутствует к тому дар, талант даётся такая возможность. Пытайтесь, дерзайте, мучайтесь творческой мыслью, напрягайте свою волю и разум, чтобы суметь внедрить в сознание нынешних и грядущих поколений стремление к подвигам, жертвам. Перед решившимися взять перо в руку предстоит эпохальная задача подвергнуть пересмотру вчерашний мир с его богами и скрижалями. И так можно выразиться, перекинуть мост литературного служения из века девятнадцатого в век двадцатый…
По окончанию собрания окружила Горького большая группа гомонящей молодёжи с возгласами: «Я, я – писатель. Я – поэт! А где записаться в писатели?...Сколько будут платить, построчно, что ли, или как?..»
Потоком пошли большие конверты. Писали письма, упомянув кратко свою биографию и приложив свои «творческие муки» на тетрадных листках. Присылали письма и бывшие солдаты, матросы, казаки, ударники труда промышленности, бывшие купцы, бывшие гулящие девицы, беспризорники. Вчитывался внимательно, точно устав без общения с простым искренним людом. Над некоторыми письмами смеялся в голос, над другими впадал задумчиво в печаль. Кое-какие письма откладывал в отдельную стопочку.
Сказал тихо, когда собралась первая группа пролетарских писателей в старинной усадьбе, реквизированной новой властью у бывшего Литературного фонда писателей времён царского режима. Осенние листья красочно обсыпали деревья, видимые из окон по обе стороны. Сказал тихо, всматриваясь в лица сидящих перед ним:
- Ну вот, собрались. И хочу сразу заметить, что гении объединяются не по профсоюзам, а понятие художественного призвания не совпадает с ремеслом… Что художественное произведение всегда будет концентратом духовной биографией его создателя – и это совсем не билетная касса, где заплатил рубль и получай билет на поездку. Такая простота метода в корне вредит не только здравому смыслу, но и национальным интересам. Можно научиться некоторым навыкам – как писать литературоподобно. Но никто не научит тому, о чём писать и зачем вам это – писать. Тратить, возможно, напрасно драгоценное время своей жизни неповторимой. .. Зачем вам это нужно? – вот озадачьте сами себя таким вопросом в первую очередь.
Продолжил дальше, насуплено смотря в зал:
- Насмотрелись вы на Россию в пороховом дыму, запах крови до сих пор у вас в ноздрях не выветрился. Конечно, это тоже вошло в вашу духовную биографию, однако ж, нужно суметь направить своё творчество и сферы лирического плана. Через тонкую ткань человеческой души, через лёгкие волны лирических отступлений старайтесь воздействовать на читателя вашего и помните всегда, как присягу, строчки из Пророка пушкинского, про жало мудрые змеи и про окровавленные ваши уста, стремящиеся говорить правду. Яд ваших слов, помните, может и убить, но и вылечить болезнь. Также, как и правда в ваших произведениях.
13.
Горький замолчал, будто споткнулся об что-то в словах или мыслях и залистал блокнотик, точно там выискивая следующую фразу, почувствовав вдруг неприятный металлический привкус во рту, как в детстве в красильне деда, надышавшись там ядовитых испарений.
Нашёл в блокнотике своём нужную страничку. Потом продолжил:
- Если присутствуют у вас истинный талант, он неминуемо заставит вас писать правду жизни. И бить вас будут за то, критиковать за то, что, мол, ваша правда – не правда. Будьте к тому готовы. Талант - он имеет магическую силу превращать вымысел в самую что ни есть правдивейшую реальность. Умейте понять то магическое сочетание слов при выражении своих мыслей, которое и даёт эффект чудодейственный – выразить живую жизнь. Иногда в совсем чуть-чуть незаметных нюансах писательского стиля. Лёгкий штрих – и вдруг ожил ваш персонаж, а пейзаж вокруг задышал красками и запахами.
И та правда жизни просматривается в блёстках явного таланта у молодого писателя Вишневского в его Бронепоезде. Яркие сцены, изображённые в рассказе, зримые, ощущаемые в ритме чугунных колёс, грохоте взрывов вокруг, звон осколков о броню, запах горячего масла на раскалённых стволах орудий... И нюанс в авторском лирическом отступлении, когда два матроса, балтийский и черноморский, ведут беседу после боя, о том, кому что дороже сердцу. Один матрос черноморский, похоже в душе более чуткий, говорит: это для меня – родная гавань в лунном свете после возвращения из долгого похода. Другой, матрос балтийский, лихой вояка, хмыкает насмешливо в ответ: а для меня, говорит, – голая задница жены и тоже в лунном свете. Нюанс – а играет в контрасте сцен описания жестокого боя. Терпите и стойте за свою правду жизни. У кого-то получится, у кого-то – нет. Такая судьбинушка писательская, часто горькая и опасная… Понравился мне тоже смачный язык и ритмический слог у молодого писателя, написавшего целую рыцарскую балладу и тоже про войну, там у него про войну стихийную, в некотором смысле даже безалаберную в буднях конной армии. И молодой автор пишет правду без оглядки, от души, смачно и по совести понимаемой им самим правды. Если не ошибаюсь, Бабель его фамилия…
Хочу довести до вашего сведения, что литература – это вовсе не сфера изящных искусств, скорее - это спорт наподобие американского бокса. И сражаются там бойцы силой художественного образа, который им удался в их сочинениях. Каждый боец, фигурально выражаясь, считает, что он выступает за команду добра и справедливости, а противник – за темные силы мирового зла. Побеждает, в конечном счете тот, у кого мощнее талант. И если дворянский оболтус, созданный гением Пушкина, оказывается жизненней на протяжении проходящих веков, чем образ железного Павла Корчагина, то тут получается поединок различных уровней врождённого дара писателя. Можно ли научить или научиться такому дару, освоив все постулаты того или иного идеологического учения – тут возникает загадка, которую решить предстоит вам самим на протяжении всей вашей писательской жизни. Заблуждения на своём жизненном пути тоже полезны для писателя, дают отрицательный опыт в процессе познания. Ни в коем разе не призываю вас следовать какому-нибудь утверждённому властью образцу и лекалу. У каждого из вас свой фокус зрения, своё дыхание, свой творческий почерк .Никакими массажами и приёмами невозможно сделать так, чтобы Николай Лесков оказался похож на Николая Чернышевского. Мучение и только мучение мозга и совести – вот и есть вся писательская работа. Точно баржу с мешками муки разгружаешь при помощи одной только своей мысли.
14.
- Папаш, что-то вы за последнее время похудели сильно, аж пиджак повис на плечах как на вешалке, - обмолвился как-то сын за семейным завтраком.
Горький усмехнулся с какой-то горькой и кривоватой усмешечкой.
- Ох, верно замечено. Видать, не лёгкая эта работа – делать пролетарских писателей на писательской фабрике. Порой чувствую себя трусливым пингвином, пытающимся найти какую-нибудь щелку, укрытие на голой скале, обдуваемой со всех сторон холодным ветром с моря. До чего дошёл, мда… Вот даже катастрофически телом сдал. Верно заметил, Максим
- А я об этом догадывался ещё там, в Сорренто, говорил, что не надо возвращаться в советскую Россию… Не верил я и тогда сладкозвучным речам…
Жена сына тут чайной ложечкой застучала по розовой чашке китайского сервиза, точно председатель собрания, протестующий с враждебным выкриком из зала. И показала кивком головы на массивный чёрный телефонный аппарат в углу кухни. Не прошло и пары секунд как тот телефон залился громкой трелью.
Сноха взяла трубку, послушала и протянула её главе семейства с напряжённым выражением лица.
- Вас, папа. Кажется, из Кремля звонят.
Переговорив минут пять по телефону, Горький положил трубку и объяснил сидевшим за столом:
- Сталин звонил. Интересовался здоровьем, вам всем привет передавал. Зовёт меня приехать вечером к нему на дачу. Ну,.. в правительственную подмосковную резиденцию. Дача звучит как-то мещански, по-старорежимному, не по-советски.
Глава семейства отодвинул от себя чашку и закурил папиросу. В кухне наступила тишина, и только канарейка в клетке громко клювиком кромсала семечки.
Когда позвали на семейный обед времени пополудни, Горький обедать отказался.
- Сейчас должны машину прислать за мной, сообщил он с грустью, - И там, думаю, будут обильно угощать. Ох, спаси нас бог от гнева барского и равносильно от заботы барской. Никак в России нравы древности не меняются. Поеду я, детки, свой долг писательский тяжкий отрабатывать… Таков, видать, удел себе избрал по жизни, где всё воли искал для своей натуры. И вот.
Подвёз его громадный блестящий лимузин, пройдя через четыре поста охраны с проверкой личности, прямо к веранде деревянного здания, окрашенного в ядовито-зелёный краску. На веранде встречал корявый мужичонка с брудастой физиономией, с генеральскими знаками различия, в кавалерийском галифе, обшитом в седалище кожей и чрезвычайно заискиваюше вежливый.
- У хозяина сейчас Ежов на докладе, - сюсюкающе шепотом сообщил генерал в галифе, - попросил подождать немного, так думаю, что скоро освободится.
Ну вот – «хозяином» зовут руководителя страны. Ничего не изменилось в глубинном смысле, а только снаружи лоск навели, как перед приездом ревизора в уездный городишко.
Открылась стеклянная дверь, и на веранду вышел быстрой походкой Ежов. Увидев Горького, он остановился на миг, пошевелил кожей головы фуражку и такой же ускоренной походкой направился к воротам.
Брудастый генерал посмотрел в спину маленького генерала и буркнул, будто самому себе под нос:
- Вот хмырь фартовый, хрен портовый. Кончается фарт на его дороге. Всё проходит в этом мире…
Потом жестом руки пригласил Горького зайти внутрь дачи.
В кабинете с засшторенными окнами Сталин поднялся навстречу из-за письменного стола.
В расстёгнутом френче, из которого виднелась нательная рубаха, с войлочной шапочкой-сванеткой на лысеющей макушке. Расспросил о здоровье, о делах в семье, сказал: Харащо, - потом спросил вкрадчиво:
- Видел, да, Ежов выходил от меня? Всё ходит сплетни носит. Думает, это его работа, за которое ему государство зарплату платит.
Тяжело опустился на деревянный диван у низкого столика и пригласил присесть на стул с другой стороны того столика.
- Ты, Алексей Максимович, не хуже меня в людской породе разбираешься… Что ж они, люди, все такие – как крысы в одной кастрюле на огне. Так крыс-убийц когда-то выводили для борьбы с другими крысами.
- Знакомая мне та метода, - покивал Горький, - тех крыс сначала голодом мучили, а потом на огонь кастрюлю или железную бочку ставили. Самая сильная крыса выживала, сжирая других в борьбе. Та крыса и называлась крысой-убийцем, самой сильной в породе. Да, знакомо, Иосиф… Ой, товарищ Сталин, извиняюсь…
Сталин из глиняного кувшина на столика налил в стеклянный стакан вино с медовым окрасом, предложил:
- Отведай замечательного вина из горного винограда на речке Псоу. Это вино я тоже обожаю.
А сам, достав из кармана кисет с трубкой, прикурил от спички трубку.
И тут же сразу, неожиданно, как ударом в лоб, спросил:
- Ты же с Бухариным в дружках был когда-то?
Горький пожал плечами и прямым взглядом уставился в жёлтые прищуренные глаза вождя.
- Ну-ну, а во времена, когда до рэволюции в одной газэтке свои мысли несвоевременные вынашивали. Э-э? А знаешь тэпэрь, Алексей Максимович, где он, Бухарин, сейчас?.. В тюрьме сидит. Да. Подозревается, что опять взялся за несвоевременные мысли. Против рэволюции пролетарской те мысли думает. А ты пэй, пэй вино, дорогой товарищ буревестник. Смотрю, савсэм с тела спал, похудел как больной какой-то. .. Может, подлечиться надо? Врачей прислать? Лекарства найдём самые дорогие…
Горький, принявшись оправдываться и чуть было не ляпнув, что мыслей много последнее время думает, но тут же осекся и заявил бодро, что всё хорошо и всё своё время посвящает работе с молодой когортой, с новой сменой пролетарских талантливых писателей.
- И что есть, действительно, талантливые? Такие, как писатель Горький могут стать? Буревестники? В самом деле, да?
Сталин заговорил каким-то мягким, вкрадчивым голосом, будто ночной вор, пробирающийся в дом.
- … Ты пей, пей вино, Алексей Максимович, дарагой..
- Благодарю. Но моя, видать, простая натура больше водку простую предпочитает, - и поднявшись из-за стола, Горький принялся придумывать разные важные неотложные дела, ждущие его дома.
- Харащё, - согласился Сталин, приподнимаясь с дивана. – Но врачей всё же я пришлю. Пускай посмотрят за здоровьем нашего знаменитого на весь мир пролетарского писателя. А то ж, вон не захотел лечиться своевременно наш геройский командарм Фрунзе – и умер при запоздалой операциии… А к вину, значит, так и не приучился в своей Италии? Водку простую предпочитаешь, простая душа русская, широкая натура и весь как на ладони… Лублю таких людей, как на ладони, хитрожопых много развелось последнее время… Ну, всего хорошего, дарагой…
Сталин пожал влажной ладонью сухую ладонь Горького и быстро прошёл за письменный стол с массивным орлом из малахита на столешнице.
15.
Приехал домой, сел на кухне за большой обеденный стол и, подперев голову руками, стал прокручивать в памяти все детали разговора со Сталиным. Пытаясь писательским чутьём докопаться до тайных замыслов вождя и в отношении себя, и в отношении всей страны.
Тихо на кухню вошёл Максим. Вкрадчивым голосом, как разговаривая с больным, спросил, внимательно присмотревшись к отцу как прошла встреча на кремлёвской даче.
- Осталось у нас водки? – стараясь держаться бодро, спросил Горький у сына. – Что-то захотелось холодненькой, со льда и грибков солёных.
- Я сейчас распоряжусь, чтобы обед накрыли. Там не угощали, как вижу?
Горький махнул рукой и ответил, чуть поморщившись:
- Просто поговорили с вождём… И вот теперь размышляю. Давай, сын, выпьем, поговорим. Вот как раз и размышляю о том, что надо иногда отцам слушаться своих детей. Считаем детей своих детьми, не замечая, что они уже в чём-то стали мудрее своих родителей.
Максим поставил на стол запотевший графинчик и мисочку солёных кругленьких рыжиков, две рюмки и взялся нарезать крупными ломтями круглый каравай черного хлеба.
- Это вы про то, что не нужно было возвращаться в Россию?
- Не совсем так… Помирать, сынок, всё равно надо в России. В любом случае надо было возвращаться домой, даже ради того, чтобы тут умереть, а не как Тургенев на чужбине. И Тютчев, кажется, тоже. Наливай, Максим, выпьем. За родину, за Русь нашу многострадальную.
- Понимаешь ли, сын, почти каждому человеку свойственно на склоне зрелых лет мучительное сожаление, что так и не свершил чего-то важнейшего, предназначенного ему от рождения. Может исходит это из запоздалого овладения сокровеннейшими тайнами мастерства, лишь к старости познаваемом и омрачающим удоветворение столь добросовестно, казалось бы, исполненного долга. С той предпоследней вершинки понятней делается запутанная сложность сущего, вся анатомия человеческих страстей, всегда более емкого, чем самый наш усердный ученический его пересказ. В отражении событий наблюдаемой жизни не документе, а в самой человеческой душе, с приматом художнической личности над материалом, поскольку таким способом, представляется мне, и возможно выделять из окружающих множеств уникальное явление – живого человека. В такие минуты душевного сумерка у большого художника возникает чувство бессилия в поиске абсолютно строки, способной выразить жизненную суть, таинственную энергию в человеке…
Горький, точно обессилив от собственных мыслей вслух, махнул рукой и сказал с болезненной горечью:
- Эх!..
Максим разлил по рюмкам из графинчика. Выпили, чокнувшись рюмками. Горький закусил рыжиком и тут же сразу вынул из коробки папиросу. Закурил и заговорил особым, повествовательным голосом, каким с ним самим бабушка разговаривала в детстве:
- Что-то мне, Максим, последнее время всё чаще вспоминается то ли сон, то ли бред после операции в Казанской больничке для бедных, для всяких отбросов общества. Дурной и рьяный был в молодости. Я тебе не рассказывал, что стрелялся я от любви, когда в ту пору не приняли меня в университет. И что-то нашло на меня тягостное чувство жизни, что всё напрасно и девушки меня не любят, и нет во мне никаких талантов. Купил на толкучке ржавый пистоль с одним патроном и стрельнул себе сюда, - писатель показал большим пальцем на правую сторону груди, - думал, там сердце. А попал в легкое – что и покашливаю теперь с тех пор. И вот, когда стал в себя приходить после наркоза, мерещиться мне, что меня за мой грех самоубийства черти в аду на огне жарят… А когда сожгли решили те черти пепел, что от меня остался, в железную коробку какую-то загрести, чтобы, как я там, во сне, понял… Чтобы вредный пепел от меня, грешника, по земле не разнёсся. И таким, знаешь ли, веничком, куриным крылышком они, черти, пепел от меня в коробочку замели, расковыряли какую-то большую стену и туда коробочку с пеплом моим засунули…
Горький замолчал, дернул кадыком, велел ещё плеснуть в рюмки. И продолжил голосом с уже надрывной интонацией, со слезой в голосе:
- Засунули черти ту железную коробку в дыру на стене и цементным раствором густо замазали. Чтобы, значит, не разлетелся мой пепел по земле. Вот я последнее время и размышляю всё над этим своим то ли сном, то ли бредом.
Выпили ещё по рюмке, и писатель, приподнимаясь из-за стола, сказал сыну, как бы на прощание, в смысл разговора сегодняшним вечером:
- Ты, наверно не помнишь, Макс, главный революционный гимн, под который происходил и февральский и тот великий октябрьский бунт – цыплёнок жареный, цыплёнок пареный, цыплёнок тоже хочет жить… И это я к тому…
- Ну да, понял, - хмыкнув, сказал Максим, - это ты про Алексея Толстого, красного графа, как его называют. Вот же человек – живёт в комфорте душевном и материальном. И нет у него никаких сомнений…
- Должны быть сомнения, - уверенно возразил Горький. – Если он настоящий художник, а не стервец, приспособленец к обстоятельствам ради удобного изживания своей жизни. А талант у него есть. Талантлив, стервец. И Сталин это понимает. Ну да, вождь разбирается в талантах, знает, как с ними поступать. Как с запрудой на деревенской мельнице, на какое колесо направить поток воды в нужный момент, чтобы саму мельницу в паводок водой не смыло. Однако ж, Максим, что обсуждать того графа, когда сам себя чувствуешь так, точно потерял стрежень жизни и закрутило над каким-то глубоким омутом, в котором живёт нечистая сила.
И пошёл, ссутулившись. тяжёлым шагом по ступенькам лестницы с чугунными балясинами по обе стороны лестничного пролёта, ведущего в его кабинет под высоким потолком бывшего буржуйского особняка с розовыми амурчиками, парящими в голубом небе.
==== «» =====