Верочка была именно такой, какой полагалось быть любой уважающей себе Верочке. Маленькая, угловатая девчушка с рыжими завитушками, выглядывающими из под белой вязанной шапочки. Быть Верочкой ей категорически не нравилось, она хотела быть Вероникой, ну или на хотя бы Никой- загадочной брюнеткой в высоких сапогах. Но ее мнения никто не спрашивал. Ни мама, покупая ей очередной нелепый пушистый свитер, ни природа, щедро разукрасившая ее лицо разнокалиберными веснушками и перманентным румянцем. Ну какая из тебя к черту Ника?
В юности она еще пыталась кому-то что-то доказать, строила коварные планы под рабочим названием « Я вам всем покажу», грозилась устроить голодовку, поджечь школу или вообще прогулять математику. Разве Верочки на такое способны? Вот и будете знать. Но дальше бурчания под нос дело никак не шло. А вид насупившейся кудрявой коротышки, что-то бормочущей про себя почему-то ни в кого ужаса не вселял. Дома дела обстояли не лучше, все решения по поводу будущего и настоящего Верочки принимала властная мама, которая всегда знала, как будет лучше. С ней спорить было категорически бесполезно. Тут ни голодовка, ни пожар не помогли бы. Верочка только зло сопела. А собственно, что ей оставалось? Радостно сопеть? Она и так была у нее в иерархии чуть выше морской свинки. Милое дитя. Несмышленное дитя. Вот посиди, погрызи печеньку.
Тут уже сопи-не сопи, как была Верочкой, так и останешься.
К Верочке она со временем привыкла, даже практически перестала ее ненавидеть, только изредка подскакивала, проходя мимо зеркал. Верочка, так Верочка. Шут с ней. Так ее уже называли все, даже те, кто ее никогда и не видели, а при знакомстве удовлетворенно тянули : «Аааа, ну точно! Точно Верочка». Все, включая ее начальника и офтальмолога из районой поликлиники. Все кроме него. Он называл ее Кнопкой. И этот бельчонок с душой тигрицы, так болезненно реагировавший на любые уменьшительно-ласкательные суффиксы, лишь радостно мяукал, утыкаясь лицом в его грудь. Ее макушка еле доставала ему до подбородка, а непослушные кудряшки щекотали ему нос. Она пахла счастьем и зубной пастой. Такая маленькая и нелепая она боялась абсолютно всего: шума, тишины, высоты, воды, огня, окон и своей кошки Ежевики, которая прекрасно это чувствовала и устанавливала в доме свои правила, порой даже не пуская Верочку на ее же кровать. Та вновь начинала сопеть, брала подушку и отправлялась спать на диван.
Властная мама, с годами не растерявшая генеральскую хватку, приезжала в гости каждое воскресение , ровно в 12:00. Привозила ненавистные зеленые яблоки( там витамины), вязанные носки( ну и что, что июль, ты у меня болезненная) и пачку белорусского стирального порошка ( мать лучше знает, что надо). Папа, маячивши за ее спиной с пакетом в руках, корчил смешные рожицы, веселя дочь. Мама выдерживала от силы минут 5, и начинала вновь их строить, рассказывая что-то про взрослых людей и солидное поведение. Потом доставала из пакета контейнеры с супом, гречкой, котлетами и начинала расскадывать все это в холодильник. В конце 2 раза обходила весь дом, проверяя все окна, розетки и краны, сгоняла кошку с кровати и беспокойно вздохнув, направлялась к двери, попутно объясняя когда и что Верочка должна сделать, сьесть и выкинуть.
Закрыв дверь, «болезненный ребенок» скидывал ненавистные теплые тапочки, открывал окна и минут на 5 чувствовал себе взрослым человеком. А потом приходил он, и взрослой быть больше не хотелось. Хотелось еще уменьшиться, чтобы поместиться у него в кармане и никогда не расставаться. Он наклонялся, чтобы поцеловать ее в лоб и шел уничтожать очередную порцию вражеских котлет. Ежевика лишь зло шипела, но подходить не рисковала. Это вам не полтора метра, которые прятались от нее за швабру. С ним она мудро решила не связываться и отсиживалась на подоконнике, пока его еле живая голубая «японка» не исчезала из их тихого зеленого дворика.
Потом был понедельник, к которому Верочка усиленно готовилась, тренируя перед зеркалом взрослый голос и взрослый взгляд, готовясь стать Вероникой Алексеевной. Гладила белую рубашку, купленную в детском мире и красила губы ярко-красной помадой, которая по ее мнению добавляла ей хотя бы пару месяцев. На деле же она выглядела как нашкодившая пятиклассница, в тайне слопавшая малиновое варенье. Алексеевна из нее выходила крайне хиленькая.