Жизнь склонилась в скорби у моей постели:
«Спи – мне шепчет тихо – в мягкой колыбели;
Странствий путь окончен». Погружаясь в «кому»
Я бегу с чужбины приближаясь к дому…
Загорелся в небе серп посеребрённый,
И забрезжил мыслью разум просветлённый.
Будто в саван чистый облекусь в смиренье,
И наполнит душу умиротворенье.
Бледные берёзы тихо спят в полнощи:
Не услышу больше песен белой рощи.
И, ведомый ночью я любовной силой,
Не сольюсь в едино под луною с милой;
Не взволнует сердце утренней порою
Благодать Авроры пламенной зарёю;
Ни закат пурпурный, блещущий уныло –
Мне не видеть больше милого светила.
Больше не подвластен я греховной страсти,
Ни законам чуждым от враждебной Власти,
Ни интригам света – суетам жужжащим,
Клевете лукавой с завистью дрожащей.
Брошу я упрёком на прощанье слово
О свободе ложной в лоне произвола…
Ухожу – не понят, не любим, не моден –
От любого рабства – ныне я свободен!
Вздох последний будет тихий и печальный,
Как любви угасшей хладный взгляд прощальный.
Ночь мне свяжет веки на лице усталом,
Прах укроет месяц звёздным покрывалом.
И в обнимку лягу, как с родной женою,
Я на смертном ложе с Чёрною вдовою*.
В узах «брачной ночи», истлевая спешно,
Миловаться буду с Нелюбимой, грешный.
И, покинув гроба одр обветшалый,
Уведёт супруга в чёрные кварталы.
Там, где мрак …и воют люди, будто звери,
В бездну Чёрный город открывает двери.
В чёрных магазинах, в темноте витрины,
Скрыты пепелища – чёрные руины.
Это судьбы чьи-то тлеют-догорают:
Тех, кто уже умер, но ещё не знают.
В той земле холодный и опустошённый
Я не нужен стану Смерти наречённой.
Сытый моей кровью, до изнеможенья,
Тлен оставит аду в огненном томленье
Тело моё, сбросив в чёрный омут смрада,
Обездвижит душу сжав кругами ада.
В муках Век зловещий буду в ожиданье:
Неживой в живое верить упованье.
Жертва сладострастья, грешных вожделений,
Буду здесь томим я жаждой откровений.
Воем зверя, диким, звать воспоминанья.
Как я оступился мне скажи сознанье? –
Мчась теченьем быстрым по местам распутным,
Мой родник духовный стал потоком мутным;
Как молчала совесть о своей пропаже…
Узником затворным стал загробной стражи.
Тьма густая зорко смотрит тайным оком,
Как лежу я мёртвый в омуте глубоком…
Попросите Бога за меня невежду:
Может обернётся моя скорбь в надежду?
Проберусь по мукам смертным, очищенья –
Снизойдёт на душу благодать прощенья!?
В покаянье горьком я молиться стану,
И тогда прощённый я из тьмы восстану!
Возрожусь из пекла: …опалён, …бесславный,
В глине закалённой – Голем* православный!
Хлад и нем возвышусь в камне над Вселенной:
Вечный и бесстрастный – истукан нетленный.
Ни слеза, ни радость заливаясь смехом,
Ни призыв Отчизны непрестанным эхом,
Ни Хвала в молитве с уст единоверца –
Уж ничто не тронет каменное сердце.
Голем* – Еврейская народная легенда (отображена в Библии) об искусственном человеке, созданном из глины, смешанной с кровью и прокалённой на огне, для исполнения разных «чёрных» работ, трудных поручений, путём своевременного вмешательства и разоблачения. В этой легенде народ, как бы оправдывает противление социальному злу некоторым насилием: в образе голема легализуется идея усиленной борьбы со злом, переступающая границы религиозного закона; недаром голем по легенде превышает свои «полномочия», заявляя свою волю, искусственный человек делает то, что по закону «неприлично» или даже преступно для естественно-живого человека.
*Чёрная вдова – Смерть (авт.)