Понятие, рожденное «слугами народа» в популистском порыве, обусловленном в немалой степени уходом в вечность большинства участников ВОВ и тружеников фронта. Кто же это, дети войны? Дети, родившиеся в военные годы? Дети, работавшие на заводах и фабриках в военные и первые послевоенные годы? Или дети, умиравшие вместе с родителями в блокадном Ленинграде? Может быть, дети, принявшие участие в войне в качестве сынов и дочерей боевых полков? А может, дети, воевавшие в партизанских отрядах, боровшиеся с оккупантами в составе подпольных боевых групп? А ведь были и дети, детство которых как в военное время, так и в последующие послевоенные годы было вполне обеспеченным и беззаботным.
Узаконить это понятие, в связи с его многогранностью, политики так и не смогли, тем не менее, в некоторых регионах были приняты законы, где критерием принадлежности человека к данной категории служит факт его рождения в определенный календарный период. От и До. Родился до 3 сен-тября 1945 г. – дитя войны. Родился 4 сентября – дитя, но уже мирного времени. Особенно активно эта тема обсуждается в юбилейные годы, по прошествии которых о детях войны прочно забывают. До следующего юбилея. Впрочем, вполне вероятно, что к следующему юбилею дети войны станут в нашей стране вполне законной социальной группой.
Но есть одна особая категория детей, о которых мало говорят и еще меньше пишут – дети Советских крестьян - колхозников. Они выращивали хлеб и скот, в первую очередь – для нужд армии, наряду со взрослыми женщинами в военные годы, поднимали разрушенное сельское хозяйство вместе с немногими вернувшимися с фронта отцами. Работали на полях и фермах с малолетнего возраста. Поскольку мне эта категория детей особенно близка и судьба их в годы послевоенного восстановления страны из руин мне хорошо известна на собственном примере, попробую рассказать о ней подробнее.
Родился я в семье колхозников в результате возвращения с войны моего отца – потомственного казака, морского пехотинца в годы войны, колхозного конюха в мирное время. В возрасте четырех лет я уже умел лучше ездить верхом на лошади, чем передвигаться на своих ногах. Пользуясь этим, отец усаживал меня на лошадь, привязывал меня к седлу и я в свое удовольствие присматривал за колхозными лошадями, пасущимися недалеко от деревни. Отец же, который должен был это делать, занимался домашними делами. Здесь нужно сказать, что другого времени в летнее время на эти дела у него просто не было.
С пяти-шести лет для сельских ребятишек начиналась уже вполне серьезная работа на сенокосе. Правда, только для детей колхозников – дети местного начальства и учителей если этим и занимались, то уже в более позднем возрасте. Обусловлено это было в первую очередь тем, что каждый колхозник ОБЯЗАН был выработать определенную норму трудодней. Под страхом остаться без корма для домашней скотины или без хлеба для семьи. Высока была вероятность и оказаться в числе саботажников, поскольку стройки народного хозяйства требовали рабочих рук. Преимущественно - дешевых. Да и на домашнем хозяйстве нужно было успеть поработать, чтобы и голодным семью не оставить, и нормы по сдаче государству продукции домашнего хозяйства выполнить. А каких-либо выходных в летнее время колхозная работа не предусматривала. Вот мы и работали, а наши трудодни приписывали нашим родителям. На сенокосе работали в качестве копновозов, с рассвета и до заката. Да и в домашней работе родителям помогали.
Лет с двенадцати-тринадцати более крепкие подростки на сенокосе работали уже на конных граблях, собирая подсохшую траву в валки, а также на валках, перекладывая с них сено на волокуши копновозов. Некоторые работали и на уборочной зерновых на комбайнах, где, стоя на мостках копнителя с вилами в руках, ровняли солому в копнителе для более равномерной его загрузки. Здесь нужно сказать, что хлебоуборочные комбайны в те времена были не самоходными, а прицепными: их буксировали трактора. Обслуживала один комбайн команда из четырех человек: тракторист, штурвальный и два помощника.
И так - до окончания школы, кто - до получения среднего образования, другие - до семилетнего. А кто и до этого не дотягивал. Менялся только характер работы, неизменным же оставалось лишь ее наличие – начиная с весенней посевной и заканчивая осенней уборочной. Времени на пионерские лагеря, развлекательные поездки куда-бы то ни было, тимуровские забавы просто не оставалось: была только работа, работа наравне со взрослыми, до упаду в прямом смысле, до кровотечения из носа. А ведь весной до летних каникул и осенью с начала учебного года требовалось время еще и на учебу в школе. Ненастные дни, повергавшие взрослых в печаль, рассматривались нами тогда как праздники. Впрочем, не только во времени было дело: пионерские лагеря, поездки и развлечения требовали небольших, но расходов. Чего большинство колхозников не могли себе позволить в принципе.
Но сейчас те дни мне вспоминаются не как кошмарный сон, а как самый лучший период моей жизни. Лошади, сенокос, уборочная, все это было со-пряжено с новыми ощущениями жизни, природы. С узнаванием людей, обычных в обычной жизни и таких необычных во время отдыха от тяжелой работы. Рассказы, воспоминания, народные песни и байки, шуточки (как правило, весьма соленые), ночевки на открытом воздухе в лугах, скачки на лошадях, первая влюбленность, ну что может быть прекраснее в жизни человека? И мне ничуть не жаль, что я – сын колхозников, бывших фактически крепостными до самого конца 1950-х. Сам факт моего рождения я рассматриваю как бесценный подарок судьбы: я родился, значит, мой отец вернулся с войны живым и здоровым, а моя мама вынесла все тяготы колхозной жизни в военное время. Я выжил в голодные и холодные годы, значит, судьба и мои родители сохранили меня для моих детей и внуков. И мне есть что вспомнить из моего непростого детства, чем многие и многие похвастать не могут.
Что касается детей войны, то малолетние ребята, трудившиеся на трудовом колхозным фронте, к ним отнесены, судя по всему, никогда не будут. По той простой причине, что их с юридической точки зрения и не существовало: они не значились ни в каких рабочих документах и ведомостях, а результаты их труда поступали в копилки трудодней их родителей. Кроме того, лично я и не хотел бы оказаться в числе этих детей. Поскольку само наличие этой социальной группы предполагает факт некоей неполноценности их детских лет, требующей компенсации от государства. Желательно материальной, но хотя бы и моральной. Я же своим детством вполне доволен и горжусь им.