Поезд отправлялся из Окуловки. Конечная остановка в Великих Луках, но цели посетить Псковскую область у пассажира не было. Достаточно было выйти по пути - в Осташков, и дальше - в Пено. Обе остановки в Тверской области.
Значительную часть жизни современного человека все больше составляют какие-то перемещения: поездки по работе, путешествия. Они, по сути, все больше и больше превращают жизнь в странствия. Даже дорога от дома к месту работы становится все длинней - протяженность пути уже может составлять тысячи километров. Для многих и многих сама дорога давно стала работой. «Чужие» страны перестали быть таковыми, становясь родней собственных. По цепочке, от сложного к простому: инспекций, обмена опытом, повышения квалификации, соревнований - к путешествиям, отдыху, желанию увидеть мир с окончательным переселением и сменой гражданства. Возможностей для выбора стало больше. Однако способности оценить значение и смысл этого выбора еще не развились, не вызрели – не приобрели четких очертаний. Наиболее простые доводы, которые срабатывают для таких поездок – необходимость и возможности. Эрзац увиденного, услышанного - того, что ощутил непосредственно – телефон, телевидение, интернет, компьютерные игры – работают в обе стороны: как разжигая желания, так и заменяя их. И как всегда желание увидеть мир и отдохнуть неизменно обгладывает и истончает денежный вопрос. Иные причины становятся все менее значительными, но продолжают влиять, пока человеку хочется лично окунуться во что-то новое, непривычное: пощупать, вдохнуть, увидеть, услышать. Пока ему и это не приестся.
Два вагона и локомотив, стоящие у платформы, назвать «поездом» было бы слишком громко. Но тем не менее... В глаза бросилось то, что один из них плацкартный, второй - сидячий. Порадовал богатый выбор свободных мест. Подумалось, что направление не популярно, но после пришло в голову, что до отправления еще очень много времени. Решение о выборе вагона было простым и логичным: если в плацкартный набежит много попутчиков, то в сравнении с ним, в сидячем будет удобней. Рассматривая его сквозь окна, внимание привлекло то, что часть кресел в вагоне направлены по ходу поезда, часть - в обратную сторону. Вот истинная справедливость в неправоте: никогда не думалось, что люди делятся на две равные половины – тех, кто любит прощаться и тех, для кого важней знакомиться с чем-то новым.
Зашел, выбрал ряд и бросил вещи на одно из раздельно-парных кресел. Сел на соседнее. Старое, потертое, обтянутое синим дерматином сиденье оказалось, на удивление, удобным и в какой-то степени мягким. Откинувшись к окну, пассажир, чтобы занять время, стал осматриваться - дорога обещала быть долгой и неторопливой.
Во все, что можно увидеть в пути, имеет смысл внимательно всматриваться, иногда изучать и жадно впитывать. Запоминаются важные детали. Они ложатся на фон уже давно знакомого, познанного. Выискиваются новые сочетания, встречаются и узнаются старые. Вся эта, казалось бы, неразбериха осмысливается, выстраивается в ясные последовательности, не всегда имеющие личностную конкретику, ощущения, цвета и запахи. Но эти построения воссоздают закономерности жизни. Чем больше узнаешь, тем существенней и ярче видны различия в общих местах, и тем чаще они дробятся на более тонкие последовательности. Но если эти тонкие нити сплетать в косы родства их происхождения, то проще их сохранять в памяти.
Еще немного осмотревшись и позавтракав бутербродом, пассажир вышел покурить. Времени до отправления действительно было еще много: прогулка по платформе вдоль вокзала сократила его минут на десять, но не решило задачи, лишь немного уменьшила ожидание. Вернувшись после прогулки к вагону и подойдя к проводнице, стоявшей у дверей, он в задумчивости потянулся рукой к карману где лежали билеты, спросил:
- Билет еще раз показать?
Проводница, по-домашнему улыбнувшись, ответила:
- Не надо, я помню. Пассажиров немного.
Время текло. До отправления все еще оставалось минут пятнадцать - двадцать. Он позвонил жене: поболтали ни о чем - было еще рано, она только просыпалась. Пассажиры помалу прибывали и очень скоро свободных мест осталось немного. Все старались сесть отдельно. Устраиваться на соседнем кресле никто не надумал. Немного соседей было и в смежных рядах.
Промежуточная незначительность событий и людей в путевых перегонах - их призрачность, мимолетность, часто сопровождает путешествия. Отдельные люди или целые семьи оказываются вырванными из круга своего привычного существования, личного комфорта, семейного благополучия и проблем. Их словно фрагментированные, осколочно-зеркальные жизни, прикасаясь к тебе, оставляют своими острыми гранями памятные порезы. Чужие черты нередко бывают настолько ярки, а их поступки так безоговорочно и точно иллюстрируют действительность и ее прописные истины, что иногда кажется – так сама жизнь наглядно обучает и дает возможность взглянуть на ретроспективу житейской мудрости.
В вагон зашла дама, одетая в изящный брючный костюм. В руках она несла сверток. Не сказать чтобы сверток был совсем маленький, но и огромным не показался. Осматриваясь, она медленно продвигалась вдоль рядов кресел. Наконец, дойдя ряда до пятого, остановилась возле женщины с двумя детьми и сидевшим подле мужчиной. Как ранее казалось по общению сидящих, они были знакомы. Вполне вероятно, мужчина и женщина были мужем и женой или по меньшей мере, братом и сестрой. Остановившись, дама со свертком обратилась к женщине и стала просить, чтобы та взяла с собой пакет и передала его на остановке поезда, в полпути до конечной станции. Убеждая принять сверток, она говорила так, словно не сомневалась в том, что его примут: машинально, неискренне, будто выполняя обязательный, но не интересный ей ритуал; понимающе кивала головой в ответ и заверяла, что все осознает: «она незнакомый человек», «эта ситуация так неловка», «но все же ей очень нужно».
По сравнению с дамой, женщина с детьми выглядела простовато. Ее недолгие сомнения быстро сменились покорным согласием. Уговорив ее, дама не стесняясь заявила, что ее знакомая должна знать у кого забирать посылку, для чего ей нужно выслать фотографию того, кто передаст сверток. Не дожидаясь согласия женщины, она, наклонившись, приобняла сидящую, прижавшись плечом и приникнув своей головой к ее, вытянув руку со смартфоном сделала селфи. Предмет ее внимания хоть и был смущен некоторой бесцеремонностью того, как с ним обращались, но сопротивления или отказа не выказал. Положив пакет сидящей женщине на колени, дама коротко поблагодарила за то, что ее посылку приняли, развернулась и, пройдя до выхода, скрылась в тамбуре. Было видно, как она вышла из вагона и уверенно, не спеша ступая, исчезла из поля зрения.
Повседневные выбор и принятие решений неизбежны. Даже бездействие – это решение, принятое в результате сделанного выбора. Кто-то принимает его мгновенно, не обсуждая ни с кем, даже не задумываясь; для кого-то он может быть мучителен и долог даже в самых простых вещах, словно он касается чего-то, напрямую влияющего на жизнь. Тут робость и неуверенность - помеха естественная. В этом случае непросто оценить: принято было решение самостоятельно или нет. Тем более, если застали врасплох и ты дезориентирован. Понимание, насколько сам выбор был мимолетен или важен, еще менее очевидно. Многое затеняет излишнее влияние чужих слов, взглядов, игр на самолюбии, страхах, доброте или слабости. Но в итоге не так и важно, какие обстоятельства или кто именно повлияли на решение – ответственность уже определена, даже если последствий не будет.
Дезориентация затягивает человека в головокружительную воронку, где нет ориентиров даже в обычных житейских делах. Или этих ориентиров настолько много, что выбрать один, наиболее правильный, почти невозможно. Стараясь ухватиться за все, что кажется постоянным, незыблемым, человек становится подобен страннику, затерявшемуся в пустыни. Там нет земных точек отсчета - они стерты, засыпаны песком, а небесные координаты все время сдвигаются, они непонятны или закрыты. Все смещается ветром перемен. И даже у самого обстоятельного и решительного человека случаются периоды, когда он перестает понимать что правильно, а что нет.
В вагон вошел пожилой мужчина. Он на мгновение чинно остановился в проходе, неторопливо осмотрелся и, выбрав куда идти, двинулся в принятом для себя направлении. Основательно устроившись в выбранном у окна кресле, он слегка повернул голову, словно прислушивался к разговору двух соседок, сидевших через проход. Их беседа пассажиру слышна не была, но, похоже, ему она была понятна. Недолго послушав, он повернулся к ним всем телом и откашлялся. Затем, решив, что ему мешает поставленная на сиденье у прохода сумка, встал, переместил ее на кресло у окна и шагнув к проходу, обращаясь к соседкам, громко высказал свое мнение:
- Вот я услышал, что обсуждаете... Скажу от себя. Объехал весь мир, везде побывал. Нашу страну объехал... Есть возможность сравнить. Так вот, скажу, что у нас проблемы в том, что русский человек ленивый, работать не хочет хоть и может, когда надо. Но ему проще уйти от проблемы, чем решать ее, проще взятку дать, чем побороться. Жить он теперь стал для себя, остальным помогать меньше стал. За границей и того больше: вовсе для себя только живут и других стараются не трогать. Только души там в людях нет. Здесь она - в России. Мужчина задумался ненадолго и завершил свою речь:
- А женщины - у нас они лучшие! Таких, как у нас, там нет и сроду не было! За кордоном женщина - или корова килограмм в двести, или доска стиральная! На морду ее посмотришь - кривая, недовольная! Ничерта делать не умеет: ни приготовить не может, ни по душам с ней не поговорить! Нет, красавицы и там есть, и умницы встречаются, а души в них все ж нет! И формами порадуешься, и личиком полюбуешься, а одно - неживая! Только в наших все хорошо. Красота и душа вместе. Это правило. Так вот.
Высказавшись, мужчина повернулся к окну, переставил обратно на сиденье у прохода свою сумку, устроился удобней и больше не вымолвил ни слова. Голоса пассажиров все больше перекрывал шум усаживающихся попутчиков, заполнявших вагон. Их шаги, говор, шорох и стук укладываемых вещей все нарастал.
Возраст. Важен возраст, когда человек принимает решения. В юности решения легки и непринужденны, они словно приходят в голову свыше и уверенность в них – божественна и непоколебима. Ее непоколебимость в отсутствии любых мыслей, рождающих сомнения. Но чем старше, тем больше сомнений. Мы все дезориентируемы своей предшествующей историей жизни. Перемены внутри человека накапливаются, начинают довлеть, становятся неразрешимыми дилеммами, а мир вокруг только ускоряется в своих переменах. Они прямо и без оговорок влияют на молодежь и формируют ее самым естественным образом. Те, кто старше, естественны иначе и не успевают подстроиться. Кто-то доводит себя до самораспада, прежде чем обретет истинное понимание. Все намного проще, чем кажется: уважение вызывают не морщины, а мудрость, нажитая с годами. Лицо, изборожденное морщинами, не являет извилины мудрости, накопленной за долгую жизнь, а лишь откровенно предъявляет результаты старения кожи. Но многое можно выдержать, если найдется тот, кто сможет разумно направить в нужную сторону, поддержит и даст совет. При этом нужно понимать, что не существует «монолитных глыб» - не разрушаемых людей, и каждому необходимо плечо, на которое можно опереться.
Перед самым отправлением поезда в вагон зашли двое. Чуть позже стало понятно, что это отец и сын. Не привлекло внимание как занял свое место отец. Его лицо, рост, как он одет - всего этого не осталось в памяти. Он прошел мимо, но не запомнился, словно его и не было. Позже только его голос сопровождал в пути, только его слова. Его же сын - внешне мужчина лет тридцати пяти - поведением своим привлек всеобщее внимание. Похож он был на простоватого, словоохотного деревенского парня. Да и одет был соответствующе - так, словно собрался на рыбалку. Голос молодил его лет на десять; рассуждениями и замечаниями, с которыми он ознакомил всех в вагоне, он походил на простодушного мальчишку лет двенадцати - пятнадцати. Войдя в вагон, он сразу же громко начал обсуждать все, на чем останавливался его взгляд:
- Людей как много..., - сразу заявил он. - Во... полки есть, закинем туда сумки... А, что тут? Расписание тут? - рассуждая вслух, разглядывал он торцевую стену вагона. - Нету. Правила какие-то...
Постепенно его размышления перешли в бормотание, которое разобрать было невозможно. Внезапно он снова заговорил громко, обратившись вглубь вагона:
- Отец, а не будет холодновато тут? Топить станут?
В ответ из противоположной части вагона раздалось:
- Иди сюда! Нечего топтаться у входа! Людям не мешай!
Голос был мужской, суховатый, старчески-надтреснутый, но твердый, уверенный и в какой-то степени властный.
Мужичок-парнишка продолжил вопросительно, но тихо, протяжно и неясно рассуждать о чем-то понятном только себе. В интонации можно было уловить удивление, долю смирения и толику недовольства. Тем не менее, он сразу же послушно отправился в другой конец вагона и уже там снова громко заявил:
- Отец, а как сядем? Тут? Вместе? Или рядом - напротив? Как думаешь удобней?
Голос строго, но спокойно ему ответил:
- Садись уже, не вошкайся. Здесь вот.
Пассажир сосредоточился на голосах отца и сына. Перекрывая их, становился все более различим негромкий мужской голос, тянуще выговаривающий слова. Он становился все громче по мере приближения. Голос казался странным, в чем-то неправильным и поначалу неприятным. Слова выговаривались словно с трудом: медленно, чуть протяжно, со сбивками во фразах. Казалось, человек на мгновение замолкал, поперхнувшись и старался сдержать кашель. Последнее, что ясно прозвучало перед тем, как мужчина подошел к пассажиру: «У вас не найдется сигарет?». Затем, остановившись подле, он задал тот же вопрос, но уже разъясняя причину своей просьбы:
- Вы-ы не мо-о-гли бы уго-стить меня си-и-гаре-той? - еще несколько фраз и пассажир свыкся с его протяжным, болезненным говором. - Вот, забыл перед отправлением купить пачку. У меня деньги есть. Билеты купил и еще остались. Просто забыл купить.
Пассажир на мгновение задумался. Сигареты у него были, даже две пачки: он сразу купил на два дня, поскольку знал, что в маленьких городках такие сигареты, какие ему нужны, спросом не пользуются и найти их вряд ли получится. Но зная сколько курит, он сомневался, что их хватит.
Секундное замешательство было замечено мужчиной, который, насколько мог торопливо, сказал:
- Хотите, я куплю, заплачу за них. Давно хочется курить.
- Не надо, - ответил пассажир. - Просто там, куда еду, такие будет не купить. - Держите. Может, парочку?
- Не надо. Спасибо. Мне уже скоро выходить. Куплю.
Вежливость и обстоятельность, с которой он говорил, никак не вязались ни с его голосом, ни с тем, как он выглядел. Лицо было серовато-земляного оттенка, одежда - чистой и самой обычной, но какой-то потертой и потрепанной от долгой носки.
Угостив мужчину сигаретой, пассажир отвлекся, задумавшись о своих делах. На какое-то время «сигаретный стрелок» был забыт. Но слух, уловивший обрывки разговора, вернул «стрелка». Разговор, как почти сразу стало ясно, начался между отцом, зашедшим в вагон с сыном и мужчиной, забывшим купить сигареты.
- А давно куришь? – непринужденно и уверенно, как у своего знакомого, поинтересовался старик, обратившись к мужчине своим сухим потрескивающим голосом.
- Да-а-авно уже. Ле-ет этак пя-а-тнадцать, - ответил ему «стрелок» протяжно и надломленно.
Пришло сравнение с вязом, росшим под окном. Когда зимой воздух ненадолго теплел после вьюжных дней, а после налетал мороз, то снег на голых ветвях вначале таял под редкими солнечными лучами и, стекая по ним, замерзал, обволакивая все дерево от самого мелкого побега до ствола. Замерзшее от ночного мороза дерево леденело и под налетевшим ветром качалось, шевелилось словно живое существо, ветви изгибались и похрустывали, словно пытались сбросить оковы не нужной ей брони. Когда ветер затихал, в тишине отчетливо слышался хрустящий шепот дерева и на мгновение казалось, что само оно разламывается. Но сбросить оковы у дерева не получалось и оно замолкало до следующего порыва ветра.
- Ты это дело бросай, - безапелляционно и напористо заявил в ответ старик, - вот я тоже лет тридцать курил, пока не почувствовал, что уже дышать не могу. Не то, чтобы в полную грудь вздохнуть, а вовсе. По лестнице на каждом пролете останавливаться стал. А я все думал: ничего, пройдет. Даже когда понимать стал, что триста метров пройти не могу без передышки - трясти начинало, ноги подкашивались. А когда в больницу слег с сердцем и доктор сказал: «Хотите жить - бросайте курить», только тогда в голове что-то провернулось, щелкнуло и стало на свое место. Такой страх ощутил, так жить захотелось! Вот страх-то и помог. Тогда только и бросил курить. А до этого, сколько ни хотел, сколько ни пытался…, - все без толку. Ты до этого не доводи. Можешь вовремя и не остановиться. Все отодвигать на потом будешь, а потом поздно станет: в гробу окажешься и не заметишь...
Голос старика не убеждал; он, казалось, просто фиксировал то, что было с ним и что будет с его собеседником: без пафоса, менторства, а деловито и чуть скучновато. А в тот момент, когда упомянул о смерти - даже излишне сухо и безразлично.
Мужчина, которому были адресованы эти слова, все также протяжно и одновременно запинаясь что-то отвечал, словно оправдываясь, но дословно его ответ за стуком колес было не разобрать. В целом было понятно: он говорит о том, что курит немного, да и денег особенно нет, чтобы курить чаще; который раз уже пробовал бросать, но не получается; может получится когда-то, отвыкая от табака понемногу; при этом курение все ж утешает и расслабляет его.
Старик в какой-то момент, не дослушав, перебил его:
- Отговорки это все! Ты смотри, бросай! Не жди, когда припрет! Когда припрет - бросишь, но уже может и не спасет это! Поздно будет! Все прочувствуешь, - жалеть себя станешь, а поделать ничего не сможешь! Такие дела. Я смотрю, ты и так один. Жена есть? - и не дожидаясь отрицательного ответа, старик продолжил: - Кто ухаживать будет, если что...? Бросай, бросай пока не прижало!
Из раза в раз старик продолжал повторять уверенно и безапелляционно: “Прижмет - может и поздно будет!».
Безразличие окружающих к чужой судьбе все чаще стелется однообразным ландшафтом от станции к станции. Таковы пейзажи времени, мелькающие за окном. Это только кажется - рельсы все ближе и ближе друг к другу где-то впереди - что пути сходятся в одну линию на горизонте. Но бежит поезд по ним и сколько ни стучат колеса - все ж далеки они друг от друга. Люди так же: кажется, что похожи, сходятся во многом... Имея на то особые причины в самих себе, вглядываются в попутчиков, тянутся друг к другу, делятся своими взглядами, житейским опытом, сближаются ненадолго, а затем расходятся по своим колеям.
Беседа о табаке завершилась, но разговор не закончился. Старик начал выспрашивать у мужчины о нем самом:
- Ты откуда сам? Откуда едешь?
- Под Москвой работал. Теперь домой. Посмотреть как там, работу поискать. Я много чего умею. Много чем приходилось в жизни заниматься.
- Под Москвой-то где? С таким, как у тебя заболеванием мало кто возьмет. В монастыре что ль работал, на подворье?
- Угадали.
- Ну, и что там? Неужель, хорошо? Слышал, как там впрягают. Батрачил там один из наших. Сам как?
- Ни-и-чего. Главное крыша есть на-а-д головой. Остальное не так важно. Я ведь из полиции ушел. Точней, меня вы-ы-гнали. После случая одного. После него таким и стал. Я уже не рассказывал? А то могу рассказать и забыть, - мужчина почему-то разволновался и его протяжный разговор сильней стал выделяться.
- Не было такого разговора, - подхватил тему старик. - Расскажи, как было. Полюбопытствую.
- Та-а-к-то случайность судьбу повернула. На стройке рейд у нас был. Осматривались. Дак там госторбай-й-теры работали. Увидели нас, разбежались кто куда. Один совсем вс-с-полохнул - с верхнего этажа недостроенного хотел спрыгнуть на балкон ниже этажом, обойти нас, чтоб не нашли... Сигануть не сиганул, а так, поскользнулся. На краю стены так и повис. Кричать начал. Тут я. Веревка под руку попалась, привязал ее и к нему свесил - чтоб если что, схватился как-то и держаться мог. Спустился ниже этажом. Хотел, чтоб он ко мне спрыгнул на плиту балконную. Он спрыгнул. Сам хорошо, а меня зацепил: с четвертого этажа я и рухнул. Как-то толкнул его к стене дома, а сам вниз. Удачно свалился - живой. Но с тех пор вот и разговариваю медленно, и двигаюсь... Соображалка подводит, но пока еще ничего. Раньше хуже было. И все делать было как-то больно. Особенно поначалу... Когда отлежался я, оправился более-менее, тогда и поперли меня из органов. Зачитали мне список того, что я нарушил и поперли. Без всякой поддержки и пособий. «Дурак» сказали. Не было ни пожеланий прощальных, ни рукопожатий. В сторону только смотрели, глаза отводили. Так думаю, может, и не прав я был… Что полез…? Пробовал я к медикам протолкаться. Да только все напрасно - таких, как я тьма там! Есть и того хуже случаи - те из года в год в колясках приезжают показать, что ног-рук нет, чтобы инвалидность подтвердить. Не понимаю я этого. Отрасти они, что ли, могут заново? Я-то куда за ними? Все же – вот, при мне! Какой инвалид? Вот руку оторвало б - подтвердили... или полголовы бы срезало... А так - здоров, все на месте - ничего лишнего или не хватающего...
- Вот черти! За что выгнали? Человеку жизнь же спас, - флегматично, но твердо заявил старик.
- Так удостоверения не было - верх-о-лазные работы. Там требований много. Да и права не имел спасать - не обучен, снаряжения не было. Дождаться МЧС надо было. Те спасли бы. Их работа - не моя. Такие дела.
- Да, глупость совершил, - сдобрил сарказмом свое замечание старик и добавил без раздумий, - упал бы мигрант к тому времени! А ты правильно все делал, по-человечески. Как и должно. Ну да ладно, не поворотишь, случается в жизни всякое… После, значит, к приходу и прибился?
- Нет, домой ездил. К маме. Она второй раз замужем. Отец ушел давно. Мальчишкой я был еще. Отчим неплохой, спокойный... Лишний раз не ругал, руки не поднимал. И к отцу разрешал ходить, встречаться... У отца я тоже побывал. Он меня на работы пробовал устроить, но я тогда совсем болен был. Руки, голова тряслись, как оглашенные. Не смог работать. Вот и подался к Москве поближе, - там заработков больше. Что в Тверской... - нищета одна. Так и попал в приход.
- Кем же ты там? Как приняли? - задался вопросом старик.
- Пожалели меня. Но спуску никто не давал. Хлеб даром не ел. Дрова пилить, колоть, на побегушках, у лотка стоять-продавать - я хорошо вычислять в уме могу - мести двор, убираться в доме - все делал.
- Платили хоть?
- Едой только. Да на мелочи какие... Это пока там был. Как уезжать - две-три тысячи дать могут. Я не первый раз домой еду. Таким как я - им не платят, считай. Вот за рулем если - водителем работаешь - этим везет больше. До двадцатки за месяц заплатить могут. Но мне за рулем работы не было. Куда с такой трясучкой...?
- Да..., трепануло тебя, мотануло, - заметил старик. - Только ты скажи мне вот что: неужели так и махнул рукой на здоровье? Неужто даже не обследовался?
- Пробую, на учете стою. Да только говорят, что все х-хо-рошо и что-то выписывают все время. Лекарства. Что-то с головой не в порядке, не так работает. А в целом хорошо. Вроде и лучше становится. Кажется так... Да что обо мне все... Мне кажется ваш сын... Простите меня, если что... Как маленький себя ведет. Что с ним не так?
- Да, есть немного, - чуть задумавшись, ответил старик. - Он малец нормальный: спокойный, добрый... Только самостоятельным быть не может. В детстве еще переболел. С тех пор такой. Жена опекуном была, пока не умерла. Теперь я за ним приглядываю. Думаю, лет пять-семь здоровье даст еще продержаться, но понимаю, что сил дальше все меньше будет. Мне девятый десяток уже пошел. Во подыскиваю ему сейчас пансионат. Он на инвалидности: вторая группа, третья степень. Работать не может. Нет, сам за собой ухаживать как-то получается, но под присмотром, конечно. А так все одно: ни закончить, ни начать... Хорошо, что ему пособие платят, моя пенсия, да подработки мои опять же... Живем.
Их разговор еще продолжался какое-то время, но живость из него понемногу уходила. Как исчезала и его стройность из-за того, что он становился все тише и тише. Словно звук у радиопередачи. Убавляя его понемногу, все менее разборчивы становятся слова, затем уходит и общий смысл, вслед за разорванной последовательностью слов. Только время от времени прорывались обрывки фраз о рыбалке, охоте и прочем.
Взглянув на часы, пассажиру стало понятно, что поезд подъезжает к станции, где стоянка должна была продлиться часа полтора. Люди начали подниматься с кресел, собираться, готовясь к прибытию, снимать с полок вещи, оживленно переговариваться. Стало шумно. И вот сквозь этот шум, послышался голос старика, который видимо уже на прощание решил подвести черту в разговоре с мужчиной:
- А ты смотри, пробей себе инвалидность! И курить бросай …а группу себе пробей, точно говорю! Пробей! Не сделаешь - жалеть потом будешь! Помолчав немного, он добавил: - Ты потерянный какой-то, словно в жизни заплутал и дороги, что б вывела тебя, никак не найдешь. Ищи ее, а то так и сгинешь без толку.
23.08.2018 г. Бологое – 03-10.2020 г. С. Б.