Любил ли он меня?
Проще всего мотнуть головой спасительное «нет» и привычным жестом спустить лающих до рвоты цепных псов, которых всегда держу голодными, чтобы даже близко не подпускали воспоминания о тех временах, когда он любил меня, как любил, как он умел меня любить, и во что я превратилась, когда он ушел. Эта дыра слишком долго не затягивалась, рубец лиловый и уродливый, и ноет на погоду, чтобы еще раскладывать этот пасьянс добровольно… Любил ли он меня? Моя устрашающая свора поджала хвосты и скулит мордами в землю…
…Прошло 30 лет с того зимнего пронзительно ясного солнечного дня на склоне, когда его лыжа направилась прямехонько ко мне и я наступила на нее, чтобы остановить. А через час он опять оказался рядом и помог схватиться за бугель, потому что я промумила. А еще через час мой друг знакомил меня со своим приятелем. И это снова был он. И мы весь вечер сидели рядом в кунге, он снимал для меня мясо с шампуров, наливал красное вино в свою крышку от термоса и поил с руки, как канарейку.
Я сошла с ума не в этот вечер. Позже. Вся компания вернулась в город и разъехалась по своим жизням. Но я будто застряла в том жарко натопленном кунге, все продолжала сидеть рядом с ним и тыкаться клювом в его ладонь. Я никак не могла вернуться.
А он пропал. Не появлялся в общих компаниях, не приходил в подвальчик-бар, где собирались «наши». Я гонялась за ним по всему городу, когда слышала, где его можно найти. Находила. Он садился рядом. Спрашивал, я отвечала. Он целовал меня. Гладил по спине. Потом уходил. У меня случалась лихорадка. Общие знакомые даже не комментировали эти странные наши «свидания». Но это тоже не было поводом для сумасшествия.
Я нашла его номер и набрала под оглушительные удары сердца. Он ответил. Мы поговорили минуту, он сказал, что очень рад слышать и обязательно перезвонит. Я ждала три дня. Потом снова набирала. Гудки. Нет ответа. Я ждала. Он не звонил. Нет, и в эти дни я тоже не сошла с ума (ну что же делать, завязывай, серьезно, и так стыда не оберешься, только что на шею ему не бросаешься, иди вон с собакой погуляй, похлебай тюрю и прыщ выдави).
Телефонный звонок в тот вечер, спустя несколько недель после моей епитимьи, помню, зазвучал особенно скучно, ну вот чуть не позевывая. Секунду даже раздумывала, брать или нет.
- Але, слышишь, птюч? Я жутко хочу с тобой все. Не перебивай, молчи. Я отгонял это все от себя упорно, но не выходит. Теперь испугался, что опоздал. Я поднимусь к тебе, ладно? Не говори ничего.
И вот в этот момент я сошла с ума.
Мы поехали к его друзьям. Потом к моим друзьям. Потом позвонила рыдающая подружка, которую бросил муж. Мы поехали к ней, неприлично веселые и пьяные, чтобы скорбеть по свинтившему мужу. Напоили ее, и ржали до утра. Она строила ему глазки, оказавшись внезапно свободной, а не брошенной, а я плохо соображала от счастья, но одно знала твердо.
Что проснусь, если он поцелует меня, поэтому ни под каким видом нельзя целоваться.
Он рассказал, что в эти недели (пока я робко пыталась предложить ему себя), он ушел от своей подруги. Мы стали жить вместе. Мы просыпались и засыпали вместе. Я варила кофе и пекла кружевные тонкие блины. По утрам он оставлял смешные записки по всему маршруту моего следования по квартире, потому что собираться на работу для меня всегда было мрачной мукой.
Любил ли он меня? Да откуда мне знать! Я не спрашивала. Он поил меня с руки, как канарейку. В этом было столько любви, секса, столько жестокости, столько его власти надо мной. Иногда мне кажется, что никто больше так и не смог утолить моей жажды. Никто так и не унял желания пить из его ладони.