Глава XVI. ПРИНЦЕССА ЦИРКА
Хотя Слоновий остров расположился в историческом центре столицы, по мнению предубеждённых горожан, он продолжал оставаться захолустной окраиной. Четыре невзрачных улочки на фоне индустриальных кулис – вот и весь пейзаж.
Главная достопримечательность острова - психиатрическая лечебница Николы Угодника, известная в народе под именем «Дом Убогого Коляна».
Другой мемориал, достойный внимания краеведов, не дожил до наших дней, зато сумел запечатлеть себя в городской топонимике. Это печально знаменитый «Звериный острог», воздвигнутый по приказу градоначальника для содержания под стражей провинившихся животины. За двадцать лет существования острога единственным постояльцем его был персидский слон, арестованный за дебош, порчу торговых рядов и разорение чухонской деревни.
Вскоре экзотический узник скончался в тюрьме - то ли от скуки, то ли от нездорового климата - но память о нём пережила бедолагу, сохранившись в названии кусочка скудельной земли.
Словом, за исключением забавного имени, место сие ничем примечательно не было, поэтому, когда кахетинец Чаурели решил разместить на этом плацдарме Цирк Уродов, его коллеги по шоу-бизнесу недоуменно пожали плечами. Ему пророчили провал, но прозорливый делец, презрев скептицизм недалеких товарищей, осуществил свой рискованный план. И оказался прав!
Во-первых, с географической точки зрения дислокация Цирка представлялась удачной - от центра города ходьбы полчаса (если не тормозить, глазея по сторонам, а двигаться проворным шагом в указанном направлении).
А во-вторых…
Чаурели проявил себя тонким психологом.
Ничто так не тешит самолюбие прожигателя жизни, как обольстительная мысль: я – избранный; я вкушаю запретный плод, недоступный унылому смертному. Где-то рядом прозябает обыватель, томится в неволе мытарственный псих, а здесь, за неприметным фасадом ординарного здания, кипит прихотливая праздная жизнь.
Кроме того, досуг, проведённый в компании уродов, был зачастую не только приятным, но и полезным. За кулисами Цирка ошивался пёстрый и влиятельный люд: нефтяной магнат мог повстречать тут принца крови, а прокурор – директора универмага, о махинациях которого читал накануне в фискальной реляции. Здесь вершились важные дела. Как правило, тёмные.
Недаром коварный кахетинец в официальных бумагах именовал своё детище «Цирком Разнообразных Уродов», прозрачно намекая, что рад сердечно не только монстрам телесным, но и моральным.
Форсировав Банный мост, десант, состоящий из двух персон, высадился на берегу Слоновьего острова.
Чёрный ворон, восседавший на фонарном столбе, приветствовал их появление возмутительным криком.
- Сам дурак, - огрызнулась Неточка на вопль и, обернувшись к спутнику, объяснила: – Я этого мерзавца знаю, всегда тут торчит. Бывало, идёшь на работу в приподнятом настроении, а эта сволочь так и норовит его испортить, каркнув что-нибудь гадкое вслед. Не люблю пессимистов, кликуш и зануд!
Миновав бензоколонку и фабрику по производству фольги, они подошли к безликой постройке грязно-жёлтого цвета, покрытой пятнами плесени и струпьями бурого мха. Хотя в столице Глеб проживал без малого десять лет, в этих краях он очутился впервые и был весьма удивлён, обнаружив, что респектабельный Цирк поселился в таком безрадостном месте.
- А вот и наш театр, - объявила Неточка, ткнув пальцем в сторону желтушного здания. – Ты не смотри, что он снаружи неказистый. По одёжке встречают торговых агентов, а нам показуха ни к чему. Мы богаты внутренним содержанием. Да что я… Сам сейчас всё увидишь.
Пока Неточка стучала кулаком в дверь, Глеб успел прочесть вывеску, начертанную золочёными буквами на чёрном стекле: «Клуб Любителей Египетских Шашек. Служебный вход».
Он снова вспомнил Кукуев погост и пышный венок со словами прощания, адресованными покойному Белгину от лица членов этой странной организации.
Вот так встреча!
- Слушай, что это за клуб такой? Я полагал, что вашей конторой грузин заправляет, а тут египтяне какие-то.
- Ерунда, - ответила Неточка, продолжая орудовать кулаком. – Нет никакого клуба. Повесили липу для отвода глаз, вот и всё. Я тебе говорила уже - Цирк заведение конспиративное…
Тут дверь наконец распахнулась, и на пороге возник корпулентный эфиоп в ливрее алого цвета и напудренном парике. Чернокожий привратник смерил Глеба скептическим взором.
- Это со мной, - отчеканила Неточка. – Свадебный гость. Имею право!
Войдя в «Театр Тела и Теней», Глеб сразу понял, что имела в виду его спутница, говоря о «богатстве внутреннего содержания».
Интерьер впечатлял тяжеловесной роскошью: стены были обтянуты пунцовым бархатом, пол застилал ворсистый ковёр, с потолка свисал разлапистый светильник, покрытый радужной хрустальной чешуёй. И это был всего лишь вестибюль - предбанник служебного входа.
В гигантском зеркале, водружённом на пьедестал из белого мрамора, гость увидел собственное отражение и ему сделалось стыдно за неказистый внешний вид и невзрачную сущность натуры.
- Хватит глазеть, - прикрикнула Неточка. – Пошли быстрей, мы и так уже припозднились.
После вестибюльно-коридорного великолепия гримёрка актрисы Цирка Уродов показалась Глебу скромной каморкой. Впрочем, весьма комфортабельной и милой. Комната чем-то напоминала жилище самой Неточки: те же пастельные тона и кукольные габариты обстановки. На маленькой тумбочке, предназначенной для чаепития, громоздился розовый слон - брат-близнец фарфорового зверя с Покровского острова.
Чего не было в квартире у Неточки, так это картин. Здесь же все стены были украшены живописными полотнами на редкость хамского содержания. К примеру, на одном из них бесстыжая скотоложница предавалась оральному блуду с античным быком. Шедевр назывался «Ухищрение Европы».
- Это казённые картины, - пояснила хозяйка гламурной кельи, слегка зардевшись от смущения. – Я бы такую срамоту ни в жизнь не повесила.
- А зачем они здесь? - удивился Глеб расточительству циркового начальства.
- Как это зачем? К актрисам за кулисы зритель приходит, поклонники всякие. Надо быть на высоте! Манеж, это лицо заведения, а кулуар – его затылок. Да будет тебе известно, у японцев затылок женщины считается самым эротически привлекательным местом.
Глеб вынужден был признать полную свою некомпетентность в вопросе чувственных пристрастий граждан Страны Восходящего Солнца.
- Цирк, конечно, не бордель, но, как заметил наш штатный стилист: «Лёгкая накипь разврата учреждению не повредит».
Антикварного вида хронометр, примостившийся под голозадой Европой, издал мелодичный перезвон.
- Ух, ты! Шесть часов уже, - встрепенулась Неточка. – Пора собираться. Подожди меня тут, я сейчас.
Спустя пять минут она вернулась с кипой одежды и, вручив Глебу маскарадную униформу, приказала:
- Наряжайся. Как говорится, чем богаты… Красавца из тебя сделать не берусь, но белой вороной смотреться не будешь, это я обещаю. И духами побрызгайся обязательно. Они на комоде – от Вени флакончик остался.
Вместо ответа Глеб по-гусарски щёлкнул каблуками и козырнул новоявленному командиру.
- К пустой голове руку не прикладывают, - напомнила Неточка армейский завет и, ухмыльнувшись, скрылась за ширмой.
Костюм достался Глебу и впрямь неважнецкий: поеденный молью камзол жал в плечах, расшитые незабудками панталоны с трудом прикрывали колени, зато штиблеты оказались крупнее нужного калибра на пару размеров. Жабо воняло нафталином, и даже усилиями Вениной парфюмерии этот тошнотворный аромат не удалось до конца изничтожить.
- Да уж, хорош гусь, - воскликнула Неточка, окинув гостя горестным взором. – Пугало огородное! Зато в таком камуфляже будешь уродам нашим - брат родной. За своего тебя примут.
Осрамив незадачливого щеголя, шутница звонко рассмеялась.
Сама она была в бледно-розовом платье с фижмами и мармотками. Шею окутывал шёлковый шарф, а голову украшала шляпка-гнездо, из которой, как суслик из норки, выглядывало её румяное личико. В этом наряде Неточка напоминала майский кекс, покрытый сдобной глазурью и сахарной пудрой.
- Ладно, пошли, кавалер, - буркнула она, протянув Глебу руку. – Только смотри у меня, веди себя прилично, по сторонам не глазей. Запомни – ты на свадьбу пришёл, а не в зоопарк.
Свадебный стол, накрытый посреди манежа, формой напоминал гигантский бублик, от которого отщипнули кусок. Сквозь это отверстие сновали туда-сюда шустрые официанты, выставляя закуски и наполняя бокалы.
Праздник был в самом разгаре: гости шумели и пили вино. Свободных мест почти не было. Неточке пришлось изрядно попотеть, прежде чем она сумела отвоевать для себя и своего «кавалера» пару вакансий на периферии застолья.
Все были в сборе. Не хватало только виновников торжества - два пышных кресла во главе стола хранили девственную пустоту, мечтая принять в свои плюшевые объятья счастливых молодожёнов.
Кое-как разместившись на узком плацдарме, Глеб огляделся.
Памятуя Неточкин наказ, он пытался вести себя деликатно - на соседей по столу не пялился, но лишь скользил по ним рассеянным взором. Слева от него сидела Неточка, справа какой-то обжора в костюме бульдога, отправлявший в клыкастую пасть всё, что попадалось под его лохматую лапу. Напротив расположилась усатая дама, чем-то напоминавшая кота в сапогах из детского фильма.
Подкравшийся сзади официант наполнил бокалы шампанским вином. Глеб пригубил игристый напиток и тут же услышал строгий шёпот левосторонней соседки:
- Ты смотри, закусывать не забывай. Мне пьяный ухажер не нужен. Еда тут приличная! Вот – заливное из омуля, вот – кока с припёком. Там – паштет из гусиной печени и птичьих языков. Налегай, не стесняйся! Только не обожрись, скоро горячее будет.
Глеб стал послушно наполнять тарелку, стараясь от каждого блюда урвать по чуть-чуть. После бункерных пельменей и чёрствого сыра из загашников Кубика, в глазах рябило от изобилия изысканных яств.
- Бог ты мой, а это что?! – приветствовал он новое блюдо, приземлившееся перед его носом - на фаянсовом подносе лежала пучеглазая рыбина, накрытая куском песцовой шкурки.
- Что, что… Сам не видишь? Селёдка под шубой. Шутка нашего повара. Это ведь свадьба, а не поминки. Тут и юморнуть не грех! Отщипни-ка мне кусочек, обслужи даму.
Подивиться игривым нравам местной кухни гость не успел - оркестр, примостившийся где-то под куполом, грянул свадебный марш, стеклянные глаза прожекторов вспыхнули киловаттным сиянием, бархатный занавес, отделявший манеж от закулисья, распахнулся, и на арену Цирка выплыла серебристая колесница, запряжённая дюжиной белоснежных хавроний.
В колеснице, точно две клавиши, вырванные из рояля, стояли новобрачные. Чёрной клавишей был жених, белой, соответственно, невеста.
Более странной пары брачующихся Глеб в жизни не видел. В роли молодожёна выступал долговязый старик, изрядно поизносившийся за годы сутолочной жизни, но всё еще бодрящийся душой. Тёмные стёкла очков заслоняли его глаза от навязчивых взоров – жених был слеп.
Возможно, этим прискорбным дефектом объяснялся выбор спутницы жизни - невестой старца оказалась горбатая карлица с жабьим лицом.
Если новоиспечённый супруг был сух, как пережаренная вермишель, то его дражайшая половина, напротив, отличалась телесной изрядностью и в своём подвенечном наряде напоминала сливочный торт, опрокинутый со стола неосторожным локтем.
- Бог ты мой, ну и клоуны…
Забывшись, Глеб ляпнул бестактность, причём, достаточно громко, и тут же получил от Неточки предупреждающий удар кулаком по ноге.
- Я, в смысле, это… Кто они такие? Надо же знать, на чьей свадьбе гуляем.
- Павлина замуж выходит. Принцесса Цирка. Примадонна наша!
Произнося слово «примадонна» Неточка презрительно сморщила нос, давая понять, что среди работников Цирка не все разделяют подобное мнение.
- А суженный? Кто счастливый избранник?
- Барон Бобринский. Большой человек!
- Понятно... Значит, неравный брак. Мезальянс, как выражались в старину.
Заковыристые слова действовали на Неточку, как красная тряпка на быка.
- Сам ты мезальянс, - прорычала она и ещё раз приложилась кулаком к его многострадальной коленке. – Никакого брака тут нет – нормальная свадьба! Подумаешь, жена актриса. Кому какое дело? На дворе двадцатый век! Барон, между прочим, тоже не совсем настоящий - из новых дворян. Денег у него куры не клюют, вот и прикупил себе титул по случаю.
Между тем колесница, сделав круг почёта, остановилась возле пустующего престола. Какой-то мелкий мужичонка в шёлковой рубахе «а ля рус» и с бородой до пупа помог молодожёнам покинуть транспортное средство, и под гром рукоплесканий они заняли тронные кресла во главе свадебного бублика.
Усадив виновников торжества на их законные места, бородач запихнул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Дрессированные хрюшки приняли клич соловья-разбойника на свой поросячий счёт, дружно хрюкнули в ответ и покинули сцену, гордо гарцуя парнокопытными лапками.
Едва свиная кавалькада скрылась из виду, раздался хлопок, похожий на взрыв парового котла, и из-под купола Цирка на ошалелых гостей обрушился ливень белых лепестков. Их было так много, что вскоре уставленный яствами стол был погребён под саваном из роз и лилий.
Не успела почтенная публика придти в себя после цветочной атаки, как на них ринулось полчище ресторанных лакеев. Повинуясь велению незримого полководца, официанты принялись разгребать завалы, освобождая плацдарм для нового штурма – пробил час горячей пищи!
Неточка, знавшая о заговоре барона с шеф-поваром, ввела Глеба в курс предстоящей баталии: праздничное меню решено было укомплектовать образцами свадебной снеди со всех краёв и весей многолюдной империи. Этим патриотическим жестом Бобринский демонстрировал лояльность генеральному курсу правительства, направленному на поддержание отечественного производителя и борьбу с засильем заморских деликатесов.
Объединенными усилиями денежной мошны и кулинарного искусства, монументальный план был реализован с размахом и блеском. Еды было столько, что Глеб сумел осилить только четверть предложенного ассортимента. Пришлось быть разборчивым в выборе. Чересчур экзотичные яства, типа медвежьих котлет с черемшой или моржовой матки, фаршированной печенью лаек, он сразу отверг. Шашлык из бараньих яичек тоже забраковал, хотя Неточка и уверяла его, что данное кушанье усугубляет мужскую потенцию. Зато дарами рек и морей спесивый гурман насладился вполне. Особенно досталось налиму, осетру и заливной белорыбице.
После третьей перемены блюд Глеб откинулся на спинку стула, сыто икнул и смущённо признался:
- Уф! Кажется, я обожрался. В жизни не думал, что от хорошей еды может быть так хреново.
- Ничего, организм молодой, переварит! – успокоила его Неточка. – Как говорила одна моя школьная подруга: «Всё полезно, что в рот полезло». В старших классах она зарабатывала себе на шпильки минетом.
Отягощённый вином и едой, Глеб утратил бойкость ума и не сумел по достоинству оценить шутливую эскападу соседки. Туповатая ухмылка, проклюнувшаяся на его осоловелом лице, не произвела впечатления на Неточку, ожидавшую от спутника более бойкой реакции.
- Ладно, не кисни. Сейчас культурная программа начнётся: шутки, прибаутки, поздравления всякие. Тут уж тебя развеселят, будь уверен.
Как в воду глядела!
Оркестр, притихший на время трапезы, очнулся и грянул бравурно-ликующий туш, наяривая из всех своих фанфарных сил. Свет, ради пущего эффекта притушили, оставив освещённым лишь небольшой пятачок в центре зала.
В том самом месте, где луч фонаря начертал на земле сияющий круг, арена стала расползаться в разные стороны, являя взору чёрную дыру. Заскрежетала сталь подземных механизмов, и из зияющей раны манежа, как перископ подводной лодки, медленно выплыла круглая сцена, оформленная в виде свадебного торта.
На вершине многоярусного пьедестала стояла сухопарая фигура, закутанная с головою в чёрный плащ.
- Это Лоботряс, наш конферансье, - шепнула Неточка Глебу на ухо. – Будет молодожёнов поздравлять.
Оркестр взвизгнул скрипичной струной на прощание, музыка смолкла. В воцарившейся тишине фигура дёрнула сутулым телом, и чёрный плащ упал к её ногам.
Взглянув на голову Лоботряса, Глеб сразу понял, откуда взялось это звучное прозвище.
Сморщенная, как печёное яблоко, физиономия конферансье запросто могла уместиться в ладошке. Остальное пространство лицевого фасада занимал утёсистый лоб небывалых размеров. Точнее, это был не лоб, а багровый нарост, заполненный какой-то студенистой субстанцией. При малейшем движении распухшее чело пускалось в безобразный пляс, напоминавший колыхание телес в танце живота.
В соответствии с заведённой традицией, мастер затейного жанра раскинул в стороны руки, точно хотел принять в объятия всех сидящих в этом зале, и звучным голосом произнёс:
- Друзья мои! В этот чудный декабрьский день мы собрались здесь, чтобы приветствовать несравненную нашу Сирену, любимую всеми Павлину и её многоуважаемого супруга. Позвольте же мне, на правах старого друга нашей примадонны, преподнести ей от себя лично и от лица моих безобразных коллег маленький скромный подарок – незатейливую поэмку, сочинённую специально по случаю данного торжества.
Порывистым движением Лоботряс прижал обе ладони к тому месту, где билось под фраком его ретивое сердце, и стал декламировать сладкозвучные вирши:
На небе нету солнышка,
И нет луны на небушке,
И даже драной звёздочки
Не видно ни одной.
Возьми ты корку хлебушка,
Полезь-ка ты на небушко,
Чтоб ну хотя бы что-нибудь
Сияло бы с небес!
В этом месте чтец сделал паузу и величаво окинул взором притихшую публику, точно альпинист, обозревающий окрестный ландшафт с высоты покорённой вершины. Насладившись оцепенелым безмолвием, он тряхнул могучим лбом, и снова повёл поэтический челн по волнам элегической лирики:
Внизу же люди разные,
Хромые и заразные,
Узрев с небес свечение,
Подумают о том,
Какое облегчение,
Что есть на свете кто-нибудь,
Кто может так божественно,
Так искренне сиять!
Произнеся последнее слово поэмы, Лоботряс отвесил галантный поклон адресату стихов, и зардевшаяся от смущения Павлина благодарно кивнула в ответ.
Зрители дружно захлопали в ладоши, а бдительный оркестр сыграл куплет из модной песни про шоколадного кролика.
- А теперь, друзья мои, сюрприз! – объявил конферансье, дождавшись, когда умолкнут аплодисменты. – Свой новый номер «Чудо-юдо-рыба-кит» представит благородной публике наш чародей, кудесник и чревовещатель Кузьма Лукич. Встречайте!!!
С этими словами Лоботряс покинул помост, уступая место новому артисту.
На сцену выскочил уже знакомый Глебу персонаж – бородатый свистун в шёлковой косоворотке. В руках кудесник сжимал круглый аквариум, на треть заполненный водою. В пучине сосуда плескалась одинокая золотая рыбешка.
- Кузьма Лукич, гороховый шут, - представила Неточка чародея-затейника. – Это его амплуа: любую мелодию может пропукать, покушав гороховой каши. Он, конечно, не урод, но выдумщик – каких поискать! Его в Цирке за фантазию держат. Посмотрим, что он на этот раз отчебучит.
Не говоря ни слова, бородач прошёлся пару раз по сцене, смешно семеня косолапыми ножками. Затем остановился, поднёс аквариум ко рту и залпом осушил его, проглотив вместе с водой несчастную рыбину. По залу пронёсся вздох восхищения.
Постояв полминуты с выпученными глазами, чревовещатель раззявил пасть, и из телесных недр его донёсся девичий голос хрустальной чистоты и лилейной ласкательности:
- Сжалься надо мною, старче. Отпусти на волю. Любое желанье исполню.
Незадачливый рыболов изобразил на лице изумление и ужас, давая понять, что не ждал от собственной утробы уменья изъясняться по-бабьи. Глаза его ещё сильней округлились, а сам он стал похож на леща, вынутого из естественной среды обитания. Наконец бородач собрался с силами, взял себя в руки и, поднатужившись, выблевал водную жижу вместе с рыбёшкой обратно в аквариум.
- Чуда хочу, - признался Кузьма Лукич, утирая рукавом мокрые губы. Голос у него был мужицкий, сипатый, совсем не похожий на трепетный зов златопёрой твари. – Диво дивное мечтаю поглядеть – деву морскую, красу ненаглядную. Организуешь?
- Как нефиг делать! – ответила озорница устами шута, и в ту же секунду зал погрузился во тьму.
Зрители загалдели, как это случается в кинотеатре, когда рвётся плёнка и на экране, вместо фильма, возникает пустое пятно.
Пару мгновений спустя вновь вспыхнули прожектора, и на сцене появилась статная фигура, укрытая ворохом полупрозрачных тканей.
Дирижёр взмахнул палочкой, восточный мотив потёк из оркестровой антресоли сладкозвучной патокой.
Морская дева - а это, конечно же, была именно она - вильнула бёдрами в такт чарующей музыке, взмахнула рукой, и первый лоскут невесомого шёлка отделился от наряда прелестницы.
Одна за другой падали ткани к стопам танцовщицы, и сквозь эфир тончайших покрывал всё чётче вырисовывалось её породистое тело.
Глеб никогда раньше не видел стриптиза живьём, но сразу догадался – это он самый и есть. «Ладная девка, - подумал он, пялясь на аппетитные формы обольстительной гурии. – И каким её ветром в Цирк занесло?».
Нагнувшись к Неточке, он тихо спросил:
- Слушай, кто это? Я думал, у вас тут уродов показывать будут.
- Да кто её знает, - шёпотом ответила Неточка. – Наверно, из новеньких. Лукич на шалости горазд! Небось, на ****ином углу нарыл себе это сокровище. Ты смотри, а не болтай. Сказано же – сюрприз!
Наконец, последнее покрывало упало к ногам сладострастной плясуньи. Лишь лоскут набедренной повязки да вуаль, прикрывавшая нижнюю часть её лица, не позволяли сказать, что девица осталась «в чём мать родила».
Внезапно мелодия лопнула, точно мыльный пузырь.
Ухнул тромбон, грохот литавр резанул по ушам. Оркестр захлебнулся волной непристойного шума, и лишь барабан упрямо гнул ритмичную линию.
Вторя его разухабистой дроби, танцорка тряхнула бесстыжими сиськами, дважды подпрыгнула, сделала сальто, сорвала с себя набедренную перевязь и застыла на месте, демонстрируя зрителям голозадый тыл.
В том самом месте, где тонкая межъягодичная впадина раздваивается, образуя деликатный островок, именуемый копчиком, болтался отросток, похожий на хвост поросёнка.
В зале послышались первые неуверенные смешки. Кто-то хлопнул в ладоши, но одинокий порыв захлебнулся.
Зритель чувствовал - это ещё не конец и ждал продолжения.
И тут Чудо-юдо девица учинила ещё один фортель - сорвав с лица ажурную вуаль она показала почтенной публике свой нос. Точнее, полное его отсутствие: над верхней губой зияли чёрные дыры ноздрей, до жути напоминавшие свиной пятачок.
Встав на четвереньки, плясунья пронзительно хрюкнула и под гром аплодисментов покинула сцену, задорно виляя рудиментарным придатком.
- Ну, Кузьма! Ну, Лукич! Ну, затейник! – прохрипела, задыхаясь от смеха, усатая дама, соседка Глеба по столу. – Всем дал просраться! Обещал Рыбу-Кит показать, а подсунул свинью!
Номер с аквариумом имел триумфальный успех.
Кузьма Лукич, скрывавшийся где-то под сценой во время танца девы морской, снова взобрался на помост и поклонился на все четыре стороны. Дополнительный пятый поклон он отвесил жениху и невесте.
Завершил выступление кудесник своим коронным трюком: поднеся к заднице микрофон, он пропукал в него вступительные аккорды свадебного марша незабвенного Мендельсона. С задачей гороховый шут справился блестяще – только в одном месте, под самый финал, его выхлопная труба пропела фальшивую ноту.
Исполнив сей дивертисмент, Кузьма Лукич снова поклонился пять раз, потом вдруг рванул на груди косоворотку и заорал истошным криком: «Горько!!!».
Народ, которому напомнили, что он не только зритель, но и гость, вскочил на ноги и стал скандировать невкусное слово.
Повинуясь приказу общественности, барон Бобринский нежно обнял супругу за пухлые плечи и прильнул морщинистыми губами к её лягушачьему рту.
Поцелуй был долгий. Как успел заметить Глеб, активист барабанщик, исполнявший роль ритуального хронометра, заскучал отстукивать секунды и пару раз нетактично зевнул. Наконец влюблённые разомкнули уста, и гости, пошумев немного, с облегчением расселись по местам.
- Ну, что скажешь? Как тебе? – поинтересовалась Неточка, легонько пихнув Глеба в бок.
Поскольку вопрос не отличался излишней конкретностью, то и ответ на него был соответствующий:
- Даже не знаю… Любопытно, конечно. Но если честно – хоть смейся, хоть плачь.
- Это ты насчёт невесты, - догадалась Неточка. – Напрасно иронизируешь! С лица воду не пить, тем более, что жених слепой. Зато она ему на ощупь нравится, это сразу видно - ишь как пальцами её лощит, полирует. Да и человек Павлина хороший. Дура, но не склочница. А в семейной жизни душевные отношения важнее плотских утех.
Луч фонаря вновь осветил тортообразный плацдарм. Под одобрительный ропот толпы на сцену забрался неугомонный Лоботряс. В руках он сжимал изогнутый лук и кривую стрелу.
- Друзья мои! В стародавние времена, когда в античной семье рождалась красавица, говорили, что над её колыбелью чихнул Купидон, пролетая по своим амурным делам. Что уж тут хитрить, лукавить – над детским ложем Павлины крылатый кумир не чихал. Зато небеса даровали ей драгоценный талант - певучий голос неземной красоты! Сам Бог Любви, услышав этот голос, пал бы пред ней на колени. Так попросим же несравненную нашу сирену продемонстрировать свой удивительный дар.
Пропев хвалебный панегирик, обладатель дрожащего лба пронзил накладную грудь бутафорской стрелой и первым захлопал в ладоши. Свадебные гости поддержали зачинщика улюлюканьем и дружным рукоплесканием.
Народной воле новобрачная противиться не посмела. Прочистив горло стопкой водки, горбунья встала, окинула публику царственным взором, обернулась к оркестру и кивком головы дала понять, что готова мстить Амуру за нежелание чихать у её колыбели.
Вздохнули валторны, завыла жалейка, волна томительной музыки прокатилась по залу. Глеб тут же узнал мелодию - песня Сольвейг из сюиты «Пер Гюнт».
Сперва он подивился выбору. Слишком уж грустная тема для свадебного торжества.
Но, приглядевшись к невесте, понял, в чём дело - это было объяснение в любви.
Павлина расправила плечи и, обратив к супругу ласковый взор, пропела: «Меня ты найдёшь, коль полюбишь ты меня. Полюбишь ты меня…».
Голос у неё оказался и впрямь замечательный: высокий, сильный и вместе с тем какой-то податливо-плавленный. Он тёк, заполняя собою все поры тела и углубления души, а потом застывал в них томительной жалостью.
Старый барон слушал супругу, затаив дыхание и прикусив язык – в буквальном смысле слова: бледно розовый кончик торчал изо рта, как мизинец младенца. Слеза умиления, выскользнув из-под чёрных очков, медленно текла по его дряблой щеке.
Глядя на титулованного слепца, Глеб от чего-то вспомнил историю несчастного Гюнта: гнусные тролли решили «поправить» бедолаге зрение, чтобы тот не пугался их мерзостных рож и смог бы жениться на безобразной принцессе.
Подленький фарс.
Глебу стало жаль старика. И Павлину ему стало жаль. И Неточку, и Лоботряса. И деву морскую с её поросячьим хвостом.
Но пуще всех ему стало жаль себя самого.
А ещё Глеб понял, что пьян. Коварное вино, преодолев кордон обильной пищи, проникло в кровь и затуманило мозги.
Весь мир поплыл перед глазами: Павлина, купол Цирка, усатая дама, которая зачем-то подмигнула ему.
А может, всему виной была песня.
«Меня ты найдёшь, коль полюбишь ты меня…».
Чтобы унять досадное головокружение, Глеб зажмурился.
Из мерцающей тьмы выплыло женское лицо - пустая улыбка, затравленный взгляд. Лицо человека, уставшего жить.
«У тебя есть шанс», вспомнил он надпись на клочке измятой бумаги.
А потом вспомнил себя, тринадцатилетнего.
Вспомнил, как стоял, вцепившись в перила балкона, и смотрел вниз, на дребезги человеческой плоти. Вновь ощутил он томительный ужас и панику, овладевшую им.
Вскоре за тьмою пришла тишина.
Исчезла музыка, пение.
Исчезли все звуки.
Кажется, он на секунду уснул…
- Эй, ты чего?
Глеб открыл глаза. Неточка теребила его за плечо.
- Тебе плохо?
- Да так, ерунда. Устал немного…
- Может, домой пойдём?
Откуда-то сбоку донёсся сиплый голосок:
- Никаких «домой»! Коньячку!!!
Глеб обернулся и с удивлением обнаружил, что рядом с ним, на том самом месте, где только что трапезничал обжора в костюме бульдога, сидит Кузьма Лукич, собственной колоритной персоной.
Вместо порванной косоворотки кудесник напялил пиджачную тройку песочного цвета. На жилистой шее его красовалась пижонская бабочка в крупный горох. В сочетании с окладистой бородой этот модный гарнитур смотрелся несколько анекдотично.
- Коньячку. Всенепременно коньячку! Нужно вздыбить организм. Все беды от вялости крови и астении давления. Правда, Сеня?
Вопрос чудодея был обращён к серому кульку, лежавшему у него на коленях.
Поскольку кулёк пребывал в тени лохматой бороды, Глеб не сразу заметил его. Заметив же, опешил - это был человек. Такой махонький, жалкий…
Существо не имело ни рук, ни ног - обрубок, обёрнутый трикотажной тряпицей. Размером и формой туловище напоминало пшеничный батон за тринадцать копеек. Приходилось диву даваться, как в таком недоразвитом теле помещаются жизненно важные органы.
Зато голова инвалида отвечала всем требованиям анатомии: курносый нос, лопоухие уши, улыбчивый рот – всё было на месте. Из-под кудлатых бровей на Глеба глядели чёрные бусины глаз.
- Коньяк творит чудеса! Сеня не даст мне соврать, - заявил Кузьма Лукич и, положив кулёк прямо на стол, наполнил до краёв две рюмки.
- Сеня Хабарик, - представился ампутант. – Руки тебе пожать не могу, сам понимаешь. А вот выпить за знакомство не откажусь.
- Очень приятно, Глеб. Только пить я не буду, извини. Рад бы, да не лезет уже. Я и так перебрал.
- Брезгуешь, значит! - гороховый шут с укоризной посмотрел на строптивца. – Гнушаешься выпить с убогим артистом. Нехорошо.
- Слушай, Кузьма, оставь человека в покое! – вступилась за спутника Неточка. – Тебе же русским языком говорят – не лезет уже! Что за привычка, на силу поить?
- От рюмки доброго коньяка ещё никому паршиво не делалось, - менторским тоном произнёс бородач. – А раз отвергает тост, значит брезгует!
- Точно, брезгует, - согласился Сеня Хабарик и тяжко вздохнул.
Глеб понимал, что его провоцируют. Разводят, как последнего лоха! И всё же дал слабину, поддался на подстрекательство.
- Ладно, за знакомство, – пробурчал он и взял свою долю коньячного зелья.
- Во! Это по-нашему! Сразу видно, свой человек, - обрадовался Сеня, схватил зубами рюмку за край, запрокинул голову и осушил посуду до дна.
Глеб последовал его примеру. Коньяк обжёг язык. Вкуса он не почувствовал.
Кузьма Лукич одобрительно кряхнул, и даже утёр ладонью бороду, хотя сам коньяка и не пил.
- Хороший у тебя хахаль, - похвалил он Неточку за выбор спутника. – Простой, не кичливый. Где откопала такого?
- Да уж не на ****ином углу.
Чудодей трескуче рассмеялся.
- Не, я серьёзно. Хороший парень. Пущай не красавиц, но внешностью мил. И на Венечку нашего чем-то похож, земля ему пухом. Не родственник случаем?
- Ага, брат-близнец, - подтвердила Неточка догадку кудесника.
- Чо, в натуре близнец? – изумился Сеня Хабарик. Сенсационная новость привела его в возбуждение, и он заёрзал по столу, извиваясь, как гусеница.
- Шутят они, - успокоил Кузьма Лукич доверчивого Сеню и ласково погладил его по плешивой макушке. – Фантазируют. У Вени был, конечно, брат… Да только тот дурачок малахольный. А этот голубчик – себе на уме.
Бородач посмотрел на Глеба в упор и, погрозив ему пальцем, пожурил:
- Проказники вы. Шалуны! И Веня ваш тоже был шалун. Давайте-ка выпьем за Веню, помянем, родимого.
Чтобы призыв не показался голословным, Кузьма Лукич взял со стола бутылку и наполнил коньяком четыре стопки – до краёв.
- Ради такого случая и я пригубить не прочь. Святое дело! – добавил он и ухмыльнулся лукаво и гаденько.
- Да ты, Кузьмич, совсем оборзел! – разозлилась Неточка на пердуна. – Дался тебе этот коньяк?! Говорят же – не пьём мы. И Веню в покое оставь. Тоже мне, доброхот нашёлся.
Она встала из-за стола и, дёрнув Глеба за рукав, приказала:
- Всё, пошли отсюда. Пусть сами пьют своё говённое пойло!
То ли повелительный тон не понравился мнимому «хахалю», толи пагубную роль сыграл только что выпитый коньяк, но Глеб, вместо того, чтобы последовать совету и убраться подальше от греха, цапнул со стола рюмку и с криком «Ура! За Веню! За Победу!» осушил её.
- Дурак, - пробурчала Неточка, схватила предназначенную ей порцию и залпом выпила.
Сеня Хабарик, с любопытством наблюдавший за поединком своевольных амбиций, пришёл в восторг от поступка цирковой лилипутки.
- Эх, гуляй, рванина! – заорал он дурным голосом, вцепился зубами в рюмку и опустошил её, махнув головой.
- Ну, вот и славненько! – похвал их всех Кузьма Лукич. Вдохновившись примером, он тоже пригубил коньячку. – А насчёт дурака ты, матушка, не права. И совсем он не дурак, а душа-человек! Дай-ка я тебя поцелую, голуба.
Бородач распахнул объятия, цапнул Глеба за плечи и прильнул к его щеке, царапая кожу колючей метёлкой.
Однако, вместо поцелуя он быстро-быстро зашипел ему на ухо:
- Зря ты, братец, в это дело ввязался. Всюду ходишь, чего-то вынюхиваешь. Нос свой, куда не просят, суёшь. Зачем? Не к лицу тебе это! Попомни моё обещание: тише бздишь – целее будешь!
Отлепившись от Глеба, Кузьма Лукич огляделся по сторонам, подобрал со стола Сеню, сунул его под мышку, как кота, и двинулся прочь.
Инвалид обиженно взвизгнул, но быстро утешился, пригревшись за пазухой, и стал горланить пьяную песню «А нам всё равно…» из кинофильма про зайцев.
* * *
Очутившись на улице, Глеб вздохнул полной грудью, надеясь избавить себя от коньячных паров. Не тут-то было - кислородный удар опьянил его пуще прежнего.
Под ногами шатнулась земля, над головой качнулся месяц.
Приглядевшись к щербатому диску, он с облегчением констатировал - луна не двоится.
- Ну что, алкоголик, натрескался? Домой-то дойдёшь?
- Запросто! – успокоил Неточку Глеб.
Он сделал шаг и тут же рухнул, поскользнувшись.
- Вот что, кавалер, оставайся-ка ты сегодня у меня, - предложила циркачка, помогая выпивохе встать на ноги. – Постелю тебе на кухне. Куда ты пойдёшь такой, на ночь глядя?
- Я шёл, нетрезвый, на ночь глядя, и ночь глядела на меня, - сходу выдал Глеб поэтический экспромт. Похоже, коньячные пары пришлись по душе его ветреной лире. – Согласен. Давай к тебе, а то заблужусь…
Мимо проехала серебристая машина, и водитель, просигналив два раза, помахал им рукой. «Усатая дама» узнал Глеб в шофёре авто соседку по столу.
- Слушай, а эта тётка, которая напротив сидела… Я так и не понял - она сама по себе, или в Цирке работает?
- Тебе-то что? – удивилась Неточка. – Тоже мне, вспомнил…
- Да так, любопытно. Опять же с усами…
- Нет, она из гостей. Старший менеджер модельного дома «Слава Зайцам!». Слыхал о таком?
- Слыхал, - соврал Глеб - в мире моды он был полный профан. – А Сеня Хабарик?
- Сеня? Наш, из цирковых. Артист оригинального жанра. Он с рождения без рук и без ног, зато на язык очень бойкий. Всё этим органом делать умеет: хочешь – верёвку узлом завяжет, хочешь – сигарету от спички прикурит. Причём, без посторонней, прошу заметить, помощи! Они с Кузьмой друзья-приятели. Два сапога пара. Кстати, чего там тебе пердун гороховый на ухо шептал? Я всё заметила!
- Да ну, чушь какую-то втюхивал. Мол, туда не ходи, сюда нос не суй, не в своё дело не лезь. Как будто я сам всё это затеял! Будь моя воля, сидел бы я дома сейчас, тише травы, ниже этой… как там её…
- Воды, - подсказала Неточка.
- Именно!
Следующую пару минут они двигались молча, а когда добрались до Банного моста, Неточка вдруг остановилась и, всплеснув руками, воскликнула:
- Прикинь, меня осенила блестящая идея! Как я сразу-то не додумалась? Ты ведь генералом интересуешься? Ну, этим, как его... Которого бюст.
- Тотлебиным?
- Во-во! Хочешь, я тебя со своим дедком познакомлю. Он этого вояку, кажется, знал. По крайней мере, увидев у меня на шкафу башку его гипсовую, сперва обрадовался, как приятелю старому, а потом удивился. И весь вечер твердил: «Ай да встреча, ай да головушка, вот уж не чаял!». Интересно тебе про полководца историй послушать?
- Конечно! – заверил Неточку Глеб, хотя на самом деле понятия не имел, какая от этого может быть польза.
- Вот и ладушки, - обрадовалась она. – Завтра с утра к деду нагрянем. Возьмём его тёпленьким, пока он водки накушаться не успел. Питает дедуля порочную слабость к поганой отраве.
- А где он квартирует? Надеюсь не далеко?
Предчувствуя грядущее похмелье, Глеб с ужасом представил, как его разбудят ни свет ни заря, и поволокут в какую-нибудь Тмутаракань.
- Да рядом это. От меня минут двадцать ходьбы, - успокоила его Неточка. – Мой дед в Литовском Замке живёт.
- Где?! – Глеб даже протрезвел на миг от изумления. – В Литовском? В Замке? Это же тюрьма!
Услыхав неприятное слово, Неточка презрительно хмыкнула.
- Ну и что? Пусть тюрьма – подумаешь! В тюрьме тоже люди живут.
- Хороший же у тебя дедушка, - усмехнулся Глеб. – Представляю эту картину: старикан в полосатой пижаме, с чугунным ядром, прикованным к артрозной ноге. За что его на старости лет в каземат упекли? Чем набедокурил?
Неточка застыла на месте и вдруг с размаху заехала шутнику ботинком по щиколотке. Удар получился довольно болезненный.
- Дурак! – усомнилась она в умственных способностях спутника во второй раз за сегодняшний вечер. – Типун тебе на язык! Я сказала «живёт», а не «сидит» - это разные вещи. Да и где ещё ему жить-то прикажешь? Самое место! У него там квартира казённая.
Неточка огляделась по сторонам, желая удостовериться, нет ли рядом посторонних ушей, и полушёпотом добавила:
- Дед мой – важная шишка! Старший Экзекутор. Самый главный Палач в этом городе!