(Армейская тетрадь)
Капитан Билим был, как обычно, пьян в жопу, когда зимней, морозной ночью, на плацу завыли сирены общевойсковой тревоги. Он явился последним на Станцию Наведения Ракет (СНР), сразу заполнив её и без того небольшое пространство, матом, перегаром и, своим, шатающимся по непонятной амплитуде, телом. Весь расчёт батареи, командиром которой, к несчастью, он был, давно уже находился на позиции, «развернув» СНР, Антенный Пост и, даже, зарядив 3 Пусковые Установки (ПУ) в окопах. Это была отменная, слаженная работа кучки "разъебаев", коими Билим их называл. Могут же, черти, когда никто из командования не мешает.
А на круглых экранах локаторов СНР уже вовсю, волна за волной, шли реальные эскадрильи «вражеских» самолётов, преображённые в крохотные пачки электронных сигналов. Участки неба на подлётном пространстве были поделены между ведущими операторами и они, кто, выпучив глаза, а кто, сощурившись, вели эти цели в темноте станции, нервически сознавая свою единоличную и полную ответственность за страну и происходящее.
Капитан, решивший спьяну, что настал его звёздный час, оттеснил главного ведущего оператора от пульта и, схватившись за штурвал ведения цели, чтобы не упасть, попытался продолжить.
Для понимания потенциальных сокрушительных последствий этого, надо пояснить отягчающие обстоятельства. Во-первых, вести крохотную, движущуюся и расплывающуюся электронную пачку на локаторе, не просто, даже трезвому, подготовленному и собранному оператору. Во-вторых, самолёты, как правило, в воздухе не останавливаются и, через какое-то время достигают зоны «вне поражения» не «сбитыми», а это, в свою очередь, - полный незачёт для внимательно наблюдающей за ходом учений, полковничьей челяди, сидящей в штабе армии на материке. Ну, а далее следует буквально, - разбор полётов с оргвыводами, поискaми виноватых и....прощай карьера и возможность вырваться с проклятого острова.
Говорят, что есть закон Мёрфи, гласящий, что если что-то плохое может произойти, то оно обязательно произойдёт и с наихудшими последствиями. Так и тут. Красная, предохранительная крышечка тумблера выключения комплекса, была открыта, и капитан, рукавом ли рубахи, или неловко опершись на пульт рукою, его перещёлкнул. Разлилась густая электронная тишина, прерванная истерическим матерным воплем, последним словом которого было упоминание собирательного образа всеобщей матери. Правда, после короткого замешательства, Билим почти тотчас-же вернул тумблер в прежнее положение, всё снова засветилось, но картинка «неба» на экранах так и не появилaсь. «Антенный!...твою мать.» прохрипел Билим.
Антенный Пост (АП) – глаза и уши всего комплекса был циклопическим сооружением, напичканным высокотехничной электроникой и различными механизмами. Теоретически мобильный, т. е. на колёсах, как и все остальные элементы комплекса, он стоял рядом с полностью врытым в землю бетонным саркофагом, с вагоном СНР внутри, но на своей, открытой площадке, в неглубоком, большого диаметра окопе, напоминающим лунный кратер в миниатюре. Длиннющей полярной зимой, окаймление окопа, конечно, вырастало в разы, как естественным падением, так и выброшенным из него снегом.
Монстр этот нёс на платформе, через шаровой гироскопический шарнир с четырьмя степенями свободы, огромную параболическую антенну с хоботом, кончавшимся сканерной головкой-излучателем, с магнетроном, генерирующим сверхвысокие частоты и с 4-мя меньшими вспомогательными антеннами. Пост "ловил" летящие цели и по его лучу летели в эти цели ракеты с пусковых установок. Был он действительно сложным в эксплуатации и регламентных работах, не говоря уже об ответственности.
Рядом с работающим постом находиться было нельзя, потому что сверхвысокочастотное излучение было убойным в буквальном смысле. Основной луч его, направленный в небо убивал случайно попавших в него птиц, но и побочные лепестки излучения на земле вокруг были небезопасны. Поэтому, во время боевой работы или учений, расчёт АП находился рядом, но под землёй, в помещении СНР.
Командовать этим постом по штату, предполагалось какому-нибудь младшему офицеру (лейтенанту) с хорошей технической подготовкой, но стартовая батарея комплекса, как и всё остальное на Проклятом Острове, была не укомплектована офицерским составом. Поэтому, начальником АП был рядовой Лёня Ясин, который попал на срочную службу почти сразу же после окончания института, со специальностью Автоматизация и Робототехника. Он, как и многие ребята его года, попал «под раздачу» дурацких воинских и образовательных реформ в конце 60-х, связанных с армейскими призывами, и с наличием или отсутствием в ВУЗе военной кафедры. Служили «образованные» всего один год и поэтому не пользовались особой популярностью у «закупщиков» в войсковых частях. Это объясняло, почему Ясин оставался во всё сокращающемся рекрутском эшелоне, невостребованным, в течение 2-х недель, пока гнали их всё дальше и дальше, на крайний север, заполняя армейские вакансии. Лёня был старше по возрасту на пару-тройку лет, призванных в этот год, и оказался практически единственным таким, в самой последней в/части назначения, за что и попал на отдалённый, северный остров, куда обычно закидывали всяких "ненужных", неугодных и проштрафившихся на материке, и дослуживающих после дисбата, солдат и офицеров. Дальше уже посылать было некуда – оставался только Ледовитый океан и Северный полюс. Публика на Проклятом острове собиралась специфическая – количество «отморозков» на 100 человек было запредельным, даже по тюремным или лагерным меркам. В общем, - кадрированный дивизион отборных негодяев.
В войсковых частях вообще, в большом ходу разные «ужасники» о службе, и об острове этом, ходили всякие страшилки и легенды на материке, которые, как Лёнька потом убедился, были по большей своей части, весьма оправданы.
У рядового Ясина в подчинении был сержант Сапунов – саратовский добрый, наивный паренёк, носивший очки по близорукости и казавшийся, как обычно, ещё более беззащитным, когда их снимал. Он относился к Лёне с пиететом и всегда называл его, смешно, по отчеству – Адамыч, хотя остальные звали его Лёша или Лёха, в зависимости от степени приближения. Был у него ещё и Крикунов, ефрейтор, - небольшой, ленивый и нагловатый сельский малый из-под Вязьмы, подозреваемый в периодическом стукачестве.
Лёньке случилось родиться евреем, да ещё в достаточно интеллигентной семье, что обычно, скрыть довольно трудно, и капитан Билим, - украинский хлопец, больше правда, похожий почему-то на цыгана и пещерный антисемит по натуре, ненавидел его с первого дня, с этакой необъяснимой пассионарностью религиозного фанатика. И это чувство ненависти было вполне взаимным. Иногда, встретившись в пустом классе и в крепком подпитии, Билим, давно потерявший всякий страх и чувство реальности, уставясь чёрным, бешенным взглядом Лёне в лицо шипел: - «Я тебя интилихенция, морда жидовская, научу родину любить. Сгною». Каждый такой раз, Лёнька, независимый, атлетичный по конституции и с отменными бойцовскими навыками на гражданке, белел лицом и костяшками стиснутых кулаков, еле сдерживался, чтобы не превратить эту отвратно-карикатурную харю, в котлетный фарш и мысленно искал свой шанс. Но Билим, к сожалению, оказался тут первым.
Парадокс ситуации заключался в том, что капитан – командир батареи, очень нуждался в рядовом Ясине, поскольку весьма случайный контингент его высокотехничного подразделения, никак не соответствовал боевым задачам и Ясин был, конечно, находкой - он мог сам вести занятия в учебке по базовой электронной технике и любой, другой хрени, ну, и, конечно, управляться с действительно сложным Антенным Постом. Так что обоим приходилось терпеть друг друга сквозь зубы – одному по выбору, другому – по нужде, в этом гнусном симбиозе.
Вот и теперь, этой ночью, во внештатной ситуации, им предстояло работать вместе.
Ясин выскочил наружу из саркофага. Он знал абсолютно точно, что произошло – в магнетронной головке был, так называемый, «залипон» - не сработал контакт пускового реле. Это реле давно надо было заменить, запрос на новое реле был сделан, но с транспортом с материка на остров было очень трудно, и проблема эта уже возникала много раз. Только он - Ясин, знал, как запустить магнетрон, зацепив за петлю длинным багром, вручную опустить хобот вниз и стукнуть в определённое место защитного кожуха, за которым располагалось реле, тяжёлым ключом и, - вуаля, - пост готов к работе. Делать это надо было, конечно же, при отключённой системе, так как в момент пуска, при сканере в нижнем положении, мощнейшая часть излучения выбрасывается на уровне земли, поэтому исполнитель возвращается в СНР с докладом к командиру и только тогда, тот даёт команду на включение. Занимало это всё у Ясина, обычно, не более 4-5 минут. Вот чего он не мог предполагать, так это, - что, в нарушение всех инструкций, Билим, сука, не стал отключать энергоснабжение поста, чтобы сэкономить некоторое время, необходимое на «разогрев» после включения, и не потерять летящие цели. Впрочем, может быть он это сделал по-пьяне, по-злобе, или, что скорей всего, просто не думая, - "до фени" был ему этот рядовой, это точно. Ясин никогда не узнал причины, да это уже было и не важно.
Теперь, стоя в расстёгнутом полушубке, он, быстро проделал все необходимые манипуляции багром, опустил вниз сканерную головку и ударил ключом по кожуху в то самое, нужное место. В это же мгновение он почувствовал как будто, страшный удар по голове, словно завёрнутой в полотенце дубиной, короткий взрыв света и, без перехода, - даже не темнота, а просто – ничего.
Ясин лежал на свежем, белевшем снегу, в своём окопе, нелепо подогнув ноги. Рядом валялась упавшая при падении ушанка. Он открыл глаза и увидел склонившегося над ним Сапунова, который выскочил наружу, обеспокоенный непривычным по ситуации, долгим Лёнькиным отсутствием. Сапунов пытался приподнять его голову, беспрерывно причитая при этом: - «Адамыч, Адамыч! Ты что?”. Глаза его были явно на мокром месте и стёкла очков запотели. Он был очень испуган. Ясин попытался приподняться и, с его помощью, шатаясь, встал на ноги, но его ужасно мутило. Голова болела, раскалываясь и слышался в ней шум и жужжание. Лёня не понимал уже – это у него в мозгу, или жужжит работающий Антенный Пост. АП был уже в рабочем положении - очевидно, боевая работа продолжалась... Было как-то очень жарко, несмотря на мороз, и Лёнька почувствовал сильную тошноту и свой, почему-то, мокрый от пота, лоб. Это было странно, и он правой рукой попробовал убрать это что-то мешающее, со лба. Проведя рукой вбок и вверх, откидывая волосы и пот со лба, он с недоумением обнаружил в ладони большой клубок собственных волос. Стряхнув их и снова проведя по волосам, он снова увидел тот-же результат. Голова кружилась и думать становилось трудно и неприятно...Говорить, как оказалось, он совсем не мог. Сапунов нахлобучил на него ушанку и, прислонив, его к стенке саркофага, сказав – «Сейчас, Адамыч», нырнул под землю, очевидно с докладом. Лёню тут же вырвало на белеющий снег, оттеняемый полной чернотой ночи, за световым колпаком окопа. Вскорости, его верный Санчо, вышел наружу, сказав, что доложил о случившимся Билиму, и тот кинув: «Ничего, оклемается», тем не менее приказал ему сопроводить Ясина к фельдшеру Штейну, единственному медику на острове в его крохотную санчасть. И они поплелись в лазарет.
Фельдшер - Коля Штейн, срочник, сам из поволжских немцев, окончил медучилище в Воронеже, был довольно образован, культурен, мило грассировал, но чаще был резок и суров не по годам. Была у него, как и у большинства тут, какая-то мутная история в части, на материке, то ли драка с офицером, то-ли оскорбление какого-то проверяющего в высоком чине. Отбив непростой год в дисбате, он дослуживал оставшиеся регулярные два на Проклятом острове, живя в санчасти, в привилегированном и уникальном положении единственного медика, «забившего» на всех и вся и бывшим в “авторитете”. Будучи по натуре очень себялюбивым и гордым, он, с плохо скрываемым презрением относился к окружающим и, поскольку Лёня, и сам вполне разделял это чувство, считая Колино высокомерие вполне оправданным, тот был с ним на дружеской ноге. К тому же Штейн уже выручал Лёньку однажды, починяя его голову после удара табуретом сзади, в ходе чудовищной драки в казарме между «стариками» и «фазанами», где Лёха выступал в качестве casus belli. Но это уже другой рассказ.
Добравшись до отдельно стоящего за казармами, окнами на плац, фельдшерского домика-лазарета, они разбудили Колю, которого идущие учения никак не касались, и сбивчиво попытались рассказать о случившемся. (у Лёньки «прорезался» голос). Тот, выслушав и, бросив, ни к кому конкретно не обращаясь: «Ну и мразь», отослал Сапунова назад, устроил Лёшу на одну из трёх имевшихся коек, на свежие простыни и, накапав какого-то зелья в стаканчик, приказал выпить и спать. Лёхе было по-прежнему плохо, тошнило и кружилась голова, но, к удивлению своему, он заснул довольно быстро.
Наутро Коля, спокойным и ровным голосом прочёл Лёньке короткую лекцию о возможных последствиях произошедшего, как-то: - облысение, импотенция, невозможность иметь детей в будущем, ну, и непредсказуемые изменения в мозгу. Про облысение Лёня уже как-то понял, а про остальное старался не думать, тем более что ни подтвердить это, не опровергнуть, пока не представлялось возможным. Потом Коля, также бесстрастно поведал, что никакого реального лечения он предложить не может, но готов дать возможность отдохнуть недельку от суровостей службы. Кроме того, он сказал, что напишет и отправит в часть, представление с приложением медицинского свидетельства по этому инциденту, с упором на неправомочные действия командира батареи. Не боялся Коля никого и был прямолинеен до неприличия, когда видел несправедливость.
У Штейна в лазарете, с прошлого года, по северному регламенту, хранились какие-то жидкие витамины для инъекций и он, за неимением другого лечения, решил прописать Лёне недельный курс, хотя тот предпочёл бы немного спирта каждый день. Сам Штейн колоть не мог по причине дрожания рук. Нет, алкашом он не был, причиной этого являлся произошедший в прошлом, тяжёлый нервный срыв, о котором он предпочитал не распространяться.
Кроме Штейна, медперсонала на острове не было, разве что, иногда появляющаяся, жена капитана Билима – Настя, мало практикующая медсестра, с которой у Коли были на редкость хорошие, дружеские отношения.
Вообще-то пребывание на острове членов семей офицеров, особенно женщин, не приветствовалось начальством. Но иногда, оно смотрело сквозь пальцы на это, учитывая маловыносимую специфику службы на Проклятом, и, из-за трудности с транспортировкой, такое пребывание могло затянуться надолго.
Настя, украинка, лет 32-х, была статной, красивой и понимающей свой статус единственной женщины на острове. Когда она пересекала центральный плац, идя к офицерскому домику, её одежда только что не загоралась, вне зависимости от погоды и времени года, под двустволками невидимых, но многочисленных, жарких глаз по периметру плаца, куда выходили все окна казарм и оружейных. Она это знала и принимала не без удовольствия, это ж было и её чувственное развлечение. Да, и то глуповатое состояние, что называют «девичьей скромностью», заодно со стеснением, было давно оставлено, как и девичество само, в том далёком, украинском селе...
Tеперь, наклонясь над Лёнькой, и, глядя ему в лицо спокойными, серыми глазами, Коля Штейн невозмутимо сказал:
- «Чувак, как сказал Ницше, иногда наши несчастья бывают скрытым прологом к удивительным жизненным метаморфозам». Ох, любил же Коля говорить витиевато. Он был философ, этот Штейн..., не Ницше конечно, который наверняка этого не говорил. Да и не так страшен Ницше, меланхолично подумал Лёня, как те, кто его читает...
Но тут же последовало без перехода:
- «Я попрошу Настю завтра, чтобы пришла и начала тебе колоть недельный курс. Готовь жопу! Понял?» и выразительно посмотрел на больного. Ну, да, куда уж тут без Ницше.
Тем временем, прошедшие учения, бывшие частью союзных общевойсковых, закончились для дивизиона крайне неприятно – принесённый в жертву, невольный Лёнькин героизм, не помог Билиму. Несколько целей было пропущено и это означало капитальнейший разнос в штабе части, с далеко идущими карьерными последствиями. Буквально через день прилетевший вертолёт, забрал на материк почти всех офицеров дивизиона, кроме нескольких дежурных, включая протрезвевшего и потерянного капитана. И это предвещало улёт надолго.
На следующее утро в жарко натопленный самим Штейном, лазарет, вошло, сразу заполнившее комнату, очень земное существо из отменной плоти, не виданное и не осязаемое вблизи, ужасно, как давно. Штейн представил это явление, как Анастасию Юрьевну.
– «Кто больной?», весело спросила она и, Лёня, выдохнув наконец-то воздух, тихо представился: - «Леонид». – «Красавчик», - улыбнулась Настя, окинув оценивающим взглядом Лёнькино действительно приятное лицо и обнажённый по пояс, крепкий, накаченный торс. Ну, правда, хорош. Лицо 23-х летнего Лёни давно уже потеряло юношескую пухлость и имело хороший мужской абрис, с ямкой на прямом подбородке, полными, чувственными губами и правильными чертами. Что касается торса, то рядовой этот, с детства активно занимался спортом, да ещё и «качался», как культурист, мотивированный всегдашней активной, летней пляжной жизнью по месту жительства. Вообщем, комплект был полным. Совсем не страдавший нарциссианством, но знавший себе цену, Лёня, на гражданке, никогда не имел особых проблем с прекрасным полом, предпочитая впрочем, «придерживать своих коней» и оставлять белым право первого хода, но не потому, что боялся отказа на запрос, как иногда бывает у неуверенных в себе, а наоборот, потому, что никогда не было недостатка в предложении. Это просто давало возможность сразу и спокойно оценить субъект и свои эмоции, без фактора потенциальной, мгновенной, ослепляющей влюблённости.
Сейчас, Ясин всё ещё чувствовал себя не очень-то, с накатывающей периодически, противной слабостью и холодным потом, даже в жарком, небольшом помещении.
Коля, снабдив медсестру спиртом и ватой для протирки, вышел куда-то из лазарета.
Ощущая неожиданное волнение от близкого присутствия женщины, отвыкший от такого, Лёнчик, покорно повернулся на живот по команде, предоставив свои ягодицы на выбор для укола и вздрогнул, внутренне сжимаясь, ощущая там её руку. Самого укола он и не почувствовал. Настя, протерев уколотое место, фамильярно шлёпнула его, сигналя, что можно перевернуться. Пока Ясин перекладывался на спину, расплывчатая мыслишка об отмене собственных правил в форс-мажорных ситуациях, мгновенно прилетела из глубокого, обиженного подсознания, оставив его целиком во власти примитивного, базового инстинкта. Повернувшись, он посмотрел женщине в глаза пристально, прямым взглядом, чуть более долгим, чем позволяла простая вежливость, заметив при этом, даже необычные, коричневые крапинки в зелени её глаз. Он глядел в лицо, переводя короткий взгляд с её глаз на губы и обратно. Так обычно смотрят влюблённые перед поцелуем. Но этого пока, в его повестке не было. Найдя в своём голосовом регистре, модуляцию наиболее близкую, как ему казалось, к «бархатному баритону», Лёня тихо, но внятно, с неуловимым оттенком мольбы, сказал:
- «Спасибо, сестра. Было так приятно. Приходите ещё. Пожалуйста. Придёте?».
– «Приду, приду», - улыбнулась она, собирая остатки, после витаминного укола и бросила на него внимательный взгляд. – «Ну, пока».
- «До завтра?».
– «Непременно».
Она вышла, взяв сумку на плечо и Ясин, привставший к окну, ещё долго видел удаляющуюся её фигурку в шубке, на фоне белого снега. - «Мадам Билим на белом. Ну и ну», подумал он. - «Хоть садись писать пособие по армейскому флирту для начинающих. Впрочем, классики уже довольно написали без тебя, о гарнизонных дамах и драмах». Он почувствовал себя гораздо лучше. И, конечно, не от укола. Вернулся Штейн с какой-то едой в мисках.
– «Ну,как?», невозмутимо спросил он. – «Что как?» - «Как прошло?» - «Да, нормально. Давно женщины не трогали меня за булки». – «Она тебе не просто женщина, а жена гада Билима – твоего убийцы», глубокомысленно изрёк тот, без тени улыбки. Коля всегда производил впечатление человека, знавшего чуть больше, чем он хотел сказать. Лёня, впервые за последние 2 суток рассмеялся: - «Утро вечера мудренее. Завтрашнее». - «Лады...» - откликнулся Штейн и разлил спирт по стаканчикам. Поедим и давай спать - тебе надо.
На следующее утро всё повторилось. Пришла Настя, пахнущая морозом и Штейн, дав ей коробку со шприцами и прочим, заторопился на выход. Лёня услышал, как щёлкнул ключ снаружи и сердце его гулко застучало по рёбрам. Сделав укол, Настя тихонько положила руку на Лёнькин, враз напрягшийся зад, и он, не поворачивая головы, нашёл сам эту руку и взял за запястье, переворачиваясь. Она присела на постель и теперь спокойно улыбаясь, смотрела на Лёшку. Положила ладошку ему на грудь с левой стороны, и сказала:
- «Ну-у, смотри, как сердце то бухает. Ты успокойся. Тебе нельзя, наверное».
– «Чего нельзя?», - забеспокоился Лёня.
– «Волноваться».
– «Да, я и не волнуюсь», соврал он.
– «Ну и правильно. Всё будет хорошо...».
С этими словами она наклонилась и крепко поцеловала его в губы.
Поцелуй оказался затяжным, - часа на полтора. Когда она стала одеваться, Лёня снова взял её за руку. – «Останься...», - «Не могу. Здесь всё простреливается», - засмеялась она. «Я и так тут подозрительно долго...» Как бы в подтверждение этих слов, в занавешенное окно условно постучали. Это был вернувшийся Штейн. – «Но завтра придёшь?» - «Конечно. Понравилось?» - «Не то слово». – «Ну и ладушки» и она, быстро чмокнув его в щёку, вышла. Зашёл Коля, бурча. - «Смена декораций и главных героев. Ну, как прошло заседание?»
- «Нормально.»
- «Только нормально?».
- «Ну, хорошо, - отменно.»
- «Так хорошо или отменно?»
- «Коль, завязывай...Ты же знаешь я не любитель...» - «Ну, да ты не любитель, – ты у нас уже профессионал. Как чувствуешь себя, профессионал? – «Очень неплохо» -«Ты же понимаешь, что могут быть последствия, во всех смыслах». – «Да, наплевать сегодня. Во всяком случае одно из твоих предсказаний о последствиях моей травмы, точно не подтвердились..Ну, а ты где был?» - «Инспектировал санитарное состояние казарм. Поверишь?». – «Нет». - «Правильно. Жратву тебе добывал, чтоб дневальный сюда не припёрся по случаю». – «Премного тебе благодарен. Правда, Коль. Спасибо за всё»
- «Да, ладно. Подожди расшаркиваться, - ещё не конец...»
Это было правдой – следующие несколько дней пролетели, как в сказках Шехерезады – каждый следующий, лучше предыдущего. Настя приходила исправно, продолжая терапевтический курс. Иногда, Ясин всё же чувствовал некую физическую слабость, но это совсем не мешало им обоим, происходило всё реже и было, конечно, ничто, по сравнению с ощущением внутреннего оттаивания и странного покоя, не испытанное им так долго. Лёха, настроенный на выживание и жестокие мужские игры, не мог поверить в эту сказку, начавшуюся так плохо. Но Настин витамин счастья работал.
Примерно через неделю, Ясин вернулся в строй и казарменную рутину. Прилетел вертолёт с офицерьём с материка, и Настя этим же вертолётом улетела на большую землю, едва пообщавшись, со своим, угрюмым больше обычного, Билимом.
Лёня знал,что никогда больше не увидит её. Впрочем, потом позже, перед самым ДМБ, ему сказали, что она снова на острове и, как-то, перед отлётом с Проклятого, уже поднимаясь в дембельскую «вертушку» на плацу и обернувшись, чтобы запечатлеть последнюю картинку Проклятого, ему показалось, что он увидел её, стоящей рядом с лазаретом - его маленьким домиком, скрывавшим его боль, и маленькое счастье, в мимолётном и нежданном приключении. А может это было просто его воображение или благодарное желание. Ему не хотелось быть циником и воспринимать случившееся, как просто маленькую, удачную интрижку. Но это потом...
А пока, стоя длинными ночными часами, где-нибудь в карауле, он вспоминал эти дни, как странный подарок, последовавший за несчастным происшествием в его жизни, где всё закольцевалось во взаимосвязанную драму, с актами сладкой мести, хорошего, не обязывающего секса и грубоватой мужской дружбы посередине, на фоне унылых северных декораций в непрощающей среде. А ещё Лёша знал точно – ему теперь будет значительно легче сдерживать себя, общаясь по службе с Билимом и он понимал, кому он благодарен за это.
После дембеля Ясин продолжал переписываться с Колей Штейном, который всё ещё дослуживал на острове. Тот как-то сообщил, что Билим, напившись в очередной раз , зверски избил свою жену, как будто бы из ревности, да так, что она попала в больницу в тяжёлом состоянии, а он вторично загремел под трибунал и был выведён из штатов дивизиона на Проклятом. Дальнейшего никто не знал. Лёня, ещё не вполне пришедший в себя после службы, прочитав это, скрипнул зубами, задумался тяжело, минут на десять, и пошёл звонить одной знакомой девушке, которая, вроде бы, ждала его из армии.