Юра Березин, студент-медик, бросил университет на втором курсе, расстроив свои нервы. Приехал к отцу в родной город.
- Здесь, Юра, твой дом, - сказал отец, обняв сына.
И Юра едва сдержал слезы,увидев, что отец стал совсем седой, превратился в старика.
А когда-то, в семидесятых, он окончил художественное училище, писал картины, выставлялся, и был, несомненно, талантлив: так о нем говорили его друзья – художники. Но к тридцати годам он всех растерял: кто-то умер, кто-то спился, кто-то подался за бугор. Покинул столицу и он - уехал в древний русский городок, окруженный лесами. Еще некоторое время писал. Потом женился. Его жена, мать Юры, работала врачом, приехав в этот городок по распределению. Она ушла от них, когда Юре было семь лет, встретив в Москве на курсах по повышению квалификации своего бывшего сокурсника, в которого была влюблена в юности. Отец бросил живопись, преподавал рисование в школе.
- Гордыня и трусость, вот что губит творцов, - бывало говорил он, подвыпив.
Но так ли это? Юра был потрясен, узнав, что почти все великие художники были неудачниками. И Рембрандт, и Гоген, и Пиросмани не имели ни своего угла, ни семьи, ни положения в обществе.
- Как же так, папа? – спрашивал он.
- Видишь ли, Юра... – задумывался отец, подбирая слова. – Горе в том, что даже близкие им люди считали их неудачниками. Но это не так, потому что они свершили. А настоящая неудача... это не утрата богатства, например, или славы... Да хоть чего-то бесценного. Но несвершение. Понимаешь, сынок?
Да, он понимал! И хотел стать художником вот что бы то ни стало! Но, окончив среднюю школу и, повзрослев,неожиданно даже для себя поступил в медицинский институт, решив стать врачом.
...Теперь отец суетился на кухне, готовил обед, а он лежал в ванне, все еще не веря, что вернулся домой. Постепенно его мысли об отце, о матери, о своем, в сущности, неопределенном положении, сменились видениями, и он чуть было не задремал в теплой воде, так как не спал почти трое суток, пока улаживал все дела в столице, бегал по кафедрам с обходным листом, прощался с товарищами. Он заставил себя вылезти из расслабляющего тепла ванны и, растираясь грубым полотенцем, увидел в зеркале свое бледное, осунувшееся лицо, совсем не мужественную грудь. И вдруг почувствовал небывалый прилив сил, решив окончательно и бесповоротно - он будет писать картины!
Да! В эпоху всеобщего хаоса он напомнит миру, что кроме потребительства, войн, революций и кровавых режимов, где люди предают, убивают друг друга, есть высокое небо, золотая листва кленов и тишина погостов с покосившимися крестами...
«Подыщу работу, куплю краски, кисти, подчиню себя жесткой дисциплине,- сказал себе он.
_________
С бывшим одноклассником Борькой Баратовым (Бобом) Юра столкнулся в городе.
- Юрка, ты! – обрадовался Боб. – Откуда? А я только что думал о тебе. Как ты там в белокаменной? Представляешь! И ты бах, тут как тут! Не иначе тебя бог послал сюда, - многозначительно завел он глаза.
И с ходу поведал, что на днях он подхватил гонорею от одной давалки из общаги, где живут вохровки с оборонного завода,
- Но в больницу мне никак! - взахлеб говорил он, не давая Юрке опомниться. - Разнесутся сплетни. И если Светка узнает, мне кранты. Да и черт бы с ней, но у меня дочка маленькая. И я не хочу ее потерять. Выручай! – взмолился он. - Уколы-то поди научился вкалывать! Ну, если что, на мне потренируешься!
Делать нечего. Юра выписал рецепты. И стал лечить Боба.
- Друг спас жизнь другу! – радовался Боб, натягивая джинсы после очередной инъекции - Я твой должник, Юрка! Ныне и присно!
И убегал в кинотеатр, где он работал киномехаником.
Но иной раз он засиживался в мастерской, где Юра не так давно начал писать картину. Рассказывал о своих половых подвигах, смакуя подробности. Отвлекал от работы. На вопросы Боба, были ли там, в Москве, у Юры бабы, Юра отвечал уклончиво: он еще никого не любил по-настоящему, а врать не умел.
- Тебе нужна телка!Вот что! – однажды поставил свой диагноз Боб. – И всем твоим – как их там? – неврастениям - придет конец!
Юра пожал плечами, он думал о том, что мало сделал из намеченного. Не завершил ни одной картины, а лишь этюды, наброски. И что уходит время на пустые разговоры, и ему хотелось, чтобы Боб поскорей ушел. А Боб уже соображал:
- Есть тут одна! Но та еще цаца, не подступишься. Лыцаря на белом коне ждет, - ухмыльнулся он, обнажив прокуренные зубы. – Но вы споетесь. Стопудово! Она, между прочим, тоже увлекается живописью. Понимаешь, о чем я?
Юра слушал Боба вполуха, отмывая кисти. Мысленно он делил людей на «духовных» и на раздолбаев. Духовных в его окружении не было вовсе кроме отца,а раздолбаев пруд пруди. И хотя Боб, в сущности, был парень безобидный, все же попадал в разряд последних, а с ними ему было скучно.
- ... Я приду с ней в парк, - меж тем разрабатывал план Боб. – Ты жди у старого кинотеатра. Ну, где пионер с трубой... Там есть скамейка в кустах. Местечко для рандеву. Короче, посидим втроем, поокаем. И я свалю. Жена, мол, корова, то, да се. Только прошу тебя, старик, брось ты свои интеллигентские заморочки! И все будет чики-пуки, как говорит мой напарник. Тот еще хват. А я, наверно, буду со своей разбегаться, - неожиданно заявил он, серьезно и горестно. – Ну, дак как оно? Придешь?
Юра отвечал, что придет, только бы тот отвязался. И весь оставшийся день ругал себя за малодушие. Работа над картиной на шла. Пойду, черт с ним, раз дал слово, сдался под вечер он.
_________
Вечером, около шести часов, он сидел в парке на скамейке возле заброшенного кинотеатра. С деревьев падали пятипалые желто-багряные листья, засыпая черную с втоптанными кружками винных пробок землю. Пахло прелью.
«Зачем я здесь?» - недовольный собой, думал он. И мыслями возвращался в мастерскую отца к своей незавершенной картине «Осенний пейзаж со стаффажем». Его сердце рвалось к мольберту.
Невольно он стал думать об отце. Представилось, как отец сидит сейчас за столом и при свете настольной лампы читает книгу. А, может, что-то пишет сам - для «малого бессмертия», как, смущаясь и пряча в стол свои тетрадки, однажды сказал он Юре. А со стен на него смотрят прекрасные женщины, которыми он окружил свое одиночество. И среди них портрет Юриной матери, где она сидит на венском стуле в гусарском, не по росту, мундире, накинутом на голое тело. Ах, отец, отец...
- Вы не будете против...
Юра вздрогнул. Перед ним стояла, чуть покачиваясь, на высоких каблуках, красивая молодая женщина в черной шляпе и в сером пальто.
- Да, пожалуйста, - глухо сказал он, удивившись столь неожиданному появлению этой дамы здесь, в трущобах.
И вдруг разволновался, сердце забухало, как молот.
Женщина присела. От нее исходил нежный запах духов, чем-то напомнивший Юре детство, может быть, цветы, что собирал отец для своих натюрмортов, а потом огромные пучки засыхали в пыльных вазах у него в мастерской...
- Вы курите? – вытащила женщина из сумочки сигареты.
- О, нет, благодарю,- сказал Юра, взяв какой-то великосветский тон.
Дама закурила. Курила она торопливо, нервно, глядя в задымленные сумерки. А он никак не мог унять внутреннюю нервную дрожь. Преодолевая себя, он украдкой взглянул на соседку. Увидел ее тонкий профиль, и у него защемило в груди. «Она похожа на лань, настороженную, испуганную... Вот, что мне надо!», - подумал он о своем "стаффаже" в осеннем лесу, над которым он тщетно бился. И ему вдруг страстно захотелось - без слов и ухищрений - уткнуться в ее колени... «Да что со мной! - пронеслось в голове. – Я болен... Мне лечиться надо...»
И в этот момент из зарослей вынырнул, нарисовался Боб.
- А, вот вы где! А я по всему парку рыскаю, тебя ищу! – деланно воскликнул он, бросив взгляд на даму, на Юрку, который отчужденно сидел с мировой скорбью на лице.
- Боб, - кивнул он даме, мгновенно войдя в ситуацию. - Можно? - и упав между Юрой и незнакомкой, вытащил из кармана куртки свою «Приму». – А вас, извиняюсь? – обратился он к дамочке, задымив. – Можно узнать, как вас величать? - и вопросительно взгляул на Юру. Но тот никак не отреагировал на отчаянную его мимику.
- Мария, - просто ответила она.
Голос у нее был грудной.
Вскоре Боб нес какой-то бред про терьеров, изредка толкая локтем Юру, продолжавшего упорно молчать. Мария уже не курила, но и не уходила, и Боб изо всех сил старался «склеить», удержать ее. «Та-а-к... Вот оно что! Ну, супер...», - тянул он, забивая паузы. А любит ли она рок?
- Ого, да не хипачка ли вы? - обрадовался он, когда она сказала, что любит рок.
- А что именно вам нравится, арт-рок, а, может, ритм энд блюз? - сел на своего конька Боб. - Классных групп сейчас много, например...
- Я тащусь от Лед Зеппелин, - в тон ему сказала Мария. - Особенно мне нравится блюз "С тех пор как я тебя люблю". До слез прям...
- Не может быть! - воскликнул с показушным восторгом Боб. - Слышь, Юрка, это ж и твоя любимая вещь! - и обращаясь к Марии: - Лед Зеппелин гремит у него в мастерской день и ночь, он художник, картины пишет. Талантище!
- Боб уймись уже, - взмолился Юра, но Боб не унимался.
- Талантище, - повторил он. - Но лучше как грится один раз увидеть, чем сто раз... А как насчет послушать всем вместе "Лестницу на небеса" у тебя, Юрка, в мастерской? А? Ну, заодно картины твои посмотрим! Что скажешь? - и он опять толкнул локтем Юру, приглашай, мол, даму, остолоп ты этакий!
«Хватит ломать комедию, это мучительно...» - хотел было встать Юра, но Боб удержал его:«Сиди и не дергайся», - процедил он, и вдруг поднялся сам.
- Ну, ладноть, побегу. Жена, дети, корова, От этого никуда не деться...
Он постоял, о чем-то соображая.
- А-а, напьюсь! Пропади оно все пропадом! – рубанул он рукой. - Юрий, давай старик, все будет чики-пуки, понял меня? - и опять многозначительно посмотрел на Юру: - Не обижайте его, Мария. Он добрый парень только малость того, впечатлительный. Ну, это со всеми великими бывает. Все. Побег я. А то магазин закроют...
И Боб с кожаными заплатами на локтях тертой куртки скрылся в кустах.
- Он ваш друг? – тихо спросила Мария, закуривая, и то, что она не ушла, успокаивало Юру на душе у него стало печально, хорошо.
- Нет, - сказал он. – Одноклассник мой.
Пауза.
В парке включили освещение, но здесь, в чащобе, на пяточке, где они сидели на скамейке, было темно, сыро и неприютно.
- Вам не холодно? – спросил Юра, что стоило ему немало труда.
Спросил-то он искренне, но вопрос прозвучал как-то двусмысленно, пошло, как в плохом кино...
- Холодно, - ответила она, повернув к нему свое лицо.
Их глаза встретились.
Дальше произошло ужасное. Какая-то неподвластная ему сила повлекла его к ней. Он придвинулся к женщине и вместо того, чтобы по-дружески сказать ей что-нибудь легкое, веселое, прежде чем ее обнять, он как в обмороке, уткнулся в ее грудь, в белый шарф, пахнущий терпким, но не резким, запахом трав своего детства. Она не закричала, не отпрянула, не вскочила и не побежала, но молча со вздохом, прижала его голову к себе, и он чуть не задохнулся от нежности к ней. Что он говорил ей потом? Кажется, рассказал,что на днях он начал писать картину. И юная женщина, которую он изобразил в осеннем лесу, мистически похожа на нее...
- Можете верить, можете - нет... - в смущении добавил он. -
- Этому есть объяснение. Можно, я буду говорить тебе «ты»?– сказала она свободно и непринужденно. – Много лет назад мы назначили свидание на этот осенний вечер. Верно? И мы оба не могли забыть об этом. И вот мы здесь, как условились... Разве
не так?
Лицо ее было близко. Он слышал ее чистое дыхание, слегка затуманенное сигаретным дымом. Не помня себя, в полной уверенности, что это не шутка, и что теперь не нужно никаких объяснений, он обнял ее, и она как-то покорно дала ему свои губы. Юра парил с ней над парком среди звезд...
Потом, целуя ее лицо, податливые губы, он зачем-то расстегивал пуговицы ее пальто. Что-то еще под ним, и она помогала ему. Пока его рука не коснулась ее теплой груди с отвердевшим под его пальцами соском.
Казалось, прошла вечность.
- Подожди, я сама, - сказала она, и он услышал звук расстегиваемой "молнии".
...На скамье, под звездным небом, Юра нелепо полулежал на ней в своем светлом плаще, надо было делать что-то, но не было ни смелости, ни энергии, - и он лишь в отчаянии целовал ее запрокинутое лицо, твердо сжатые губы – все кончилось...
Она отстранила его руку.
- Прости, - сказала она, приводя себя в порядок. – Я сошла с ума...
Юра поднял с земли ее сумочку. Она заглянула в его лицо, взъерошила волосы:
- Ну, что такое?
Юра молчал.
- Не думай, только не думай, что я обманула тебя, - говорила Мария. – Мне вдруг померещилось, что я попала в прошлое. Когда я увидела тебя здесь, на этой скамейке. Что мне снова семнадцать. И ты пришел в тот вечер сюда. Вернее не ты, а тот, кто тогда, сто лет тому, не пришел. Ох, - взглянула она на часики. - Мне надо бежать, Юрочка. Муж, дети, корова, - натянуто улыбнулась она.- Нет, нет, не провожай! Побудь здесь. Ладно?
Но до центральной аллеи они шли вдвоем. Шли молча. Она торопилась. И Юра знал, видел, как далеко она от него, эта странная женщина с глазами лани.
- Все, - она быстро поцеловала его в лоб. – Гуд бай.
Она уходила, дробно стуча каблуками. Ворон Эдгара По черным крылом коснулся его души: «Навсегда»!»
Проводив ее взглядом, он зачем-то вернулся к скамье, ему было больно и стыдно, что он так облажался. Кто она? Так неожиданно разбившая его сердце. Потом он куда-то брел, натыкаясь на деревья, точно пьяный. Ему хотелось длить эту неопределенную сосущую муку.
Голо, печально шумели на ветру деревья, роняя листву. Слышно было, как на станции лязгали сцепляемые вагоны. Он двинулся к выходу. И мало-помалу его тоска вдруг сменилась еще неведомой ему печалью, такой огромной, и такой глубокой, что вырвись она из груди, достигнет других галактик.Он подумал, что отныне у него не будет ни минуты спокойствия, что он обречен - жить с этой печалью, которую он раскроет миру в своих картинах. О, теперь он знал как это сделать! И чье лицо будет у той юной женщины на его "Осеннем пейзаже", бегущей из холодной осени навстречу весне!
Юра улыбнулся и зашагал домой.
На выходе из парка, под аркой,к нему подошли двое. Один из них, мордастый мужик в кожаной куртке, не говоря ни слова, ударил его кулаком в лицо, и Юра упал, как подкошенный...
- Слышь! – наклонилось над ним чье-то лицо, обдав перегаром. – Еще раз увижу тебя с ней, и ты труп... Сечешь?..Эй!...
Собрав все силы, Юра послал удар в это кабанье, - так ему показалось, – рыло, и хотел подняться с колен, но его голову разорвала вспышка. Он ткнулся лицом в листья, ставшие теплыми, липкими... Вспышки повторялись... Юра чувствовал, как разбухает болью его голова, и рванулся, взлетел, как бывало с ним во сне, выше деревьев, в ночное, звенящее мириадами звезд, небо, но его опять сбили на землю. «Папа, а почему злые всегда побеждают добрых?» - Юра был опять мальчик, а отец сидел за столом, в пальто, как в тот вечер, когда ушла от них мама, и повторял: «Устоять! Прежде всего, Юра, надо устоять...». Настольная лампа отца мигала, и Юра боялся, что она погаснет, и он потеряет отца из виду. Лампа погасла...
- Отец, - прохрипел он.
- Хорош с него, - сказал кто-то.
Но Юра этого не услышал.