– Эй, эй! Спишь, что ли? – Громкий шёпот был крайне настойчив.
Собеседник тяжело вздохнул, но ничего не ответил. Даже глаза не открыл.
– Эй, ты!
– Да тише, дурень! Сейчас смотритель проснётся, – огрызнулся спящий негромким, но грубым голосом. Затем он попытался размять затекшие руки: помогло слабо, а вот цепи предательски зазвенели.
– Эй, тебя как звать? – Первый никак не мог уняться. Второй поежился, и принял более-менее удобное положение сидя на топчане.
– Акзахриэль, – еле слышно произнес второй.
– Ух, ты... Так ты видел Его?! – Первый подпрыгнул.
– Тихо там! – Надсмотрщик щёлкнул кнутом – он был явно не в духе.
– А как правая рука Зиждителя, личный писарь оказался здесь, в подвале преисподней?!
– За гордыню... Так гласит приговор...
– А что ты мог сделать не так?
– Я... Я толком не понял...
Повисла пауза.
С потолка камеры что–то капало, где–то на заднем фоне периодически кричал человека. И это был крик полный отчаяния, боли и безысходности. В какой–то момент Акзахриэль заговорил, и в этой истории была вся тоска и пустота вселенной:
– Я везде ходил за Художником и записывал его идеи, мысли, порывы. Я просто делал свою работу. Но, однажды, я понял, что Зиждитель сомневается в части своих решений.
Когда он создавал звёзды, планеты, вселенную – его взгляд был крепок и твёрд.
Когда он решил создать Землю с её водами, твердью, небом и зеленью – Художник долго раздумывал, но повелел, и, так и стало. Ему хотелось красоты.
В тот момент, когда Создатель придумал населить Землю жизнью, Он колебался. Пусть и не долго. Он не был уверен до конца: стоит ли в уже имеющуюся красивую палитру добавлять несколько новых цветов.
Он размышлял об этом вслух и позже решился. И увидел Зиждитель, что красота не ушла, но преобразилась.
Акзахриэль передернул плечами: шрамы от крыльев очень сильно жгли ему спину. Вздохнув, ангел продолжил:
– Я всё записывал: все метания, мысли Художника. И то, как во время отдыха Он радовался получившийся красоте.
И вот однажды Демиургу очень захотелось, чтобы кто-нибудь. Ну хоть кто-то, удивился его работе, и оценил её. Но мы были всегда рядом, а Падший лишь смеялся в ответ. И я записал эти эмоции в свой дневник.
Спустя время Падший намекнул Художнику, что можно создать себе игрушку - человека. Зиждитель рассмеялся, и сказал, что это - глупая и неверная затея. Эти слова тоже были переписаны на бумагу.
Художник не хотел творить себе садовника. А Падший Его уговаривал. И вот, в какой-то момент Творец сдался. И свершился акт творения. И появился Человек.
Зиждитель рассказал Человеку, что Он – Творец – заботиться о нём – о Человеке. И любит его. А Падший хочет погибели Человека. Но... Но я выронил свои записи, а Человек их нашёл. И прочел. И ослушался Художника.
И совершилось великое падение. А меня... Мне вырвали крылья, и упекли в глубины преисподней.
Акзахриэль тяжело замолчал – это было и так слишком уж долгая история. И даже назойливый сокамерник, проникшись, более не приставал к ангелу с расспросами.
В камере смертников воцарилась тишина.