Небесная танцовщица
Я живу в океане полыни. В старом трамвае на окраине.
Осенью скворцы собираются над городом в чарующие объемные фигуры.
Сжимающееся и разжимающееся облако танцует. Это облако может разбиваться на части, а потом снова сливаться в одно. Облака птиц пролетают сквозь друг друга, не сталкиваясь.
Говорят, это называется красивым словом мурмурация. Мне нравится, как звучит. Как будто кот пытается достать что-нибудь из-под шкафа, то, что завалилось туда давно. И про что все забыли.
Так как вдаль я вижу плохо, мне эти полеты птиц представляется просто завораживающей небесной игрой, где темная часть пространства старается познать светлую. Или наоборот.
Считается, что птицы видят во все стороны. И так они действуют, чтобы узнать за самый короткий срок всех членов своей стаи.
Говорят, точно так же ведут себя косяки рыб, но я никогда не видела.
Мой старый, но крепкий трамвай стоит на пути тех, кто идет в город. По вечерам эти люди сидят возле костра, который я разжигаю, и рассказывают свои истории.
Говорят много красивых слов. Любят рассуждать, например, что бог кроется в мелочах.
А он вообще не кроется.
Бог — это полная прозрачность.
Я давно наблюдаю за птицами.
Чтобы исполнить свой завораживающий танец, скворцам нужна прозрачность. Свет должен пробиваться сквозь стаю к каждой птице. Под всеми возможными углами. От этого возникает узор из темных и светлых пятен. Это мелькание и дает каждому скворцу всю необходимую информацию о его окружении.
Такие узоры создают сами птицы, постоянно меняя свое место и угол полета внутри стаи. Какую бы форму ни принимала стая, сквозной свет нее падает на каждую птицу со всех сторон.
То есть скворцы сами создают свое знание о себе.
Мне нравится думать, что я, хоть и на земле, а тоже часть этого небесного танца. Хотя в небо никогда не просилась.
То, что к тебе не приходит — значит не твое. И значит - не зови. Я и не зову.
Старый трамвай, застрявший в полыни — это мой горизонт событий.
Город — моя стена, за которую я никогда больше не зайду.
Люди смеются, мол, ехала-ехала, да не доехала. Выкатили, выбросили на с трамваем, оставили ржаветь за стеной на окраине, ради шутки. Люди главного не знают. Я давно на месте.
Мне нет дела до города и идущих туда людей.
Летом в поле пахнет горечью, сухой травой и горячей землей. Изумленный воздух становится фиолетовым, когда приходят грозы. А ближе к осени хочется, чтобы фигуристая груша солнца спустилась пониже, прямо сюда, ко мне, а то и вовсе бы поселилась за пазухой, чтобы было потеплее.
Мир — воображаемая граница. Сладкий корень небесного цветка. Я всегда осенью мысленно танцую с птицами, и тогда мне кажется, я их знаю. Всех в стае и вообще.
Потом, когда скворцы улетают, забывается. Сладкие крошки тают внутри и испаряются.
На моем трамвае — остатки надписи «Эд… от… ам...»
Каждый понимает в меру своего интеллектуального развития.
Такие трамваи давно уже не ходят. Говорят, ржавый. А я говорю — породистый.
Говорят - «лешее» местечко. А я говорю — отцепитесь.
Вообще, у кого какой центр вселенной, а у меня трамвайный. Я окна регулярно протираю тряпкой, это важно.
Болтают, будто бы по ночам окна моего трамвая светятся сами по себе, безо всякого огня. Отражают далекий город. Не обращайте внимания, это нормально. Вообще не обращайте внимания на то, от чего внутри не тренькает. Фокусируйтесь только на счастливых моментах. Тогда и жизнь станет приятной.
Относитесь к потоку информации выборочно.
Я вот выбрала облачный лес над головой, редкие желтые цветы без названия и иногда подышать гарью от костра.
Осенью меня завораживает высыхающие стебли травы. Когда подол полыни покрывается ночным инеем, она выглядит намного живописнее некоторых типов, которые идут в город.
Осенью долетающие до трамвая березовые листья коричневеют, уплотняются, делаются словно бы кожаными, кажется, из них можно сшить жилетку. Правда, я не пробовала.
Для идущих в город я провожу уроки любования. Из сострадания. Там, в городе, они совсем очерствеют. Сделаются глухими и слепыми.
Осторожно предлагаю тем, в ком вижу потенциал.
Желающих бывает немного, в основном соглашаются те, кто выпил. Больше хихикают да норовят завалиться боком в полынь, чтобы было удобнее любоваться. Всех жалко. Талантливых наблюдателей я за свою жизнь встречала — раз и два. Выжимать красоту, как сок - это дар.
У костра холодным осенним вечером посидеть приятно. Я люблю, чтобы все замолкли и сидели тихо. Хоть бы и сопели о своем, а про себя. Если хочу узнать что-то про человека, сосредотачиваюсь на огне. Вдаль вижу плохо, вместо этого просто чувствую - что за человек. Люди, идущие в город для меня — словно одна стая птиц. Бестолковая, потому что простой и основной закон прозрачности не соблюдает. Все сталкиваются, и почти всем больно.
Я — человек-ребенок. Так меня называют.
А я говорю — если любоваться не собираетесь, отцепитесь!
Каждый день я читаю у огня свое новое стихотворение, иногда вслух, иногда про себя, иногда шепотом. За это мне достают из рюкзаков что-нибудь поесть. Приятно влить в живот ложку горячего супа. А чай из полыни я варю сама.
Вон какие тучи
Вон как плывут
Кончики веток березовых
Раскачиваются от ветра
Отважная лиственница у дороги
ни о чем никого не спрашивает
Не все корни ее пьют дождевую воду -
Закованы в асфальт с одной стороны.
На самом краю между небом и тем, что видно,
есть точка взлета,
Где ветер перестает быть и позволяет себе стать ветками.
Так ветки становятся ветром
Едины во всем -
и лужи и снег и веревка, зацепившаяся за куст.
Не имеют разницы в главном -
их ветер несет на спине
А некоторых в ладонях.
Мне говорят — эк закрутила, а я отвечаю:
- Ничего не крутила, само взошло. Вылилось как вода в воду, без усилий.
В дождь кажется, что трамвай жидкий, небо жидкое, и я сама куда-то уплываю. Иногда сквозь стекло видно, как пролетают одинокие снежинки. Быстро тают, только успевай разглядеть. Или это блестит солнце? Настоящей зимы давно уже нет, а лето стало невыносимо жарким, так что кажется, плавятся трамвайные стекла. Тогда хорошо сидеть в тени и думать об осени.
А я помню зиму. Зиму помню, а как в городе жила, не помню. Все в город идут, а я из города ушла. Вышла как из леса. И мрак рассеялся, и не помню я его больше. И помнить не хочу.
Есть только то, что есть. Простор полыни. Далекий белый шум незнакомой, чужой жизни.
Я все больше чувствую себя листом — плоским, жилистым. Осенью. Улетающей птицей. Сухой, пожухлой полынью. Я — старый трамвай-развалюшка. Но окна и двери целые. И костерок не гаснет. Чаек кипит. Потому — живем!
Иногда над головой я замечаю пролетающих чаек. Это мне неприятно. Кажется, что сейчас придется вспомнить, кем была, когда жила в городе — речной крикливой птицей. Я накидываю на голову одеяло и опускаю глаза. Тревога гаснет, снова хорошо.
Река. Течение в разные стороны.
Утки на длинных лапах враскоряку.
Песок. Камни. Галька. Трава. Ивняк.
Мокрые иголки лиственницы. Мост. Отмели. Берег.
Поезда на мосту. Поздние желтые цветы.
Предводитель сычей. Сладкие крошки.
Ламповый свет. Сладкий корень.
Поток. Шоколадная собака. Изумрудный воздух.
Осторожный мир.
Мне говорят — жизнь полна сюрпризов. Ты многое теряешь. А у меня в трамвае и без того полный гардероб — на любую погоду теплое одеяло. Куда спешить? Куда идти? Некуда. Я пришла. Я дома. Внутри.
Я фигуристая груша солнца. Лакомлюсь луной и ветром. Наблюдаю игру воды в земле, огне и ветре. Я сама — небо.
Не приходит к тебе, не зови — не твое. Раньше река огибала город, а теперь город огибает реку. Я — камень, в стороне от всего этого. Так живу.
И танцую про себя. Никто не видит, а я всегда танцую.
«Эд...от...ам...»
Я и трамвай расписала. Небо послало мне цвета. Поверх графити и старой облупившейся краски. Мысленно расписала, так что ж…
Глубокий выдох под вечер, и день отпущен. Время существует только для того, кто желает его наблюдать.
Если не наблюдать, остается одно лишь чистое небо. Даже облака исчезают.
Если сложить края неба, как коричневый лист, все равно будет небо. Глупцы, идущие в город с рюкзаками своей прошлой жизни за плечами, не понимают простого. Небо чисто изначально, оно чисто и тогда, когда мы на него смотрим, и когда спим в его объятиях. Даже птицы не оставляют на нем следов, а то, что проявляется, рано или поздно изменяется или гаснет.
Не люблю дороги. От них и сбежала из города. Дороги делят, рвут и усложняют. В поле, в степи нет дорог. Мне кажется, трамвай тоже рад, что его оставили в покое. Рельсы, по которым он ездил когда-то, давно разобрали и переплавили. Нет дорог, нет предопределенности — есть танец. Если были бы дороги в небе, не танцевали бы птицы так вдохновенно для меня и для остальной земли.