Прошипели и захлопнулись двери троллейбуса. Николай купил билет у толстой тётки-кондуктора, встал у окна, ухватившись за липкую от грязи розовую трубку поручня. Громко загудев мотором, троллейбус отлепился от синей коробочки остановки и пополз к набережной под зелёными струями майских берёз.
Улицы были тенистые и уютные, украшенные флагами и шариками к завтрашней демонстрации. Его шатало от голода и временами серые, жёлтые, красные дома уплывали куда-то в медленном ритме головокружения. Дразнили своим сытым видом по-летнему нарядные люди на тротуарах, вывески продуктовых магазинов, а механический голос из репродуктора объявлял остановки одну аппетитнее другой:"Мясокомбинат, Масло-сыр база, Молокозавод". Только на Электроаппаратном заводе он заставил себя немного успокоиться, представив тяжёлый запах железа и машинного масла.
Он сошёл на конечной, у залива. Злое послеполуденное жгло голову, давило на плечи. Он спустился к Волге, изрезанной линиями бегущих волн, зашёл в кабинку пляжного туалета, напился из крана тёплой, пахнущей рекой воды и намочил ей затылок.
Во дворе дома, где Николай жил когда-то, он прошёл к детской площадке, прилепившейся в дальнем углу к ржавым гаражам. Присел на краешек тракторной покрышки, в середине которой слежался камнем серый песок и стал ждать.
Они приехали через час - одна за другой, шесть белых машин, обвешанных разноцветными шариками и гирляндами. Залитый солнцем пустой двор наполнился шумной толпой, но даже в этой сутолоке он сразу нашёл её - постаревшую, с крашенными хной рыжими волосами, а рядом копию той, прежней: тоненькую, смуглую от загара, в длинном белом платье без плеч и фаты.
Вот вся толпа втянулась в средний подъезд, и из открывшихся окон на третьем этаже донёсся праздничный шум - звон бокалов, выкрики,песни. Шло время, солнце сползло за крышу, косая трапеция тени от дома выехала из-за угла во двор, а Николай всё не уходил. Только раз он встал, зашёл за угол дома, где росла та, памятная яблоня, постоял на сквозняке, остывая от от зноя и вернулся во двор к колесу. Снова сидел, думал, вспоминал, сгорбившись, свесив между колен заскорузлые, в белых шрамах, руки.
Они вышли перед закатом, расселись по машинам и поехали фотографироваться - к памятнику Гагарина, "дереву молодожёнов", обвешанному замками, на крепостной вал. Тогда и он поднялся, долгим взглядом окинул дом и пошёл к "Московской" набережной, начинавшейся сразу за портом.
Набережная была давно запущена и бетонный бордюр по левомуу краю осЫпался зубцами, а по правой стороне от разбитой дороги, посаженные двадцать лет назад сосны и кусты стали лесом. Однако, он сразу отыскал в этом чащобнике сломанный фанерный домик, в таких жили раньше лебеди на заливе. Вытащил из пролома в фанерной стене два зелёных пакета, в которых позвякивали железки, проверил в кармане верёвочные обрывки, и перемахнув через бордюр, спустился по пологому берегу к реке, блестевшей в закатных лучах медным подносом.