Из цикла «Мои учителя»
Спустя несколько лет после потери зрения я ещё видел сны. Были они болезненно яркими, словно мультики, или, наоборот, донельзя тусклыми и размытыми. Некоторые прокручивались раз и тут же линяли в памяти, другие повторялись, были изучены до мелочей, а главное – могли напомнить о себе наяву. Так случилось и с тем, в котором виделся мне наш парк вечером выходного дня... Взгляд, сперва блуждающий, постепенно фокусировался на старинном фонтане, сегодня неработающем и накрытом «саркофагом», потом смещался левее и выхватывал фигуры людей... Не знаю, что больше трогало моё мальчишеское сердце: вид бабушек и дедушек, не побоявшихся прийти сюда и вальсировать под аккомпанемент духового оркестра, либо же сама музыка, плавная, убаюкивающая, взятая, казалось, из кино про войну... Каждый раз, мне не удавалось предугадать этот момент, идиллическая картинка начинала вдруг дёргаться, расплываться, после чего закручивалась вихрем, а я, сбитый с толку, просыпался.
Таким вот вихрем к нам домой ворвалась Алевтина Андреевна! Шумная, энергичная, словно чиновница из собеса, она дружески трясла мою руку и быстро-быстро говорила, не давая никому вставить хоть слово. Оно и понятно: ученик необычный, слепоглухой американке Хелен Келлер позволяли и лицо ощупывать, уж лучше бурная реакция, чем ответная неловкость. Но мне сразу не понравился хриплый голос новой исторички, смутило, что маму она по-свойски называла Светочкой, а братишке, напуганному таким напором, предложила оставаться и тоже её слушать. От других учителей я знал, что на смену Роберту Вадимовичу наконец кто-то придёт. Знакомство с новым человеком пугало, встреча с любимым школьным предметом – радовала. Накануне я спрашивал у девчонок из 8 «Б», как раз надумавших проведать меня, скорее своего подшефного, чем одноклассника, знают ли они Алевтину Андреевну. «Ещё бы! – фыркнули они, переглянувшись. – Хочешь «пятёрку» по истории, шагай после уроков помогать ей в школьном музее, недавно замуж вышла, точно на танцульках встретила!»
При упоминании «танцулек» мне вспомнился описанный выше сон... Нет, эта активистка была явно не оттуда. После первого же урока моя заведомая враждебность, подкреплённая пренебрежительным отношением родителей к таким, тысячу раз виденным на массовом поле парка, поклонницам ансамбля «Золотое кольцо», дополнилась чувством вины перед родными... Дело в том, что Алевтина Андреевна моментально начала наводить свои порядки! До сих пор я занимался за столом в детской: это дисциплинировало и придавало урокам тет-а-тет схожести с настоящими. Но историчка думала иначе. «Мы же писать не собираемся!» - хохотнула она и нагло заняла софу в проходной комнате. Так и повелось: мама уходила на кухню, Павлик тихонько играл за шторой, а я держал пятничный «диванный» экзамен по истории.
К четырнадцати годам мне было привычно чувствовать себя вечно отстающим. Учителя менялись, приход каждого нового человека воспринимался как манна небесная, уход – с работы и, следовательно, из моей жизни – как сугубо личное дело. Я «плавал» на уроках математики, быстро забывал правила английского языка, наивно мечтал о естественных науках и почти не расстроился, когда училка принесла взятый в школьной библиотеке учебник для шестого класса. Изучать отныне предстояло историю одной-единственной страны – России. С первых минут знакомства было понятно, что от Алевтины Андреевны не стоит ждать широты взглядов и заразительной влюблённости в свой предмет, присущих Роберту Вадимовичу, однако прошло сколько-то времени, прежде чем я усвоил её манеру вести урок.
Она не требовала пересказывать каждый заданный параграф. Вместо этого сразу переходила к следующему и по ходу дела составляла мнение о том, понимаю я пройденный материал или нет. С нею нельзя было оставаться желторотым птенцом, на лету схватывавшим и на лету же глотавшим обрывки чужих познаний... Помнится, меня переполняли грусть по прежним урокам истории и обида на любимого учителя, даже не простившегося со мной, здравый смысл понемногу оттеснял детское предубеждение. Я нехотя сознавал, что усилиями Алевтины Андреевны в мою голову закладываются факты, понятия, даты и цифры, чего не было с Робертом Вадимовичем, а её надоедливые вопросы лишь способствуют лучшему пониманию предмета.
Впрочем, конец урока не переставал восприниматься мною как долгожданный момент избавления от докучливого человека. Наверняка облегчение выражалось и на моём лице, когда мы провожали историчку. Павлик только выглядывал из-за шторы, я останавливался в глубине кухни-прихожей, мама последней говорила ей «до свидания» и закрывала дверь. Несколько дней об истории можно было не думать! Но полученные знания нет-нет да проскакивали в наших с братишкой играх. Фатальная кончина Вещего Олега, месть княгини Ольги за убитого мужа, чаша, сделанная печенегами из черепа отважного Святослава – всё разыгрывалось и повторялось нами на той же софе!
Не помню, что бы спрашивал у мамы о наружности и манере одеваться Алевтины Андреевны. Обычно такая информация требовалась, если я не до конца был уверен в своей симпатии или антипатии к кому-либо... Для того чтобы узнать историчку, вполне хватало одного её голоса! Иногда он пугал меня категоричностью тона: «Надо вникать, а не зубрить». Повинуясь, я больше не просил родителей начитывать заданный параграф на плёнку и старался усваивать его за один раз, накануне урока. Субботними и воскресными вечерами мы обходили парк стороной. Уверен, она не смутилась бы при виде нас, ещё спросила бы, как делишки, но мне было бы стыдно за легкомысленность педагога...
С этого самого вопроса начинался каждый урок. Не знаю, действительно ли её интересовали мои «делишки» или только то, насколько я вник в исторические перипетии, но, спросив, она всегда дожидалась ответа и даже поправляла меня. Например, нельзя было уклончиво сказать «Да ничего»: потому что «ничего» - это никак, пустое место. Желая поскорее перейти к нейтральному разговору о старине глубокой, в дальнейшем я бодро докладывал, что всё хорошо, однако за напускным энтузиазмом пряталась прежняя неловкость. Иногда Алевтине Андреевне особенно хотелось поговорить. В коротких монологах она никогда не касалась школьной жизни, как это делали другие мои учителя, разве что музей упоминала, а чаще всего со смехом рассказывала о дачном житье-бытье своего любимца - кота Филимона.
За полтора года, остававшиеся до окончания девятого класса, я так и не придумал, куда на уроках истории девать руки. На всех остальных, сидя за столом, забывал о них. Бывало, правда, легонько теребил или накручивал на палец бахрому скатерти. По пятницам стола не было. В глубине раздвинутой софы, подбоченившись, прикидывались думками две подушки. Хотелось дурашливо метнуть одну из них в Алевтину Андреевну, а к другой - ничего, что дерёмся ими, что подкладываем под попу, усаживаясь на пол, - прильнуть щекой... Но я сидел смирно: правая рука на колене, а пальцы левой, прижатой к животу, подрагивают повыше локтя. Сказать что-то определённое о позе училки не могу. Возможно, у неё на коленях лежал раскрытый учебник, заменявший блокнот с планом урока.
Перед уходом Алевтина Андреевна брала мой дневник и выставляла оценку. Столько четвёрок я больше не получал ни по какому предмету! Интересно, что предугадать «вердикт» мне удавалось редко. Сам порой мог быть доволен собой, как вдруг получал «хорошо», считавшееся у меня плохим результатом, и наоборот. Признаю, путался в князьях ничуть не меньше, чем в королях при Роберте Вадимовиче, не всегда мог назвать степень их родства, вспомнить, кто, где и когда правил. Это напоминало случай с вылетевшей из головы детской пьеской для аккордеона: понравившиеся вещицы я повторял без лишних напоминаний, а эту – забыл! Но школьная программа не позволяла топтаться на месте. Названия битв, побоищ, стояний и неразрывно связанных с ними географических координат зарубками оставались в моей памяти, хотя по-настоящему меня волновал сам процесс раздробленности Руси, опричнины, Смутного времени...
К исходу второго учебного года мы с Алевтиной Андреевной дошли до Наполеоновского нашествия. Прежнего напряжения в её присутствии я уже не испытывал, тем более знал, что скоро нам расставаться. Все это знали и либо отмалчивались, либо открыто выражали несогласие с завучем, загодя уведомившей нас о невозможности получения полного среднего образования ребёнком-инвалидом в их элитной английской школе. Будничный ритм занятий был нарушен. Стараясь вести себя непринуждённо, я тем не менее чутко ловил памятные и теперь интонации каждого учителя. Хотелось как-нибудь подбодрить, отвлечь их и самого себя. Не уверен, что Алевтина Андреевна нуждалась в этом, но удачный повод подвернулся именно на уроке истории: заворожённый виденным словно наяву Московским пожаром, я разродился пафосными стихами, которые и прочитал в ближайшую пятницу...
Эффект превзошёл мои ожидания! «Давай с начала! - попросила учительница своим радостно-хриплым голосом. – Может, и слова гимна ты напишешь?» Думал, шутит... Но гимн, как пояснила она, действительно требовался. Для школы. К её скорому юбилею. Польщённый, я сразу же, на уроке, придумал две первые строчки:
Сердце полнится гордостью чистой
И вздымается радостно грудь...
Сейчас ни за что не взял бы на себя такую ответственность, а тогда – пожалуйста! Помню, долго доказывал маме, что гордость бывает «чистой». А больше никому ничего доказывать не пришлось: музыкалка быстро написала свою часть гимна, комиссия утвердила его, наконец, девочки-хористки разучили и впервые исполнили на последнем звонке. Последнем и для меня... Но тогда я не думал об этом. Стоял в окружении тинэйджеров из 9 «Б» рядом с мамой и Павликом, отпущенным с уроков по такому случаю, и чувствовал себя едва ли не Сергеем Михалковым. Даже завуч снизошла до поздравлений, после чего вложила мне в руки одуряюще пахнувший букет белых лилий – он простоит у нас несколько дней, наполняя моё сердце той самой гордостью.
С приходом лета мы стали днями пропадать в тенистом парке. Братишка катался на аттракционах или играл с мамой в бадминтон, а я, уставая бродить за руку по «неведомым дорожкам», ел, как все, мороженое, привычно рифмовал слова и между делом слушал шум ветра в кронах, бормотание старинного фонтана, визг детей. Вечерами со всех сторон неслась музыка. Громче всего она была на массовом поле, где мы просто не могли не повстречать Алевтину Андреевну. «Как делишки?» - незамедлительно последовал вопрос. «Да ничего», - ответил я машинально.